The problem of freedom through the prism of N. N. Alekseev’s typology of legal relations

Ugrin Ivan Mikhailovich PhD in Politics Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences; Associate Professor, Department of Political Science, State Academic University for the Humanities 109240, Russia, Moskva oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 ivan_ugrin@mail.ru Other publications by this author

Проблема свободы относится к числу тех вечных проблем, о которых не перестанет размышлять человеческий разум. Человек ищет свободы и в то же время избегает ее. Человек стремится стать свободным, как правило, не вполне осознавая, что значит быть свободным. Были созданы разные концепции освобождения человека, наиболее востребованные из которых вылились в формы идеологий социализма и либерализма. Несмотря на принципиальные различия двух названных идеологий, каждая из них по-своему решает проблему свободу в теории, не разрешая ее в полной мере на практике. Но может ли быть решена проблема свободы окончательно?

Обращаясь к наследию евразийского философа и правоведа Н.Н. Алексеева, мы не претендуем на окончательное разрешение этой фундаментальной проблемы. Нас интересует ее аспект, связанный с осмыслением сущности и типов правоотношений. Проблему свободы можно рассмотреть в нескольких измерениях: физическом (как наличия возможности совершать разнообразные действия посредством своего тела), психологическом (как отсутствие болезненных зависимостей от навязчивых состояний, негативных эмоций и деструктивных паттернов поведения), социальном (как право выстраивать отношения с другими людьми в соответствии с внутренней мотивацией) и духовном (как отвлечение воли от греховных желаний и воссоединение ее с благой надличностной Волей). В данной статье мы будем касаться только одного измерения – социального. В социальном измерении проблема свобода предстает для нас как вопрос о том, что значит быть свободным в отношениях с другими людьми. Последние многочисленны и разнообразны: это и семейные отношения, и дружеские отношения, и отношения собственности, и трудовые отношения, и отношения с государственной властью, и отношения в рамках религиозных групп и многие другие. При всем их разнообразии в каждом из видов этих отношений так или иначе проявляются элемент права и элемент обязанности. Диалектика прав и обязанностей неразрывна связана с проблемой свободы в ее социальном измерении. Оригинальный подход Н.Н. Алексеева к раскрытию темы сочетания прав и обязанностей позволяет более четко дифференцировать содержание правовых отношений и лучше понять особенности развития правового сознания в России.

ТИПЫ ПРАВООТНОШЕНИЙ

Алексеев дает исчерпывающую типологизацию правоотношений, которые он определяет как «связь между правомочиями и обязанностями, наблюдаемая в жизни человеческих сообществ» ^{[1, C.155]}. Правомочие есть ничто иное как право или «свободная возможность к совершению каких-либо положительных или отрицательных действий, допущенных законом, обычаем или каким-либо источником права в каком-либо общежитии» ^{[1, C.155]}. Под обязанностью же понимается «вынужденность каких-либо положительных или отрицательных действий, безразлично, проистекает ли она из внутренних побуждений или из внутреннего давления» ^{[1, C.155]}. Перечислим здесь типы правоотношений, которые выделяет Алексеев, чтобы понять особенность его подхода.

Тип A. Односторонние правоотношения, в которых правомочиям одного лица соответствуют положительные обязанности другого что-либо делать.

Пример. Господин имеет право приказывать рабу, который обязан повиноваться.

Тип Б. Односторонние правоотношения, в которых правомочиям одного лица соответствуют отрицательные обязанности другого, то есть обязанности что-либо терпеть, что-либо допускать, от чего-либо воздерживаться.

Пример. Крестьяне, живущие на земле феодала, обязаны воздерживаться от посягательств на права владельца, допускать то или иное поведение собственника в отношении своей земли.

Тип В. Механические многосторонние сочетания прав и обязанностей, при котором на одной стороне правоотношения имеется право лица, внешне соединенное с отрицательной обязанностью воздерживаться от каких-либо действий, и на другой стороне также имеет подобное право, соединенное с подобной же отрицательной обязанностью.

Пример. Отношения собственности в буржуазном обществе. Владелец автомобиля имеет право распоряжаться им по своему усмотрению, при этом обязан воздерживаться от пользования чужим автомобилем без разрешения его собственника.

Тип Г. Механические многосторонние сочетания прав и обязанностей, при котором на одной стороне правоотношения имеется право лица и его же положительная обязанность что-либо делать, и на другой стороне также имеется подобное право и положительная обязанность.

