The epidemic situation in the USSR in the 1930s (historiographical aspect)

Распространение коронавирусной инфекции COVID-19 в 2020 г. привлекло внимание общественности к теме эпидемий и пандемий и вызвало ее массовое обсуждение в медийном пространстве. Актуализация этой проблемы обусловила появление публикаций о социальном, медицинском и демографических аспектах инфекционной заболеваемости. В средствах массовой информации появилось большое число заметок и статей, содержащих краткие экскурсы в мировую и отечественную историю эпидемий. В российской истории эпидемии не раз поражали людей в периоды тяжелых социальных потрясений и кардинальных перемен в общественной жизни, становились причинами социальных бедствий и демографических катастроф. В прошлом веке обществу пришлось столкнуться с испанским гриппом («испанкой»), чумой, холерой, натуральной оспой и другими смертельно опасными болезнями. Социально значимыми факторами эпидемического роста на протяжении десятилетий оставались высокая плотность населения, миграционные процессы, антисанитарная обстановка, войны, недоедание и голод.

Эпидемическая ситуация сильно зависит от социальной среды, прежде всего, от условий жизни населения и ресурсного потенциала системы здравоохранения. В четвертом десятилетии XX в. произошли кардинальные перемены в экономическом развитии страны, трансформировалась социальная структура советского общества. Ведущими факторами изменений стали форсированная индустриализация, сплошная коллективизация, стремительные процессы урбанизации и массовые репрессии. Они сыграли существенную роль в качестве социальных обстоятельств, определявших состояние здоровья населения в эти годы. Негативными последствиями социальной трансформации, реализованной в СССР в 1930-е гг. ускоренными темпами, стали антисанитария и голод. Антисанитарная ситуация была вызвана коммунально-бытовой неустроенностью населения, что во многом было связано с ростом городов и интенсивными миграциями. На индустриальных стройках рабочие вынуждены были часто размещаться в бараках и землянках, условия проживания в которых были далеки от соблюдения санитарных норм и требований. Неблагоприятная экологическая ситуация в промышленных центрах ослабляла иммунную систему жителей городских поселений. Голод, проявившийся в начале 1930-х гг. в абсолютной и латентной формах, будучи серьезным фактором смертности, также обусловил снижение иммунитета у людей и соответственно способствовал развитию эпидемических процессов. Система здравоохранения в стране в этом десятилетии не смогла предотвратить серию эпидемических вспышек тифа, оспы, малярии и других заболеваний. Эпидемическая ситуация в этот период являлась одним из главных условий, определявших тенденции социально-демографического развития страны.

Для полноценного раскрытия темы эпидемической ситуации в научно-историческом исследовании необходимо проанализировать социально-экономические условия, политические и экологические факторы эпидемических процессов, оценить уровень развития здравоохранения, выявить структуру и уровень заболеваемости, изучить масштабы эпидемий и деятельность государственных органов, медицинских и санитарно-эпидемиологических учреждений по противодействию эпидемическим заболеваниям, оценить последствия эпидемий для здоровья населения. К сегодняшнему дню создана достаточно обширная историография по проблемам развития здравоохранения и населения в стране. При этом эпидемическая ситуация в СССР в 1930-е гг. еще не становилась самостоятельным предметом историографического анализа. В советский период эта тема нашла отражение в основном в медицинской литературе и в научных трудах по истории здравоохранения ^{[8; 10; 19; 20; 56; 66; 67]}. В работах медиков рассматривались вопросы клиники, диагностики, лечения и профилактики конкретных заболеваний ^{[9; 11; 17; 45; 65]}. Однако в 1930-е гг. информация об эпидемиях и вспышках болезней перешла в разряд секретной и совершенно секретной, как и многие другие данные о населении страны. В условиях идеологического давления в советский период в ракурс исследований по истории становления и развития здравоохранения в СССР, прежде всего, попадали успехи советских санитарных органов, медицинских и санитарно-эпидемиологических учреждений в деле борьбы с эпидемическими заболеваниями ^{[14; 15; 46; 47]}.

Цель настоящего исследования – выявить основные направления и результаты исторических исследований эпидемической ситуации в СССР в 1930-е гг. на современном этапе развития отечественной историографии. Начало этого этапа относится к рубежу 1980–1990-х гг. Он характеризуется расширением проблематики исследований и попытками в поисках методологического инструментария опереться на зарубежные теоретические концепции. Активизации исследовательского поиска способствовало расширение доступа научной общественности к ранее засекреченным документам, в том числе к обширным материалам о санитарном состоянии населения и эпидемической ситуации в стране.

В постсоветском научном пространстве тематика заболеваемости населения и эпидемий в России и СССР получила значительное развитие в историко-демографических исследованиях, в которых эпидемические болезни рассматриваются в качестве потенциального фактора роста смертности населения и возникновения демографического кризиса. Большой интерес историки и демографы проявили к изучению демографических катастроф в стране в первой половине XX в., анализу их обусловленности и последствий. Социально-демографическая сфера 1930-х гг. стала одним из объектов пристального внимания ученых. В последнем десятилетии прошлого века Е. М. Андреев, Л. Е. Дарский, Т. Л. Харькова оценили общие демографические потери СССР за период с 1927 по 1941 г. в 13,5 млн. человек, людские потери за этот период, по их мнению, составили около 7 млн. человек. Кроме смертей от голода и репрессий, к потерям демографы отнесли сокращение продолжительности жизни людей вследствие ухудшения социальных условий ^{[2, с. 60–61]}. По их оценке людские потери России вследствие голода в 1933 г. составили 2,4 млн. человек. Они указывают, что в этот период росла смертность от многих причин, в том числе от инфекций. Общее число умерших в городах Европейской России в голодном 1933 г. оказалось в 1,6 раза выше, чем в более благополучном 1934 г. При этом было установлено, что от болезней неполноценного питания в 1933 г. скончалось в 5,1 раза больше горожан, чем в 1934 г., от сыпного тифа – в 2,7, от энтерита и колита – в 2,6 раза. Ученые считают, что медико-демографическая ситуация в РСФСР в 1930 е гг. свойственна стадии «эпидемического перехода», которая следовала за ликвидацией смертности от особо опасных инфекций, рост продолжительности жизни на ней связан со снижением детской и младенческой смертности и смертности женщин репродуктивного возраста. Фактором, способствовавшим формированию подобной тенденции, стало развитие государственной системы здравоохранения, сориентированной большей частью на профилактику инфекционных заболеваний ^[1].

