Digitalization as one of the aspects of establishment of post-New European culture and the subject of social design

Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Other publications by this author

Исследование проведено при финансовой поддержке гранта Министерства науки и высшего образования РФ (проект «Новейшие тенденции развития наук о человеке и обществе в контексте процесса цифровизации и новых социальных проблем и угроз: междисциплинарный подход», соглашение № 075-15-2020-798).

«Цифровизация – это внедрение современных цифровых технологий в различные сферы жизни и производства… представляет собой концепцию экономической деятельности, основанной на цифровых технологиях… эта концепция широко внедряется во всех без исключения странах…Но если процесс запущен уже давно, то почему мы не видим его масштабов в России?» ^[10] Когда читаешь в Интернете, что такое цифровизация, понимаешь, что отчасти это кампания, призванная занять на очередные три–пять лет ученых и других российских специалистов, а «специалистам», оседлавшим российский бюджет, спокойно и обоснованно его распиливать. Но цифровизация ‒ не только очередная кампания, запущенная властями, но и объективный мировой процесс, корни которого уходят как в ближайшую, так и более отдаленную европейскую историю. Одни относятся еще к античности и восемнадцатому столетию (к практикам создания автоматов и концепции «человека-машины» Ламетри), другие корни, даже на век раньше, связаны с замыслом Лейбница «математизации мышления». Я пишет Лейбниц в своих воспоминаниях, «напал на ту достойную удивления мысль, что можно найти известный алфавит человеческих мыслей, и что, комбинируя буквы этого алфавита и анализируя составленные из них слова, можно, как все вывести, так и все обсудить<…> Я заметил, что причина того, почему мы, за пределами математики, так легко ошибаемся, между тем как геометры столь счастливы в их выводах, состоит лишь в том, что в геометрии и других частях абстрактной математики можно осуществлять поиски доказательства или проводить последовательные доказательства, сводя все к числам и притом не только для заключительного предложения, но и в каждый момент и на каждом шагу, который делают, исходя из посылок <…> единственное средство улучшить наши умозаключения, сделать их, как и у математиков, наглядными, так чтобы свои ошибки находить глазами, и, если среди людей возникнет спор, нужно сказать: “Посчитаем!”; тогда без особых формальностей можно будет увидеть, кто прав». «Призыв Лейбница к вычислительной трактовке мыслительных процедур, ‒ поясняет эту цитату Н.И. Стяжкин, ‒ вовсе не был гласом вопиющего в пустыне. Не говоря уже о Ф. Шлессере, с Лейбницем во многом был согласен и известный философ X. Г. Вардили, который в своем “Grundriss der ersten Logik“ (Stuttgart, 1800) прямо определяет мышление как “искусство счета”. Дальнейшему распространению в Германии лейбницевских взглядов на сущность мышления помешали Кант, Шеллинг и, в особенности, Гегель» ^{[8, с. 218]}.

Реализация программы Лейбница, правда, затянулась на несколько веков, потребовала создание символической логики, программирования и вычислительных машин, в которых, в том числе были воплощены некоторые принципы этой логики. «Имеются, ‒ замечает Александр Карпенко, ‒ весьма веские основания для предпочтения классической двузначной логики высказываний C2 всем остальным. В первую очередь ‒ это исключительно простая интерпретация её логических связок посредством двузначных таблиц истинности. Сейчас это кажется и правда до смешного простым, но сто лет назад это не было даже очевидным для Фреге, Рассела и Уайтхеда. Но еще более поразительной (и редкой удачей в науке) оказалась возможность интерпретации функций алгебры логики C2 посредством контактно-релейных схем, предложенная независимо друг от друга В. И. Шестаковым в 1935 г. (опубликовано в [Шестаков 1941]), К. Шенноном [Shannon 1938] и в этом же году в целой серии работ А. Накасимой» ^[1].

Кроме того, компьютеризация не состоялась бы без разработки «среды и языков программирования»; они, в свою очередь, опираются на моделирование процессов, формализацию и алгоритмизацию. Как я показываю в книге «Проектирование и программирование», языки программирования дают возможность записать текст программы в плане ее формы. Одновременно языки программирования определяют логику событий на уровне замещающего текста (т.е. схем, описывающих алгоритмизируемые процессы), и работы процессора. Каждый следующий «кортеж схем» (создаваемый на основе определенных языков программирования), начинающийся с почти предметных описаний и заканчивающийся алгоритмическими предписаниями машинного кода, содержит в себе, с одной стороны, решение поставленной перед программистом задачи, с другой ‒ смысловой и содержательный сдвиг, позволяющий перейти к следующему этапу программирования. В этом отношении языки программирования образуют настоящую среду, на развитие которой влияют новые логики и изобретение (проектирование) новых технических способов выполнения программ ^{[3, с. 141-143]}.

