From the concept of technogenic civilization to the concepts of post-culture and culture-congruent technology

Концепция техногенной цивилизация впервые была намечена недавно ушедшим от нас академиком Вячеславом Семеновичем Степиным в статье 1989 г. «Научное познание и ценности техногенной цивилизации» ^[7]. Противопоставляя техногенную цивилизацию традиционному обществу, которое или не развивается вообще или развивается очень медленно, Степин характеризует техногенную цивилизацию не только по отношению к картине овладения природой и быстрого развития на основе естествознания, инженерии и технологии, но также по отношению к культуре нового времени (культуре модерна), с соответствующими новоевропейскими институтами, прежде всего, науки, промышленности и личности.

«Техногенная цивилизация, ‒ пишет Степин, ‒ начала разбег в XVII–XVIII столетиях, в эпоху подготовки и развертывания первой промышленной революции, становления науки нового времени, ранних буржуазных революций, закрепляющих господство капиталистических отношений. Но ее предпосылки закладывались развитием европейской культуры намного раньше. Основными вехами ее предыстории были опыт демократии античного полиса и становление в его культуре спектра различных философских систем и первых образцов теоретической науки, а затем сформировавшаяся в эпоху европейского средневековья христианская традиция с ее представлениями о человеческой индивидуальности, концепцией морали и пониманием че­ловеческого разума как созданного по образу и подобию божественного и поэтому способного к рациональному постижению смысла бытия… Человек понимался в качестве силы, противостоящей природе, вторгающейся в ее процессы, преобразующей объекты природы в необходимые для себя предметные формы. Природа воспринималась в этой системе ценностей как поле приложения человеческой силы, как своего рода неисчерпаемая кладовая, из которой можно брать любые материалы и средства… Деятельность человека обеспечивает ему господство над Природой, и условием этого господства являются объективные знания, которые должен получить человеческий разум, беспристрастно исследующий вещи. А поскольку объективное и беспристрастное исследование имманентно присуще науке, ей явно отдавался приоритет среди всех других видов познавательной деятельности человека… Под знаком этих идей техногенная цивилизация прошла стадию индустриального развития и социальные революции XIX–XX столетий. Возникшие в ходе этого процесса различные социальные системы, несмотря на полярность многих мировоззренческих установок, сохраняли в шкале своих фундаментальных ориентаций веру в ценность научно-технического прогресса и в ценность науки как основы управления социальными процессами. Эти ценности не подвергались сомнению до последней трети XX столетия, пока техногенная цивилизация не столкнулась с глобальными проблемами, порожденными предшествующим научно-техническим развитием… Выход состоит не в отказе от научно-технического прогресса, а в при­дании ему гуманистического измерения» ^{[7, с. 4-5, 7, 8, 9]}.

Итак, техногенная цивилизация ‒ это цивилизация нашей современности, модерна, речь идет о проблеме разрешения кризиса ее развития и существования, основной способ, по Степину, ‒ разумное совершенствование. В концепции А.С. Панарина, считает Екатерина Ильянович, хотя речь идет не о техногенной цивилизации, а о «технологическом отношении к миру», подчеркивается именно современность всей этой проблематики. Как проблематики модерна, так, возможно, и постмодерна (ценности последнего, насколько я знаю, Степин не разделял). «Механицизм, ‒ пишет Ильянович, ‒ являет «вещистское», субъект-объектное отношение миру как неживой материи. В данном контексте технологическое вмешательство в его порядки – это норма. Идея конгломеративности заключается в представлении об окружающем мире как конгломерате различных ресурсов, лишённом системной упорядоченности и требующем человеческого участия.

Формулировка заявленного понятия не может быть осуществлена вне постмодернистского контекста, так как именно его культурная матрица предполагала замену естественного искусственным (симулякры) и подготовила постантропологический дискурс трансгуманизма, главными интенциями которого была перестройка человека или его замена (постчеловек), переход от разума как родовой характеристики homo sapiens – к искусственному интеллекту, попытке достичь неестественного, неприродного (техногенного?) состояния – бессмертия» ^[1].

В концепции техногенной цивилизации можно противопоставить, столкнуть между собой три разных подхода, которые можно назвать «технологическим», «социокультурным» и смешанным. Например, когда Ильянович ставит вопрос о том, что такое техногенность как таковая, она мыслит в рамках первого подхода. «Первичный анализ множества исследований проблемного поля техногенной цивилизации (часть из которых представлена выше), а также рефлексия над реальностью современной техногенной среды, позволяют утверждать, что само понятие «техногенный» связано с развитием и функционированием технических (орудийный уровень, механизм) и технологических (уровень мегамашины, как совокупности механизмов, а также способов её функционирования и управления этими способами) систем. Техногенность означает перманентное порождение самого принципа искусственности, управление естественным при помощи искусственного, а также доминирование технологических решений во всех тканях жизни» ^[1].