В статье Б. Б. Прохорова и И. В. Горшковой «Кризисы общественного здоровья в России и СССР в XX веке» (1999) говорится, что такие кризисы наступают в результате социально-экономических и военных катаклизмов и сопровождаются высокими показателями инфекционной заболеваемости, увеличением частоты случаев сердечно-сосудистых заболеваний, повышенной смертностью и ростом доли насильственных смертей. Один из кризисов авторы относят к периоду 1932–1934 гг. и связывают его с возникновением голода и распространением инфекций. Однако к концу четвертого десятилетия, как отмечают ученые, в РСФСР и некоторых других республиках Советского Союза почти удалось устранить натуральную оспу и возвратный тиф, произошло резкое уменьшение заболеваемости сыпным тифом, и стала снижаться заболеваемость брюшным тифом. Серьезными проблемами оставались туберкулез, кишечные и детские инфекции ^{[57, с. 125, 129–130]}. Еще в одной своей статье об общественном здоровье Б. Б. Прохоров указал, что 1932–1933 гг. оказались последним периодом обширных эпидемий в российской истории, а конец десятилетия можно считать начальным этапом завершения «первой эпидемиологической революции»в России. В результате этой революции заболевания, возникавшие под действием внешних факторов (голод, инфекционные и паразитарные болезни), постепенно уступали место заболеваниям, связанным с естественным старением человеческого организма ^{[58, с. 153]}.

В. А. Исупов проанализировал эпидемическую ситуацию в стране в контексте исследования демографических потрясений в российской истории прошлого столетия. В его работах обозначены политические и социально-экономические факторы заболеваемости и смертности, охарактеризованы масштабы эпидемий, оценены меры государственного реагирования на вспышки инфекций и распространение эпидемий. В монографии «Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине XX века» (2000), характеризуя факторы, влиявшие на динамику демографических процессов в начале 1930-х гг., В. А. Исупов указал, что в основе роста смертности в 1929–1931 гг. лежало ухудшение условий жизни. Главными негативными обстоятельствами этого процесса были разрушение здравоохранения, дефицит лекарственных препаратов и санитарно-гигиенических средств. На этом фоне в 1930 г. наблюдалось нарастание заболеваемости корью, скарлатиной, дифтерией, брюшным тифом и паратифом, фиксировались массовые случаи заражения малярией, оспой, сыпным и возвратным тифом. В 1932–1933 гг. система здравоохранения, испытывавшая недостаток финансирования, дефицит врачей и больничных мест, оказалась не в силах сдержать натиск эпидемий. Историк пишет, что советская статистика, вероятно, преуменьшала масштабы социального бедствия, зафиксировав в два голодных года более 1 млн. заболевших сыпным тифом, 500 тыс. – брюшным и 50 тыс. – возвратным тифом. В 1933 г. было зарегистрировано почти 6,5 млн. случаев малярии. Широкое распространение получили заболевания желудочно-кишечного тракта (колит, энтероколит, дизентерия) и органов дыхания (пневмония, бронхит). Часто встречались детские инфекции (корь, дифтерия, скарлатина, коклюш). Население страдало от туберкулеза, авитаминозов (цинги, пеллагры), «септической ангины». Голод и сопутствовавшие ему эпидемии обусловили резкий рост смертности, что позволило ученому говорить о демографическом бедствии, наступившем в 1932–1933 гг., как о демографической катастрофе ^{[31, с. 80, 85–87]}. В. А. Исупов считает, что сталинское руководство учло ее «урок» и в качестве стратегии дальнейшего социального развития выбрало «пассивное направление развития живого труда», суть которого сводится к наращиванию государством возможностей противостояния негативным экзогенным факторам, не изменяя принципиально условия существования населения. Историк отметил, что в процессе реализации этого направления система здравоохранения СССР сделала «огромный шаг вперед»: были увеличены бюджет здравоохранения, коечный фонд больниц, число врачей, количество городских амбулаторий и сельских врачебных участков. Благодаря форсированному развитию химико-фармацевтической промышленности в 1930-е гг. в Советском Союзе было налажено массовое производство лекарств, в том числе новых эффективных сульфаниламидных препаратов. Выросло количество вакцинаций и ревакцинаций, которые применялись против кори, оспы, дифтерии, туберкулеза, брюшного тифа, скарлатины, дизентерии, и в условиях низкого уровня жизни рассматривались в качестве главного способа снижения смертности от инфекций. В. А. Исупов указал, что реакцией партийно-государственного руководства страны на эпидемическую вспышку, сопровождавшую голод в 1932–1933 гг., стала организация Государственной санитарной инспекции РСФСР (1933) и ведомственных санитарных служб, также последовало ужесточение мер государственного санитарного контроля. В 1935 г. была создана Всесоюзная государственная санитарная инспекция при СНК СССР. В 1930-е гг. в стране происходило формирование сети противоэпидемических учреждений, включавшей санитарно-эпидемиологические и дезинфекционные станции, санитарно-бактериологические лаборатории, дома санитарного просвещения. По мнению В. А. Исупова, «активное направление борьбы» со смертностью, связанное с улучшением условий жизни людей, получило все-таки некоторое развитие во второй половине четвертого десятилетия. В этот период в стране улучшилась ситуация с личным потреблением продовольственных и промышленных товаров, в магазинах появились средства личной гигиены, в городах развернулось индивидуальное жилищное строительство. Однако, заключил историк, уровень жизни населения в СССР оставался низким, и главная стратегическая задача, состоявшая в преодолении социальных факторов, приводивших к повышенной заболеваемости, государством не решалась в принципе. Оставалась нерешенной жилищная проблема, сохранялись слаборазвитая социальная инфраструктура, неразвитость коммунального хозяйства, недостаточное и несбалансированное питание населения. И, несмотря на значительные инвестиции в здравоохранение, эпидемическая ситуация во второй половине 1930-х гг. была чрезвычайно нестабильной, наблюдался рост ряда инфекционных заболеваний (дизентерия, корь, дифтерия, коклюш). В. А. Исупов сделал вывод, что можно говорить о существовании «советского демографического парадокса», когда смертность существенно не увеличивалась в условиях высокой, растущей заболеваемости, плохого состояния здоровья населения и низкого уровня его жизни. Подобное положение несло в себе скрытую опасность, риск повышения смертности при возникновении даже небольших проблем в деятельности государственных органов и учреждений здравоохранения. Это подтвердили события 1939–1940 гг., когда увеличились расходы на военно-промышленный комплекс в ущерб финансированию здравоохранения и сферы потребления. Вследствие негативного воздействия внешнеполитического, военного фактора на социально-экономическую ситуацию внутри страны ухудшилось качество жизни, система здравоохранения не выдержала, и проявился демографический кризис, связанный с ростом инфекционной заболеваемости и смертности населения от экзогенных причин ^{[31, с. 108–116, 124–125]}.

