Origin, establishment and development of the idea of self-determination of peoples

Kagramanov Azer Kagraman Ogly PhD in Law Deputy Director of "MD Engineering" LLC 105066, Russia, g. Moscow, ul. Elokhovskii Proezd, 1, of. 18 gg.azaro@gmail.com Other publications by this author

Отделение от государств частей территорий (сецессия) и, напротив, слияние их и образование новых государств не являются феноменом XX и XXI столетий, а представляют по своей сути подчиняющийся определенным объективным закономерностям путь развития человеческой цивилизации, перманентный процесс зарождения, развития (иногда расцвета) государств, а затем нередко их частичного либо полного распада. На разных исторических этапах это явление претерпевало весьма значительные изменения, обретая форму династийно-монархических заговоров, выражая интересы рабовладельческой или феодальной знати, либо выступало побудительным мотивом революции и национально-освободительных движений, завершаясь в конечном счете переделом мира.

Циклы меняющегося строя жизни, государственного и правового развития активно изучали древнегреческие и римские историки и философы, средневековые европейские, персидские и арабские мыслители, лучшие умы эпохи Возрождения и Реформации, исследователи XVIII-XX веков и если, к примеру, один из первых документов о разделе сфер влияния в мире, заключенный 7 июня 1494 г. Тордесильясский договор между Испанией и Португалией, подразумевавший их вечное и монопольное господство над внеевропейским миром и Вестфальский мир 1648 г., положивший начало современной системе государств, были основаны на принципе территориальной целостности государств и имели целью решение территориальных проблем^{[1, с.3]}, то Декларация независимости США от 4 июля 1776 г. и Великая Французская революция 1789 г. спустя три века, напротив, смещали акцент в пользу концепции национального самоопределения, которая «была выдвинута как демократический идеал представительного правления, теоретически применимый ко всему человечеству»^{[2, с. 37]}. Содержащиеся в Декларации независимости США «положения о священном праве, дарованном Создателем народу, изменять или отвергать форму правления, попирающую неотчуждаемые права человека», нашли затем подтверждение и в принятом 17 сентября 1787 г. «Билле о правах», вышедшем в качестве первых десяти поправок к Конституции США^{[3, с. 7]}.

Небезынтересно, что, несмотря на отказ признавать положения Тордесильясского договора Франции, Англии, Нидерландов и других европейских государств, осуществлявших активную колонизацию, а затем и официальную его отмену в 1777 году, на положения этого документа в 20-м веке ссылались Чили (для защиты своего антарктического сектора), Индонезия (при вступлении во владение Нидерландской Новой Гвинеей) и Аргентина (в качестве своих притязаний на Фолклендские острова).

Согласно политической мысли эпохи Просвещения, государства должны основываться на воле народа, а не монарха. Это развитие политической мысли означало, что люди больше не были просто подданными монарха, они стали гражданами национального государства. С самого начала концепция национального самоопределения представляла угрозу легитимности установленного порядка и остается таковой по сей день. Как бы они ни были определены, просто существует гораздо больше наций, чем государств, и не существует юридических процессов для перераспределения человечества без серьезного нарушения территориальной целостности и прав существующих государств^{[4, с. 60]}.

В исследовании группы французских ученых отмечается, что принцип самоопределения возник в качестве политического принципа и связан с американской и французской революциями конца XVIII века^{[5, с. 27]}. Его идейно-смысловое содержание обогащалось в процессе объединений Германии и Италии в период австрийского господства и в ходе других исторических событий.

После Французской революции династический суверенитет и божественное право монархов уступили место концепциям, основанным на идеях национального государства, самоопределения народов и народного суверенитета^{[6, с. 95]}.