Но когда Ильянович пишет «доминирование технологических решений во всех тканях жизни», обсуждает культурологический заход Степина или обвинения в адрес современной философии и науки В. Кутырева, ее мысль движется в лоне второго подхода, социокультурного. «Для Кутырёва, ‒ замечает Ильянович, ‒ техногенная цивилизация – это креатура искусственной (машинной) среды, созданной чисто техническим путём и нарушающей границы и законы природной и социальной среды, исключающая духовное измерение. Это – субстратная реальность трансгресса, «артбытие», в котором нет природы как таковой, техногенный мир, переформатирующий человека в его «иное», в постчеловеческую форму жизни, отрицающую смерть» ^[1].

Наконец, давая обобщающее определение техногенной цивилизации, Ильянович просто соединяет (третий подход) характеристики, относящиеся к разным концепциям. «Учитывая все представленные подходы и ракурсы анализа техногенной цивилизации как феномена культуры, можно предложить следующее определение: техногенная цивилизация – это особая социокультурная общность, возникшая в западноевропейском регионе на определённом этапе развёртывания глобально-исторического процесса, характеризующемся утверждением технико-информационной рациональности, и, как следствия – технологического способа отношения к миру (природному и социальному), которые конституировали расширение искусственной среды и заложили основы для формирования её субъектности в динамике культуры – от модерна и постмодерна – до трансмодерна» ^[1].

Продумывая концепцию техногенной цивилизация, я соглашаюсь со Степиным в отношении целого: да естествознание и техника обусловлены историческим развитием европейской цивилизации, идущим еще от античности. Но в отношении современности его позиция мне кажется слабой, С одной стороны, он признает, что техногенная цивилизация ‒ это, прежде всего современность (современные проблемы и вызовы, развитие естествознание и техники как процессы, определяющие остальные, решение этих проблем на путях научного управления и рационального мышления). Но с другой ‒ разве эти характеристики модерна позволяют понять современность и определить направления необходимых усилий по преодолению лавинообразно множащихся проблем? По сути, видение мира Степиным мало чем отличается от существовавших в прошлые два века. Да, оно оснащено современным системно-синергетическим и деятельностным подходом и методологией, но ведь основные онтологические опоры очень похожи ‒ природа с ее законами, деятельность и развитие, системы и саморазвитие и пр.

Однако легко критиковать, а что может предложить автор? Начну с постановки таких вопросов: почему Новое время, почему техногенная и почему цивилизация? На первые два вопроса можно ответить, учитывая, что именно при становлении культуры модерна потребовался новый смысловой проект культуры. К эпохе Возрождения средневековый смысловой проект (создание мира Богом, парусии и Страшного суда, превращения ветхого человека в нового, христианина) был уже в основном завершен. Интересы человека все больше переключались с проблемы спасения на земные проблемы, хозяйство, экономику, познание мира и природы. Соответственно эти интересы и деятельность нуждались в осмыслении, в новом смысловом проекте. Такой проект, как известно, предложил Френсис Бэкон. Кратко суть его я изложил в книге «Природа: понятие и этапы развития в европейской культуре»: «Цель жизни человека ‒ могущество и удовлетворение потребностей. Источник и условие реализации этой цели ‒ природа. Познавая в новой науке законы (формы) природы, основывая новую практику на этих законах, человек сможет стать могущественным и удовлетворить свои потребности. Для реализации этого замысла необходимо создать новые науки и практики. Предварительное условие ‒ изменение самого человека, критика (деконструкция) традиционных представлений и разработка нового способа мышления. Более того, Бэкон в «Новой Атлантиде» набрасывает проект социальной организации нового общества, которым управляют уже не философы (как у Платона в «Государстве»), а ученые и инженеры» ^{[3, c. 156]} .

Это был, с современной точки зрения, именно проект (назовем его условно по исходному «зачинателю дискурсивности» «бэконовским»), требующий реализации. В свою очередь, подобная реализация предполагала выполнение и создание целого ряда условий: формирование естествознания и инженерии, создание на основе этих практик индустриального производства, подготовку ученых и техников, выделение больших средств и др. Последователи Бэкона, которых со временем становилось все больше, не только принимают и дорабатывают этот проект, но и постепенно, за два-три столетия, реализуют его. Тем самым был заложен важный план техногенной цивилизации, главными составляющими которой были идея первая природа, изучение природы в естественных науках, практики инженерии и технология, основанная на них промышленность.

