Infant Mortality in Post-Reform Russia: Dynamics, Regional Differences and the Role of Traditional Norms

1. Дискуссия об уровне жизни в пореформенной России

Динамика уровня жизни в пореформенной Российской империи давно является предметом дискуссии в экономической истории. Согласно наиболее распространенной точке зрения уровень жизни оставался стабильно низким на протяжении всего пореформенного периода. Эта точка зрения доминировала не только в советской историографии (по очевидным идеологическим причинам), но и среди многих зарубежных исследователей ^{[1; 2; 3]}. Стагнация уровня жизни, высокое экономическое неравенство, бедность крестьянства и зарождающегося рабочего класса были простыми и удобными объяснениями политических потрясений начала XX в.

Этот взгляд был поставлен под сомнение рядом более поздних эмпирических исследований, опирающихся на подробный анализ социально-экономической статистики. Пол Грегори одним из первых построил временной ряд ВВП на душу населения с 1885 до 1913 года, и обнаружил устойчивый и довольно быстрый рост экономики империи – темпы экономического роста в этот период составили 1.7% в год ^{[4; 5]}.

Современные исследования опираются на множество показателей, измеряющих различные аспекты уровня жизни населения, такие как, например, здоровье или потребление. Борис Миронов и Брайен А’Херн, используя данные военных архивов с 1755 до 1892 гг., показали, что средний рост рекрутов в Саратовской губернии постепенно, но монотонно увеличивался на протяжении всего XIX века ^[6]. Михаил Давыдов, опираясь на богатые данные по железнодорожным перевозкам, банковским счетам и налогам, продемонстрировал устойчивый рост благосостояния различных социальных групп, включая крестьян ^[7]. Наконец, исследование Андрея Маркевича и Екатерины Журавской показало устойчивый рост производительности сельского хозяйства, промышленного производства и роста рекрутов после отмены крепостного права, в особенности в губерниях с изначально высокой долей помещичьих крепостных крестьян ^[8].

Тем не менее, даже исследователи, ставящие под сомнение традиционное восприятие экономики Российской Империи как стангнирующей, были вынуждены признать, что “оптимизм ревизионистской точки зрения сложно примирить с устойчиво высокой младенческой и детской смертностью” ^[9]. Действительно, на рубеже XX в. Россия отличалась самым высоким показателем младенческой смертности среди европейских государств ^[10]. Сопоставимые показатели наблюдались в ряде земель Германии и Австро-Венгерской империи. Если в Российской империи младенческая смертность за 1867-1881 гг. составляла 271 смертей на 1000 рождений, то в Саксонии – 270 (1865-1870 гг.), в Бадене – 262 (1866-1883 гг.), а в австрийской Цислейтании – 255 (1866-1883 гг.). В большинстве западноевропейских стран младенческая смертность была значительно ниже: в Англии – 149, в Бельгии – 148, в Голландии – 193, во Франции – 166, в Швеции – 132.

Более того, несмотря на экономический рост, младенческая смертность в Российской Империи оставалась устойчивой во времени: с 1867 до 1911 года она уменьшилась всего на 2.5%. Свидетельствует ли это о том, что экономический рост не сказывался на уровне жизни большинства населения империи?

В настоящей работе на основе анализа статистических данных мы показываем, что младенческая смертность в Российской империи не была связана с показателями экономического развития, и, следовательно, не может использоваться для измерения уровня жизни населения. Младенческая смертность зависела в первую очередь от традиционных практик ухода за детьми, распространенных среди определенных конфессиональных и этнических групп. Среди всех конфессий наибольший уровень младенческой смертности был у православного населения (260 смертей на 1000 новорожденных). Более того, среди православных наибольший уровень младенческой смертности наблюдался у великорусского населения (370 смертей на 1000 новорожденных), тогда как среди украинцев и белорусов младенческая смертность была заметно более низкой (192 и 203 соответственно). В то же время, смертность детей старшего возраста – от 1 года до 2 лет, и особенно от 2 до 5 лет – практически не отличалась между этническими группами и зависела преимущественно от экономических и географических факторов.

