Anti-extremist ideas in the Eurasian works of N. S. Trubetzkoy and their reflection in the studies of L. N. Gumilyov

Антиэкстремистские идеи в евразийских работах Н. С. Трубецкого

Князь Н. С. Трубецкой был одним из основных авторов евразийского движения. Высококультурный лингвист и историк, чье учение легло в основу пражской школы структурной лингвистики. Он начал свою академическую карьеру с чтения лекций в Московском университете. Когда началась революция, он уехал сначала в Ростовский университет, затем в университет Софии, и, наконец, занял место профессора славянской филологии в Венском университете. Среди его основных работ - Евразийство и Белое движение («Евразийство и Белое движение», 1919), Европа и человечество («Европа и человечество», 1920), Русская проблема («Русский вопрос», 1922), Чингисхан. Взгляд на Русскую Историю не с Запада, а с Востока («Наследие Чингисхана. Взгляд на историю России не из Запад, но с Востока », 1925), К проблеме русского самопознания («К вопросу о русском самосознании», 1927) и История, культура, язык («История, культура, язык», 1995). ^[1]

Кратко изложим основные идеи его концепции, имеющие, как мы считаем, антиэкстремистский характер. Н.С. Трубецкой считал славян самостоятельной составляющей западного мира, в отличие от романогерманцев. Он утверждал, что внутри славянской группы русские принадлежал как к славянству, так и к царству степей, будучи культурно и исторически связаны с туранским миром, несмотря на их славянский язык и православную религию. Российская империя, славянские и туранские элементы были одинаково представлены и пользуются равной важностью. Трубецкой считает, что генетическое или расовое родство менее актуально для национальной идентичности, чем язык, и это было одной из причин, почему он преследовался нацистским режимом в Австрии.

Н.С. Трубецкой тщательно проанализировал туранскую цивилизацию в попытке продемонстрировать тесную историческую корреляцию с русско-славянской. Он считал, что нашел какие-то твердые взаимосвязи между языками, культурами и социально-политическим строем обеих цивилизаций. Как лингвист, он, прежде всего, опирался на изучение языков. Туранские языки - то есть языки, на которых говорят пять этнолингвистических групп угров, самоедов, тюрков, монголов и маньчжуров объясняют суть тюрко-монгольского общества и его внутреннюю идентичность, или что ученый описывает как туранскую «подсознательную философскую систему» ^[2].

Трубецкой полагал, что существенные качества туранцев обосновали естественную склонность к идеократическому и самодержавному режимам. Как естественный продолжатель монгольской империи, Россия унаследовала эту склонность, тогда как европеизация русского общества при династии Романовых - особенно под властью Петра I и Екатерины II - ослабила эту естественную предрасположенность.

Трубецкой также констатировал актуальность единства Евразии, от вертикального отношения каждого компонента к целому. Границы между русско-евразийской цивилизацией и азиатской культурой были незаметны, так как географическая преемственность характеризовалась обширными землями евразийского суперконтинента. В «Европе и человечестве» Трубецкой отрицал универсальность западной европейской модели, осуждал европейский колониализм и его империалистическую социально-экономическую парадигму. Реализация Россией Восточности была логическим следствием отказа от западной либерально-демократической модели. Н. С. Трубецкой посвятил себя реабилитации туранского элемента российской истории, опровергая евроцентрическое историографическое видение истории России как результат единственно киевской, московской и романовской эпох. Соответственно,Трубецкой возвеличивает те исторические эпохи русской истории, где преобладает туранский элемент, как и период монгольского господства над большой частью русских земель (1240-1480 гг) ^[3].

В отличие от западнославянских народов он считал, что русский национальный тип, по сути славяно-туранский, а не просто славянский. Евразийская история была результатом композиции двух стихий: русско-славянской и туранско-монгольской, и совместное проживание и общее разделение исторической судьбы между славянами и туранцами составили ключевой компонент российской истории.

Трубецкой также подчеркнул актуальность монгольской империи созданный Чингисханом и его преемниками, которые предложили России скрытую идентичность, евразийскую общую географическую идентичность и общее правление над евразийскими землями. Через имперскую идеологию, унаследованную от монголов, Россия получила свое оправдание для построения империи и свое геополитическое призвание на международное арене.

То есть, на данном этапе мы можем указать как подтверждение нашей гипотезы об антиэкстремистском характере идей Н.С. Трубецкого то, что целью его было не разъединение, а соединение евразийских сил.