В той или иной степени идея самоопределения, трансформация ее политико-правового контента получили отражение в теории «народного суверенитета» Ж-Ж. Руссо, обосновании «права на революцию» Дж. Локка, трактовке Э. де Ваттелем связи между суверенитетом народа и государством. Словенский юрист-международник Д. Тюрк исходит из того, что на Венском конгрессе (1814-1815 гг.) был создан новый международный порядок, который не смог остановить процесс образования национальных государств. По его оценке, к концу Первой мировой войны «мобилизующим стал принцип самоопределения народов». Он воспринимался как своего рода обоснование дезинтеграционных процессов в Австро-Венгрии и Османской империи. И уже тогда предполагалось, что каждое новое государство должно иметь реальные шансы на экономическую и, соответственно, политическую самостоятельность – то, что в современной доктрине обрело термин «эффективность»^{[7, с. 181]}. Тем не менее Венский конгресс 1815 года не принял самоопределение в качестве правовой основы для изменения карты Европы.

Четко прозвучавший на Берлинском конгрессе 1878 г. термин «самоопределение наций» и всегда отождествлявшийся с движением за независимость, пройдя большой и сложный путь развития, со временем получил широкое признание и занял прочное место в программных документах многих общественных движений и политических партий. В 1896 году он, в частности, нашел отражение в решении Лондонского Конгресса II Интернационала, сформулировавшего основы принципа в контексте регулирования межнациональных отношений.

Только после Первой мировой войны, когда прежняя европейская система начала распадаться, принцип самоопределения получил принципиальную поддержку со стороны международных деятелей, столь же идеологически разнообразных, как Владимир Ленин и Вудро Вильсон^{[8, с. 46-59]}. Наиболее спорным аспектом остается определение того, к кому (или к чему) относится право на самоопределение. В. Вильсон и В.И. Ленин считали, что «народы» и «нации» обладают этим правом, но они не уточнили значение этих терминов. В более поздний период юридического оформления принципа предполагалось, что право на самоопределение применимо только к колониям, которые пополнили ряды ООН как суверенные государства во время процесса деколонизации в 1950-х и 1960-х гг.

Как представляется, ошибочно полагать, что принцип самоопределения наций в качестве всеобщего принципа международного права и «императивного вида поведения» был впервые выдвинут президентом США В. Вильсоном (1913-1921 гг.) в его известных четырнадцати пунктах, изложенных в послании конгрессу («Декларация мира») от 8 января 1918 года. Это стало одной из попыток перевести политическую категорию самоопределения наций в нормативно-правовое поле, разработать некие обязательные для всех государств правила поведения на международной арене. Согласно Вильсону, самоопределение - «властная аксиома, которую отныне не сможет игнорировать ни один государственный деятель без вреда для себя» ^{[9, с. 5-6]}. Подобный подход вызвал серьезные возражения государственного секретаря США Р. Лансинга, видевшего в этом положении «взрывчатое вещество» и считавшего «несчастьем, что оно было высказано». Рассматриваемый принцип в Устав Лиги Наций включен не был и, ссылаясь на этот факт, комитет юристов под эгидой Совета Лиги Наций не считал его позитивной нормой международного права.

Между тем еще в «Декрете о мире» – одном из первых документов Советской власти, обращалось внимание на необходимость предоставить народам «право свободным голосованием при полном выводе войск присоединяющей или вообще более сильной нации решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования». Нарком иностранных дел Г.В. Чичерин следующим образом излагал свою позицию В.И. Ленину: «Наша международная программа должна вводить в международную схему все угнетенные колониальные народы. За всеми народами должно признаваться право на отделение или гомрули…»^{[10, с. 36]}. Эти принципиальные положения неукоснительно проводились на практике при заключении договоров с Персией (26 февраля 1921 г.), Турцией (16 марта 1921 г.), Китаем (31 мая 1924 г.) и другими странами.