На основе анализа обширной этнографической, исторической и медицинской литературы того времени, в исследовании делается вывод, что основным фактором младенческой смертности были традиционные практики, связанные с кормлением и уходом за детьми. Для детей до года губительной оказывалась практика раннего прикорма и раннего прекращения грудного вскармливания, приводившая к развитию желудочно-кишечных инфекций и повышавшая риск смерти от диареи. Эта практика была в большей степени распространена среди великорусского населения империи и практически отсутствовала не только у других религиозных групп (мусульман, иудеев, католиков, протестантов), но также у белорусов и украинцев, что убедительно демонстрируют медицинские и этнографические источники того времени.

2. Особенности демографического учета в Российской империи и источники данных

До революции основные демографические явления – браки, рождения и смерти – подлежали церковной регистрации. Исключения составляли Царство Польское, где учет носил смешанный гражданско-религиозный характер, и старообрядцы, учет которых до 1905 года осуществлялся полицией. Демографический учет язычников также велся полицией ^[11]. Таким образом, основным источником данных для официальной статистики выступали приходские метрические книги, ведшиеся духовными лицами конфессий. Впервые обязательный учет демографических данных в России был введен для православного духовенства в 1722 г. Спустя время обязательный демографический учет был распространен на лютеран в 1764 г., католиков в 1832 г., мусульман в 1828 и 1832 гг., евреев в 1835 г. и раскольников в 1876 г.

После учреждения в 1834 г. губернских статистических комитетов начался систематический сбор сведений о числе родившихся и умерших. Регламентация сбора демографических данных с мест несколько раз менялась. Окончательные правила были установлены в 1865 г. сначала для православного духовенства, а затем и для других конфессий. Духовные лица, ведущие метрические книги, были обязаны ежегодно предоставлять в губернские статистические комитеты данные по установленным Центральным статистическим комитетам формам. В губернских статистических комитетах данные сводились на уровень городов и уездов с разделением по вероисповеданию и передавались в Центральный статистический комитет ^[11]. Это позволило начать ежегодную публикацию статистических ежегодников естественного движения населения для 50 европейских губерний Российской империи.

Демографические данные Российской империи имеют ряд особенностей, которые важно учитывать в статистических исследованиях. В метрических книгах, которые велись духовенством, фиксировалось количество совершенных обрядов крещения, отпевания и венчания, а не количество родившихся, умерших и вступающих в брак. С. А. Новосельский отмечает, что если количество венчаний и браков должно в пределе своем совпадать ввиду отсутствия в Российской империи института гражданского брака, то реальные числа рожденных и умерших могли отличаться от зафиксированных ^[11].

В частности, приходской демографический учет мог занижать уровень младенческой смертности. Среди христианского населения младенцы, умершие до крещения, часто не регистрировались как рожденные. Аналогично среди еврейского населения не регистрировались рождения мальчиков, умерших до обрезания. При этом, данные о младенческой смертности среди мусульман империи кажутся надежными. Так, доктор С. М. Ершов, работавший в Свияжском уезде Казанской губернии, перепроверял данные по младенческой смертности среди мусульман в течение 27 лет и пришел к выводу, что статистика корректно отражает реальные цифры ^[12].

Основным источником данных по младенческой и детской смертности для нашего исследования являются издания «Движение населения в Европейской России, в двух губерниях Сибири: Енисейской и Тобольской и Семипалатинской области» Центрального статистического комитета за 1903-1905 годы ^{[13; 14; 15]}. Присутствуют данные как на уровне губерний, так и на уровне уездов. Младенческая смертность рассчитывается как количество зарегистрированных смертей детей до 1 года, деленное на 1000 живых рождений. Детская смертность рассчитывается отдельно для двух групп: детей от 1 года до 2 лет и детей от 2 до 5 лет, как отношение количества зарегистрированных смертей к 1000 живых рождений. Показатели младенческой и детской смертности оцифрованы и подсчитаны авторами.