В исследованиях В. Б. Жиромской, ставших одними из основополагающих работ по проблемам демографического развития РСФСР в 1930-е гг., характеризуется медико-демографическая ситуация в республике и рассматривается влияние экологии на смертность населения. Историк отметила, что в демографической науке широко распространено суждение о негативных экологических последствиях индустриализации и урбанизации, которые несут в себе угрозу экологической катастрофы. Она обращает внимание на то, что форсированная индустриализация нарушала среду обитания человека, приводила к загрязнению воды, воздуха, пищевых продуктов, антисанитарному состоянию жилых помещений. Политический, экономический и экологический факторы привели к многомиллионным потерям населения в четвертом десятилетии, в течение которого смертность имела решающее значение для динамики его численности. В. Б. Жиромская указала, что наиболее распространенными причинами смерти населения в РСФСР в 1930-е гг. были болезни органов дыхания (туберкулез, крупозная пневмония, бронхопневмония, пневмония, бронхит). Они составили 26,4 % всех причин смерти в этот период. Второе место среди причин смерти принадлежало инфекционным заболеваниям (оспа, сыпной и брюшной тиф и другие). Третье место занимали причины смерти, связанные с последствиями голодного истощения, которые напрямую не фиксировались, но косвенно о них свидетельствуют медицинские заключения (диарея, анемия, диспепсия и другие). На четвертом месте находились желудочно-кишечные заболевания (язва, энтерит, энтероколит). В начале 1930-х гг. значительную роль играли смерти от голодания, которое также способствовало увеличению смертности от туберкулеза и других болезней. Во второй половине десятилетия были зафиксированы вспышки детских инфекций: коклюша и скарлатины – в 1935 г., скарлатины, кори, дифтерита – 1936 г., кори – 1937 г. На протяжении всего периода В. Б. Жиромская отметила высокий уровень младенческой смертности ^{[25, с. 24–27; 27, с. 103–108]}.

Исследование экологических аспектов здоровья и заболеваемости населения РСФСР в 1930-е гг. нашло отражение в статье И. П. Остапенко. Он подчеркнул взаимосвязь социально-экономического, демографического и экологического развития и обозначил основные проблемы городской окружающей среды, которые, по его мнению, повлекли за собой форсированные индустриализация и урбанизация. Среди них И. П. Остапенко выделил загрязнение воздушного пространства города тепловыми электростанциями, котельными установками промышленных предприятий и автомобилями. Исследователь указал на проблему загрязнения грунтовых вод и открытых водоемов, обеспечивавших население питьевой водой. Он пишет, что строительство городов и рабочих поселков происходило без учета экологических требований, жилое пространство находилось рядом с промышленными объектами. В 1930-е гг. быстрый рост численности городского населения обусловил ухудшение его жилищных условий. В этот период жилыми оставались подвальные и полуподвальные помещения, фиксировалась скученность населения, проживавшего в бараках, палатках и общежитиях, где отсутствовали канализация и водопровод. Все эти обстоятельства, а также ухудшение питания отрицательно влияли на здоровье людей, способствовали распространению инфекций в городских поселениях ^{[53, с. 95–99]}.

На современном этапе историографии отечественными учеными предпринимаются попытки фундаментальных обобщений демографической истории России, в которых особое место занимают исследование демографического аспекта эпидемий и анализ причин смерти населения. В первом томе трехтомного издания «Население России в XX веке» (2000) указывается, что эпидемические заболевания были одной из причин высокой смертности населения в РСФСР в четвертом десятилетии. В качестве примера в книге приводятся сведения о массовых случаях инфекционных заболеваний в республике в конце 1934 – начале 1935 гг.: «…по сведениям 36 краев, областей РСФСР, в 1934 г. брюшной тиф только в ноябре поразил 11873 человека, в декабре – 10570, январе 1935 г. – 7627, феврале – 4896 человек; сыпной тиф соответственно: ноябрь 1934 г. – 9670, декабрь –14735, январь 1935 г. – 16233, февраль – 14149; оспа, натуральная: ноябрь 1934 г. – 378, декабрь – 421, январь 1935 г. – 469, февраль – 294; возвратный тиф: декабрь 1934 г. – 757, январь 1935 г. – 391, февраль – 191…» ^{[51, с. 242]}.

Достаточно широкое распространение в современной отечественной исторической демографии получили теоретические представления о «демографическом» и «эпидемиологическом» переходах, заимствованные из зарубежной демографической литературы. Термин «демографический переход» применяется для обозначения смены типов воспроизводства населения; перехода от традиционного типа воспроизводства, для которого характерны высокие уровни рождаемости и смертности, к современному типу, при котором низкий уровень смертности сочетается с низким уровнем рождаемости. Под «эпидемиологическим переходом» понимаются изменения в структуре заболеваемости и смертности населения, которые происходят в результате усиления контроля общества над этими процессами. В рамках этих перемен на смену доминирования экзогенных причин смерти (инфекционных, паразитарных, желудочно-кишечных болезней, болезней органов дыхания) приходит преобладание эндогенных и квазиэндогенных причин (сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний). Вследствие «эпидемиологического перехода», как правило, снижается заболеваемость и растет продолжительности жизни. В отечественных историко-демографических исследованиях, как общероссийского, так и регионального уровня, эти концепции стадийного развития населения все чаще используются в качестве методологических инструментов при анализе проблемы демографической модернизации. Ученые доказывают, что социальные катаклизмы в стране в первой половине XX в. препятствовали переходу к современному типу смертности, при этом негативное воздействие на динамику трансформации оказали эпидемические процессы.

Концепция «эпидемиологического перехода» используется в «Новой российской энциклопедии» (2003) при описании изменений в характеристиках здоровья и смертности населения. В энциклопедии отмечается, что в конце 1930-х гг. «…вероятность умереть от инфекционных болезней и болезней органов пищеварения в России была более чем в 6 раз выше, чем в начале 1990-х гг., вероятность умереть от болезней органов дыхания – примерно в 3 раза выше…» ^{[52, с. 171]}. В этой книге также отражена общественная закономерность, заключающаяся в том, что за кризисом, нарушившим естественный ход демографических процессов, следует усиление мер по противодействию факторам его вызвавшим. Социальные потрясения в России в XX в. побуждали к более активному внедрению новых технологий борьбы со смертностью. В 1920–1930-е гг. методами этой борьбы, по мнению авторов энциклопедии, являлись очистка питьевой воды и вакцинация населения ^{[52, с. 160]}.

В коллективной монографии «Демографическая модернизация России, 1900–2000» (2006), подготовленной под руководством А. Г. Вишневского, «эпидемиологический переход» рассматривается в качестве одного из процессов демографической модернизации, протекавшей в стране в прошлом веке. В первой половине столетия он испытал на себе «тормозящее действие» социальных потрясений, и во многом поэтому, процесс «модернизации смертности» в России к концу XX в. остался незавершенным ^{[23, с. 257–258, 393]}. Демографы оценили итоги развития здравоохранения в стране к концу четвертого десятилетия и дали общую характеристику эпидемической ситуации: «…никаких особых достижений у советского здравоохранения не было… Вероятно в это время в СССР была значительно ограничена роль массовых эпидемий, которые постоянно сотрясали царскую Россию. Тем не менее, накануне Второй мировой войны и заболеваемость, и смертность в России все еще оставались очень высокими, настоящего перелома в их динамике не наступило…» ^{[23, с. 264]}.