«Европейская культура - это не культура человечества. Это продукт истории определенной этнической группы». Это относится к германским и кельтским племенам, которые в свое время находились под влиянием римской культуры; Столкнувшись с памятниками римской и греческой культуры, они «подняли на поверхность» идею наднациональной мировой цивилизации, носителями которой были народы очень ограниченной этногеографической группы, а именно народы Средиземноморского бассейна. Эти моменты, по словам Трубецкого, являются реальными историческими предпосылками европейских космополитических теорий, благодаря которым античные космополитические идеи «породили теоретические основы так называемого европейского« космополитизма», которые было бы правильнее назвать откровенно общероманским шовинизмом. Данный вывод ярко подчеркивает антиэкстремистскую направленность идей ученого.

По Трубецкому, референтной группой, в которую он включает культуру России, является вовсе не славянство, а целое человечество; подразумевается тем самым, что Россия ввиду многосоставности культурных матриц, включенных в различные этногеографические зоны, традиционно определяемые как «Восток», «Запад», «Север» и «Юг», сама является моделью человечества. Его универсализм резко противоречит традиционному представлению о России и русской культуре как о замкнутом образовании.

По словам Трубецкого, русская евразийская культура несет в себе черты как универсализма, так и идентичности, понимаемой, конечно, не как «бытие в себе», а как уникальное единство в многообразии, за которым стоит тысячелетняя традиция разнообразного культурного обмена и связей ^[5].

Н. С. Трубецкой находит наиболее убедительные аргументы в пользу величия и самобытности русской культуры в сфере русского языка, который она использует: «Россия-Евразия - страна-наследница. По воле судьбы она должна была унаследовать традиции, возникшие вначале в других королевствах и от других племен, и поддерживать преемственность этих традиций, даже когда царства и племена, которые их породили, умерли, потеряли свою значимость и утратили традиции. Таким образом, Россия унаследовала традицию византийской культуры и сохранила ее даже после смерти Византии, Россия унаследовала традицию монгольской государственности, сохранив ее даже после того, как монголы впали в ничтожность, унаследовала Русь и церковно-славянскую литературную и лингвистическую традицию, и сохранила, пока умирали один за другим, древние центры и центры этой традиции ^[9].

Рассмотрев основные положения концепции Н.С. Трубецкого, мы можем выделить его основную идею, внесенную им в достаточно разношерстный пласт евразийского течения. Эта мысль четко сформулирована самим автором в письме к Р.О. Якобсону, единомышленнику и товарищу по «филологическом цеху», известному ученому, развившему некоторые положения учения Трубецкого, в частности его мысли о «евразийском языковом союзе» (хотя в целом Якобсон не был сторонником евразийства). В письме от 7 марта 1921 г. Трубецкой от первого лица уточняет цели и задачи, поставленные автором в книге «Европа и человечество»: «Эта книга была задумана мною уже очень давно (в 1909-10 г.) как первая часть трилогии, носящей название «Оправдание национализма». Первая часть должна была иметь заглавие «Об эгоцентризме» и посвящалась памяти Коперника; вторая часть должна была называться «Об истинном и ложном национализме» с посвящением памяти Сократа; третья, наконец, под заглавием «О русской стихии» должна была посвящаться памяти Стеньки Разина или Емельки Пугачева. Теперь я заменил заглавие первой части более ярким «Европа и человечество» и опустил посвящение Копернику, как претенциозное. Назначение этой книги чисто отрицательное. Никаких положительных, конкретных руководящих принципов она давать не собирается. Она должна только свергнуть известные идолы и, поставив читателя перед опустевшими пьедесталами этих идолов, заставить его самого пошевелить мозгами, ища выхода. Существенное в книге - это отвержение эгоцентризма и «эксцентризма» (полагания центра вне себя, в данном случае - на Западе). И главное требование, вытекающее из этого, единственный возможный выход (точнее: направление к выходу) мною указан: это революция в сознании, в мировоззрении нероманогерманских народов. Без этой революции никакой выход невозможен» ^[4].

Суть «революции в сознании», о которой говорит Трубецкой, состоит в том, что она отвергает «пленительные устремления римско-германской цивилизации», объявляя себя «пупом земли», в то время как необходимо понимать, что все культуры эквивалентны тому, что нет высших и низших культур. «Это все, чего требует моя книга от читателя. Но, как говорится, недостаточно понимать, нужно это чувствовать, страдать, нужно полностью в нее проникать».