Пример. Рыночные отношения купли-продажи. Покупатель имеет право получить купленное, но обязан уплатить эквивалент; продавец имеет право получить плату, но обязан передать покупателю вещь.

Тип Д. Внутреннее, органическое сочетание прав и обязанностей, при котором правообязаностям на одной стороне могут соответствовать односторонние положительные обязанности с другой.

Пример. Просвещенный монарх, обладающий неограниченный властью, воспринимающий свою власть как служение, и обязанные исполнять его волю поданные.

Тип Е. Внутреннее, органическое сочетание прав и обязанностей, при котором правообязаностям на одной стороне могут соответствовать односторонние отрицательные обязанности с другой.

Пример. Идеальный помещик, опекающий крепостных крестьян как «батюшка» своих детей, которые в свою очередь обязаны воздерживаться от желания обладать правами на землю.

Тип Ж. Внутреннее, органическое сочетание прав и обязанностей, при котором правообязаностям с одной стороны соответствуют правообязаности с другой.

Пример. Наиболее совершенный тип отношений, который мог бы быть осуществлен в том случае, если бы ведущий слой государства проникся бы мыслью, что власть его не есть право, а и обязанность; и если в то же время управляемые не были бы просто объектами власти, не были бы только носителями обязанностей, положительных и отрицательных, но и правомочий ^{[1, C.155-164]}.

ЗАКОН И СВОБОДА

Нас интересует проблема свободы в ее социальном измерении. В этом ракурсе понятие свободы непосредственно связано с понятием права. Воспользуемся классическим определением права, данным Б.Н. Чичериным. «Право есть свобода, определяемая законом» ^{[16, C.61]}. Очевидно, что здесь идет речь о свободе именно в ее социальном измерении. Так свобода в физическом измерении также ограничена законами, но законами другого рода, например, законом всемирного тяготения. Правда, сам Чичерин рассматривает лишь два вида свободы – нравственную и правовую, первую называя внутренней, а вторую внешней. Очевидно также, что в приведенном выше определении права речь идет не о всяком законе, но именно о законе государственном. Борис Николаевич называет его общим законом, что не вполне точно, поскольку закон всемирного тяготения (как закон природный) или закон непричинения вреда (как закон нравственного порядка) также можно назвать общим законом. Более полное определение права, по Чичерину, звучит так: «право есть внешняя свобода человека, определяемая общим законом» ^{[16, C.61]}. На наш взгляд, более точное определение звучит так: право есть свобода человека в ее социальном измерении, определяемая государственным законом.

Законом определяются не только права человека, но и его обязанности. Общественный порядок не может поддерживаться без определенных законом или обычаем обязанностей. Так можно предположить существование общества, в котором у всех его членов за исключением одного отсутствует какие-либо права, но при этом на каждого наложены некоторые обязанности. Абсолютная деспотия наподобие древнеегипетского царства. Можем ли мы назвать главу такого общества, царя или фараона, свободным? Представляется, что нет, поскольку его права обусловлены его положением владыки и сопряженными с ним обязанностями, и, если он пожелает отказаться от своего положения, он лишиться и всех своих прав. Значит, он обладает правами лишь как фараон или царь, но не как человек. Тем не менее, не вызывает сомнения, что такое общество способно быть достаточно устойчивым и порядок, существующей в нем, может поддерживаться на протяжении длительного времени. Древний Египет, как мы знаем, просуществовал несколько тысячелетий. Конечно, вопрос о соотношении прав и обязанностей в Древнем Египте, как и в любом другом реально существовавшем в истории обществе нельзя разрешить однозначно в пользу абстрактной модели, но подавляющее преобладание обязанностей над правами в нем – не предмет для дискуссий.

Существование общества, в котором законом или обычаем не налагалось бы на его членов никаких обязанностей, а лишь гарантировались права, нельзя представить даже в теории. Действительно, если предположить, что человек обладает «свободной возможностью к совершению каких-либо положительных или отрицательных действий», но не обязан считаться с волей других людей, также обладающих «свободной возможностью к совершению каких-либо положительных или отрицательных действий», никакой общественный порядок оказывается невозможным. Такое общество – это общество тотального господства права силы, где свобода человека ограничивается лишь силой других людей, и кто оказывается сильнее, тот оказывается и свободнее в смысле обилия «возможностей к совершению каких-либо положительных или отрицательных действий». Следовательно, наличие определенных законом обязанностей – необходимое условие поддержания общественного порядка.