В. Б. Жиромская говорит о «прерывном» характере «демографического перехода» в России. Она, как и авторы монографии «Демографическая модернизация России, 1900–2000», отметила негативную роль экзогенных (социально-политических, военных) факторов в демографическом развитии страны в прошлом столетии, которые приводили к ухудшению здоровья населения, распространению заболеваний, и постоянно прерывали естественное течение «демографического перехода». Историк также обратила внимание на «скачкообразный» характер демографической динамики в стране в 1930-е гг., проявившийся, прежде всего, в городах. Рост смертности населения, наблюдавшийся в голодные 1932–1933 гг., в середине десятилетия сменился тенденцией ее снижения. Однако в конце 1930-х гг. смертность снова увеличилась, что было обусловлено экзогенными причинами и прежде всего инфекционными заболеваниями (скарлатиной, корью, дифтерией и другими). Сильная зависимость динамики смертности населения от экзогенных факторов, по мнению В. Б. Жиромской, характеризует демографическое состояние страны в этот период как свойственное ранней стадии переходного процесса ^{[26, с. 11–19, 124]}.

На прерывистый характер «демографического перехода» в России указал В. А. Исупов. В одной из своих статей, опубликованной в 2010 г., стартовую позицию переходного процесса он соотнес с начальным этапом перестройки структуры смертности населения, когда доминирование экзогенных факторов сменяется преобладанием эндогенных и квазиэндогенных причин смерти. В этой статье он на основе анализа демографических процессов в Западной Сибири, сделал вывод, что одна из попыток «демографического перехода» была прервана кризисом и регрессивными тенденциями в демографической динамике, обусловленными форсированной индустриализацией, насильственной коллективизацией и их последствиями. Несмотря на то, что в структуре причин смерти населения в регионе в 1930-е гг. доминировали экзогенные факторы, историк оценил конец десятилетия как очередной период накопления предпосылок «демографического перехода», реализация которого была прервана началом Великой Отечественной войны ^{[32, с. 12–16]}. В более поздней статье, посвященной выявлению основных исторических тенденций и особенностей «эпидемиологического перехода» в России в первой половине ХХ в. (2016), В. А. Исупов также обращает внимание на определяющую роль повышенной смертности и замедленного процесса ее снижения при переходе к современному типу воспроизводства населения в стране. Он показал, что процесс «эпидемиологического перехода» в России имел «мерцающий характер» и испытал несколько «фальстартов», которые были обусловлены увеличением смертности вследствие социальных катаклизмов и ростом доли экзогенного фактора в ее структуре. Эпидемии инфекционных заболеваний способствовали прерыванию в начале 1930-х гг. одной из попыток «эпидемиологического перехода». Еще один «фальстарт» этого процесса был обусловлен событиями Второй мировой войной ^{[34, с. 82–86]}. В. А. Исупов сегодня продолжает исследование демографического аспекта массовой заболеваемости, социальных и природно-биологических факторов смертности населения, а также «эпидемиологического перехода» в Западной Сибири и России ^{[33; 35]}. Его научные труды имеют фундаментальное значение для понимания сущности демографических процессов в стране в прошлом веке. Они содержат значимые для раскрытия темы эпидемической ситуации в СССР факты и характеристики заболеваемости населения.

В региональных историко-демографических исследованиях, как и в работах общероссийского уровня, эпидемическая ситуация характеризуется в качестве фактора развития демографических процессов. В исследовательском поле ученых находится два вопроса. Первый связан с анализом обусловленности и уровня заболеваемости и оценкой ее роли в увеличении смертности населения в регионах страны в периоды демографических кризисов и катастроф, а второй вопрос имеет отношение к изучению причин смерти населения при выявлении региональных тенденций «эпидемиологического перехода». В коллективной монографии «Демографическая история Западной Сибири (конец XIX – XX вв.)» (2017), подготовленной под руководством В. А. Исупова, инфекционная заболеваемость характеризуется как фактор ухудшения демографической ситуации в регионе в 1930-е гг., а эпидемии в начале десятилетия рассматриваются в качестве сопутствовавшей голоду причины демографической катастрофы. Большую опасность представлял сыпной тиф, рост заболеваемости которым первоначально был вызван перемещением в регион больших масс спецпереселенцев и заключенных. Однако вследствие снижения уровня жизни населения, в том числе усиления голода, роста антисанитарии и упадка жилищно-коммунального хозяйства, были созданы социальные условия для распространения сыпного тифа, который с помощью железнодорожного сообщения смог «выбраться» за пределы спецкомендатур и мест заключения. На железной дороге пересекались потоки спецпереселенцев и заключенных с «гражданским» населением. Число заболеваний сыпным тифом в Западно-Сибирском крае в 1931–1932 гг. выросло в 7 раз. В крупных городах рост заболеваемости оказался еще более значительным. Из городов тиф стал проникать в пораженную голодом деревню. Заболеваемость сыпным тифом продолжала расти в регионе и в 1933 г. Инфекционные болезни занимали основное место в структуре причин смерти городского населения Западной Сибири в этот период (в сельской местности этот показатель не фиксировался). После преодоления последствий демографической катастрофы начала 1930-х гг. в регионе развернулся процесс демографической регенерации, заключавшийся в восстановлении структуры и численности населения, но протекавший крайне медленно. Смертность населения при этом оставалась во многом стихийным процессом, сильно зависевшим от факторов социальной среды, таких как бытовые условия, состояние здравоохранения, эпидемическая ситуация ^{[22, с. 77–84, 92–93]}.

Историческая характеристика эпидемической ситуации на Урале в 1930-е гг. содержится в исследованиях Е. Ю. Баранова и Г. Е. Корнилова, в которых анализируется рост инфекционной заболеваемости населения в условиях голода 1932–1933 и 1936–1937 гг. ^{[6; 7; 41; 42]}. В исследованиях В. А. Журавлевой рассматриваются факторы, уровень и структура смертности городского населения Урала в 1930-е гг. Она отмечает, что инфекционные и паразитарные заболевания стояли на первом месте в иерархии причин смерти городского населения, размещавшегося в тот период на современных территориях Курганской, Свердловской, Челябинской областей и Пермского края. Историк пишет, что в городских поселениях Урала в четвертом десятилетии удалось «победить» натуральную оспу, снизить частоту летальных исходов заболеваемости тифом, при этом выросла смертность от малярии и осталась высокой смертность от детских инфекций (в особенности от кори). На втором месте в этой иерархии находились заболевания, объединенные в группу болезней органов дыхания (туберкулез, крупозная пневмония, бронхит и другие). Высокая смертность от этих болезней была связана с ухудшением экологической ситуации в уральских городах вследствие их индустриальной специализации. Так, в результате обследования, проведенного Свердловским гигиеническим институтом, было установлено, что на здоровье жителей г. Красноуральска отрицательное влияние оказывал сернистый газ, который выделялся в ходе производственных процессов на градообразующем предприятии – медеплавильном заводе. Третье место среди причин смерти горожан Урала занимали желудочно-кишечные заболевания, тесно связанные с антисанитарной обстановкой в городах. К концу десятилетия только 23,7 % жилых помещений в городских поселениях Свердловской области было оборудовано водопроводом и 17,0 % – канализацией. Историк отметила, что в условиях форсированной индустриализации расширение сети лечебных учреждений на Урале не успевало за темпами роста численности горожан, поэтому постоянно оставалась актуальной и острой проблема степени охвата населения медицинским обслуживанием. По мнению В. А. Журавлевой, городское население Урала в 1930-е гг. находилось на первом этапе «эпидемиологического перехода», который к концу десятилетия не был завершен ^{[28, с. 8, 27–28, 33; 29, с. 13–14]}. Вопрос причин смерти городского населения Среднего Урала во второй половине 1920-х – 1930-е гг. рассматривается в статьях А. В. Чащина, в которых также обозначено ведущее место инфекционной и паразитарной заболеваемости в структуре смертности жителей городов и рабочих поселков региона (в административно-территориальных границах Свердловской области в 1934–1938 гг.) ^{[70; 71]}. Следует учитывать, что историки могут придерживаться различных вариантов группировки причин смерти населения, так туберкулез, доля которого в причинах смерти была весомой, может быть отнесен ими к инфекционным заболеваниям или к болезням органов дыхания.