Это, объясняет Трубецкой, «революция в сознании», которая заключается в свержении идолов эгоцентризма, то есть национального высокомерия и шовинизма. Достаточно легко понять причины расширения «космополитизма и германо-римского шовинизма», который распространяет во всем мире с большой скоростью, если принять во внимание особые исторические и этнографические географические обстоятельства экспансии или, по выражению Трубецкого, «радиации» европейской культуры. По словам Трубецкого, гораздо сложнее понять, почему существует много космополитов германо-романского стиля среди славян, арабов, турок, индусов, китайцев и японцев со своими богатыми культурными традициями. Автор «Европы и человечества» ставит вопрос: «Почему русский интеллектуал с негодованием отвергает идею что он может служить инструментом немецких националистов, в то время как подчинение пангерманским шовинистам того же российского интеллектуала не пугает?» Очевидно, существует гипноз слов: человечество, универсальность, цивилизация, мировой прогресс и т. д., введенных в общее использование в результате немецко-римской пропаганды, но без реального содержания ^[13].

Между тем для того, чтобы дать ответ на притязания романогерманцев на звание вождей цивилизованного человечества, необходимо решить три вопроса: 1. Можно ли доказать, что культура германороманцев совершеннее всех прочих культур, ныне существующих или когда-либо существовавших? 2. Возможно ли полное приобщение народа к культуре, выработанной другим народом без антропологического смешения обоих народов? 3. Является ли приобщение к европейской культуре (поскольку такое приобщение возможно) благом? Трубецкой дает отрицательные ответы на все эти вопросы, тем самым четко показывая, что построение определенной эволюционной лестницы для классификации народов и культур на основе их большего или меньшего сходства с романо-германцами не имеет научного обоснования; такое выравнивание является предвзятым, заключает в себе расизм и определяется только «чисто субъективной эгоцентрической психологией» ^[6].

Особенно актуальны не только для двадцатого, но и для XXI века аргументы Трубецкого о культурной антропологии, связанные с разоблачением расистских уничижительных оппозиций «сложной» европейской культуры, основанной на обширном «умственном багаже», с «примитивной» и наивной культурой дикарей, «детей природы». Однако эти «дети природы» хранят в уме огромные запасы информации об окружающем их мире. Этот «первобытный» дикарь «отлично изучил жизнь окружающей его природы, знает все привычки животных, такие тонкости в своей повседневной жизни, которые ускользает от пытливого взгляда внимательного европейского натуралиста». «Несмотря на то, что брачно-семейные отношения в романо-германской цивилизации регулируются специальным законодательством, освящающим моногамную семью, с ней сосуществует необузданная сексуальная свобода, которую теоретически осуждают общество и государство, но практически позволяют ее». Развивая эту идею, необходимо добавить, что в современном западном обществе неразбериха теоретически и практически оправдана; в гражданском праве традиционные моногамные семьи заменяются однополыми браками, где вместо матерей и отцов появляются суррогаты, называемые «родитель номер один» и «родитель номер два». Трубецкой противопоставлял лицемерному европейскому законодательству в этой области институт брака австралийских аборигенов, где в отсутствие индивидуальных браков фактически были приняты все необходимые меры для воспитания детей и предотвращения инцеста ^[7].

В указанном выше письме Р.О. Якобсону, которое подчеркивает основную руководящую идею «Европы и человечества», а именно «оправдание национализма», Трубецкой объясняет, что идеологическую платформу, которую он основал для евразийства, можно понять, только прочитав полный текст его трилогии, которая представляет собой единое целое и включает в себя работы «Об истинном и ложном национализме» и «Верхи и низы русской культуры». Первая работа трилогии, то есть «Европа и человечество», в основном направлена на то, чтобы разоблачить «идолопоклонство» германо-романской культуры, и ставит вопрос об «оправдании национализма» только в общих чертах. В общепринятом смысле этого слова Трубецкой не был ни националистом, ни политиком, потому что вместо термина «нация» он использовал понятия «народ» и «национальность». Фактически, Трубецкой призвал к развитию патриотического сознания среди интеллигенции в форме «общеевразийского национализма», который должен заменить «эксцентризм», когда основные культурные ресурсы находятся в неестественном состоянии подражания, имитации и в результате подчинения чужому центру ^[8].