Мощный аккорд в развитие цифровизации внес также Интернет. Только Интернет нужно понимать более широко, чем обычно принято. Не только сложная техническая система, включающая миллионы и миллионы компьютеров, серверы, электрические сети и спутники связи, но и новые средства коммуникации и своего рода живой техносоциальный планетарный организм ^{[6, с. 235-247]}. Последнее можно понять, уяснив, что Интернет разрабатывают специалисты, которые решают не только технические проблемы, но и свои личные, что эта техническая среда покрывает планету, что пакетная передача в Интернете информации напоминает биологический процесс, что многие программы создаются для разрушение других программ или их защиты, что само функционирование и развитие Интернета обеспечивается сложным семиозисом, имеющим социокультурную природу. Компьютеры и Интернет привели к формированию новой субъективности, поскольку позволили личности существенно увеличить оперативность своего мышления, вывести на экран часть своего внутреннего мира, организовать «приватный семиозис», связанный с социальным.

Получается, что цифровизация представляет собой не локальный феномен с понятными границами, его невозможно представить как объект, пусть и сверхсложный, это скорее аспект и срез многих процессов и областей деятельности и жизнедеятельности. Тем нее менее, нужно как-то вести исследование. Обращу сначала внимание на то, что на процесс цифровизации можно взглянуть с двух позиций ‒ естественной и искусственной. В первой это много разных процессов, сливающихся в единый поток, причем хотя многие из них представляют собой сознательные действия, в целом то, что получается в итоге, процесс естественный, его, этот итог, никто не замышлял и продумывал. Во второй позиции цифровизация ‒ предмет сознательной деятельности. Спрашивается, какой? Если учесть, что цифровизация не сводится только к разработке технических устройств, а предполагает использование знаний, характеризующих разные социальные, культурные и антропологические процессы, то искусственный подход к цифровизации можно помыслить в рамках дискурса социального проектирования. Другими словами, речь идет о разработке социального проекта цифровизации. Но раз проектирование, на социальный проект цифровизации можно взглянуть, с точки зрения методологии проектирования? Прежде всего, как я показываю в книге «Поектирование и программирование» и ряде других работах, посвященных проектированию, социальное проектирование относится к «нетрадиционному типу» ^{[3, с. 62]} В отличие от «традиционного проектирования» (архитектурного или технического), где разрабатываемые проектировщиком процессы и обеспечивающие их условия (конструкции) в принципе известны, они не выходят за рамки сложившихся прототипов, в нетрадиционном проектировании ставится задача спроектировать новое качество объекта, причем, как правило, неясна природа этого объекта и многих процессов, которые его образуют ^{[3, с. 61-81]}. И в отношении цифровизации неясна ее природа, если цифровизацию мыслить как целостный объект (систему) социального проектирования, хотя вполне понятны отдельные составляющие этого объекта. К ним относятся не только указанные выше области деятельности (среда и языки программирования, Интернет и пр.), но и разработки инновационной экономики, искусственного интеллекта, роботизации, компьютеризации обучения и другие. Именно эти области образуют контекст для цифровизации, поскольку в них востребованы ее инструменты и процессы. Анализ успешных социальных проектов, которых не так уж много, показывает, что первоочередными задачами нетрадиционного проектирования выступают корректная постановка задачи, а также определение (конституирование) объекта социального проектирования. Рассмотрим для процессов цифровизации оба эти условия. Как, например, ставится задача? Разработать цифровые технологии, которые бы позволили создать инновационную экономику, сделать очередной шаг в построении ИИ (искусственного интеллекта), роботов и компьютеров нового поколения, совершенствовании компьютерного образования, в том числе дистанционного, что стало особенно актуальным в результате пандемии, вообще, перевести на цифру все основные сферы деятельности человека. Здесь два вопроса: нужна ли цифровизация для всех сфер деятельности, а также, в каких условий цифровизация эффективна, т.