Источником данных о конфессиональном и этническом составе населения империи выступает Первая всеобщая перепись населения 1897 г. Этническая принадлежность в переписи определялась на основании родного языка. Данные, характеризующие экономическое развитие территорий, собраны из разных источников. Статистика грамотности и численности медицинского персонала также собрана из изданий переписи 1897 г. и доступна как для губерний, так и для уездов. Кроме того, мы используем оценки ВРП на душу населения, подсчитанные А. Маркевичем для губерний Российской Империи ^[16].

Наконец, мы оцифровали статистику причин смертности населения губерний от тех инфекционных заболеваний, которые считались современниками основными причинами младенческой и детской смертности: диарея, скарлатина, тиф, корь, коклюш, дифтерия, оспа и дизентерия за 1903, 1906 и 1907 гг. Нами были рассчитаны коэффициенты смертности от заболеваний на 1000 населения и взяты средние значения за три года. Данные собраны из Отчетов о состоянии народного здравия и организации врачебной помощи населению в России Управления главного врачебного инспектора МВД ^{[17; 18; 19]}.

3. Младенческая смертность в Российской империи: общая характеристика

Высокая младенческая смертность в Российской империи осознавалась современниками как серьезная социальная проблема. Так, Н. П. Гундобин, известный врач и один из основателей российской педиатрии, писал:

“До возраста 1 года в Европейской части Империи не доживает 1 196 000 ежегодно. Ни одна из заразных болезней не дает такой цифры смертности. Так, в 1887-92 число умерших от азиатской холеры было всего 385 000. Смертность грудных детей представляет, таким образом, громадную эпидемию, из года в год уносящую сотни тысяч жертв.” ^[20]

За почти 50-летний период между 1867 и 1911 гг. уровень младенческой смертности в Российской империи почти не претерпел изменений, уменьшившись всего на 2.5%; незначительное снижение началось только в середине 1890-ых гг. (Рис. 1).

Рис. 1 – Динамика младенческой смертности в Российской империи в 1867-1911 гг.

Для сравнения, общий коэффициент смертности демонстрировал устойчивое падение на протяжении того же периода, сократившись к 1913 г. на 25% (Рис. 2). Следует отметить, что общий коэффициент смертности, рассчитывающийся как число смертей на 1000 населения, включает в себя также и младенческую смертность за рассматриваемый период. Следовательно, можно ожидать, что тренд, построенный с использованием данных о смертности населения старше 1 года, демонстрировал бы значительно более сильное падение. Источниками для Рис. 1 и Рис. 2 выступают данные, собранные А. Г. Рашиным ^[21].

Рис. 2 – Динамика общего коэффициента смертности в Российской империи в 1867-1913 гг.

Европейские губернии Российской империи показывали значительную разнородность в отношении младенческой смертности, поэтому общая характеристика явления требует более детального рассмотрения. Средние значения младенческой смертности за 1867-1871 гг. и 1903-1905 гг. составляли соответственно 259 и 251 смертей на 1000 рождений. Тем не менее, разброс значений был довольно велик: минимальное и максимальное значения составляли в 1867-1871 гг. 117 (в Виленской губернии) и 446 (в Пермской губернии) и в 1903-1905 гг. 149 (в Эстляндской губернии) и 343 (в Нижегородской губернии). Для сравнения, среднее значение детской смертности детей от 1 года до 2 лет в 1903-1905 гг. составляло 68 (при разбросе от 30 до 105), а среднее значение детской смертности детей от 2 до 5 лет – 66 (при разбросе от 42 до 98).

Карта младенческой смертности по уездам европейской части России в 1903-1905 гг. представлена на Рис. 3. Можно видеть, что младенческая смертность росла с юго-запада на северо-восток. Кроме того, низким уровнем смертности отличались также северо-западные прибалтийские губернии. Тем не менее, при большой пространственной вариации, распределение уровня младенческой смертности в европейской России было устойчиво во времени: коэффициент корреляции между усредненным уровнем младенческой смертности за 1867-1871 гг. и за 1903-1905 гг. составляет 0.9.