Суть подхода В. И. Ленина вкратце состояла в следующем:

а) право на самоопределение наций не является самоцелью, а должно служить жизненным потребностям ее социально-экономического и культурного развития;

б) право на самоопределение вплоть до отделения не предопределяет, в противовес концепции «принципа национальностей», обязательного возникновения отдельного государства независимо от конкретных исторических и других условий и рассматривается как «исключение из нашей общей посылки централизма»;

в) право на самоопределение признается за большими и малыми нациями независимо от уровня развития («все нации суверенны и все нации равны»), но степень развитости в экономике и культуре, территориальное расположение и компактность проживания, исторические условия оказывают влияние на формы национально-государственного устройства^{[11, с. 255, 271]}.

На протяжении длительного времени в литературе (досоветского периода) доминировала концепция «принципа национальностей», основанная на требованиях воссоединения каждой нации в отдельное государство независимо от исторических и других условий^{[12, с. 22]}.

Автор приходит к выводу, что в связи с нарастающей угрозой раскола существующего миропорядка западный политический истеблишмент длительное время создавал некую иллюзию, что принцип самоопределения наций представляет скорее этическую (само по себе это, разумеется, не вызывает возражений), нежели правовую категорию. Показательно утвержденное Советом Лиги Наций заключение международной комиссии юристов, образованной им в 1920 году для рассмотрения шведско-финляндского спора из-за Аландских островов: «Хотя принцип самоопределения народов занимает важное место в современной политической мысли … необходимо отметить, что об этом принципе нет никакого упоминания в Уставе Лиги Наций. Признание же этого принципа не является достаточным, чтобы рассматривать его как позитивное правило международного права»^{[13, с. 71]}.

Таким образом принцип самоопределения оказывал влияние на установление системы мандатов в международном праве, проведение ряда плебисцитов о территориальной принадлежности, предоставление международных гарантий меньшинствам. Самоопределение лишь косвенно признавалось применимо к тем территориям, которые находились под мандатом Лиги Наций, и к тем колониям, которые перешли к победившим странам после Первой мировой войны. Устав Лиги Наций, по сути, установил неравенство народов. Например, согласно ст. 22 Устава земли, получившие статус подмандатных территорий, должны были управляться «развитыми нациями». Это устройство, по сути, узаконило колониальную систему.

С приходом в Германии к власти фашистов и последующим началом Второй мировой войны принцип самоопределения обретает иное, значительно более императивное звучание. В Атлантической хартии (признана СССР на Межсоюзной конференции в Лондоне 24 сентября 1941 г.) торжественно провозглашалось, что не могут быть произведены никакие «территориальные изменения, не находящиеся в согласии со свободно выраженным желанием заинтересованных народов» (п. 2). После окончательного уничтожения нацисткой тирании должен быть установлен мир, «который даст возможность всем странам жить в безопасности на своей территории…» (п.6). В Хартии предусмотрено на необходимость уважения прав «всех народов избрать себе формулу правления, при которой они хотят жить» и указано на стремление к «восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем» (п.3) ^{[14, с. 164-165]}. Как представляется, эта формула и стала во многом прообразом принципа самоопределения.

Приведенные выше принципиальные позиции нашли четкое выражение в Декларации Советского правительства от 24 сентября 1941 г. на упомянутой конференции в Лондоне. В документе указывалось, что Советский Союз, руководствуясь в своей внешней политике принципом самоопределения, суверенитета и равноправия наций, отстаивает право каждого народа на государственную независимость и территориальную неприкосновенность своей страны, право устанавливать такой общественный строй и избирать такую форму правления, какие он считает необходимыми^{[15, с. 267]}. Не трудно видеть уже здесь тесную диалектическую связь между уважением территориальной неприкосновенности (целостности) и правом на самоопределение.

Не менее важно и то обстоятельство, что, высказываясь за последовательное осуществление принципов Атлантической Хартии, Советское правительство делало оговорку, что практическое применение этих принципов «неизбежно должно сообразоваться с обстоятельствами, нуждами и историческими особенностями той или другой страны».