А цивилизация ‒ это результат поворота всех социальных институтов на обслуживание и реализацию указанного проекта. Другими словами, социальность модерна формировалсь как социальность бэконовского проекта, что хорошо видно, когда анализируется «технократический дискурс». «Исходной предпосылкой технократического дискурса, ‒ отмечаю я в книге «Понятие и современные концепции техники» ‒ является убеждение в том, что современный мир ‒ это мир технический и что техника представляет собой систему средств, позволяющих решать основные цивилизационные проблемы и задачи, не исключая и тех, которые порождены самой техникой… В рамках технократического дискурса “технически” истолковываются все основные сферы человеческой деятельности: наука, инженерия, проектирование, производство, образование, институт власти ^{[4, с. 211, 212]}.

Виталий Рачков, посвятивший анализу технократического дискурса интересное исследование, «старается показать принципиальную двойственность технического прогресса. С одной стороны, развитие техники и технологии позволяет человеку решать широкий круг проблем и задач, которые я отнес к бэконовскому проекту, обеспечивает благосостояние населения, является основанием, на котором стоит вся наша техногенная цивилизация. С другой ‒ технический прогресс приводит к росту непредвиденных негативных последствий, которые невозможно ни прогнозировать, ни контролировать. ^{[2, с. 47, 76, 77, 104, 156; 3, с. 215-216]} Рачков показывает, что в рамках модерна технократический дискурс, а я бы сказал в целом бэконовский проект, формирует сознание современного человека, блокирует всякую критику в адрес сложившегося направления развития, ведет к беспрецедентной трате природных материалов.

«Дискурс о технике, ‒ пишет Рачков, ‒ абсолютно некритикуемый и распространяемый повсюду (разоблачения от случая к случаю в научных исследованиях не могут идти в сравнении с грандиозностью дискурса, распространяемого мощью всего аппарата средств массовой коммуникации) есть тирания и терроризм одновременно, или попросту насилие, которое эффективно дополняет зачарованность человека индустриального общества и которое ставит его в ситуацию необратимой двойной зависимости, так что он подчинен основательно и "самостоятельно" научно-техническому прогрессу… Чем дальше продвигается в своем развитии наука и техника, тем больше усугубляется рискованная ситуация и увеличивается вероятность общечеловеческой катастрофы... Сегодня самое время, чтобы человек перестал удовлетворяться несвязным результатам научных исследований. Если об этом не задумываться заранее, то как только процесс однажды вырвется из-под контроля, так сразу же пойдет очень быстро до самого конца» ^{[2, с. 95, 171, 288]}.

Подобных пессимистических прогнозов сегодня немало, и они, к сожалению, не беспочвенны. Дело в том, что оба указанные здесь момента, образующие исторические предпосылки техногенной цивилизации (бэконовский проект и ориентация социальных институтов на его реализацию и обслуживание), с одной стороны, успешно осуществлены, с другой ‒ помимо ожидаемых привели к незапланированным и во многом негативным результатам. Один из последних примеров ‒ пандемия. На первый взгляд, кажется, что это чисто биологический феномен, мол, против природы не пойдешь. Однако природный ли это феномен или на 90% социальный? Почему коронавирус так быстро распространился по миру? Не потому ли, что огромное число деловых контактов, туризм, современные транспортные связи, даже организация лечения. Откуда этот вирус взялся вообще? Разве не из лабораторий, где экспериментировали с коронавирусами, или рынков, где торгуют черт знает чем, в том числе животными, которые, по мнению ряда биологов, уже были готовы мутировать в человеческую среду (остался один шажочек). Не является ли современная пандемия ответом природы именно на предельное развитие техногенной цивилизации? Я склонен ответить на этот вопрос положительно ^[6].

К тому же бэконовский проект был не только успешно реализован, но и, как выяснилось, идеи законов первой природы и инженерного действия, как не влияющего на законы природы, а только опирающиеся на них, ‒ эти идеи имеют свои границы. В настоящее время мы приходим к пониманию: в рамках замкнутой гео и биосферы планеты наша техническая деятельность достигла таких масштабов и мощности, что влияет, и существенно, не только на выбранные нами материалы и объекты, но и на нашу собственную среду обитания, на наш образ жизни, причем нередко губительно. Всего один пример, пластические материалы из полимеров.