Интересно, что пространственное распределение младенческой смертности в европейской части России во многом повторяет распределение великорусского населения, представленное на Рис. 4. Интересно, что при движении с юго-запада на северо-восток при пересечении некоторой «границы» происходит резкое увеличение доли великорусского населения. В большинстве случаев эта «граница» совпадает с границами губерний, но иногда она проходила внутри одной губернии. Так по разные стороны оказались уезды Воронежской, Курской и Черниговской губерний, а также Краснинский уезд Смоленской губернии и ее остальная часть. Аналогичный скачок заметен и в уровне младенческой смертности на Рис. 3. Это наблюдение позволяет сформулировать гипотезу о различиях младенческой смертности между различными этническими группами.

Церковная регистрация демографической статистики позволяет нам напрямую рассчитать коэффициенты младенческой смертности для каждой из крупнейших религиозных групп империи: православных, католиков, протестантов, мусульман и евреев. Наши расчеты представлены темными столбиками на Рис. 5. Наибольший показатель младенческой смертности наблюдается среди православного населения и составляет 261 смертей на 1000 рождений, при том, что истинные цифры смертности могли быть еще выше из-за недостатков системы приходского учета. Различие между православными и следующими за ними группами, почти не различающимися между собой – католиками, протестантами, и мусульманами, – составляло более 100. Наименьший показатель младенческой смертности наблюдался среди еврейского населения и составлял 122 смерти на 1000 рождений. Несмотря на то, что эти цифры не могут считаться полностью надежным из-за возможного занижения уровня смертности из-за религиозных практик регистрации, другие исторические исследования также приходят к выводу о низкой младенческой смертности среди еврейского населения в Центральной и Восточной Европе ^[22].

Сопоставимые пространственные распределения младенческой смертности и доли великорусского населения позволяют предположить существование различий не только между религиозными, но и этническими группами. Доступные данные не позволяют напрямую рассчитать уровень младенческой смертности для каждой из этнических групп, исповедовавших православие. Чтобы оценить различия внутри православного населения, мы отобрали уезды европейской России, где доли каждой из этнических групп – великорусов, украинцев и белорусов – превышают 80%. Затем мы рассчитали средние коэффициенты младенческой смертности для русских (n=232), украинских (n=59) и белорусских (n=23) уездов. Наши оценки представлены на Рис. 5 светлыми столбиками. Видно, что основным драйвером смертности среди православных была смертность среди русского населения: коэффициент младенческой смертности в уездах, где преобладало русское население, составлял 317 смертей на 1000, в то время как младенческая смертность среди белорусов и украинцев составляла 203 и 192 соответственно – отличаясь больше, чем на 100.

Рис. 5 – Уровень младенческой смертности на 1000 населения:

распределение по вероисповеданиям в 1909 г. ^[23]

4. Младенческая смертность среди православного населения: различия и причины

Причины различий в младенческой смертности среди православного населения империи, судя по всему, кроятся в традиционных практиках ухода за детьми. Среди русскоязычного православного населения был распространен прикорм твердой пищей, начинавшийся иногда с первых дней жизни, и ранее отнятие от груди. Прикорм вызывал раздражения не полностью сформировавшейся пищеварительной системы младенца и часто приводил к смерти от диареи. Аналогично, раннее отнятие от груди лишало младенца полезных ферментов и антител, которые, как показывают современные медицинские исследования, пищеварительная система младенца начинает самостоятельно производить только к полугодовалому возрасту ^[24]. Эти практики, наиболее опасные для здоровья младенцев, встречались не так часто либо совсем отсутствовали среди украинцев и белорусов.

Подтверждения этому механизму можно найти среди многочисленных медицинских исследований, проводившихся врачами в конце 19 – начале 20 века в разных губерниях. Доктор А. И. Смородинцев на протяжении нескольких лет детально документировал детскую смертность и практики вскармливания в 1809 этнически русских крестьянских семей в Пермской, Уфимской и Оренбургской губерниях ^[25]. За время исследования родилось 6785 детей, среди которых 43,5% умерли, не достигнув пятилетнего возраста. Наиболее распространенной причиной смерти была диарея и прочие желудочно-кишечные заболевания, которые составили 52% от всех смертей. Как потенциальные причины высокой смертности от желудочно-кишечных заболевания Смородинцев называет отказ от грудного вскармливания и ранний прикорм: грудью не кормили 20% матерей, в то время как 49% матерей начинали прикорм твердой пищей в первый месяц жизни младенца, 12% – во второй, 6% – в третий, и 5% – в четвертый. Итого, 92% матерей начинали прикорм своих детей до того, как им исполнится пять месяцев. Среди наиболее распространенных продуктов прикорма было цельное коровье молоко (55%), белый хлеб (44%), манная каша (17%) и просо (11%). На основании собранных данных Смородинцев делает следующий вывод о связи младенческой смертности и практик вскармливания:

“Дети, не обладающие еще необходимыми ферментами для всеобщего пищеварения, обрекаются на явную погибель от несвойственной их возрасту пищи. И в этом грубейшем нарушении самых элементарных понятий по физиологии пищеварения кроются условия, вследствие которых половина детей не выносят жизни.”

Доктор Н. П. Чеботарев провел аналогичное исследование в Самарской губернии, наблюдая за 59 этнически русскими крестьянскими семьями после свадьбы ^[26]. На протяжении исследования родился 261 ребенок, среди которых 42% умерли, не достигнув пятилетнего возраста. Как и на Урале, основной причиной смертности были желудочно-кишечные заболевания, которые составили примерно 75% от всех смертей. Близкой оказалась и статистика прикорма: 31% матерей начинали прикорм твердой пищей в первый месяц жизни ребенка, 19% во второй, 23% в третий. Итого, 83% матерей начинали прикорм своих детей до того, как им исполнится четыре месяца.

“Старания выяснить причины, заставляющие матерей прибегать к раннему прикармливанию, дали совершенно иной ответ, чем можно было ожидать. Мать по большей части совершенно не задумывалась о том, можно или нельзя приступить к прикармливанию в данное время, все делается «с проста» да «по обычаю», так, как старые люди учат; ни в одном случае не удалось получить более определенного и точного ответа, и ни одна из матерей не дала возможности предположить, что это делается в интересах ребенка или ее самой, наоборот все они удивлялись, что подобным вопросом можно задаваться” ^[26].

Доктор Н. А. Золотавин собрал демографические данные в деревне Ножовке в Пермской губернии за период с 1881 до 1890 ^[27]. В начале исследования население Ножовки составляло 3508 человек; все население было этнически русским. За период исследования в Ножовке родилось 1892 ребенка, из которых почти 41% умерли до года, и еще 10% до пяти лет. Наиболее частой причиной младенческой смертности была диарея, в то время как дети с 1 до 5 лет чаще всего умирали от оспы. Несмотря на то, что Золотавин не приводит данных о практиках кормления, он демонстрирует, что колебания младенческой смертности в точности повторяли колебания смертности от детских поносов за 10 лет. Основываясь на своей врачебной практике и современной литературе, Золотавин делает вывод, что основной причиной младенческой смертности от желудочно-кишечных заболеваний был ранний прикорм.

Аналогичные исследования, проводившиеся на Украине в начале 1920-ых, показывают, что среди украинских крестьян были распространены практики вскармливания, отличные от этнически русского населения. Используя данные репрезентативного выборочного санитарно-демографического исследования 10671 украинских крестьянских семей из 22 сел Екатеринославской губернии, доктор А. А. Григорьев показывает, что 72% младенцев питались исключительно молоком матери, и только для 28% детей прикорм начинался до шестимесячного возраста ^[28]. Используя данные аналогичного исследования, проведенного в Черниговской губернии, доктор А. В. Авдеев показывает, что для 56% младенцев питались исключительно молоком матери вплоть до шестимесячного возраста, в то время как младенческая смертность в Черниговской губернии составляла 161 на 1000 рождений ^[29]. При этом, в округах, где распространенность грудного вскармливания была высока, общая младенческая смертность и смертность от диареи была наиболее низкой.

Среди белорусского населения также наблюдался более продолжительный период грудного вскармливания и более позднее начало прикорма, чем у русских крестьян. П. В. Шейн, этнограф и исследователь Северо-Западного края, описывая быт белорусских крестьян, отмечал следующее:

“Детей своих крестьянки кормят грудью до двух, чаще до трех лет. При этом нужно однако заметить, что до трех лет грудью кормят своих младенцев только те матери, у которых дети редко рождаются, а у которых часто — те кормят их до 2-х лет и менее, но меньше 1.5 года никто не кормит. Полугодовых детей крестьянки кормят гречневой кашей, которую сверху обливают молоком” ^[30].