Итак, на сегодняшний день получены значимые результаты историко-демографический исследований, связанных с изучением эпидемической ситуации в СССР в 1930-е гг.: показано негативное влияние эпидемий на демографические процессы в стране и отдельных ее регионах, определена ведущая роль инфекционных заболеваний в структуре смертности населения. Однако актуальность дальнейших исследований демографического аспекта обозначенной темы сохраняется. Во-первых, она обусловлена поисками возможностей количественного уточнения масштабов и итогов эпидемий, а также выявлением региональных тенденций эпидемических процессов. Реализация такого количественного анализа связана с вопросом полноты регистрации и достоверности статистических данных о населении в советский период, который остается одним из дискуссионных в современной историографии демографической истории СССР. К тому же информативные возможности источниковой базы исследований по истории населения Советского Союза ограничены, что связано с особенностями учета городского и сельского населения в изучаемый период. Во-вторых, перспективной задачей историко-демографических исследований является более обобщенная оценка демографических потерь, вызванных эпидемиями, и демографического ущерба, нанесенного населению страны и ее регионов болезнями, которая может быть произведена с учетом глобальных демографических закономерностей и в сопоставлении с мировыми демографическими трендами прошлого столетия. Известный российский статистик В. С. Симчера отметил, что «…Россия на всем протяжении XX в. продолжала страдать от антисанитарии и заразных болезней (брюшного тифа, оспы, кори, скарлатины, дифтерии), уносивших в общей сложности в год из 100 тыс. живых более 200 человек, тогда как, скажем, в таких странах, как Швеция и Голландия, эти цифры уже XIX в. находились ниже отметки 100 человек (во Франции – 152, Англии – 132 человека)…» ^{[64, с. 111]}.

Вторым крупным направлением современной историографии, касающимся изучения эпидемической ситуации в СССР в 1930-е гг., является исследование истории становления и развития системы здравоохранения в стране. По этой тематике был опубликован целый комплекс работ, а в 2000-е гг. были защищены несколько диссертаций. В ряде исследований анализируются историко-правовые аспекты создания законодательства и государственно-правового регулирования в сфере здравоохранения в РСФСР и СССР. В них рассматриваются вопросы классификации советского законодательства о здравоохранении, прослеживаются процессы формирования и изменения организационно-правовой основы системы здравоохранения в стране, выявляются особенности управления этой государственной отраслью и правового регулирования ее деятельности, анализируется санитарное законодательство, изучается правоприменительная практика ^{[18; 21; 24; 59; 60]}. Т. В. Давыдова считает, что в советский период к здравоохранению подходили как к системе санитарных мероприятий, обеспечивающих медицинское обслуживание в условиях «разрухи», голода и эпидемий. Санитарное законодательство было направлено на обеспечение функционирования такой системы. Одними из основных его нормативно-правовых актов, принятых в 1930-е гг., стали постановления СНК РСФСР «О борьбе с эпидемиями» от 19 августа 1930 г., «О создании запаса сывороток и вакцин на месте» от 14 января 1934 г., «О мероприятиях по борьбе с малярией и предупреждению малярийных заболеваний» от 2 июля 1934 г., «О реорганизации работы научно-исследовательских учреждений в области охраны и гигиены труда» от 14 октября 1934 г., «О мероприятиях по развитию и укреплению дезинфекционного дела» от 16 декабря 1939 г. Историк полагает, что советское санитарное законодательство 1920–1930-х гг. следует рассматривать в качестве фактора, способствовавшего прекращению распространения эпидемических заболеваний. Оно заложило крепкую основу деятельности специализированной санитарной службы, предписывало ей иметь обширную сеть учреждений, обеспеченных квалифицированными кадрами. Несмотря на то, что в этот период здравоохранение в стране финансировалось по остаточному принципу, в РСФСР к 1940 г. функционировала широкая сеть учреждений санитарно-эпидемиологического профиля. А. А. Голубев и Т. В. Давыдова на основе анализа нормативно-правовой базы здравоохранения сделали вывод, что действия государства, в конечном счете, были ориентированы на развитие этой сферы и нацелены на повышение доступности медицинской помощи для населения, а также на улучшение ее качества ^{[18, с. 18, 26; 21, с. 81–84]}.