Когда я учился студентом, в нашем вузе была сильная лаборатория полимеров, и я помню, как химики бились над тем, чтобы материалы из полимеров были легкими, прочными, жили очень долго. Сегодня мусорные свалки на 60% заполнены использованными полимерными материалами, они не гниют в земле, но медленно разлагаются под воздействием температуры и ультрафиолета ^[9]. Тонны отходов из полимеров отравляют природу, попадают в моря и океаны, в конце концов, оказываются в живых организмах. А в биосфере, как известно, все взаимосвязано. Утилизация и превращение этих отходов во вторичное сырье упирается не только в неимоверную дороговизну оборудования, но также в необходимость разделения отходов, что предполагает культуру хозяйствования, которой пока у человека в подавляющем большинстве стран нет.

Кажется, чего проще: нужно объяснить населению и властям, что человечеству уже давно угрожает опасность, что стремление к удобству и прибыли чревато рисками и проблемами, что нужно отказаться от привычных ценностей и перейти к новому образу жизни, который явно будет скромнее, но, очевидно, более здоровый и безопасный. Такое объяснение имеет место, но значительно грандиознее и масштабнее пропаганда технического образа жизни, чем в той или иной форме занимаются все социальные институты техногенной цивилизации. Голос необходимости разумной реформы жизни естественно тонет в реве этой пропаганды.

Как вообще ставится вопрос реформы техники? Давайте сделаем технику более гуманной и безопасной (чистые и возобновляемые источники энергии, минимизация негативных последствий и прочее). Вот и Вячеслав Семенович пишет, что «выход состоит не в отказе от научно-технического прогресса, а в при­дании ему гуманистического измерения». Близкое решение ‒ не гуманизировать технику, а рационально ее развивать, имея в виду ту же самую техногенную цивилизацию, только использование всех ее возможностей. Примером такого подхода является проект биолога Н.Тимофеева-Ресовского, посвященный проблеме обеспечения пищей и другими органическими ресурсами постоянно растущего населения Планеты ^{[8, с. 353-362]}.

«Недавно, ‒ пишет он, ‒ происходил очередной международный де­мографический конгресс, занимавшийся проблемами на­родонаселения нашей планеты ‒ Земли. Этот конгресс был в основном посвящен росту народонаселения. Циф­ры примерно следующие: в 1900 году людей на Земле было примерно полтора миллиарда, сейчас около четы­рех миллиардов людей населяют Землю. К 2000 году нас будут примерно семь миллиардов, а через сто лет ожида­ется цифра населения где-то между двадцатью и трид­цатью миллиардами.

Но дело не в цифре как таковой. Места на Земле и для тридцати миллиардов людей достаточно, и для пяти­десяти, и даже для большего числа. Но вот другой аспект проблемы важен: экономисты и ученые-естественники на основе наших современных научных знаний примерно оценили, что при достаточно хорошей организации хо­зяйства Земля может прокормить и снабдить другими ви­дами сырья около десяти-двенадцати миллиардов людей. Из этого следует, что через 100 лет примерно половине народонаселения Земли будет не хватать не только пищи, но и целого ряда других видов биологического сырья, не­обходимого, как все знают, для самых разнообразных от­раслей химической и другой промышленности…

Выходит, через сто лет примерно половине народонаселения нечего будет делать на Земле, будет нечего есть, а может быть, и нечем ды­шать и не хватит воды для питья, для утоления жажды, не говоря уже о промышленности, которая «пьет» воды много больше, чем все человечество вместе взятое.

А теперь попробуем поставить эту проблему иначе, от­нюдь не в утопическо-фантастическом плане, а на основе того, что мы сегодня можем предвидеть, на основе конк­ретных научных знаний в области в первую очередь био­логии и целого ряда других дисциплин, включая матема­тику.

Я должен напомнить, что Земля наша ‒ живая пла­нета, на которой развилась грандиозная по своему свое­образию, разнообразию, да и, как мы сейчас увидим, об­щей массе жизнь. Ее характерной особенностью в связи с этим является особая оболочка земного шара, получив­шая название биосферы. В биосфере развилась и процве­тает жизнь в форме большого числа разнообразных ви­дов живых организмов, животных, растений, микроорга­низмов, населяющих наружные слои земной коры на су­ше, практически всю толщу гидросферы, то есть Мирово­го океана, морских и пресных вод, и нижние слои атмо­сферы, окружающей земной шар.