е. ее внедрение приводит к тому, что замышлялось. Возьмем для примера проект цифровизации для российской инновационной экономики (он довольно интенсивно обсуждался как раз перед проектом цифровизации). К сожалению, в нашей стране объем частных венчурных инвестиций очень мал, однако, деньги в стране есть, много долларовых миллионеров, есть и миллиардеры. Российские инвесторы не готовы рисковать, вкладываясь в стартапы и другие инновационные проекты, не сложилась в России и венчурная отрасль. В отличие от частных бизнесменов государство достаточно активно вкладывается в инновационные проекты, но они неэффективны. И вот почему: деньги используются не по назначению; нет заинтересованности в развитии и конкуренции; идет распродажа технологий, созданных в последние десятилетия в СССР; принимаются решения, фактически направленные против инновацинной инфраструктуры (пример, как в Сколково) ^[4]. Нужно учесть и такое обстоятельство: в настоящее время вклад в создании промышленной и интеллектуальной продукции делает не только национальное производство определенной страны, но и других стран. Но Россия взяла курс на автономное, а не мировое развитие, что, безусловно, сказывается на эффективности ее хозяйства и экономики. Такая экономика не может конкурировать с мировой и быть инновационной. Имеет ли смысл в этом случае цифровизация? Вряд ли, ведь исчезают социальный контекст и стимулы для цифровизации. Возможно, в этом случае не стоит настаивать на инновационном характере развития российского хозяйства и экономики, будем просто развиваться, как получится? Однако, возможно ли это при сырьевой ориентации и открытых границах: наше сырье никто не будет покупать из-за высокой цены, а отечественные товары тоже, поскольку они будут хуже по качеству и дороже, чем западные. Другой вопрос: о какой технологии в данном случае идет речь. Как я показываю, в настоящее время существуют три разных понимания технологии: узкое, характерное для XIX века и первой половины ХХ столетия, широкое, сложившееся во второй половине прошлого века, и, если так можно сказать, «социокультурное». Для узкого понимания технологии характерны два признака: это представление производственного процесса в виде последовательности операций и условий их осуществления. Широкое понимание довольно расплывчатое, но в общем виде это соединение самых разных сфер и областей деятельности (исследований, инженерных разработок, процессов производства и других) в целях получения нужного продукта, что, однако, предполагает специальную организацию и управление, а также часто принятие политических решений. За примерами не надо ходить далеко: атомный проект, разработка мобильной связи, компьютеризация, американский проект полета на Луну. Теперь социокультурное понимание технологии. О технологии заговорили во второй половине XVIII столетия, когда встал вопрос научной организации труда в производстве, позволяющей выигрывать в капиталистической конкуренции. Исследования и эксперименты показали, что такая организация предполагает интенсификацию в плане разделения труда, новые формы управления производством (менеджмент), установки на экономию, качество и стандартизацию, наконец, (это следовало из работ Тэйлора), исследование производства и периодическую его перестройку ^{[6, с. 116-128]}. Вот эту реальность и стали называть технологией, при этом, естественно, сохранялось и узкое ее понимание (то есть производственный процесс разбивался на отдельные последовательные и параллельные операции и определялись условия их осуществления). Таков третий социокультурный идеал технологии. Хотя в отношении цифровизации должны работать все три идеала технологии, реально в России речь идет об узком ее понимании. В то же время, с точки зрения дела, на цифровизацию нужно взглянуть, прежде всего, в социокультурном плане. Действительно, ведь российский производитель сырья и товаров на внешнем рынке тоже включен в капиталистическую конкуренцию, правда искаженную идеологией и политическими играми нашей власти. Хочет он или не хочет, но вынужден учитывать указанные характеристики и требования социокультурного идеала технологии. Поэтому и цифровизация его должна интересовать в этом ключе. Другое дело, внутренний рынок: здесь конкуренция часто идет за административный ресурс, для которого цифровизация большой роли не играет. Но есть еще одно обстоятельство, которое нужно учитывать. Дело в том, что быстрое развитие технологии, вплоть до революционных стадий, происходит в «зонах ближайшего технологического развития», под которыми нужно понимать технические и социокультурные условия, необходимые для такого развития. Например, для реализации атомного проекта одни условия уже сложились (научные исследования, инженерные разработки, острая потребность в создании атомной бомбы, возможность концентрировать большие ресурсы для осуществления такого проекта, специалисты), а другие в короткие сроки были созданы (нужные производства, получение шпионских данных о западных проектах, научные и инженерные лаборатории, организация работ и секретности и пр.). Важные вопросы: сложилась ли в России зона ближайшего технологического развития для быстрого развития цифровизации (сомнительно), и если нет, то что для ее развития нужно сделать, какие усилия предпринять? Итак, если уточнять постановку задачи, то она смещается в область создания для цифровизации зоны ближайшего технологического развития и в первую очередь социокультурных условий. Перейдем теперь к вопросу об объекте социального проекта цифровизации.

