The images of Siberia in English and American travelogues of the turn of the XIX – XX centuries

Сочинения иностранных путешественников о пребывании в России давно находятся в поле зрения историков, но информативная ценность материалов XIX – начала XX вв. считалась невысокой. Сегодня теоретико-методологическое разнообразие позволяет их рассматривать под разными углами. Одним из таких направлений является моделирование историко-географического образа России у иностранцев, и часто к нему прибегают для изучения внешней политики других стран ^{[2, 5]} и межкультурных коммуникаций ^[3]. В данном же исследовании будет расмотрен образ Сибири на рубеже XIX–XX вв. Выбор его в качестве предмета исследования объясняется тем, что в это время резко вырос интерес путешественников к региону, что отразилось не только на числе публикаций их сочинений, но и на репрезентации всей России через призму одного её региона.

В данном исследовании уделено внимание проблеме репрезентации образов Сибири в английских и американских травелогах рубежа XIX–XX вв. и их взаимодействию между собой. Для этого важно представлять место этого региона в путешествии иностранцев по России, первоначальные представления о Сибири и выявить их трансформацию в ходе поездки и появление новых образных слоёв.

Теоретические и источниковедческие замечания

Ключевым понятием, к которому приходится обращаться в данном исследовании, является географический образ — устойчивое пространственное представление, которое формируется в результате какой-либо человеческой деятельности ^{[1, с. 48]}. В контексте травелогов, эта деятельность — путешествие, в ходе которого постоянно происходит смещение различных образных слоёв по отношению друг к другу, вытеснение старых слоёв и появление новых. В результате формируются новые образно-географические поля, которые могут разрушить стереотипы о территории ^{[1, с. 101]}.

В качестве источника географических образов путешествия были выбраны травелоги (путевые заметки) английских и американских путешественников. С одной стороны, они являются отражением субъективного опыта нахождения внутри пространства и в некотором смысле являются продуктом культуры автора. С другой, травелоги за счёт своей публичности формируют или уточняют образ неизвестной территории у читателей, тем самым оказывая влияние на репрезентацию другого государства.

Конечно, необходимо учитывать культурные особенности англичан и американцев, устоявшиеся представления о России в Англии и США, отношения к путешествию по Восточной Европе и т. п., но в данном случае начальные образы Сибири были предельно схожи и сформированы сочинениями и лекциями Джорджа Кеннана и деятельностью «Общества друзей русской свободы» в Англии и США.

В источниковедческом плане травелоги близки к воспоминаниям. На это указывают и форма, и желание автора передать собственный опыт пребывания в другой стране путём тиражирования своего сочинения. Но специфика жанра травелога обуславливает смещение акцента с автора на пространство вокруг него. Художественными средствами он обозначал символическую картину места пребывания — для этого использовались как словесные описания, так и иллюстрации.

Сибирь и его место в путешествии иностранцев по России конца XIX века

Российская империя к концу XIX в. не была закрытой страной, но туристические маршруты были сконцентрированы вокруг двух столиц — Санкт-Петербурга и Москвы. Провинция долгое время была обделена вниманием путешественников, поскольку в путеводителях транслировалось мнение о её однообразии ^{[3, с. 261]}. Сибирь же часто представлялась как холодная, всегда окутанная снегом земля, поэтому она привлекала лишь любителей экзотики.

Транспортная проблема была препятствием для знакомства иностранцев с русской провинцией, но она начала решаться в 1890-х гг. со строительством Транссибирской магистрали. К рубежу XIX–ХХ вв. были открыты первые участки железной дороги, после чего стали появляться первые сочинения о поездке по Сибири на поезде. Из 126 трудов на английском языке, оставленных путешественниками, которые были в России в период 1895–1904 гг. (до начала русско-японской войны), Сибири и Транссибу посвящено 39, почти треть травелогов ^[7].