Один из крупных, если не крупнейший натуралист последнего столетия, наш соотечественник академик В.И.Вернадский, умерший в 45 году глубоким стари­ком, в целом ряде блестящих работ создал общее уче­ние о биосфере Земли…

В процессе эволюции живые организмы на Земле со­здали две большие основные группы: организмы-автотрофы, способные на основе поглощаемой ими солнечной, или шире ‒ абиотической, энергии (например, зеленые растения с помощью фотосинтеза, а ряд микроорганиз­мов с помощью хемосинтеза) из неорганического вещест­ва создавать органическое вещество, из малых молекул строить большие молекулы; другая группа организмов — гетеротрофы, к которым относимся и мы, может сущест­вовать и питаться лишь на основе первичных продуцен­тов, как их часто называют, организмов-автотрофов, о которых я только что говорил.

Таким образом, автотрофы непосредственно исполь­зуют поступающую на Землю солнечную энергию, созда­ют органическое вещество, а все остальные организмы ‒ гетеротрофы: животные, очень небольшая часть расте­ний, часть микроорганизмов и мы, люди, живем уже на счет или за счет органического вещества, которое создано автотрофами.

Следовательно, мы имеем энергетический вход в био­сферу в форме солнечной энергии. В громадной биомассе биосферы протекают процессы обмена веществ: одни ор­ганизмы отмирают, другие нарождаются, они питаются друг другом, продуктами друг друга и так далее. Проис­ходит огромный, вечный, постоянно работающий биоло­гический круговорот биосферы; целый ряд веществ, це­лый ряд форм энергии постоянно циркулируют в этом большом круговороте биосферы.

И наконец, из этого круговорота есть выход. Живые организмы не образуют идеально замкнутого биосферно­го круговорота. Часть органического вещества поступает в почву, на дно водоемов, в водные растворы, перераба­тывается микроорганизмами ‒ минерализаторами, кото­рые, используя эти органические остатки, разлагают их до простых неорганических солей, растворяющихся в во­де и поступающих в сток, который в конечном счете кон­чается в Мировом океане. И вот эти продукты минерали­зации отмирающего органического вещества, не исполь­зованные в биологическом круговороте биосферы, обра­зуют, осаждаясь из водных растворов, осадочные, или вторичные, горные породы, мощным слоем покрываю­щие лик Земли. Другими словами, из живого круговоро­та биосферы для части вещества и энергии есть выход, так сказать, в геологию, путем формирования вторич­ных, осадочных горных пород. Таково общее представле­ние о биосфере. Энергетический вход в виде солнечной энергии, большой биосферный круговорот и выход из не­го в геологию, в осадочные горные породы.

В связи с нашей проблемой, с той проблемой, кото­рую я вначале поставил ‒ как же быть со все нарастаю­щей численностью людей на Земле, — возникает вопрос: “Что может большой биологический круговорот в био­сфере давать людям?” Эту проблему можно рассмотреть по трем основным пунктам или местам только что опи­санной мною биосферы: 1) на энергетическом входе, 2) в биологическом круговороте биосферы и 3) на выходе из биологического круговорота в геологию.

Начнем с энергетического входа. На поверхность Зем­ли падает определенное количество солнечной энергии. Конечно, сработать биологически может только та ее часть, которая поглощается организмами-автотрофами. Из всей падающей на Землю солнечной энергии лишь оп­ределенный процент (точно его подсчитать не так-то лег­ко), скажем, примерно от трех до восьми процентов, по­глощается зелеными растениями. Из поглощенной энер­гии не вся идет на фотосинтез. Как и в технике, в живой природе мы можем говорить о КПД ‒ о коэффициенте полезного действия фотосинтеза. Он составляет (опять-таки подсчитать его очень нелегко) примерно от двух до восьми процентов. При этом очень существенно заметить, что разные виды и группы растений обладают разными КПД.

Так вот, уже на входе человечество может кое-что сде­лать для того, чтобы растительность поглощала больше поступающей на Землю солнечной энергии, и для этого необходимо повысить плотность зеленого покрова Земли. Пока же мы, люди, в своей хозяйственной, промышлен­ной деятельности и в быту скорее сокращаем плотность зеленого покрова Земли, небрежно обращаясь с лесами, лугами, полями, строительными площадками. Недоста­точно озеленяя пустыни, степи, мы снижаем плотность зеленого покрова. Но как раз уровень современной тех­ники и промышленности теоретически позволяет проде­лать обратную работу ‒ повышать всемерно на всех при­годных для этого площадях земной поверхности и в водо­емах, особенно пресноводных, плотность зеленого покро­ва. Причем повысить его, как показывают расчеты, мож­но минимум в полтора, может быть, даже и в два раза и тем самым повысить биологическую производительность Земли.