Для личностного развития любой национальной культуры в области творчества, в искусстве, политике, вообще во всех видах деятельности необходим «эгоцентризм» или самооценка. Именно он составляет содержание этого «оправдания национализма», которое является основным ядром и новизной работы «Европа и человечество». Объясняя значение этого «эгоцентризма» в письме Р.О. Якобсон, Н.С. Трубецкой пишет, что «это должен быть облагороженный эгоцентризм, не бессознательный, а сознательный, связанный с релятивизмом, а не с абсолютизмом. Я нахожу его в сократовском принципе «познай себя» - то же самое - «будь собой». Любое желание быть не тем, кем я на самом деле являюсь, любое «желание быть испанцем», как говорит Козьма Прутков, является ложным и разрушительным. «Познай самого себя» - это универсальный, абсолютный и в то же время относительный принцип. Этим принципом следует руководствоваться при оценке того, идет ли речь о человеке или о народе.»

Антиподами общеевразийского национализма являются космополитизм и большевистский интернационализм, которые в равной степени заслуживают решительного осуждения. Более того, интернационализм, проповедуемый марксизмом, является наиболее полной, «голой» формой романо-германизма, поскольку он не позволяет отдельным людям и народам познать себя и стать собой, и даже наоборот - делает их «не тем, кем они являются». Восстание «низов» против «верхних кругов» романогерманцев, проповедуемое марксизмом, является воображаемым, потому что «те, кто снизу, поднимутся на вершину, и сами станут такими же, как те, кто сейчас выше." В связи с этим идеи социализма и коммунизма принципиально не отличаются от романо-германизма, будучи фактически его новейшей и наиболее сложной формой. В любой культуре неизбежны различия между «верхами» и «низами», а также различия между людьми и целыми нациями. Однако расстояние между «верхами» и «низами» не должно быть китайской стеной, которая препятствует общению между ними. Действительно, на самом деле «низшие классы» составляют большинство людей, у которых есть «своя истина», которая никоим образом не совпадает с «истиной высших классов» ^[10].

В России, по словам Трубецкого, развились два основных типа ложного национализма - имперский шовинизм в подражании немцу, который начал вводить Петр I, и национализм «самостийности», который вырос в послереволюционный период. Трубецкой полагал, что основой национализма первого рода, исходя из реформ Петра I, было «сочетание империализма и национального тщеславия с оскорблением национального чувства и религиозных основ русской жизни». Примеры второго типа национализма особенно умножились после революции, когда в поисках «национального самоопределения» различные малые не романо-германские народы, ранее не имевшие своей государственности, стали играть роль «великой силы», у которой все было «как у господ»(Трубецкой указывает здесь «самостийников», таких как грузины, эстонцы, латыши и т. д.) ^[11].

Трубецкой также выделяет в качестве особой формы ложного национализма тот тип культурного русского консерватизма, который формально направлен на самопознание русской культуры, но он отождествляет национальную идентичность «с некоторыми культурными ценностями или формами жизни, уже созданными в прошлом», и не позволяет им меняться даже тогда, когда они явно перестали удовлетворительно воплощать национальную психику. Такой национализм, инициированный «верхами», по сути отрицает любые изменения в культурных формах и горизонтальной преемственности, что естественно для любого культурного организма. В этом случае существует разрыв между «верхним» и «нижним» в культуре, что приводит к «застою», предвестнику смерти. Под таким националистическим консерватизмом Трубецкой понимал монархизм как наиболее распространенный «повседневный» менталитет в среде эмигрантов и как один из пережитков дореволюционного сознания, подверженного распаду ^[16].

Обвинения в «русском расизме» и чуть ли не в антисемитизме, исходившие от противника евразийства - П.Н. Милюкова, можно назвать в корне неверными ^[6]. Истинной реакцией Трубецкого на расизм и на приход Гитлера к власти была публикация в 1935 г. статьи «О расизме», где он осудил идею расовой чистоты и в очередной раз повторил мысль о том, что русский народ является примером этнического союза славян, евреев, тюрок, кавказцев и других евразийских народов ^[14].

Таким образом мы можем подтвердить нашу гипотезу об антиэкстремистском характере некоторых идей Н.С. Трубецкого.