В «Декларации об освобожденной Европе», принятой на Крымской конференции в феврале 1945 года, правительства СССР, США и Великобритании вновь подтвердили незыблемость принципа самоопределения наций. Они заявили, что в послевоенном мире «должно быть обеспечено восстановление суверенных прав и самоуправления для тех народов, которые были лишены этого агрессивными нациями путем насилия».

Благодаря усилиям СССР и поддерживавших его стран удалось добиться признания принципа самоопределения в качестве одного из важнейших принципов современного международного права. Зарождение же этого принципа, как отмечалось выше, относится к периоду буржуазных революций. Определявшийся в качестве принципа национальностей он, несомненно, сыграл свою роль в борьбе за создание самостоятельных национальных государств в Европе. Однако принцип национальностей не признавался в качестве общепризнанного даже в рамках европейского и международного права.

Определяющее, на наш взгляд, значение для понимания и трактовки принципа самоопределения имело обсуждение вопроса при принятии Устава ООН.

Видный уругвайский ученый, один из признанных авторитетов в области международного публичного права Э.Х. де Аречага пришел, спустя четверть века, к выводу, что сделанное как бы вскользь упоминание о принципе самоопределения наполнено большим внутренним содержанием и имеет важное значение. Эти восемь слов, содержащихся в ст. 1, п.2 и в ст. 55, практически разрешили все проблемы, поднятые в Главе XI Устава ООН, - писал Аречага, – и привели к тому, что международная система опеки, созданная в соответствии с Главами XII и XIII Устава Организации Объединенных Наций, фактически почти прекратила свое существование» (16, с. 157).

В период до развертывания активной национально-освободительной борьбы стран Азии, Африки и Латинской Америки колониальные державы упорно пытались сохранить сложившиеся за века статус, претендуя на завоеванные территории, которые в историческом, этническом, экономическом и географическом отношениях представляют собой самостоятельное целое или части других стран. Так, португальское правительство, например, вплоть до 1974 года считала индийскую территорию Гоа неотъемлемой частью Португалии, а конституция рассматривала Гоа как «провинцию» страны. Нечто подобное имело место с Гонконгом и многими другими территориями. Небезынтересно отметить, что в 2019 году (спустя без малого 60 лет после известной антиколониальной резолюции ООН) Международный Суд признал незаконным отторжение в 1965 году от получившего независимость островного государства Маврикий (бывшая колония Великобритании) архипелага Чагос (вопреки соответствующей резолюции ООН) и потребовал от англичан «как можно скорее завершить управление островами Чагос», доведя до логического завершения процесс деколонизации Маврикия^[17].

Ученые Запада, юристы-международники также внесли свой «вклад» в ниспровержение еще до конца не оформившегося принципа самоопределения. Нередко утверждалось, что ООН прописывая в своем Уставе право на самоопределение подразумевала его лишь для колониальных народов в их борьбе с метрополиями, отстаивая таким образом право колоний на независимость и не более того^{[18, с. 35]}. Такое понимание было закреплено Декларацией о предоставлении независимости колониальным странам и народам 1960 г. Правом на самоопределение в официальной трактовке ООН обладают также народы, находящиеся под иностранной оккупацией или под гнетом расистских режимов. (См. например, Декларацию о недопустимости интервенции и вмешательства во внутренние дела государств, принятую Генеральной Ассамблеей ООН в 1981 г. – разд. III «в»).

Ш. Вишер, К. Иглтон, М. Сибер и многие другие политологи и юристы считали принцип самоопределения «теоретическим и ложным», видели в нем «полную неопределенность, чуть ли не зародыш разрушения» государства и наций, предостерегали против «безрассудного применения», фактически не находили принципу места в системе международного права^{[19, с.54-55]}. Видный английский ученый А. Коббан, анализируя эволюция становления и развития принципа, ставил под сомнение саму возможность существования права на самоопределение, считал, что оно «потеряло свою историческую релевантность»^{[20, с. 280]}.