Выше было сказано, что КПД ‒ коэффициенты по­лезного действия ‒ разных видов растений могут быть очень различны, варьируя от двух до восьми, а у ряда форм растений и более процентов. И здесь открывается для человечества еще одна возможность: разумно, конеч­но, на основе предварительного точного изучения КПД различных видов растений специалистами-физиологами стараться повышать процент участия в растительных со­обществах, покрывающих Землю, растений с наивыс­шим, а не наинизшим КПД. Этим опять-таки можно на какую-то цифру, в полтора раза, или меньше, или боль­ше, повысить уже тот процент солнечной энергии, кото­рый усваивается растениями и через фотосинтез растений ведет к производству органического вещества на Земле.

Значит, уже на входе в биосферу, на энергетическом входе можно выиграть, повысить биологическую произ­водительность Земли, скажем, в два раза. Напомню ‒ это то, что будет нам совершенно необходимо через сто лет.

Теперь перейдем к основному, большому круговороту биосферы. Тут опять-таки мы, люди, хозяйствуем пока что очень небрежно, уничтожаем или подрываем воспроизводимые запасы животных и растений на нашей плане­те, небрежно и часто неумно используем промысловые запасы лесов, зверей, рыб и т.д. Здесь только путем ра­ционализации использования “дикой” живой природы можно сделать очень много. При общем повышении плот­ности зеленого покрова Земли легко будет повысить плотность и животного населения Земли, которое в ко­нечном счете питается растительным покровом, прямо или косвенно. Путем точного изучения воспроизведения масс растительности, воспроизведения запасов полезных человеку животных, пушных зверей, копытных, морских зверей, птиц, рыб и целого ряда беспозвоночных, особен­но в океане, мы сможем резко повысить полезную для че­ловека продуктивность этого гигантского круговорота в биосфере. Но мы можем, и мы на пути к этому, повысить и продуктивность сельскохозяйственных культур, куль­турных растений и домашних животных. Ведь как раз сейчас в генетике, науке о наследственности, мы все глуб­же проникаем в структуру и работу наследственного кода информации. Когда мы будем знать его более или менее точно, то сможем резко повысить эффективность и уско­рить селекцию культурных растений и домашних живо­тных, повысить их производительность, полезную для человека.

Ведь большинство используемых сейчас культурных растений и домашних животных ‒ продукт одомашнива­ния, окультуривания, приручения и высева их около сво­их жилищ нашими далекими полудикими предками. Из почти трех миллионов видов животных, растений и мик­роорганизмов, населяющих Землю, человек может из­влечь целый ряд видов, вероятно, много более полезных ему и более высокопродуктивных, чем те, которые он ис­пользует сейчас. Поэтому в большом биосферном круго­вороте человек на основании уже сейчас предвидимых научных возможностей может получить в два, в три, а может быть, и в большее число раз больше продукции полезных для себя веществ, чем он получает сегодня. В Японии уже используется более 20 видов водорослей для пищевых и кормовых целей, постоянно растет использо­вание беспозвоночных, населяющих Мировой океан, вво­дятся в культуру новые виды растений, а иногда и живо­тных, и т.д. Теперь вспомните, если мы на энергетическом входе можем увеличить продуктивность, скажем, в два раза, да на большом биосферном круговороте повы­сить ее еще в три-четыре раза, значит, можно в шесть ‒ восемь раз повысить продуктивность биосферы Земли. И это все на основании того, что научно уже сейчас понятно и возможно.

Есть еще одна очень важная, но нерешенная биологи­ческая проблема. Дело в том, что Земля наша всюду и всегда, как я уже много раз говорил, населена более или менее сложными комплексами многих видов живых орга­низмов, сложными сообществами, или, как биологи на­зывают их, биоценозами. Мы до сих пор не знаем, поче­му в течение долгого времени такие сложные сообщества, если человек их не подрывает, не портит, не видоизменя­ет, способны поддерживать состояние равновесия между составляющими их видами.