Элементы антиэкстремистских идей в теоретических воззрениях Л. Н. Гумилева

Здесь, по нашему мнению, будет полезно сравнить взгляды евразийцев с взглядами Л. Н. Гумилева. Гумилев описал свое отношение к евразийству следующим образом. «Меня часто называют евразийцем и я не отрицаю этого по нескольким причинам. Первый, это была мощная историческая школа, и для меня большая честь, если я попал в число ее члены. Во-вторых, я тщательно изучил работы этих людей. В-третьих, я согласен с основными историко-методологическими выводами евразийцев. Но есть и существенные различия - концепция пассионарий отсутствовала в их теории этногенеза. Вообще, им очень не хватало естественных наук, тем не менее, евразийская доктрина была задумана как синтез гуманитарных и естественных наук, т.е. как синтез истории и географии». Гумилев подчеркнул научную и историческую важность евразийства; для него это было прежде всего «мощная историческая школа».

В исследованиях Н. С. Трубецкого и Л.Н. Гумилева касательно евразийства, можно, как мы считаем, провести некоторые параллели. Гумилев воспринимал историю и этнографию как естественные науки, функционирующие по тем же правилам, которые определяют биологию и химия. История была задумана как вспомогательная для естественных наук. Автор широко использовал биологическую лексику для описания истории народов. Принцип Гумилева об этнических сущностях – глубоко под влиянием биохимических соображений - представлял собой научный синтез методологий, который преодолел традиционный классический евразийский принцип географической идентичности. Л. Н. Гумилев полагал, что биологический детерминизм был ключевым фактором для создания этнической идентичности. Пространственная близость была на самом деле недостаточна для симбиоза, так как этнические группы представляли биохимически замкнутые сообщества. Генетическая и химическая конфигурация наций была более актуальной, чем территория для иллюстрации исходных отношений родства между народами ^[12].

Теория этничности Гумилева определила «этнос» как общую совокупность индивидов или коллективностей, основанных на общей исторической судьбе. Отсюда получается, что, этнос может быть населением, нацией, племенем или кланом. Этнос представляет собой биосоциальный организм с существующей идентичностью и уникальностью. Отличительные черты его проявляются в том, что этнос основан не на природе почвы, где он сформировался, а на физическом, химическом, биологическом и генетическом значениях. Территория является недостаточным условием для определения возникновения этноса. Таким образом, этнос это не просто биологический элемент, но также физическая и химическая часть планетарной сущности.

Этнос проходит через ряд заранее определенных этапов, которые можно сравнить с возрастом человека. Этнос должен быть рассмотрен как любой другой биологический объект: он оживает, растет, смягчается, уменьшается и, наконец, исчезает. Гумилёв назвал эти прогрессивные этапы этногенеза стадиями подъема, высот, опорной фазой, стадией инерции, затмения, и стадией гомеостаза. В итоге этнос либо исчез, либо выжил как реликвия. Отсюда, основной идеей Гумилева была борьба за выживание сильнейшего этноса. Он также считал, что естественная коллективность была, по сути, выше индивидуальности и утверждал, что западный кризис был связан с либеральной идеей индивидуализма.

Наименьшей этнической единицей по Гумилеву является субэтнос, потом этнос, затем великий суперэтнос и, наконец, самая большая сущность - это метаэтнос. Ключевым элементом теории этногенеза является концепция пассионарности. Теория пассионарности считается одной из главных идей Гумилева. В соответствии с ней, каждый этнос имеет естественную геохимическую основу и подвержен влиянию некоторых «энергетических побуждений», рожденных из космоса, которые вызывают так называемый «эффект пассионарности», который представляет усиленную активность и интенсивность жизни. В таких условиях, этнос претерпевает своего рода «генетическую мутацию», которая приводит к рождению «пассионариев», имеющих особый характер и талант, способных создавать империи и модифицировать ход истории. Теория пассионарности связывает существование этносов как коллективов народов, обладающих способностями людей как организмов, поглощающих биохимическую энергию жизни биосферы.

Л. Н. Гумилев утверждал, что пришел к независимому принятию принципа полицентризма при рассмотрении вопросов, которые также интересовали евразийских теоретиков. По его словам, евразийский полицентризм утверждал, что в мире существует много «центров», которые можно определить по сходству окружающей среды. Европа была таким центром, но также Палестина, Иберия и Китай. Однако есть важное различие между евразийцами и гумилевцами. В то время как евразийцы подчеркивали внутреннюю ценность каждой культуры и, следовательно, полицентрический взгляд на мир и историю, то Гумилев обосновывал своими аргументами полицентризм по теории этногенеза, основанной на естествознании. Можно сказать, что сама идея этносов, как основной единицы теории Л. Н. Гумилева, уже говорит о достаточно ярко выраженном антинационалистическом и антиэкстремистском характере теории ученого, что вновь подтверждает нашу гипотезу.