Таким образом, большое количество исследований конца 19 – начала 20 веков, опирающиеся на данные многолетних наблюдений и выборочных обследований, позволяют выявить механизм, стоящий за различиями в младенческой смертности среди разных этнических групп. Традиционные практики вскармливания, характерные для русских –а именно ранний прикорм и ранее отнятие от груди, оказывали непосильную нагрузку на несформировавшуюся пищеварительную систему младенца. Это, в свою очередь, провоцировало развитие желудочно-кишечных заболеваний – преимущественно диареи – которые часто оканчивались смертью.

5. Факторы младенческой смертности: статистический анализ

Современники отмечали, что традиционные практики вскармливания вносили значительно больший вклад в уровень младенческой смертности среди населения Российской империи, чем уровень жизни, доход, образование и доступность медицинской помощи. Например, Н. П. Гундобин замечал:

«Одна бедность и необразованность населения не могут объяснить всех особенностей детской смертности в России. В губерниях не-земских общее число народных школ значительно меньше, чем в земских, между тем смертность детей среди белорусов много ниже, чем в населении великорусском» ^[20].

В этом разделе мы оцениваем и сравниваем эффект традиционных практик вскармливания, экономического развития и человеческого капитала на уровень младенческой смертности с помощью регрессионного анализа. В нашу выборку входят 50 губерний Европейской России. Мы используем три зависимые переменные: коэффициент младенческой смертности, смертности детей 1-2 лет и детей 2-5 лет в 1903-1905 гг. В качестве объясняющих переменных мы используем логарифм ВРП на душу населения, грамотность, количество врачей в сельской местности на 1000 населения и долю русских в губернии. Все объясняющие переменные датированы 1897 годом. Мы также контролируем на географические и климатические характеристики губернии, описывающиеся долготой и широтой центроида губернии. Наши результаты не изменяются, если вместо широты и долготы мы контролируем на другие географические показатели: среднюю температуру и количество осадков.

Так как мы не можем напрямую измерить распространенность различных практик вскармливания на губернском уровне, в качестве приближения мы используем показатель доли русских от населения губернии. Мы предполагаем, что при контроле на доходы, грамотность, доступность медицинской помощи и климат, доля русского населения будет отражать распространенность традиционно русских практик вскармливания и ухода за младенцами. Если это предположение верно, то доля русских не должна оказывать влияние на смертность детей более старшего возраста с полностью сформировавшейся пищеварительной системой. Мы можем ожидать, что смертность детей старшего возраста скорее будет зависеть от показателей экономического развития и человеческого капитала.

Результаты наших расчетов приведены в Таблице 1. В столбцах 1-4 рассматриваются факторы младенческой смертности; в столбцах 5 и 6 – детской смертности детей от 1 до 2 лет и от 2 до 5 лет соответственно.

Оценивая модели младенческой смертности, мы последовательно включаем в регрессию контрольные переменные. В столбце 1 показано, что доходы, измеренные через логарифм ВРП на душу населения, не предсказывают младенческую смертность, объясняя только 1% ее вариации. Диаграмма рассеяния между логарифмом ВРП на душу населения и младенческой смертностью представлена на Рис. 6.

В столбце 2 мы контролируем на грамотность как общепринятую меру человеческого капитала в доиндустриальных обществах, а также на доступность медицинской помощи и видим, что объяснительная сила модели увеличивается до 12%. Грамотность оказывает значимый отрицательный эффект на младенческую смертность. Однако, этот эффект обеспечивается прибалтийскими губерниями с высоким уровнем грамотности и низкой младенческой смертностью: при исключении Курляндии, Лифляндии и Эстляндии из выборки значимость эффекта пропадает. Эффект доступности врачебной помощи оказывается незначим.