Для кого-то это прописные истины. Но необходимо их повторить, чтобы лучше разобраться в сущности закона и права. Можно ли свести сущность права к понятию свободы? Чичерин делает именно так. Мы соглашаемся с ним, понимая право в узком смысле этого слова как правомочие. Однако в позитивистском подходе, получившем широкое распространение, «право – это совокупность установленных или санкционированных государством общеобязательных правил поведения (норм), соблюдение которых обеспечивается мерами государственного воздействия» ^[18].

В последнем смысле право не может быть сведено в своей сущности к понятию свободы. Так всеобщая воинская обязанность, ранее распространённая во многих цивилизованных государствах и ныне по-прежнему существующая в ряде из них, в этом смысле является нормой права. Но вряд ли подлежит сомнению то, что основная цель данной обязанности – обеспечение безопасности общества как целого. С началом личной свободы эта цель связано лишь косвенно, в той степени в которой достижение ее обеспечивает право человека на жизнь. Однако быть солдатом – означает готовность умереть ради права других на жизнь. Следовательно, прямая связь здесь просматривается не с началом свободы, а с началом солидарности. Право как общая, определенная государством норма, не только защищает личную свободу человека, но и обеспечивает жизнестойкость и целостность всего общества. Количество и качество налагаемых на членов общества обязанностей для достижения этой цели зависит от конкретных исторических условий, в которых данное общество находится. Так наличие всеобщей воинской обязанности в Израиле (там она распространяется и на женщин) обусловлено перманентным конфликтным состоянием Израиля с Палестиной, а также угрозой полномасштабной войны этого небольшого по занимаемой территории государства с близлежащими соседями. И если в большинстве европейских государств всеобщая воинская обязанность отменена, то это вызвано не развитием правового сознания, как может показаться на первый взгляд, а техническим прогрессом и вызванным им изменением специфики военного дела, делающими всеобщий призыв ненужным. Так в Швейцарии всеобщий призыв мужской части населения сохраняется, но вряд ли кто-либо решиться назвать причиной этого недостаточно развитый уровень правовой культуры в этой стране.

Государство противостоит не только внешним угрозам, но и внутренним. Оно не только защищает личную свободу граждан, но и обеспечивает солидарность общества. Так налагая на нарушителей правила дорожного движения тот или иной вид ответственности, даже в том случае, если нарушитель, скажем, превысив скоростной режим, не причинил никому вреда и не ущемил ни чью свободу по факту, государство заботиться о поддержания общественного порядка, о том, чтобы все были равны перед законом и соблюдали предписанные законом нормы. Единство общества обеспечивается посредством обязанностей, накладываемых на его членов. В этом смысле можно сказать, что обязанность – это солидарность, выраженная императивно. Так если право в узком смысле этого слова, право как правомочие, сущностно определяется через понятие свободы (вспомним определения Чичерина), то обязанность сущностно определяется через понятие солидарности.

Однако право в широком смысле слова (для упрощения мы будем иногда использовать слово закон как синоним права^[1]) не может быть определено через понятие свободы, поскольку не сводится к ней. Начало солидарности и задача защиты общего блага не менее значимы, чем начало личной свободы и задача защиты права как правомочия. Здесь уместно вспомнить определение права, данное В.С. Соловьевым. «Право есть исторически-подвижное определение необходимого принудительного равновесия двух нравственных интересов – личной свободы и общего блага» ^{[11, C.528]}. Понятие права Соловьевым взято в расширительном смысле, право как общая норма или закон. Для нас важно зафиксировать ту мысль, что закон есть сила, действующая во имя осуществления равновесия личной свободы и общего блага. В свете вышеизложенного это означает, что совершенный закон должен выражать как необходимость совершенное равновесие прав и обязанностей. Такое равновесие отражает в себе идею справедливости, и в этом смысле начало закона (или права в широком смысле слова) сущностно сводимо к понятию справедливости, обусловленному понятиями солидарности и свободы. Но вернемся к проблеме свободы.

ПОЗИТИВНАЯ СВОБОДА

Свободу, понимаемую как возможность конструктивного действия, мы называем позитивной свободой. Конструктивное действие – это действие, способствующие развитию человека, совершающего данное действие, или других членов общества, на которых данное действие оказывают непосредственное или опосредованное влияние. Если развитие понимать как благо, то позитивную свободу можно определять как возможность действовать во благо свое и других людей. Идея права в различных ее вариантах утверждает такую свободу. Нас интересует вопрос, как позитивная свобода связана с обязанностью?