Между двумя взглядами на проблему национального единства в Евразии существует существенное сходство. И Трубецкой, и Гумилев понимают это единство как единообразие в разнообразии, как баланс принципа этноса и принципа общности, этнонациональной индивидуальности и многонациональной совместимости. Более того, они приходят к такому балансу одинаково - они представляют структуру идентичности в форме вертикальной системы или иерархии разных уровней. Да, и их уровни схожи, и для обоих, каждый уровень признан существенным элементом системы в целом ^[15].

Однако, наряду с общими чертами, существует глубокое несоответствие между евразийством Трубецкого и евразийством Гумилева. Мы увидели, что для Трубецкого первостепенное значение имело всеобъемлющее единство евразийского мира, основанное главным образом на близости культур и исторических судеб. Гумилев доказал нечто обратное. Его внимание было в первую очередь направлено на сам этнос. Он согласился с Трубецким, что этнос имеет своего рода двойственный характер: с одной стороны, это замкнутая замкнутая структура, с другой стороны, он способен образовывать большие сообщества в сочетании с другими этническими группами. Однако, в отличие от Трубецкого, внимание Гумилева было сосредоточено на первой модальности, а не на второй, больше всего он подчеркивал, что каждая из отдельных этнических единиц нижнего уровня уникальна, каждая отличается только присущей ей оригинальностью - четко выраженной, без изменений и не очень то сочетается с оригинальностью других единиц.

Для Трубецкого и всех евразийских классиков считалось само собой разумеющимся, что всеобъемлющим единством верхнего уровня является Евразия; иными словами, все совокупные земли и народы СССР объединились в неделимое сообщество, а цивилизационное, культурное и историческое единство Евразии было переплетено с геополитическим единством ее обширных пространств. Гумилев, однако, дал понять, что это не относится к его суперэтносу ^[13].

Он объяснил, что единство территории российского государства есть и всегда было политическим единством, и независимо от того, насколько оно важно само по себе, его следует четко отличать от внутреннего единства суперэтноса, которое, как и низшие уровни этнических общностей - это, по определению, неполитическое образование. Более того, слияние политического и суперэтнического в любом случае невозможно, поскольку в Евразии нет ни одного суперэтнического сообщества, которое могло бы его обеспечить. В геополитическом пространстве Российской империи и ее преемника СССР, то есть, там, где классическое евразийство рассматривало Евразию как одно целое, у Гумилева не одна, а семь отдельных суперэтнических групп. Они сильно отличаются друг от друга, и при глубочайшем взаимопонимании, при всей их возможной симпатии друг к другу, вопрос их взаимной ассимиляции в более широкое сообщество, даже если не политическое, не стоит:

«Утверждать, что один суперэтнос развивается или уже развился на территории нашей страны (и тем более метаэтноса), означает вводить в заблуждение как научное сообщество, так и тех ответственных лиц, от которых зависит принятие решений в национальной политике. Существующие государственные границы СССР охватывают как минимум семь различных суперэтносов, каждый из которых занимает в основном свою особую экологическую нишу или этно-ландшафтную зону и имеет свою уникальную историческую судьбу, то есть оригинальный стереотип поведения и определенную традицию отношения с соседними суперэтносами.»

По словам Гумилева, в Советском Союзе существовали следующие суперэтносы: западноевропейский (латыши, литовцы, эстонцы), циркумполярный (ненцы, ханты, манси, тунгусы, эвенки, чукчи и др.), степной, византийский (грузины, армяне), исламский, еврейский и русский. Последний, в свою очередь, состоит из великих русских, белорусов, карелов, мордовцев, удмуртов, коми, казанских татар, чувашей и т. Д. Но вы нигде в нем не найдете центральную точку классического евразийства - утверждение, что существует единый «евразийский» суперэтнос, включающий в себя все вышеперечисленное.

Таким образом, становится ясно, что, хотя у Трубецкого и Гумилева было одинаковое видение евразийского национального единства, они по-разному определяли его ценность и предпочитали разные его аспекты.