В столбце 3 мы контролируем на долготу и широту: обе переменные оказывают значимый положительный эффект на младенческую смертность, отражая тот факт, что уровень младенческой смертности был выше на северо-востоке и ниже на юго-западе. Включение в модель географических контролей позволяет объяснить 51% изменчивости зависимой переменной. Кроме того, включение широты и долготы делают значимым коэффициент при переменной, измеряющей количество врачей в губернии. Примечательно, что коэффициент отражает положительную связь между доступностью врачебной помощи и младенческой смертностью. Этот результат, скорее всего, объясняется обратной причинно-следственной связью: врачей могло быть больше там, где младенческая смертность была более высока.

В столбце 4 мы включаем в модель нашу основную объясняющую переменную – долю русских среди населения губернии. Это увеличивает объяснительную силу модели до 81% и делает незначимыми все контрольные переменные, кроме количества врачей. Коэффициент при доле русских оказывается положительным и значимым со значением t-статистики, равным 7.36. Увеличение доли русских на одно стандартное отклонение увеличивает младенческую смертность на 0.79 стандартных отклонений при прочих равных. Иными словами, увеличение доли русских с минимального значения 2.6% (Полтавская губерния) до максимального значения 99.7% (Владимирская губерния) приводит к увеличению коэффициента младенческой смертности на 12. Учитывая, что минимальное значение младенческой смертности составляет 149 смертей на 1000 рождений, дополнительные 12 смертей перемещают губернию из 1-ого перцентиля в 58-ой перцентиль младенческой смертности. Диаграмма рассеивания между долей русских и младенческой смертностью представлена на Рис. 7. Аналогично, при максимальном значении младенческой смертности, составляющем 343, уменьшение коэффициента младенческой смертности на 12 перемещает губернию из 99-ого перцентиля в 40-ой. Диаграмма рассеяния между долей русских и младенческой смертностью представлена на Рис. 7.

Таблица 1: Факторы младенческой и детской смертности

(МНК-регрессии на губернских данных)

Примечания: Зависимая переменная – средний уровень смертности, рассчитанный как отношение смертей к 1000 родившихся, за 1903-1905. Широта и долгота описывают координаты центроида губернии, рассчитанные с помощью ArcGIS. Стандартные ошибки кластеризованы в радиусе 900 км. Коэффициенты регрессии стандартизованы; в скобках приведены t-статистики. *** p<0.01, ** p<0.05, * p<0.1

Чтобы убедиться, что доля русских действительно служит приближением распространенности традиционных практик ухода за младенцами, в столбцах 5 и 6 мы оцениваем регрессионную модель смертности детей старших возрастов с теми же объясняющими переменными. Мы ожидаем, что доля русских не будет значима, тогда как переменные экономического развития и человеческого капитала могут быть значимы. Мы находим частичное подтверждение нашим гипотезам: доля русских, оставаясь значимой для смертности детей от 1 до 2 лет, перестает быть значима для детей от 2 до 5 лет. Для детей от 1 до 2 лет появляется эффект грамотности: коэффициент значим и отрицателен. Кроме того, интересно изменение знаков при географических контролях на отрицательные. Смертность детей от 1 до 2 лет даже при контроле на долю русского населения оказывается наибольшей на юго-западе, где влажный и жаркий климат наиболее способствует развитию инфекционных заболеваний, таких как дифтерия или холера, служащих основной причиной смертности детей более старшего возраста. Для детей от 2 до 5 лет единственным значимым фактором оказывается широта, показывая, что смертность была выше на юге.

Для статистической проверки гипотезы о влиянии доли русских на младенческую смертность через желудочно-кишечные заболевания, мы собрали данные отчетов Управления главного врачебного инспектора МВД о смертности населения губерний от инфекционных заболеваний: скарлатины, кори, коклюша, тифа, оспы, дизентерии, дифтерии и сибирской язвы. Данные показывают, что среди всех случаев смертности от инфекционных заболеваний причиной трети из них была детская диарея.