Отправной или конечной точкой путешествия была Москва, некоторые иностранные туристы успели побывать и в Санкт-Петербурге, но в своих травелогах они уделили мало внимания пребыванию в столицах и в Европейской части России в целом, а значительное место занимали описания природы, крупных сибирских городов, железнодорожных станций, местных жителей. Такой перевес можно объяснить интересом туристов к Транссибирской магистрали, отразившемся в названиях травелогов, где фигурировали «железная дорога» (rail, railroad, ribbon of iron) и собственно «Великий Сибирский путь» (the Great Siberian railway, the path of empire, new way around the world). Таким образом, сочинения иностранных туристов иллюстрировали большое значение нового пути в репрезентации Сибири и Азии в целом.

Сибирь — земля ссыльных

К концу XIX в. образ Сибири как земли, где отбывают наказание ссыльные и заключённые, закрепился в общественном мнении Англии и США. Огромную роль в его формировании оказали сочинения американского журналиста Джорджа Кеннана. В 1885–1886 гг. он совершил путешествие по северо-востоку России и Сибири с целью изучить систему русской ссылки. Сочинения и лекции Кеннана получили резонанс и послужили формированию в Англии и США в 1890 и 1891 гг. соответственно «Общества друзей русской свободы», которое выступало за прекращение политических репрессий и религиозных гонений в Российской империи ^[6]. Такой облик Сибири влиял и на отношение иностранцев к российской власти, которую часто называли «тиранией».

Надо также отметить, что образ Сибири — каторги, страны изгнания — тиражировался русскими толстыми журналами второй половины XIX в., но романтизация изгнанников — борцов за свободу — была особенно характерна для либеральных и народнических изданий ^{[4, с. 324]}. Таким образом, репрезентация региона в зарубежной и отечественной общественной мысли были близки. Поэтому неудивительно, что этот образ Сибири встречался у многих туристов конца XIX – начала ХХ века, проезжавших по Транссибирской магистрали, но он зачастую являлся начальным и в ходе путешествия уточнялся.

Хотя большинство авторов в своих травелогах хотели показать «другую Сибирь», обойти тему преступности и тюрем они не могли. Туристы писали о постоянных разбоях и грабежах в крупных сибирских городах, отчего «люди часто стреляют из револьвера в окно перед тем, как лечь спать, чтобы напомнить тем, кого это может касаться, что сильный и вооружённый человек хранит своё добро» ^{[14, с. 148; 11, с. 91]}. Соседка английской путешественницы Анетт Микин по купе «Сибирского экспресса» отмечала, что опрометчиво путешествовать по Сибири без револьвера ^{[13, с. 23]}, а Джон Фрайзер и Джордж Линч предупреждали читателей, что ходить без револьвера ночью по Иркутску небезопасно ^{[11, с. 91; 12, с. 168–169]}. Но примечательно, что, описывая высокий уровень преступности в сибирских городах, авторы травелогов не соотносили эти показатели с другими городами и ограничивались лишь яркими описаниями зверств преступников.

Иностранцам удалось побывать в тюрьмах Иркутска и Томска после договорённости с начальством. Практика инспекции пенитенциарных заведений была доступной как высокопоставленным лицам, так путешественникам. Джордж Линч, посетивший Россию в 1902 году, отмечал, что получение разрешения губернатора на осмотр тюрьмы не составило для него большого труда, и это он связывал с тем, что «посещение, вероятно, изменило бы к лучшему предвзятое представление среднего посетителя о том, что такое Сибирская тюрьма» ^{[12, с. 170]}.

Очевидно, под влиянием сочинений Дж. Кеннана, путешественники рубежа XIX-XX вв. стремились найти в тюрьмах политических заключённых, но там, как правило, их не находили. Это позволило авторам травелогов утверждать, что количество политзаключённых, а также тяжесть их положения были преувеличены в общественном сознании ^{[14, с. 161; 9, с. 193-194; 12, с. 210-211]}. Более того, иностранцы подмечали, что положение политических ссыльных не было таким печальным, как описывал Дж. Кеннан, например, в Иркутске они представляли собой интеллектуальное ядро и работали служащими ^{[11, с. 90; 12, с. 214]}.