История становления принципа самоопределения, таким образом, на наш взгляд, изначально оказалась в фокусе борьбы вокруг формирования основных принципов международного права. Как представляется, представители колониальных держав, признавая подчас на словах принцип самоопределения народов, на деле стремились выхолостить или даже свести на нет его освободительную направленность. Эта борьба получила дальнейшее развитие в связи с разработкой Всеобщей декларации 1948 года и – в дальнейшем – вокруг Международных пактов о правах человека. В обоснование своей позиции западные политики указывали на якобы существующую опасность применения указанного принципа на практике, возможность нарушения общественного порядка, прав и интересов других государств, ссылаясь на не полную ясность самих понятий «народ» и «нация» и т.п. Даже в Комиссии по правам человека предпринимались попытки утверждать, что в ст. 1 и 55 Устава ООН (с их предельно четкой формулой «уважения принципа равноправия и самоопределения народов») имелось в виду не право на самоопределение, а уважение государственного суверенитета.

Г.И. Тункин обращая внимание на несовершенство положений Устава ООН по вопросу о самоопределении (не развернута формула самоопределения народов), рассматривал тем не менее их в качестве представляющих весьма важный шаг в развитии международного права^{[21, с. 73-74]}. Как справедливо отмечается и в современной отечественной литературе, «мы не найдем нигде в Уставе доказательств, что данное право не может использоваться другими народами, не находящимися в колониальной зависимости… Можно говорить о том, что если народ полон решимости в достижении своего самоопределения, то, как правило, он достигает поставленных целей, на вопрос о дальнейшем признании нового статуса определенной территории со стороны мировой общественности остается открытым и непростым»^{[22, с. 54]}.

Обращаясь к Уставу ООН, можно сделать заключение, что документ наделил право на самоопределение императивным характером, как один из основных принципов международного права, имеющего природу jus cogens и erga omnes, определив в качестве актуальных задач и обязанностей государств в этом контексте: принятие мер по ликвидации колониализма и иностранного ига; содействие всеобщему уважению и соблюдению прав и основных свобод человека; воздержание от любых насильственных действий, лишающих народы их права на самоопределение, свободу и независимость.

Рассматривая вопрос о связи проблем самообороны государства и права народа на самоопределение, Э.Х. Аречага исходил из того, что Устав ООН не отвергает права на революцию и сочувственно цитировал американского юриста Х. Бликса, считающего, что права на самоопределение является «одной из норм, для применения которых в каждом случае необходимо решение международных организаций и, хотя такой орган, как Генеральная Ассамблея ООН, возможно, и не подходит идеально для выполнения этой эгиды, на сегодняшний день только он принял на себя эту функцию». Сам же Э.Х. Аречага полагал, что ввиду отсутствия объективного и справедливого критерия для решения вопроса о том, какой именно «народ» имеет право на самоопределение, необходимо избежать ситуации, когда бы применение силы в поддержку сепаратистов и этнических меньшинств во многих частях мира лишило бы всякой ценности содержание п. 4 ст. 2, ст. 51 Устава ООН ограничения применения силы^{[23, с.153-154]}.

В резолюции ГА ООН 1514 принцип самоопределения в соответствии с волей народа (п. 2) увязывается с принципом национального единства и территориальной целостности (п. 6). И такая увязка просматривается в той или иной степени в большинстве кейсов, ставших предметом обсуждения ГА ООН и Международным Судом (проблемы Гибралтара, Мальвинских (Фолклендских) островов, Западной Сахары и Марокко и др. Представитель Алжира М. Беджауи при рассмотрении, к примеру, последнего вопроса доказывал в Международном Суде, что главным принципом самоопределения и основным правилом деколонизации является необходимость принимать во внимание волю народа соответствующей территории относительно его будущего политического статуса. «Если бы историческая принадлежность какой-либо территории автоматически влияла на судьбу ее населения, то есть если бы с мнением населения относительно его дальнейшей судьбы вовсе не считались, – эмоционально рассуждал алжирец, – то спрашивается, какое различие существовало бы, с точки зрения достоинства, между этими людьми и скотом, который должен разделять судьбу территории, где он находится»^{[24, с. с. 165]}.