Как должно быть понятным из вышесказанного, дело не просто в создании технологии, объект социального проекта цифровизации довольно сложный. В принципе для его определения и формирования необходимы специальные исследования, поэтому здесь мы ограничимся только предварительными соображениями и схемой. Одной из первых задач здесь является определение и анализ потребностей в цифровизации в различных областях и сферах народного хозяйства. Где-то, например, в военной области, дистанционном обучении, ряде отраслей экономики, такая потребность, действительно существует. В других, ее реализация не столь актуальна, зато требует больших затрат. В третьих областях потребности в цифровизации нет вообще, но логика кампании по имени «цифровизация» такова, что представители этих областей тоже говорят о необходимости цифровизации. Вторая задача относится уже к области прикладной науки и создания среды для вычислительной техники. Выявленные на предыдущей стадии и нуждающиеся в цифровизации процессы еще нужно испытать на предмет программируемости. Дело в том, что в существующих языках и технологии программирования не все процессы могут стать предметом формализации и алгоритмизации. Например, большинство творческих процессов в науке и инженерии, да и в самой технологии не алгоритмизуемые, однако, в существующей среде и языках программирования. Можно поставить задачу создания среды программирования и для этих процессов. Три необходимые условия для решения этой сложной задачи ‒ методологическое описания творческих процессов, построение новых схем, развитие символических логик, что тоже является непростыми задачами ^[5]. В частности, я обсуждал возможность технологизации гуманитарных способов мышления и пришел к выводу, что эту задачу можно решить, выполнив определенные условия, в число которых входило и методологическое исследование гуманитарных наук ^[5]. Другим условием построения нужной для цифровизации среды программирования выступает разработка новых технических устройств реализации языков программирования, Эта задача относится уже к области инженерии и самой технологии. Если в области разработки языков и среды программирования мы отстаем от запада не очень сильно, а в методологии даже идем впереди, то в плане построения «компьютерного железа» (hardware) отстаем и достаточно сильно.

Третья задача, относящаяся к разработке объекта социального проекта цифровизации, как можно понять из предыдущего, очень важная: это определение и обеспечение социокультурных условий, необходимых для запуска и эффективной работы процессов цифровизации. Здесь не только преодоление сырьевой ориентации нашей экономики, но и защита частной собственности (прежде всего от властей и силовых структур разных уровней), и преодоление монополии государства и близкого к власти большого бизнеса, и включение российской экономики в международное разделение труда и конкуренцию, и заинтересованность российского истеблишмента в развитии страны. Нет сомнения, что цифровизация может помочь в решении этих проблем, но все же главное, что понятно, в другом.

Наконец, четвертая задача ‒ анализ негативных последствий, вызванных цифровизацией, а эти последствия даже на предварительной стадии, когда социальный проект только замышляется, уже достаточно серьезные ^{[2; 7; 9; 11]}. Вот, например, типичное размышление о последствиях цифровизации. «Второе: риск суперутечек данных. ‒ пишет В. Сальников, ‒ Понятно, что чувствительные данные берегут как зеницу ока, но наличие человеческого фактора и быстрое развитие технологий определяют ненулевую вероятность любой утечки. Каковы могли бы быть полные последствия утечки, скажем, секретов ФНС или Банка России? …В области обеспечения цифрового суверенитета на первый взгляд достижения есть: крупнейшие отечественные IT-компании располагают широким набором сервисов, есть компетенции в обеспечении безопасности вычислительных систем и сетей, приняты меры для бесперебойности работы сетевой инфраструктуры в критических ситуациях (закон о «суверенном интернете»). Проблема, однако, в том, что большинство решений – «софтовые», не базового уровня. Своего «железа» у нас почти нет, и это ключевой риск. …Есть и другой аспект проблемы: какой бы продвинутой ни была антивирусная программа, она в принципе не сможет побороть вирус, если тот вшит в программное обеспечение на уровне «железа». О каком цифровом суверенитете может идти речь, если производители «харда» потенциально могут знать все о тех, кто на нем работает, и в любой момент это «железо» отключить?... Как в этих условиях обеспечивать цифровой суверенитет? Строго говоря, критическая цифровая инфраструктура должна быть полностью доверенной, «своей». Но это очень дорого и по средствам, видимо, только США и Китаю, да и то лишь в перспективе.