Еще одну группу работ, выполненных в рамках изучения становления и развития системы здравоохранения в СССР, составляют региональные исторические исследования. Для всестороннего анализа функционирования этой системы историки изучают социальную политику в Советском Союзе и законодательство в сфере охраны здоровья граждан. Они выявляют этапы формирования и развития системы здравоохранения, оценивают социально-экономические условия ее функционирования, описывают методы борьбы с эпидемической заболеваемостью. При этом они выявляют эпидемические вспышки в истории регионов и характеризуют уровень заболеваемости населения. По сущности, оценка эффективности деятельности органов здравоохранения, санитарных органов, медицинских и санитарно-эпидемиологических учреждений в сфере противодействия эпидемическим заболеваниям является одной из задач подобных исследований. В научных трудах Т. А. Самсоненко проанализировано развитие здравоохранения в 1930-е гг. в сельской местности ведущих аграрных регионов Юга России – Дона, Кубани и Ставрополья ^[61-63]. Она считает, что коллективизация стала «мощным стимулом развития» системы медицинского обслуживания, которая в этом десятилетии охватила практически все сельские территории страны. При этом медицина выступала в качестве важного фактора непрерывного производственного процесса в колхозах ^{[61, с. 212–213]}. По мнению Т. А. Самсоненко, социальное законодательство в СССР в этот период было нацелено на применение медицинского обслуживания в качестве стимула производственной активности селян. Она отмечает, что сельские медики в первой половине 1930-х гг. активно привлекались партийно-государственными структурами не столько к исполнению профессиональных обязанностей, сколько к содействию в решении задачи «укрепления колхозов» путем обеспечения санитарно-гигиенических условий производственной деятельности. Историк считает, что в течение всего периода 1930-х гг., несмотря на расширение сети сельских учреждений здравоохранения и увеличение численности медицинского персонала, в сельской местности сохранялась проблема нехватки медицинских кадров, и только к концу десятилетия удалось несколько восполнить этот дефицит, но не преодолеть его полностью. Медицинские учреждения создавались в основном в крупных сельских населенных пунктах (районных центрах), совхозах и МТС, но и они не редко работали со значительными перебоями. Основная ставка в борьбе с инфекциями на Дону, Кубани и Ставрополье, как и в других регионах страны, делалась на прививочные кампании против оспы и брюшного тифа. Проведение профилактических мероприятий накануне сельскохозяйственных кампаний объявлялось главной задачей врачей и фельдшеров в колхозной деревне, а в периоды сельскохозяйственных полевых работ медикам надлежало проверять соблюдение санитарно-гигиенических норм на полевых станах, прежде всего, в жилых помещениях и пунктах питания колхозников. В результате борьбы с инфекциями на Дону и Кубани за период с 1932 по. 1934 гг. заболеваемость брюшным тифом и дифтеритом снизилась в 2, оспой – в 15, скарлатиной – в 10 раз. В южно-российских регионах была расширена сеть малярийных станций и пунктов. В районах Кубани и Нижнего Дона, где природно-климатические условиями благоприятствовали распространению малярии, медицинские работники при поддержке местной администрации были обязаны предпринимать профилактические меры, включавшие хинизацию населения (обеспечение приема противомалярийного препарата хинин) и нефтевание водоемов (создание на поверхности водоема тонкого слоя нефти с целью истребления личинок комаров). Кроме этого, в перечень мероприятий по борьбе с малярией входили авиаопыление химическими веществами болот, осушение заболоченных территорий, скашивание камыша, уничтожение комаров в жилых, подвальных и хозяйственных помещениях. Т. А. Самсоненко полагает, что, несмотря на «издержки» социальной и аграрной политики сталинского руководства, значительное расширение и укрепление системы социальной помощи и медицинского обслуживания, произошедшее в 1930-е гг., положительно отразилось на условиях жизни в колхозной деревне ^{[61, с. 217, 219; 62, с. 7–10, 32, 35, 39–42]}.

В статье М. А. Гадицкой и Т. А. Самсоненко система медицинского обслуживания, сложившаяся в результате сплошной коллективизации, рассматривается как один из основных элементов сельской повседневности, в ней исследуются негативные явления и позитивные сдвиги в развитии сельского здравоохранения на Юге России в четвертом десятилетии. Авторы пишут, что состояние многих сельских больниц, амбулаторий, родильных домов на Ставрополье, Дону и Кубани в 1930-е гг., как и качество медицинских услуг, оказываемых ими колхозникам, трудно было назвать удовлетворительным. Причины такой ситуации, по мнению историков, заключались в существенном дефиците средств, лекарственных препаратов, халатном отношении медицинских работников к профессиональным обязанностям, отсутствии внимания местных властей к проблемам здравоохранения. В тоже время в статье показаны существенные положительные изменения в сфере охраны здоровья селян в этом десятилетии, связанные с профилактикой и лечением инфекционных заболеваний ^{[16, с. 192, 194–196]}. М. А. Гадицкая и Т. А. Самсоненко сделали вывод, что медицинское обслуживание «…превратилось из фрагментарного факта наличия в дореволюционные времена в скромный, но устойчивый сегмент деревенской повседневности 1930-х гг. ….» ^{[16, с. 196]}. Д. Н. Христенко и Ю. В. Красовская также показали влияние аграрных преобразований на развитие сельского здравоохранения в СССР в 1930-е гг., они указали, что коллективизация стала главным фактором формирования в сельской местности обширной сети медицинских учреждений, она способствовала организации санитарно-гигиенического просвещения населения. Историки пишут, что именно в 1930-е гг. «…общедоступное здравоохранение, включая акушерство и гигиену, стало неотъемлемой частью деревенской жизни...» ^{[68, с. 203]}.

Исследование вопроса организации медицинской помощи на Дону и Северном Кавказе в 1920–1930-е гг. нашло отражение в кандидатской диссертации В. Г. Василенко. Она пишет об улучшении санитарного состояния населенных пунктов в этот период, открытии новых лечебных учреждений и росте их обеспеченности медицинскими кадрами ^{[12, с. 21, 23]}. Проблема организации и деятельности органов здравоохранения, медицинских учреждений и санитарно-эпидемиологической службы в регионах Северо-Восточного Кавказа анализируется в исследованиях Т. З. Ахмадова ^[3]. Г. Г. Корноухова рассмотрела вопрос заболеваемости, смертности и медицинского обслуживания населения, проживавшего в 1920–1930-е гг. на территории современной Астраханской области. Она отметила как успехи советского здравоохранения в регионе, связанные с ростом финансирования этой государственной отрасли, строительством больниц, амбулаторий, санитарно-профилактических учреждений, расширением комплекса медицинских услуг, так и его проблемы, заключавшиеся в недостатке врачей, дефиците медицинских инструментов и коечного фонда больниц. Основываясь на изучении статистических данных о смертности населения, Г. Г. Корноухова сделала вывод о том, что к концу четвертого десятилетия удалось добиться существенных перемен в борьбе с основными инфекционными болезнями. В регионе в 1939 г не было зафиксировано случаев смерти от возвратного тифа и оспы, также к этому времени снизились показатели смертности от сыпного тифа, малярии, скарлатины и туберкулеза ^{[43, с. 54–58, 62]}.