Почему это так, мы, положим, знаем. Потому что вся эволюция на Земле проходила в приспособлении живых организмов не только к неживой внешней среде, но и друг к другу. В результате эволюции организмы оказыва­ются хорошо «притертыми» друг к другу. Поэтому при­чина возникновения такого равновесия нам понятна. Но механизмы, управляющие такими равновесными система­ми, нам пока неизвестны. И вот одной из задач новой на­шей отечественной дисциплины ‒ биогеоценологии ‒ и является точное изучение отдельных, местных, так ска­зать, биогеоценотических круговоротов, в сумме состав­ляющих общий круговорот веществ в биосфере, и изуче­ние условий и закономерностей, создающих равновесные состояния, а также условий и воздействий, нарушающих эти равновесия.

Человеку ведь, переделывая, улучшая сообщества в живом покрове Земли, придется делать это, не нарушая равновесия, а так, чтобы переводить сообщества живых организмов в разных местах из одного, менее выгодного для человека и менее продуктивного, в более выгодное и более продуктивное равновесное состояние…

И, наконец, последний, третий пункт ‒ выход из био­сферы. Сейчас мы знаем, что в ряде мест на Земле на дне некоторых озер вместо ила, который минерализуется жи­выми организмами до растворимых неорганических со­лей, постепенно образуется сапропель, чрезвычайно ин­тересное и ценное органическое вещество, состоящее в ос­новном из углеводов, белков и жиров. Этот сапропель уже сейчас используется людьми. Японцы, например, высшие сорта его превращают в пищевые вещества, сле­дующие, более низкие сорта ‒ в кормовой материал для скота, а самые низкие сорта сапропеля употребляют в качестве органических удобрений. У нас сапропель тоже уже употребляется, например, в кондитерской промыш­ленности в качестве заменителя желатина и агара. Но употребляется он пока людьми в очень незначительном количестве.

Так вот, дело не в сапропеле как таковом, а гораздо в большем. Когда-нибудь на выходах из большого био­сферного круговорота будут сидеть инженеры-биотехники, чтобы не допустить деградации вещества, выходяще­го из большого круговорота, до состояния малоценных мелких молекул, неорганических солей, в конечном счете какой-нибудь известки. Эти инженеры-биотехники будут ловить выходящие из круговорота биосферы вещества в формах значительно более ценных, в виде больших орга­нических молекул ‒ углеводов, белков и жиров, беско­нечно более полезных людям. Это третий пункт, где лю­ди смогут повысить продуктивность Земли.

Я начал с пессимистической констатации факта очень быстрого прироста народонаселения земного шара и есте­ственной ограниченности его биологических запасов. Однако, рассмотрев то, что происходит в биосфере, и то, что мы уже знаем благодаря работам наших крупнейших ученых — Вернадского, Сукачёва и ряда других, ‒ мы приходим к оптимистическому прогнозу: не в два, а в де­сять с лишком раз человек может повысить продуктив­ность Земли, не подорвав производительных сил ее био­сферы.

Наконец, я хочу указать на следующее: мы привыкли рассуждать о биологической производительности Земли главным образом с точки зрения пищевых ресурсов для нас самих. Но ведь биосфера Земли ‒ эта гигантская живая фабрика, преобразующая энергию и вещество на поверхности нашей планеты, ‒ формирует и равновес­ный состав атмосферы, и состав растворов в природных водах, а через атмосферу ‒ энергетику нашей планеты. Она же влияет и на климат. Вспомним огромную роль в круговороте влаги на земном шаре испарения воды рас­тительным покровом Земли. Следовательно, биосфера Земли формирует все окружение человека. И небрежное отношение к ней, подрыв ее правильной работы будет оз­начать не только подрыв пищевых ресурсов и целого ря­да нужного людям промышленного сырья, но и подрыв газового и водного нашего окружения. В конечном счете, люди без биосферы или с плохо работающей биосферой не смогут вообще существовать на Земле.

Из этого видно, что это действительно проблема но­мер один, и проблема срочная. Нам нужно уже сейчас бросать все научные силы на решение этой проблемы» ^{[8, с. 353-362]}.

Приведенный проект весьма характерен. Тимофеев-Ресовский призывает разумно на основе научных исследований использовать возможности нашей планеты и биосферы, с тем, чтобы можно было прокормить миллиарды людей и не разрушить саму биосферу. При этом он не ставит под сомнение необходимость сложившегося хода развития человечества, когда его население катастрофически растет, а лавинообразно нарастающие проблемы продолжают решаться в логике все того же технократического дискурса.

Но я бы в отличие от Степина или Тимофеева-Ресовского поставил вопрос иначе. Речь должна идти не об оптимизации сложившейся социальности и неотъемлемой от нее техногенной цивилизации (как известно, «черного кобеля не отмоешь до бела»), а о работе на становление новой культуры ‒ посткультуры. А уж она сама сформирует ту технику, которая ей необходима, но, конечно, при этом нужно будет учесть уроки прошлого (модерна).