Анализируя заключение Международного Суда ООН по итогам рассмотрения упомянутого вопроса можно прийти к выводу, что суть свободного самоопределения заключается в необходимости учитывать волю народа. Суд упомянул в общей форме об исключениях из этого правила в тех случаях, когда то или иное население не представляет собой народ или когда имеются специфические обстоятельства, не раскрыв, по сути дела, что подразумевается под этой формулой.

По нашему убеждению, в современном мире право на самоопределение отнюдь не ограничивается народами, находящимися под колониальным прошлым – эта ситуация в решающей степени ушла в прошлое и стала достоянием истории. Ст. 1 и ст. 55 Устава ООН формально-определенно указывают на всеобщий характер этого принципа. А Декларация о принципах 1970 г., хотя и содержит по-прежнему требование положить конец колониализму», существенно расширяет сферу применения принципа самоопределения, относя его не только к народам подопечных и несамоуправляющихся территорий, но и к народам суверенных государств. Этот принцип, как еще в 1980 году справедливо отмечал Э.Х. Аречага, «должен пережить свою уже почти историческую миссию по ликвидации системы колониализма»^{[25, с. 161]}.

В.Л. Толстых исходит из того, что самоопределение представляет собой норму, включающую три альтернативные идеи: суверенитета, общей воли и прав человека. А сам принцип выполняет в настоящее время следующие функции. Во-первых, полагает ученый, он регулирует процесс возникновения новых субъектов международного прав, предоставляя народам, не имеющим государственности, право на нее; во-вторых, принцип постулирует существование интересов народов, отдельных от интересов их правительств, и необходимость их защиты; в-третьих, самоопределение дублирует некоторые другие принципы, прежде всего принципы невмешательства и неприменения силы; в-четвертых, он иногда рассматривается как дополнительное основание прав человека (наряду с достоинством)^{[26, с. 65-72]}.

Что можно сказать по поводу приведенных суждений? Первое из них не вызывает сомнений, по сути дела аксиоматизирует в качестве факта один из возможных способов возникновения государства в современном мире. Второе также очевидно в части признания возможности несовпадения интересов народа с интересами их правительств. Скорей, речь следует вести все же о каких-то действиях или бездействии правительств, не отвечающих потребностям общества, и вряд ли устранение соответствующих проблем (в большинстве случаев – конституционным путем) надо рассматривать как реализацию самоопределения народа. Что касается третьей функции, то конечно же, речь может и должна идти о взаимодействии со всеми основными принципами, в том числе и с упомянутыми автором, но вряд ли правомерно утверждение о неком «дублировании». Наконец, на наш взгляд, можно рассматривать индивидуальные права человека, как дополнительное основание для самоопределения народа, но не наоборот.

И именно в упомянутом контексте применительно к потенциальным субъектам самоопределения, не являющимся государственными образованиями, профессор Кембриджского университета Дж. Кроуфорд признает право на самоопределение в «тесной увязке» с основными правами человека. Такое самоопределение должно осуществляться, по мнению ученого, «без принуждения и на основе равенства» и может привести либо к независимости самоопределяющейся единицы в качестве отдельного государства, либо к ее объединению с другим государством на основе политического равенства^{[27, с. 128]}.

А. Цуциев исходит из того, что право на самоопределение прошло три основных исторических эпохи своей трактовки политической и правовой релевантности». Первоначально с середины XIX века самоопределение трактовалось, как полагает ученый, не как право, а принцип, означающий в изначальном европейском контексте возможность для народов, говорящих на одном языке, объединяться и формировать новое государство. Второй – деколонизационный – этап начался с принятием Устава ООН в 1945 г., обеспечивающего своего рода сдвиг от провозглашения в Уставе принципа самоопределения к признанию права на самоопределение. На третьем (нынешнем) историческом этапе эволюции права на самоопределение возникают, по мнению автора, попытки соединить «этнокультурное понимание» права на самоопределение (как право этнических групп на создание политических образований, включая независимое государство) и право бывших колониальных территорий^{[28, с. 31]}.