Золотое правило нравственности гласит: не делайте другим то, что вы не желаете для себя, и поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы с вами поступили. Императив золотого правила предполагает, что человек должен всегда поступать, руководствуясь соображениями о благе других людей, в которых выражается представление о собственном благе. Если предположить, что человек не желает себе блага, то золотое правило нравственности теряет всякий смысл. Действительно, если предположить, что человек не желает того, чтобы кто-нибудь сделал для него нечто доброе, а желает того, чтобы кто-нибудь навредил ему, то данное правило в применении этого человека становится правилом абсолютной безнравственности. Нравственные учения, постулирующие данное правило, исходят из того, что человеку внутренне присуще желания блага для себя самого. Желая блага для себя, он обязан поступать с другими так, как будто он выстраивает отношения с самим собой, которому он безусловно желает блага.

Мешает ли такая нравственная обязанность свободе человека? Нисколько. Более того, с точки зрения реализации человека как духовного существа, такая обязанность помогает человеку обрести конечное освобождение, то есть уйти из-под власти греха. С христианской точки зрения человеку, сотворенному по образу и подобию Божию, по сущностной природе присуще не только желание блага себе, но и другим людям. Любовь к людям естественна для человека, а ненависть и равнодушие, хоть и получили распространение, противны истинному существу человека. Таким образом, если мы рассматриваем проблему свободы в ее духовном измерении, нравственные обязательства являются условием свободы или, иначе, ее предварением, поскольку на высших этапах духовного развития^[2], выбор в пользу всеобщего блага совершается так же естественно, как производится процесс дыхания, и потому обязанности не отягчают, а воодушевляют, то есть открывают новые возможности и дают дополнительные силы.

Как же обстоит дело с обязанностями, налагаемыми государством? Если всякое государство призвано заботиться об общественном благе, то очевидно, что не всякое государство заботиться о нем наилучшим образом. С нравственной позиции налагаемые государством обязанности оправданы лишь в той мере, в какой они способствуют осуществлению идеи общего блага. Но кто даст гарантии того, что государственная власть (все равно демократическая или деспотическая) верно понимает благо каждого и всех? Таких гарантий дано быть не может. Значит ли это, что основная задача государства должна состоять в защите личной свободы человека? Либерализм положительно отвечает на этот вопрос. Принимая такую точку зрения, государство отказывается от метацели, консолидирующей и сонаправляющей деятельность граждан данного государства. Это означает, что государство перестает быть ведущем актором развития общественного целого, ведь человеческое развитие подразумевает движение к некой сознательно поставленной цели. Если наш идеал – такое состояние общества, при котором право господствует над всеми остальными началами жизни, совместное движение в одном направлении становится практически неосуществимым, каждый будет двигаться в свою сторону, позволяя и другим поступать аналогично. Ценность солидарности в данном случае нивелируется.

Должно ли государство способствовать воплощению в жизнь идеала солидарного общества? Вот коренный вопрос для понимания поднятой проблемы. Если государство имеет перед собой идеальную цель, то поскольку достичь ее возможно только посредством усилий и деятельности граждан данного государства, обязательства, налагаемые законом и распоряжениями правительства, будут иметь в виду принцип согласованности содержания данных правовых актов и стратегии достижения идеальной цели. Скажем, если таковая цель носит социалистический характер, государство будет обязывать граждан жить за счет собственного труда и запрещать владение собственностью, делающей возможной использование наемного труда. Если таковая цель носит религиозный характер, к примеру, исламский, государство будет обязывать граждан соблюдать нормы шариата и пресекать их нарушение. В оптике либеральных взглядов в первом случае попирается право собственности, во втором – право на свободу вероисповедания.

Однако с точки зрения социализма отрицание права частной собственности на средства производства никоим образом не умаляет свободы человека, а, наоборот, является необходимым условием ее реализации, поскольку только эта мера способна избавить человека от экономического принуждения. Так же и с позиции исламской политической философии соблюдение норм шариата для представителей иной конфессии никоим образом не лишает их свободы, поскольку в данных нормах выражен всеобщий закон, данный через пророка Мухаммеда единым Богом. В этом смысле право условно, оно зависит от культуры и сознания людей. Не возобновляя старую дискуссию о соотношении естественного и позитивного права ^[4], заметим лишь то, что человек не может быть свободен более того, чем он осознает себя свободным. А понимание свободы, как взаимоопределения личных прав и обязанностей, различно в разных социокультурных общностях.