В кандидатской диссертации М. В. Бадугиновой показано, что в 1928–1941 гг. на территории Калмыкии происходил постепенный рост сети лечебно-профилактических учреждений и численности медицинских работников. Большое внимание в регионе в этот период уделялось санитарно-профилактической, санитарно-просветительской и санитарно-эпидемиологической работе, были организованы специализированные отряды по борьбе с социальными болезнями. В результате частично снизилась заболеваемость отдельными инфекциями (тифом, малярией, оспой) ^{[5, с. 24–26]}. М. В. Бадугинова рассмотрела исторический пример борьбы с эпидемической вспышкой чумы в Калмыцкой АССР и Сталинградской области в 1937–1938 гг., сведения о которой, как и о ряде других эпидемий в СССР в 1930-е гг., были засекречены в советский период. Она обращает внимание на то, что противочумные учреждения стали проводить систематические и всесторонние исследования природной очаговости чумы на правобережье Волги с 1934 гг. К направлениям деятельности противочумных станции относились мероприятия по вакцинации населения и дезинсекции, сотрудники станций занимались изучением зоогеографии носителей и переносчиков чумы. С целью ликвидации чумной эпизоотии ими проводилась работа по истреблению грызунов. Историк отмечает, что вспышка чумы, продолжавшаяся с ноября 1937 по январь 1938 гг. привела к необходимости региональной обсервации Приволжского района Калмыцкой АССР, Харабалинского, Енотаевского и Красноярского районов Сталинградской области. Заместитель наркома здравоохранения СССР известный советский врач Н. И. Проппер-Гращенков, прибывший в регион в качестве уполномоченного СНК СССР, в отчете о произошедшей эпидемии отметил неподготовленность противочумных организаций и врачей общей практики к действиям по ликвидации эпидемии, выделил значение бытовых условий в распространении заболевания. На основе наблюдения за территориями, находившимися в зоне риска, он выявил, что возникновение очагов чумы было связано с населением, проживавшим в землянках, тогда как люди, жившие на пораженной территории в деревянных домах с полом и высоким фундаментом, не заболевали. Н. И. Проппер-Гращенков осуждал засекречивание исследований и публикаций о чуме в СССР, это, по его мнению, играло отрицательную роль в борьбе с этим заболеванием ^{[4, с. 109–112]}.

Истории организации и деятельности органов здравоохранения на Южном Урале (на территориях Оренбургской и Челябинской областей, Башкирии) в 1920–1930-е гг. посвящены исследования Н. В. Клементьевой ^[36-40]. Она показывает, что к году принятия «Сталинской конституции» и организации Наркомата здравоохранения СССР (1936) население Оренбургской области было на 89 % обеспечено стационарной медицинской помощью, а население Башкирской АССР и Челябинской области – на 97 и 98 % соответственно. В Оренбургской области к 1936 г. действовало 2 «туберкулезных» и 3 «венерических» диспансера, в Челябинской –1 «туберкулезный» и 1 «венерический» диспансер. В Башкирской АССР к этому времени работали 8 диспансеров противотуберкулезного и 16 диспансеров венерологического профиля. В республике в 1930 г. были учреждены туберкулезный и кожно-венерологический институты, которые были ориентированы на научно-исследовательскую деятельность. В южноуральских регионах к концу 1930-х гг. функционировала сеть санитарно-эпидемиологических учреждений, включавшая санитарно-эпидемиологические, противомалярийные и санитарно-бактериологические станции. В результате их деятельности снизился уровень заболеваемости сыпным и брюшным тифом, дизентерией, а заражения натуральной оспой и возвратным тифом стали фиксироваться в единичных случаях. Однако, несмотря на открытие новых медицинских учреждений и улучшение качества лечебно-профилактической помощи населению, мероприятия, направленные на снижение уровня заболеваемости в регионе, оказались нереализованными в полном объеме (например, часто не хватало сыворотки для вакцинаций), особенно остро это ощущалось в сельской местности. Показатели заболеваемости туберкулезом, трахомой, корью, малярией в этих регионах оставались высокими, что историк связывает с недостатком санитарно-эпидемиологических учреждений и проблемами с их финансовым, материально-техническим и кадровым обеспечением ^{[37, с. 17, 22, 24; 39, с. 34–35; 40, с. 106–108]}.

Н. В. Клементьева уделила особое внимание изучению истории борьбы с малярией в южноуральских регионах. Историк пишет, что в СССР в 1931 г. начался очередной этап роста заболеваемости этой инфекцией. Ее показатели достигли максимума в 1934 г., когда в стране было зарегистрировано свыше 9 млн. случаев заражения малярией. Борьба с эпидемией была усилена повсеместно. Так, в Оренбурге в 1934 г. была открыта городская малярийная станция, которая первоначально обслуживала население и территории не только города, но и всей Оренбургской области. В районах области малярийные станции стали открываться в 1937–1938 гг. Сотрудники амбулаторий, малярийных станций и пунктов на Южном Урале провели существенную работу по противодействию малярии путем хинизации населения, осушения и нефтевания болот, обработки водоемов и заболоченных территорий химическими веществами, например, высокотоксичным мышьякосодержащим препаратом «парижская зелень» (она же «швейнфуртская зелень»). Рост заболеваемости малярией в четвертом десятилетии был приостановлен, однако осуществить практическую ликвидацию этой инфекции на территории СССР удалось только к 1960 г. ^{[36, с. 158–161]}.

В кандидатской диссертации Д. Л. Островкина проанализировано становление и развитие государственной системы здравоохранения в 1917–1941 гг. на Урале (в современных границах Курганской, Свердловской, Челябинской областей и Пермского края). Автор отметил, что система здравоохранения в СССР, основанная на «строгом планировании» и «жесткой централизации», добилась значительных результатов в довоенный период. Благодаря тому, что была создана сеть лечебных учреждений, организована подготовка медицинского персонала, улучшилось материальное обеспечение медицинских и санитарно-эпидемиологических учреждений, на Урале удалось справиться с массовыми эпидемиями ^{[55, с. 24, 26]}.

Деятельность органов здравоохранения по борьбе с эпидемиями на Урале в 1930-е гг. рассматривается в совместной статье Д. Л. Островкина и М. В. Попова. Историки указали на резкое повышение инфекционной заболеваемости в регионе в начале четвертого десятилетия, обусловленное процессами индустриализации (концентрацией большого количества людей в индустриальных центрах и на промышленных стройках), а также массовым перемещением в регион «спецконтингента» (спецпереселенцев, административных ссыльных, заключенных). В регионе были зафиксированы эпидемии натуральной оспы, различных разновидностей тифа, туберкулеза и других болезней. Рост заболеваемости в Уральской области удалось остановить в конце 1933 – начале 1934 гг., а во второй половине десятилетия государственные органы развернули обширную деятельность по предотвращению эпидемий, уделив серьезное внимание профилактике инфекций и прежде всего вакцинации населения. Авторы сделали вывод, что 1932–1933 гг. стали последним периодом обширных эпидемий на Урале. Однако в конце десятилетия серьезной проблемой оставалась заболеваемость малярией, кишечными и детскими инфекциями ^{[54, с. 109, 113]}.

Теме борьбы с эпидемическими заболеваниями в Бурят-Монгольской АССР в 1920–1940-е гг. посвящена статья Б. Б. Цыретатовой. Историк пишет о том, что в результате санитарно-профилактических и противоэпидемических мероприятий в республике в 1930-е гг. были ликвидированы чума, холера, оспа, резко снизилась заболеваемость тифом и детскими инфекциями, а эпидемические вспышки туберкулеза и венерических инфекций удалось эффективно устранить ^{[69, с. 32, 34]}.