В статье «Как действовать культуросообразно в условиях глубокого кризиса современной культуры» я писал, что, обсуждая современную стратегию культуросообразности, нужно учитывать две разные ситуации, во-первых, кризис модерна на смену которому идет постмодерн, о котором мы можем пока судить только по трендам (процессам глобализации, конвергенции двух форм социальности ‒ капитализма и социализма, формированию сетевых сообществ и метакультур, образованию класса новых эгоистов, новых форм этики и др.), во-вторых, трансформацию национальных культур.

По отношению к этим типам культуры культуросообразное действие предполагает, во-первых, понимание того, что многие старые «когерентные» (общие для всех) представления обоих типов культур или вообще не работают или их использование порождает новые проблемы. Это означает, что во всех этих реалиях (например, понимании традиции, ценностей, родины, социальной справедливости, истории, будущего, права, равенства и т.п.) нужно устанавливаться заново, стараясь учесть также точку зрения других, заинтересованных в совместной жизни участников культурной коммуникации.

Во-вторых, нужно, вероятно, исходить из знания целого и сущности явлений, с которыми придется иметь дело в будущем. Современные культурологические и социологические исследования позволяют сделать вывод, что смысловой проект модерна завершен, породив как культуру, в которой мы живем, так и новую социальную реальность, уже не укладывающуюся в проект модерна, чреватую многочисленными проблемами, вплоть до угрозы существованию человечества. Усугубляет эту ситуацию вера в то, что основные принципы модерна правильные, и поэтому нужно продолжать их воплощать в жизнь. С нашей же точки зрения, одна из задач, если иметь в виду формирование нового смыслового проекта, показать, что проект модерна завешен, и что он породил постевропейскую цивилизацию, для которой характерны сложные, трудно разрешимые проблемы.

Если же говорить о новом смысловом проекте, то в первую очередь напрашивается задача «спасения нашей цивилизации», что предполагает постепенное изменение характера развития, ценностей и представлений. Не овладение природой, сильное государство и власть, не комфорт и развлечения, не получение преимуществ над другими, а уверенность в сохранении жизни на земле, понимание того, что происходит, в том числе, необходимости ограничений в отношении ряда собственных фундаментальных желаний и целей, культивирование ценностей здоровой жизни, любви, помощи другим, противостояние злу и эгоизму.

Если подобный или сходный с ним проект будет принят большинством стран и его начнут реализовывать (что вовсе неочевидно, хотя рано или поздно человек все же будет вынужден встать на этот путь), то придется решать огромное число новых проблем и задач, в том числе создавать и новую технику. Какая она будет, покажет будущее, но предварительно можно высказать несколько соображений. Явно роль инженерии еще больше отойдет на второй план, поскольку главные проблемы будут лежать не в плоскости овладения первой природой (к тому же она все больше замещается «техноприродой» ^{[5, с. 128-129]}), а в осмысленной и рациональной организации собственной деятельности человека. Последнее обязательно повлечет за собой и кардинальное изменение жизни человека на земле. Можно даже предположить с большой степенью вероятности, что начнется становление новой культуры (посткультуры). В результате еще больше усилится роль технологии в широком понимании. В отличие от технологии в узком понимании (как последовательности операций и условий в рамках промышленного производства) технология в широком понимании ‒ это современная форма развития и интегрирования разных видов деятельности и практик, обусловленная социокультурными факторами ^{[5, с. 116-127]}.

Тип развития и характер техники будет зависеть также от решения человечества, направить ли значительные усилия на обеспечение космической безопасности (освоение пространства солнечной системы, защита от случайных астероидов, изменений климата, катастрофических извержений вулканов, истощения земных ресурсов, угрожающих жизни трансформаций магнитного поля земли, поддержание биосферы и прочее), или же не тратить на это силы и ресурсы, поскольку эффект от этих усилий незначителен или просматривается только в очень отдаленной перспективе.

И таких кардинальный выборов и решений придется принимать немало, в том числе как быть с растущим населением Планеты. Но альтернатива здесь простая ‒ или продолжение жизни, пусть более скромной, со многими разумными ограничениями, или своего рода конец света (войны, одичание и гибель нашей цивилизации). Предполагает ли первая альтернатива тотальный диктат и контроль, чтобы заставить всех действовать согласовано и разумно (соображение, высказываемое некоторыми социологами), ‒ вопрос, который придется решать всем нам и будущим поколениям.