Эти различия теснейшим образом связаны с пониманием природы человека. Так если человек мыслится как независимый индивид^[3], именно сознание личных прав становится признаком личной свободы. Если же человек мыслится как часть общества, его органический элемент, свобода – это в первую очередь возможность находится на своем месте, то есть исполнять свой общественный долг и иметь привилегии в соответствии с возложенным на тебя долгом. При таком понимании «я» человека как бы растворяется в коллективном «я», и воля коллектива становится волей личности. Такое растворение воспринимается как несвобода только для человека, в котором сильно сознание себя как независимой личности. Однако следует признать, что полной независимости личности от общества существовать не может, поскольку человек раскрывает себя через взаимодействие с другими людьми. Верно и иное, что полностью растворяясь в коллективном, человек теряет свое лицо и лишает себя возможности творческой самоактуализации, поскольку творчество всегда подразумевают известную долю автономии.

В русской философии получила развитие идея соборной личности. Согласно концепции соборной личности, общество и личность связаны нераздельно, они взаимоопределяют и сотворят друг друга и потому равноценны. Приведем здесь несколько цитат, раскрывающих идею соборной личности. В.С. Соловьев развивает ее в русле философии всеединства: «Действительный нравственный порядок, или Царство Божие, есть дело совершенно общее и вместе с тем совершенно личное, потому что каждый хочет его для себя и для всех и только вместе со всеми может получить его. Следовательно, нельзя по существу противопоставлять личность и общество, нельзя спрашивать, что из этих двух есть цель и что только средство. Такой вопрос предполагал бы реальное существование единичной личности как уединенного и замкнутого круга, тогда как на самом деле каждое единичное лицо есть только средоточие бесконечного множества взаимоотношений с другим и другими, и отделять его от этих отношений — значит отнимать у него всякое действительное содержание жизни, превращать личность в пустую возможность существования» ^{[11, c.321-322]}. Такая антропологическая модель близка и мысли С.Л. Франка: «Общество есть, таким образом, подлинная целостная реальность, а не производное объединение отдельных индивидов; более того, оно есть единственная реальность, в которой нам конкретно дан человек. Изолированно мыслимый индивид есть лишь абстракция; лишь в соборном бытии, в единстве общества подлинно реально то, что мы называем человеком» ^[13]. В похожем ключе размышляет и С.Н. Булгаков: «Человечество ищет такой общественной организации, при которой торжествовала бы солидарность и был бы нейтрализован эгоизм… Отдельный человеческий индивид есть не только самозамкнутый микрокосмос, но и часть целого, именно он входит в состав мистического человеческого организма…» ^{[6, С.345]}. Цитаты можно бы продолжать, но и приведённых достаточно для того, чтобы показать, что идея соборной личности – общее место для русской религиозной философии (конечно, трактовки ее при всей общности несколько отличались).

Н.Н. Алексеев, продолжая традиции русского философствования, раскрывает идею соборной личности в ее приложении к праву. Так идея органичного сочетания правомочий и обязанностей есть ничто иное как преломление принципа соборности в ракурсе евразийской теории права. Человек свободен от общества, и потому имеет неотчуждаемые права, но человек свободен для общества, и потому несет обязанности, налагаемые на него государством. Эти обязанности не сводятся лишь к уважению и соблюдение границ прав других людей, они носят положительный характер, то есть обусловлены общественным идеалом, который воплощается в жизнь силами всех членов данного общества. Однако такая положительная свобода перестает быть свободой в том случае, если общественный идеал не принимается добровольно, а навязывается. Потому утверждение прав личности первично, а наложение обязанностей вторично. Лишь государство, неотчуждённое от народа, то есть государство демотическое (в терминологии Н.Н. Алексеева и других евразийцев), способно вызывать доверие как организующее начало на пути достижения выбранного идеала, а такое государство как историческая реальность не мыслимо без развитого правового сознания.

Но есть ли вообще необходимость в наличии общественного идеала? Соглашаясь с П.И. Новгородцевым в том, что абсолютизация общественного идеала порождает опасные иллюзии, чреватые насилием над действительностью в процессе его осуществления, тем не менее, необходимость общественного идеала, принимаемого как идеал относительный, но в то же время соотнесённый с идеалом абсолютным, осуществление которого мыслится возможным лишь в вечности, а не в исторической реальности, подтверждается самим ходом общественного развития. Идеал вдохновляет и задает направление движение. Степень его конкретизации может быть различна и зависит как от внешних обстоятельств, так и от внутренних потребностей общества. И лишь признавая диалектическое единство относительного идеала с идеалом абсолютным, мы способны уяснить значение и ценность первого. Позволю себе процитировать вышеупомянутого Новгородцева.