Сходных в многом позиций придерживаются и ученый из США Х. Ханнум^{[29, с. 12]}, некоторые другие авторы.

Допуская в принципе подобный (как один из вариантов) подход к периодизации развития идеи самоопределения (позиция автора будет изложена ниже), хотелось бы в то же время выразить серьезные сомнения в целесообразности противопоставления самоопределения как принципа и как права. Разумеется, это не одно и то же, но, на наш взгляд, не существует и какой-то непреодолимой стены между самими понятиями.

Если «право» выступает юридически обязывающей нормой, предполагающей соответствующую обязанность другой стороны, то «принцип» чаще воспринимается в значительной степени как политическая категория, что отнюдь не умаляет обязательности следовать его положениям. Эта особенность принципа международного права вытекает напрямую из ст. 58 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г., определяющей его как «императивную норму общего международного права»; она «принимается и признается международным сообществом государств в целом как норма, отклонение от которой недопустимо и которая может быть изменена только последующей нормой общего международного права, носящей такой же характер».

Нельзя не обратить внимание и на то обстоятельство, что известная Декларация 1970 г., ставит, по сути дела, знак равенства между рассматриваемыми понятиями. Используя в названии термин «принцип», документ раскрывает по существу в тексте формы осуществления «права» на самоопределение (подч. мной – А.К.). Пытаясь обосновать различия между понятиями «принцип» и «право» на примере дезинтеграции Австро-Венгерской и Оттоманской империй, А. Цуциев пишет: «будучи принципом, а не правом, самоопределение имело очевидные ограничения, связанные с Realpolitik, в частности – для успешного внешнего самоопределения нужна была поддержка влиятельных «держав»^{[30, с. 31]}. А разве для реализации права на самоопределение не нужна поддержка мирового сообщества, в конечном счете – все тех же «влиятельных держав»? Вопрос, безусловно, риторический.

В теории и практике принцип самоопределения подчас понимается как одноразовое действие, как право избрать формулу своего государственного существования. «Однако из содержания принципа следует, что речь идет о постоянно действующем праве народа свободно определять свой политический статус – отмечал И.И. Лукашук. Главная цель права на самоопределение состоит в обеспечении народу возможности демократическим путем, без вмешательства извне определять характер общества и государства, основные направления его внутренней и внешней политики»^{[31, с. 161]}. Из необходимости осуществления права на самоопределение в рамках закона, избегая насильственных действий, исходят Совет по правам человека, другие международные органы, многие авторитетные ученые в области международного права^{[32, с. 52]}.

Ян Броунли считал, что принцип самоопределения дополняет другие принципы; применяется в контексте экономического самоопределения; «консолидирует титул», возникший в результате незаконного захвата территории и запрещает: а) вмешательство, направленное против освободительного движения и б) рассматривать населенную территорию как terra nullius [33 с. 555].

Определенный интерес представляют соображения Дж. Кроуфорда о военной интервенции для обеспечения самоопределения или, напротив, в его нарушение. Может случиться так, что эффективность формирующегося субъекта превалирует, и его незаконное происхождение не будет препятствовать признанию в качестве государства. Возможна, по мнению автора, ситуация, когда «незаконность происхождения» должна рассматриваться в качестве первостепенного фактора в соответствии с принципом ex injuria non oritus jus (в пер. с лат. «право не возникает из правонарушения»). Может случиться и так, считает Д.Кроуфорд, что в ситуации самоопределения статус местного образования и законность применения силы должны рассматриваться как отдельные вопросы, и «незаконность вмешательства» не должна наносить ущерба существовавшему ранее праву местной единицы на самоопределение.