Мы рассчитали коэффициенты корреляции между показателями детской и младенческой смертности и смертностью от инфекционных заболеваний. Единственная статистически значимая положительная связь младенческой смертности со смертностью от инфекционных заболеваний наблюдается для детской диареи: коэффициент корреляции равен 0.49. При этом, связь между детской диареей и смертностью детей от 1 до 2 лет и от 2 до 5 лет отсутствует. Для возрастной группы от 1 до 2 лет наблюдается единственная значимая положительная корреляция со смертностью от кори (коэффициент корреляции равен 0.37), а для детей от 2 до 5 лет значима связь со смертностью от тифа (коэффициент корреляции равен 0.36).

Наконец, мы сравнили структуру смертности от инфекционных заболеваний в двух группах губерний: губернии, где доля великорусского населения превышает медианное значение 67%, и губернии, где доля великорусского населения не более медианы. В каждую группу входят по 25 губерний. Результаты сравнения представлены на Рис. 8. Видно, что в русских губерниях 41% от смертности среди всего населения, вызванной инфекционными заболеваниями, приходятся на детскую диарею. Напротив, в нерусских губерниях эта доля составляет только 17%, в то время как смертность от скарлатины, кори и дифтерии оказывается выше.

Рис. 8 – Смертность от инфекционных заболеваний,

среднее за 1903, 1906 и 1907

Примечание: Русские губернии – 25 губерний, где доля русскоязычного населения превышает медианное значение (67%). Нерусские губернии – 25 губерний, где доля русскоязычного населения ниже медианы.

Полученные результаты позволяют предположить, что статистически значимый эффект доли русского населения на младенческую смертность обусловлен традиционными практиками ухода и кормления младенцев, распространенными исключительно среди русского населения и негативно сказывающимися на не сформировавшейся пищеварительной системе младенца. Эти практики приводили к желудочно-кишечным заболеваниям, часто оканчивающимися смертью, которые также преобладали среди русскоязычного населения.

6. Заключение

Опираясь на богатые статистические данные, измеряющие уровень младенческой смертности в губерниях европейской части Российской империи в 1903-1905 гг., мы показываем, что младенческая смертность не была связана с доступностью медицинской помощи, грамотностью и экономическим развитием губернии. Напротив, единственным фактором, статистически значимо влияющим на младенческую смертность, оказывалась доля русского населения: губернии с более высокой долей русского населения характеризовались более высокой младенческой смертностью.

Используя медицинские и этнографические свидетельства современников, мы приходим к выводу, что различия в уровне младенческой смертности между конфессиональными и этническими группами в первую очередь зависели от традиционных бытовых практик, а не от уровня жизни и доходов. Следовательно, устойчиво высокая младенческая смертность в пореформенной России была результатом совокупности традиционных практик кормления и ухода за младенцами, свойственных русскому населению империи: раннего прекращения грудного вскармливания и раннего прикорма твердой пищей.

Российская империя второй половины XIX в. не была уникальна в обусловленности младенческой смертности традиционными практиками. Исследования в европейской демографической истории показывают, к примеру, что различия в уровне младенческой смертности между регионами Германии в 1870-х также объясняются практиками вскармливания. Более высокая смертность в южных регионах (Бавария, Баден, Виттенберг) объясняется коротким периодом грудного вскармливания или практически полным его отсутствием по сравнению с северными регионами (Саксония, Гессен) ^[31]. Аналогично, низкая детская смертность в Швеции по сравнению с соседней Финляндией объяснялась большей распространенностью раннего прикорма среди финнов ^[32]. Кроме того, наши результаты согласуются не только с историческими, но и современными исследованиями, подчеркивающими вклад культурных практик в выживание младенцев в развивающихся странах ^[33].

Таким образом, использование уровня младенческой смертности как показателя, отражающего уровень жизни населения в аграрных обществах, не всегда может быть оправдано. Известно, что изменения культурных практик и установок происходят значительно медленнее, чем изменения в благосостояния населения ^[34]. Следовательно, необоснованно делать выводы о стагнации уровня жизни в предреволюционной России, опираясь исключительно на устойчивый уровень младенческой смертности. Аккуратная характеристика благосостояния населения с точки зрения здоровья, требует детального рассмотрения динамики смертности в разрезе старших возрастных когорт и различных социальных групп.