«Признавая необходимым понятие абсолютного идеала в качестве исходного и руководящего начала общественной философии, мы вместе с тем должны признать, что мыслить этот идеал всецело осуществимым в условиях обычной действительности ошибочно и ложно. Необходимо иметь перед собой такой идеал для того, чтобы в свете его созерцать прогресс общественных форм, чтобы иметь критерий для различения вечных святынь от временных идолов и кумиров, чтобы знать направление, в котором следует идти. Необходимо иметь уверенность, что этот идеал есть не отвлеченная норма, предносящаяся человеческому уму, а живая сила, обладающая высшей реальностью, что человеческие дела могут приобщаться этой высшей правде и проникаться ею. Но надо помнить, что всецелое осуществление абсолютного идеала в мире человеческих отношений есть выход из обычных условий, есть чудо всеобщего преображения и, как таковое, лежит и вне человеческой мощи, и вне философского предвидения. В качестве чуда и тайны оно не может составлять предмета общественной философии: оно доступно лишь верующему сознанию» ^{[9, С.59-60]}.

Повторимся, поскольку прогресс человеческого общества не представляется осуществимым без поставленной разумом цели (в отличии от эволюции животного мира, где таковая не ставится сознанием биологических особей), постольку общественный идеал необходим для государства, если на последнее возлагается ответственность за обеспечение процесса развития. Так и идеал правового государства, есть именно идеал, в котором просматриваются абсолютный, и относительный аспекты, то есть идеал в полной мере никогда не достижимый, но стремление к которому обеспечило вполне ощутимые достижения. Евразийцы не признают идеал правового демократического государства подходящим для России, в том числе и потому, что этот идеал возвышает ценность прав человека над иными ценностями, не менее важными для русского национального сознания, но признают необходимость принятия этой ценности наряду с другими в качестве составных частей в цельном ядре политической культуры Евразии. Так Алексеев утверждает, что идеократическое государство должно быть и правовым государством ^[2]. Но право мыслится им не абсолютно, а относительно, как условие для реализации свободы человека в ее положительном ключе.

ОБЯЗАННОСТЬ И СОЛИДАРНОСТЬ

Позитивная свобода реализуема лишь тогда, когда человек принимает на себя ответственность за социально значимое дело. Размер и специфика ответственности определяется в формуле обязанностей. Обязанности, налагаемые не сознанием нравственного долга, а определенные законом, не делают человека свободным, хотя и не мешают ему таковым оставаться. Жить по закону можно, исходя потребности в адаптации, а можно из понимания лояльности государственному закону как условия личной свободы. Во втором случае человек не противопоставляет свое нравственное чувство объективным правовым нормам, а принимает последние как внешние установления, соотносимые с внутренней правдой. В той степени, в какой это соотношение действительно, человек остается лоялен закону. В том случае, если юридический закон противоречит закону нравственному, являющемуся таковым согласно вере и воззрениям индивида, свободный человек предпочитает внутреннюю правду внешней и оказывает сопротивление, когда государственная власть принуждает его поступиться своим нравственным долгом. И в случае сопротивления, и в случае исполнения предписанных законом постановлений, свобода не противоречит долгу, принимающему в данных случаях разные формы. В первом случае долг принимает форму обязанности, взятой перед Богом или личной совестью, во втором случае долг принимает форму обязанности, взятой перед сообществом людей, представленным через государство как его выразителя. Когда между этими двумя видами обязанностей противоречий нет, свобода реализуема вполне, в случае наличия противоречия, человек либо отказываться от свободы в угоду приспособления к общественной среде, либо по мере сил противодействует среде ради защиты свободы.

В современной культуре, находящейся под сильным воздействием паттерна рынка, свобода часто понимается как свобода выбора. Однако любой выбор ограничен. Во-первых, наличием реальных возможностей для осуществления совершенного выбора. Во-вторых, свободой других людей, понимаемой как совершаемый ими выбор. Правовая свобода в этом смысле условна. Она зависит как от объективных обстоятельств, в которых находится человек, так и от интерсубъективных норм, которые индивид вынужден принимать как данность. Вопрос заключается в том, почему и как принимает индивид данные обстоятельства и нормы. Принимая их как естественную необходимость, согласную с его природой, человек субъективно будет чувствовать себя свободным. Принимая их как внешнее препятствие для реализации личных желаний, непреодолимое по причине отсутствия сил для покорения внешней среды собственной воли, человек субъективно будет чувствовать себя ущемленным, но в то же время покорным из-за страха перед последствиями противостояния организованной общественности. Во втором случае свободу нельзя назвать позитивной, свободой «для», а не свободой «от». Но когда человек принимает свободу других людей как свою собственную или согласную с его личной свободой? Лишь тогда, когда он принимает свои обязанности перед другими людьми, как согласные со своей свободой. Быть свободным тогда означает быть свободным для других, а не за счет других. И тогда единение с другими как самодостаточными личностям и как солидарной группой, не мешает свободе, а актуализирует ее.