Современная историография темы эпидемической ситуации в стране в 1930-е гг. включает исторические исследования, выполненные не только в масштабе отдельных регионов, но и реализованные на примере конкретных городов ^{[13; 48; 49]}. Так, Н. Н. Макарова, научные работы которой находятся на стыке двух обозначенных направлений исследований, проанализировала условия возникновения эпидемических вспышек и распространения инфекционных заболеваний в первой половине 1930-х гг. в Магнитогорске. Историк пишет о неблагополучной экологической обстановке в этом новом быстро развивавшемся индустриальном центре страны, который возник как рабочий поселок при строительстве металлургического комбината в 1929 г., а уже в 1931 г. получил статус города. Первоначально жилые районы возводились без учета розы ветров, а жилые бараки, палатки и землянки располагались в непосредственной близости от комбината. В результате население подвергалось воздействию вредных веществ, образовавшихся в ходе производственных процессов. Удельный вес заболеваний органов дыхания (туберкулеза, пневмонии и других) в причинах смерти населения Магнитогорска составлял 23,8 %, а доля инфекционных болезней (оспы, тифа, скарлатины, дифтерии, дизентерии, малярии, кори, менингита) доходила до 25,3 % ^{[48, с. 99]}. Н. Н. Макарова показала меры, предпринятые партийно-государственными органами и руководством Магнитостроя с целью устранения факторов, приведших к эпидемиям: ввод в эксплуатацию сетей водоснабжения и канализации, открытие банно-прачечных комплексов, систематическая вакцинация населения, усиленный санитарный контроль и санитарно-просветительская работа. Эти действия дали положительный результат. Историк считает, что 1935 г. стал отправной точной в нормализации санитарно-эпидемиологической ситуации в городе. В этом году в Магнитогорске не было зарегистрировано ни одного случая заражения натуральной оспой, существенно сократилось число заболеваний брюшным и сыпным тифом, тем самым было положено начало процессу снижения инфекционной заболеваемости ^{[49, с. 75–76]}.

Итак, отечественная историография дает возможность ознакомиться со значительным числом исторических примеров ухудшения эпидемической ситуации в СССР, а также позволяет учесть исторический опыт противодействия массовым заболеваниям и борьбы с эпидемиями в стране. Однако следует выделить еще один аспект исследований заявленной темы, связанный с анализом роли эпидемий в жизни спецпереселенцев. Тяжелые жилищные условия, для которых характерна антисанитарная обстановка, недоедание и тяжелый физический труд, приводившие к истощению организма, культивировали благоприятную социальную среду для распространения заболеваний, вспышек инфекций в местах размещения спецпереселенцев в северных и восточных регионах страны. Н. М. Игнатова отмечает, что эпидемии стали одним из факторов смертности в спецпоселках на территории Коми автономной области в начале 1930-х гг. Из заболеваний наибольшее распространение здесь получили сыпной и брюшной тиф, цинга, скарлатина, дизентерия, дифтерит и грипп ^{[30, с. 154]}. Н. А. Михалев пишет об эпидемиях сыпного и брюшного тифа, цинги, скарлатины в этот же период в спецпоселках Тобольского округа Уральской области ^{[50, с. 109, 111]}. В фундаментальном труде С. А. Красильникова по истории крестьянской ссылки в Западной Сибири в 1930-е гг. об эпидемических заболеваниях говорится как об одной из «реалий спепереселеческого бытия» и учитывается «вклад» эпидемий в повышение смертности спецпереселенцев ^[44]. В исследованиях по истории спецпоселенчества, направленных на изучение «кулацкой ссылки», принудительных миграций в СССР, роли спецпереселенцев в формировании населения различных регионов страны, оценка эпидемической ситуации носит во многом эпизодический характер. Она служит иллюстрацией низкого качества жизни этой категории населения и приводится при описании их высокой смертности.

Историографический анализ показал, что изучение темы эпидемической ситуации в СССР в 1930-е гг. реализуется по двум крупным направлениям, первое из них связано с проведением историко-демографических исследований, а второе – с исследованиями по истории становления и развития системы здравоохранения в стране. Сложно-структурированное предметное поле и взаимосвязь различных аспектов изучения темы обуславливает во многом интегративный характер исторических работ, осуществляемых по этим направлениям. Поэтому в историко-демографических работах, ориентированных на анализ структуры заболеваемости и причин смерти населения, в качестве фактора эпидемической ситуации рассматриваются вопросы социальной и экономической политики, оценивается деятельность государственных органов, медицинских и санитарно-эпидемиологических учреждений в сфере охраны здоровья. В свою очередь в исследованиях по истории становления и развития системы здравоохранения при характеристике уровня заболеваемости, роста эпидемий и их последствий применяются количественные методы анализа данных о населении. Представленная группировка исследований носит во многом условный характер, в историографии темы имеются работы, выполненные на стыке двух обозначенных направлений. Российские регионы в историографии темы представлены неравномерно.

На современном этапе развития отечественной историографии эволюционировали подходы к реализации историко-демографических исследований, в которых оценивалась эпидемическая ситуация в СССР. От работ, направленных на выявление кризисных периодов в демографическом развитии страны в 1930-е гг., ученые постепенно перешли к осуществлению попыток исторических обобщений, изучению закономерностей демографического развития, анализу заболеваемости и смертности на основе концепции «эпидемиологического перехода». В результате историко-демографических исследований была охарактеризована роль эпидемий в наступлении демографических кризисов, определено ведущее место инфекционных заболеваний в структуре смертности населения, выявлено негативное влияние эпидемий на процессы демографической модернизации. В ходе изучения становления и развития системы здравоохранения в СССР историки выявили стратегические приоритеты партийно-государственного руководства страны в сфере здравоохранения, оценили его уровень и ресурсный потенциал этой системы, проанализировали меры по противодействию эпидемическим заболеваниям. Итоги исследований показывают, что, система здравоохранения в СССР в 1930-е гг. развивалась, учитывая опыт потерь населения вследствие эпидемий, и, несмотря на проблемы, связанные с дефицитом финансового, кадрового и материально-технического обеспечения. В стране происходило расширение сети медицинских и санитарно-эпидемиологических учреждений, усилился государственный санитарно-эпидемиологический надзор. Главная ставка в борьбе с эпидемическими заболеваниями делалась на профилактические мероприятия, действенным и достаточно эффективным инструментом этой борьбы являлась вакцинация населения.

Таким образом, основные результаты исторических исследований темы эпидемической ситуации заключаются в оценке политики в области охраны здоровья граждан, определении социально-экономических и экологических факторов эпидемической заболеваемости, выявлении позитивных и негативных тенденций в развитии здравоохранения, количественной характеристике уровня заболеваемости населения отдельными инфекциями, оценке роли инфекционных заболеваний в структуре причин смерти населения. Дальнейшая разработка темы может быть направлена на реализацию фундаментальных обобщений о заболеваемости населения в стране, ориентированных на выявление общих закономерностей и региональной специфики ее развития, или на историческую реконструкцию картины конкретных эпидемий. В конечном счете, эти исследования должны помочь более точно определить, какой урон нанесли эпидемии динамике населения страны и регионов в 1930-е гг. и в XX в. в целом, оценить изменения в эпидемической ситуации в длительной исторической ретроспективе.