Описания условий содержания заключённых в сибирских тюрьмах были в основном положительные, а просторность и чистоту камер иркутской тюрьмы отмечало большинство путешественников ^{[14, с. 158; 11, с. 95; 12, с. 170]}. Фрайзер оценил санитарные условия Александровской каторжной тюрьмы намного выше, чем в гостинице, где он ночевал в Иркутске, а вместо «одной из самых страшных тюрем Сибири» он увидел группу довольных каторжников-ремесленников ^{[11, с. 262, 263-264]}. Также путешественник восхищался наличием в тюрьме собственного театра, библиотеки, опекой над жёнами и детьми арестантов ^{[11, с. 266-267]}. Но важно понимать, что в сибирских тюрьмах иностранцы встречали преимущественно уголовников из низших социальных слоёв, отчего в травелогах встречался тезис, что условия тюремного содержания не были такими ужасными, как видел их цивилизованный человек. Также иностранцы видели не все сибирские исправительные учреждения, а лишь те, которые располагались в крупных городах, а некоторые встречали заключённых только на станциях и в специальных вагонах ^{[20, с. 151–152; 15, с. 312]}. Поэтому мнение путешественников о российской пенитенциарной системе можно считать неточным, но в глазах читателей Сибирь перестала быть «местом ужаса».

Сибирь — земля возможностей

Авторы травелогов рубежа XIX–XX вв. в описаниях Сибири пытались сместить акцент с ссыльной системы на экономические возможности региона. Конечно, иностранцы признавали слабую развитость территории, долгое время находившейся в «изоляции», но имеющей большой потенциал: как в плане полезных ископаемых, необработанных земель, так и людей.

Естественно, значительную роль в формировании нового образа региона в сочинениях иностранцев сыграла Транссибирская железнодорожная магистраль, первые участки которой в конце 1890-х гг. ввели в эксплуатацию. С одной стороны, Транссиб стал удобным средством сообщения между Европой и азиатскими государствами (Монголией, Китаем, Японией, Кореей), где «путешественник может сесть в Москве на поезд, более роскошный и удобный, чем какой-либо другой в мире, и этот поезд довезёт до Порт-Артура» ^{[17, с. iii]}. С другой — Транссибирская дорога соединяла европейскую и азиатскую часть России, что должно было способствовать освоению сибирского региона и налаживанию коммуникации между отдалёнными районами Сибири.

Путешественники постоянно отмечали неисчерпаемые запасы полезных ископаемых Сибири, но вместе с тем подчёркивали примитивные технологии их добычи. Несмотря на критику, авторы признавали, что иностранный капитал и современное оборудование вкупе с железной дорогой изменят эту сферу ^{[17, с. 63; 10, с. 101–102]}.

Иностранцы отмечали особую важность и плодородных почв, освоением которых активно занималось русское правительство. В первую очередь они непосредственно наблюдали большой поток миграции крестьян с Европейской части России в Сибирь, получивших там землю, и это стало возможным благодаря Транссибирской магистрали ^{[17, с. 52]}. С разной степенью подробности туристы описывали саму переселенческую политику и её реализацию, которую наблюдали вживую. Почти единодушно иностранцы отмечали неприхотливость русских крестьян к комфорту во время миграции ^{[16, с. 72; 11, с. 16; 9, с. 178; 12, с. 231]}.

По отношению же к крестьянам-переселенцам позиция иностранцев была более противоречивой. Одни признавали их прогрессивность и высокую степень активности ^{[22, с. 147; 19, с. 52, 57, 67, 86]}, другие — невежественность, апатию, лень, приверженность примитивным техникам обработки земли ^{[11, с. 46–47; 8, с. 141]}. Но несмотря на это, они сходились во мнении, что через несколько поколений вкупе с внедрением иностранных технологий «Сибирь через своих русских фермеров даст своё изобилие остальному миру» ^{[11, с. 48]}.