Закон не способен сделать общество по-настоящему солидарным, но он способен предохранить его от разложения. Единство, основанное только на законе, всегда механистично, а потому недолговечно. Единство, сохраняющееся на протяжении веков, держится через культуру и религию. Только такое единство, в основе которого лежат духовные начала, по-настоящему прочно. Свободное духовное единение людей в духе истины и любви в русской философии принято именовать соборностью (авторство такого определения принадлежит А.С. Хомякову). Принцип соборности – идеальный принцип, он приложим к Церкви как мистическому организму, выходящему за пределы зримой исторической данности. В меньшей степени он приложим к нации или отдельной общине, но и в них он проявляет себя, пусть и с искажениями. Закон не способен обеспечить реализацию принципа соборности, это не его функция, но он способен предотвратить угрозу разрушения общественного целого, в случае которого, разумеется, никакие идеальные принципы не осуществимы. Иными словами, закон лишь создает условия, при которых реализация единства в его высших проявлениях становится возможной.

Что же делает общество по-настоящему единым? Дух общего блага ^[10]. Солидарность невозможно свести к понятию общего интереса, поскольку таковые интересы, групповые, классовые, национальные, носят случайный характер. То, что занимает внимание большинства представителей той или иной социальной группы, вполне может оказаться лишено благого содержания для них, каждого в частности, и всех в целом. Удовлетворение интереса не тождественно осуществлению блага. Интересы изменчивы в зависимости от сиюминутных потребностей и господствующих впечатлений, а потому не способны создать прочную основу солидарности. Идея общего блага соединяет всех в одно целое, задавая ориентир для совместной деятельности и раскрывая ее смысл. Безусловно, сама эта идея предстает в разных формах и наполняется разным содержанием, но ее присутствие – главный залог достижения солидарности.

Обязанность, как солидарность, выраженная императивно, утверждает долженствование в осуществлении общего блага. Между долженствованием, закрепленным государственным актом, и долженствованием нравственным лежит граница. Нравственный долг требует от нас совершенства, однако таковое практически достижимо редко. Закон обязывает нас не превратиться в «чудовище», от которого будут страдать окружающие люди. Право не может обязать нас любить врагов и прощать обидчиков, хотя закон нравственный этого требует. Право требует от нас проявления некоторого минимума солидарности, необходимого для поддержания жизни сообщества. Если же право и нравственность смешиваются, и нравственный закон полагается осуществимым посредством средств государства, то есть насилия, само право, сам государственный закон становится безнравственным. Сжигание еретиков – яркая иллюстрация применения безнравственного закона, апеллирующего к исполнению нравственных требований. Несмешение нравственности и права, однако, не означает их разделения. Закон является нравственным или справедливым тогда, когда обязанности, налагаемые им на человека, не лишают его свободы, наоборот, функция закона – защита свободы человека, но вместе с тем функция закона – защита общего блага, а значит равновесие между тем и другим, между свободой и солидарности, выраженная в равновесии между правомочиями и обязанностями, будет признаком наиболее совершенного закона.

ПРАВООБЯЗАННОСТИ КАК ОРИЕНТИР

Правообязанности как органическое сочетание прав и обязанностей имеет в виду именно позитивную свободу. Обязанности, принимаемые добровольно, с полным сознанием своих неотчуждаемых прав, помогают человеку реализовать свою свободу. В отличие от неорганического сочетания, при котором обязанности принимаются не как имеющие ценность сами по себе, но лишь как уступка ради сохранения личных прав, органическое сочетание прав и обязанностей разрешает противоречие между личностью и обществом не только во внешнем мире, но и внутреннее, в субъективной реальности. Правоотношения типа Ж (в типологии Н.Н. Алексеева) предстают с точки зрения решения проблемы позитивной свободы наиболее совершенными. Однако их повсеместное распространение связано с двумя серьезными проблемами.