Явно требуется асимметричный ответ. Возможно, через несколько лет многие страны дозреют до необходимости создания базовой цифровой инфраструктуры на полностью открытых системах – открытый софт на открытом «железе». Это тоже небыстрый, недешевый и непростой процесс – но почему бы России не стать его зачинщиком или даже одним из лидеров? Необходимый минимум компетенций есть. И это прекрасная основа для сотрудничества, прежде всего, с Европой, у которой цифрового суверенитета еще меньше нашего. Важна и Япония с компетенциями в «железе». А круг стран – потребителей такого решения может быть весьма широк, дуополия США и Китая вряд ли всех устроит.

Но нужно понимать, что, даже если начать создавать эту альтернативу сейчас, еще минимум лет 10 ни о каком полноценном цифровом суверенитете не может быть и речи. А затем еще минимум 10–15 лет эффективность этих систем будет многократно ниже закрытых решений. Такова цена обеспечения реального цифрового суверенитета. Что поделать – этот вопрос для России был важен всегда и таковым, очевидно, и останется – как ключевое условие обеспечения целостности» ^[7].

Выше мы отмечали, что с проектом цифровизации связаны два других проекта – искусственного интеллекта и роботизации. Это две области, где цифровизация особенно востребована, но стоит уточнить, каким образом эти проекты понимаются. До сих пор искусственный интеллект сравнивается с естественным, и ставится задача «догнать и перегнать», а также если ИИ станет эффективнее человеческого разума, то не придется ли от искусственного интеллекта защищаться. На наш взгляд, здесь неправильное понимание природы обычного интеллекта. Наше мышление, разум, интеллект – это культурно-историческое, семиотическое и социальное образование. Они формируются под влиянием культуры, коммуникации, социальности, личности. Искусственный интеллект представляет собой средство человека, специально созданную знаковую систему, действующую машинным образом. Да, он становится «социальным телом» человека, увеличивает его возможности, но не становится от этого на один уровень с человеком, не превращается в новую форму жизни. Интернет превращается, ИИ нет. Другое дело, если сам человек перестанет быть человеком, передав в области принятия решений и мышления свои функции искусственному интеллекту. Такое развитие событий можно помыслить, но оно напоминает самоубийство. С какой стати человечество пойдет на такой шаг? При этом нужно различать передачу искусственному интеллекту функций принятия решений и мышления и передачу ИИ тех рутинных или просто сложившихся функций и процедур, которые можно алгоритмизировать и которые не определяют судьбоносные решения. И опять же правильная реализация проекта ИИ предполагает анализ негативных последствий, вызванных этим проектом.

Более обоснована антропологическая концепция роботизации, ведь роботы понимаются как помощники человека, как своего рода домашние животные. Цифровизация и программирование, плюс миниатюризация в технике создали зону ближайшего технологического развития для современной роботизации и робототехники. Пока управление механизмом робота было механическим, роботы совершенствовались очень медленно. Программы позволили создать своего рода «техническую психику». Опять же здесь имитируется не разумное и социальное поведение человека, а формализуемые результаты его деятельности и поведения. Созданные человеком для роботов программы, вероятно, могут быть рассмотрены как искусственные геномы «машинной жизни». С одной стороны, это спроектированные человеком средства его деятельности, с другой – программы автономной или управляемой деятельности роботов. Роботы – это «домашние технические животные», т.е. техника, но ведущая себя внешне как живое существо (сравни с домашними животными) ^{[6, с. 261-272]}.

Если теперь говорить о более удаленной перспективе, то социальный проект цифровизации, вероятно, должен быть соотнесен с процессами становления «фьючекультуры», работать на эту культуру. Сетевые сообщества, горизонтальные связи, метакультуры, единый планетарный социальный организм, работа на сохранение жизни на Земле, безусловно, потребуют следующего этапа развития Интернета, компьютеризации, цифровизации ^[12].