На основе приведенных, не всегда, на наш взгляд, последовательных рассуждений Дж. Кроуфорд приходит, тем не менее, к ряду представляющих интерес выводов:

˗ применение силы государством-метрополией является нарушением пункта 4 ст. 2 Устава ООН;

˗ помощь других государств «местным повстанцам» в реализации самоопределения может быть допустимой;

˗ субъект, претендующий на государственность, но созданный в период иностранной военной оккупации, не является независимым;

˗ нет и запрета на признание нового государства – «применяются нормальные критерии государственности, основанные на квалифицированной эффективности» ^{[34, с. 140-148]}.

Заслуживают внимания рассуждения (хотя и несколько туманные) о самоопределении американского профессора Р. Осборна. Ученый исходит из различия понятий самоопределения народов (nations) и наций (nationalities). Народ, полагает ученый, – понятие географическое и включает каждого, кто живет внутри определенных государственных границ. Суть проблемы автор видит в том, что требования самоопределения выдвигаются большинством населения, которое далеко выходит за рамки этнического единства и там, где нет конституционного обеспечения самоопределения, легко прослеживаются направления политической борьбы. Если требование самоопределения имеет этническое происхождение, то возможность последовательного и систематического разрешения вопроса резко уменьшается, существует опасность неравенства и дискриминации. Вместе с тем признается, что эти два направления на практике нелегко разделить. Определяя цели национального самоопределения, Р. Осборн акцентирует внимание на: обретении государственной независимости; переходе под юрисдикцию другой страны, получения автономии (или ее расширения) внутри страны. Допускается также возможность создания конституционного и политического механизма, который «предоставит народу или нации свой собственный голос в управлении государством»^{[35, с. 122-125]}.

Весомый вклад в решение многих вопросов, связанных с самоопределением, вносит академик Т.Я. Хабриева. Раскрывая содержание права наций на самоопределение, она предельно четко характеризует суть современного понимания проблемы, подчеркивает, что право наций на самоопределение является признанной нормой, принципом конституционного и международного права и представляет собой свободный выбор каждым народом форм своего существования и тех социально-экономических, политических, административных, иных организационных форм, в которых это право реализуется. Предполагая свободный выбор народом форм своего существования, право на самоопределение, как справедливо отмечает автор, исключает «волюнтаристские решения», связано с необходимостью учета объективных данных народа, условий его жизни и внешнего окружения, решения вопроса о формах самоопределения только на основе и в рамках указанных этнических данных, в соответствии с нормами и принципами международного права и конституцией государства^{[36, с. 62-64]}.

Вместе с тем, на наш взгляд, в завершающей части приведенной формулы заложено некоторое противоречие – далеко не всегда в конституциях государств предусмотрено право его составных частей на самоопределение. Возникает вопрос: каким нормам (международно-правовым или конституционным) должно быть отдано в таких случаях предпочтение? Поиск ответа на этот весьма значимый вопрос является одной из целей последующих научных исследований.

Завершая рассмотрение вопроса об эволюции идеи самоопределения хотелось бы отметить, что определение форм национальной идентичности, как было показано выше, сопровождали человеческое общество с древнейших времен, получая отражение в сочинениях мыслителей Античности, Средневековья, Нового и Новейшего времени. Особое значение эта проблема приобрела в середине XX века в связи с распадом колониальной системы, образованием десятков новых государств в Африке, Азии и Латинской Америке. Социально-политические и этно-религиозные конфликты периодически дают знать о себе в различных частях света и XXI веке. Неопределенность статуса вновь возникающих государственных образований, как правило, связанных с отсечением от действующих государств части их территории и населения, служит источником внутригосударственной и международной напряженности, неизбежно перерастающей на определенном этапе в межгосударственные столкновения и оказывающие негативное воздействие на геополитическую обстановку в отдельных регионах, а подчас и в мире, в целом.