Во-первых, это проблема определения меры гармонии между правами и обязанностями представителей разных групп населения в зависимости от их социального положения, имущественного достатка, качества полученного образования и причастности к принятию решений на государственном уровне. Формальное провозглашение равенства всех в правах и обязанностей не решает проблемы, хотя бы потому что таковое никогда не было осуществлено на деле, да и не осуществимо по причине неизбежности выстраивания социальной иерархии в любом обществе, в том числе и отрицающем такую иерархию, что мы видим на примере всех коммунистических стран. Тезис о том, что ни СССР, ни Китай, ни Вьетман, ни Куба никогда не были коммунистическими в действительности мы опускаем, поскольку, соглашаясь с А.А. Зиновьевым, полагаем полезным опираться на анализ реальных, а не вымышленных сообществ. Разумно предположить, что взаимозависимость прав и обязанностей должна быть пропорциональна, чем больше обязанностей возлагается на человека, тем больше он должен иметь прав, и наоборот. Однако критерий, позволявший бы определить меру величины прав и обязанностей, остается под вопросом. В современном обществе степень свободы, понимаемая как наличие возможностей, во многом определяется величиной капитала, принадлежащему человеку. Такой принцип градации хотя и не установлен формально, по факту реализуется в действительности. На наш взгляд, он несправедлив и потому не способен сделать сочетание прав и обязанностей органичным.

Во-вторых, это проблема культурного и нравственного развития человека, способного обеспечить решение проблемы свободы в личном сознании в положительном ключе. Юридические установления с большой долей вероятности окажутся недейственными, если не будут опираться на реальную практику и культурные нормы межличностных отношений. Однако последние вырабатываются в ходе длительного развития. Человек склонен бежать от свободы как ответственности, и в то же время он склонен требовать себе все новых и новых прав, несопряженных с обязанностями^[4]. Но увеличение прав всегда порождает большую ответственность, и если таковая не закреплена общественными нормами в виде налагаемых обязанностей, она не уменьшается, но переносится в нравственную область. Так искусство быть свободным, как умение ответственно пользоваться своими правами во блага свое и других людей, – это особое искусство, и ему следует учиться. И лишь овладение таким искусством, хотя бы его азами, создает основу для органичного сочетания прав и обязанностей в жизни конкретного индивида. Достаточно ли освоены и распространены подобные навыки? Думается, что нет.

Несмотря на наличие этих проблем и множества других, вытекающих из них, наш взгляд, следует признать теоретическую и практическую ценность концепта правообязанностей. В теоретическом отношении она позволяет разрешить проблему свободы в позитивном ключе через приложение ее к ценности солидарности. Н.Н. Алексеев в ряде своих работ показывает, что для политической традиции России было характерно преобладание ценности солидарности над ценностью свободы, что проявлялось в правовом поле в преобладании обязанностей над правами. По иному пути развития пошли западные страны, в которых ценность личной свободы со временем стала превалирующей и, соответственно, личные права довлеющими над обязанностями. По мысли Алексеева, ни тот, ни другой ход развития не является оптимальным. Оптимальным является органическое сочетание прав и обязанностей.

Принцип свободного единства выражен в православии в соборном начале. Конечно, Православная церковь как историческое сообщество не всегда была едина и свободна, и потому, можно сказать, что идеал соборности реализован и в ней лишь отчасти. Однако как идеал он задает ориентир для дальнейшего совершенствования. Этот идеал в качестве ориентира применим не только к развитию Церкви, но и к развитию всего общества. Реализацию данного идеала не способно осуществить государство своими средствами, поскольку высшие степени единства достижимы лишь в духе. Но государство способно создать внешние условия, способствующие достижению этого идеала. Одним из таких условий могло бы стать законодательство, основанное на принципе всеобщности правообязанностей. Обоюдостороннее органичное сочетание прав и обязанностей, закрепленное формально, способно послужить установлению равновесия между «личной свободой и общем благом», по выражению В.С. Соловьевым, а значит сделать общество более справедливым. Безусловно, в реальной законодательной практике этот принцип должен находить конкретное воплощение, при котором идеальная составляющая всегда претерпевает некоторые искажения в силу несовершенства правоприменительной практики. Однако, повторимся, как ориентир, как общий руководящий принцип такой подход открывает широкие перспективы для социального развития в целом, и российской цивилизации, в частности, как имеющей богатое наследие христианской культуры, в которой ценность свободного единства занимает одно из центральных мест.

^[1] С юридической точки зрения это не вполне корректно, но для нашего исследования вполне допустимо.

^[2] До которых, стоит заметить, доходили лишь немногие великие личности.

^[3] Индивид — это перевод на латынь греческого слова а-том, что по-русски означает неделимый.

^[4] Исследованию этой проблеме посвящена известная работа Э.Фромма «Бегство от свободы».