Один из примеров успеха колонизации Сибири, упоминаемый в травелогах, связан с производством масла. Джордж Линч писал о большом количестве сибирского «превосходного масла» в Европе, которое «под его собственным именем, либо как “лучшее датское масло” попадает на английские завтраки» ^{[12, с. 237]}. Наличие внешнеторговых связей сибирской деревни с Европой подтверждала и Аннет Микин, которая в Омске познакомилась с «главой крестьян», который продавал на иностранные рынки солёное масло, сою и другие продукты, правда, она отмечала, это масло потребляет лишь лондонская беднота ^{[13, с. 114]}.

Трансформацию образа Сибири на рубеже XIX–XX вв. можно было бы объяснить активными действиями имперской власти по освоению региона, и это было бы недалеко от истины. Но надо учитывать и мировоззренческие установки иностранцев к образу Другого и специфику его описания.

Особенность жанра травелога заключается в том, что авторы при описании чужой территории часто приводили аналогии с близкими для читателей местами, отчего образ страны актуализировался. Такую же ситуацию можно наблюдать и в сочинениях путешественников по Сибири. Отмечалась схожесть исторических путей и богатство природных ресурсов региона с Австралией ^{[11, с. 26; 22, с. 153]}, которая тоже долгое время считалась землёй каторжников, но после «золотой лихорадки» в середине XIX века континент стал стремительно развиваться в экономическом плане, а поток ссыльных прекратился. Встречались параллели и с Северной Америкой в плане обилия «великолепной сельскохозяйственной земли» ^{[11, с. 48]}, а одна из книг называлась «В поисках сибирского Клондайка» ^[21].

Сравнения Сибири с Австралией и Америкой примечательны тем, что они долгое время были английскими колониями, поэтому прослеживается отношение к региону как к «колонии» и «стране». Более того, некоторые путешественники подчёркивали хозяйственную самодостаточность региона: «Ресурсы Сибири и Маньчжурии достаточны для поддержания огромного населения независимо от остального мира» ^{[12, с. 239]}.

Путешественники понимали культурную и хозяйственную разобщённость европейского «ядра» и сибирской «периферии», сложившуюся исторически и преодолеваемую с последней трети XIX века. Яркий тому пример — это противопоставление «сибиряка» и «русского». За сибирским крестьянином признавали «независимый вид», обусловленный отсутствием там крепостного права. Его предками были ссыльные и раскольники, чьи «умы были несколько впереди их времени», отчего сибиряки «были в каком-то смысле, интеллектуально или физически, более активны или более серьёзны, чем их соотечественники и женщины, оставшиеся в Европейской России» ^{[11, с. 196; 22, с. 144; 18, с. 14]}. Эти характеристики, свойственные колонистам, контрастируют с оценками, какие давали эти же иностранцы крестьянам-переселенцам из Центральной России.

Заключение

Действительно, в ходе поездки английских и американских путешественников рубежа XIX–XX вв. можно наблюдать трансформацию образа Сибири, что демонстрируют их сочинения. Первоначальный образ земли политических ссыльных, сформированный в конце 1880-х гг. – начале 1890-х гг. сочинениями Дж. Кеннана, туристами был уточнён после посещения исправительных заведений в крупных сибирских городах. Авторы травелогов подчёркивали, что условия содержания заключённых были не настолько ужасные, как они представляли ранее, и что среди них почти не встречались политические ссыльные. При этом путешественники продолжали транслировать образ криминогенного региона из-за близости тюрем к крупным городам, но и его вытеснял сконструированный образ Сибири как богатой русской колонии, «Новой Америки» или «Новой Австралии», имеющей природные ресурсы и экономический потенциал. В травелогах описывались не только примитивные сельскохозяйственные технологии и методы добычи полезных ископаемых у русских, но и примеры успешной их модернизации за счёт привлечения иностранного капитала и помощи царского правительства. Через призму Сибири трансформировалось и отношение иностранцев к российской власти, отчего в травелогах описание усилий «центра» преодолеть культурную и хозяйственную разобщённость европейского «ядра» и сибирской «периферии» преобладало над тезисом о «русской тирании».