The idea of commonality and Western philosophical-legal concepts: history and modernity

Kovalev Andrei Andreevich PhD in Politics Associate Professor at the North-West Institute of Management, branch of RANEPA 199178, Russia, Sankt-Peterburg oblast', g. Saint Petersburg, ul. Srednii Prospekt, V.o., 57/43 senator23@yandex.ru Other publications by this author

ВВЕДЕНИЕ

В переживаемую человечеством современность, наполненную острыми противоречиями, особенно актуальным стал вопрос о создании новых и совершенствовании классических правовых концепций ведущих мировых цивилизаций в контексте проблем устойчивого развития всего человечества, его витального, социокультурного и социально-экономического благополучия. Необходимы такие концепции, как полагают многие ученые, для переосмысления самой сущности права в плюралистических терминах ^[1],[2],[3].

Агрессивная глобализация, проводимая под знаменем либерализма, но насильственными методами, крупнейшими капиталистическими странами – прежде всего, США, ныне обнаружила свою несостоятельность в решении глобальных проблем современности. На смену однополярному миру должен придти многополярный мир, где равными правами и значением обладают различные правовые системы, сложившиеся исторически в различных цивилизациях и цивилизационных образованиях.

Для этого необходимо теоретическое изучение социального бытия и связанных с ним процессов. Актуальность обращения к идее общности в западной философии и теории состоит в необходимости отразить современное растущее разнообразие в характере социальных групп. Исследования западного обществоведческого наследия необходимы для понимания духовной атмосферы в странах западной цивилизации, с которой Россия как выразитель интеллектуального и этического наследия Русского мира и тысячелетней цивилизации находится в ситуации длительного противостояния, которое ни в коем случае не должно перерасти в масштабный военный конфликт.

Цель данного исследования – изучить, как понимается общество сквозь призму идеей общности и сообщества в западных правовых концепциях современности, зародившихся в Новое время, развитых в XIX-XX столетиях и модифицированных в наши дни.

Методы данного исследования включают компоненты сравнительно-правового, социально-философского, историко-логического, а также политологического анализа. Исследование осуществлено на материале трудов зарубежных авторов XIX – ХХ веков.

Основная часть

Согласно установившейся с начала Нового времени точки зрения, право, по сути, является правом национального государства ^[4],[5]. Великий Гегель в «Философии права» и других классических трудах высказал много идей, которые по сей день остаются актуальными, несмотря на все попытки опровергнуть мысли великого систематика за прошедшие полтора века. По Гегелю, «государство – это шествие Бога в мире; его основанием служит власть разума, осуществляющего себя как волю» ^[6].

С точки зрения философии Гегеля, философское конструирование системы права должно превратить его в царство реализованной свободы, которое является целью цивилизованого сообщества. Мыслитель, разумеется, различал право и закон, но все же стремился избегать их резкого противопоставления. Содержание права как великой идеи справедливости, дающей человеку свободу, может деформироваться в практическом процессе законодательства, поэтому не все, данное в форме закона, можно считать правом. Абстрактное право, мораль и нравственность выступают у Гегеля тремя главными формообразованиями свободной воли и, соответственно, тремя основными уровнями развития понятия права. Эти идеи были плодотворно развиты многими философами и теоретиками права – даже тогда, когда они стремились их опровергнуть.

Любая правовая система является порождением определенной исторической эпохи и определенного общества. Но транснациональное право в рамках международно-правовых кодексов и актов – с одновременной гармонизацией правовых практик и правовой мысли в рамках национальных государственных юрисдикций или независимо от них – приобретает все большее значение, особенно в Европе, за последние два десятка лет уставшей от господства США, которые стали единственной сверхдержавой после трагического распада СССР. Так же актуализируются проблемы автономного или полуавтономного правового регулирования социального бытия регионов, населенных пунктов, общественных групп и организаций.

Очевидно, что главным источником и объектом правового регулирования остается национальное государство. Национальные государства участвуют в транснациональных правовых режимах или сосуществуют с ними на законных основаниях. Кроме того, в настоящее время ярко выражено стремление к более разнообразным и в некотором смысле «локальным» процессам разработки, толкования и применения норм правового регулирования. Цель состоит в том, чтобы сделать это регулирование более нравственно значимым, более близким к живому опыту граждан, чем государственные законы, многие из которых утратили актуальность.

Эти стремления не новы. В современной социальной теории они восходят, по крайней мере, к работам французского философа и социолога Эмиля Дюркгейма, созданным в начале XX века ^[7]. Однако по мере того, как развитие транснационального права делает почти исключительный акцент на право национальных государств, создается пространство для переосмысления права как в интернациональном, так и в транснациональном плане. И нынешние глобализационные процессы и течения в экономике и обществе во многом ответственны за заметную активизацию центробежных и локализующих тенденций, ибо под угрозой оказалась складывавшаяся веками культурно-историческая специфика национальных государств.

Сегодня редко кто отрицает ведущее значение государства как автора, интерпретатора и исполнителя права, но нельзя не видеть, что открываются возможности для новых концептуализаций права. Социология права во многом строилась вокруг понятий «право» и «общество». Иногда в юридической социологии право теоретически трактовалось как действующее под влиянием породившего его общества. Иногда право теоретически рассматривалось как аспект или область социального опыта; соответствующей организующей идеей было право в обществе. Многие направления постмодернистской мысли, однако, ставят вопрос о том, можем ли мы и далее в современных условиях говорить об обществе как о социологически идентифицируемой сущности. Каким бы слабо концептуализированным ни было понятие «общество», оно предполагает некое единство, некую социальную целостность, имеющую границы, отделяющие ее от других подобных целостностей.

Каковы же эти границы? Если мы попытаемся определить их в терминах, отличных от правовых, мы столкнемся с проблемами интерпретации так называемых постмодернистских социальных условий. Концепты, на которые, как представляется, следует ссылаться (например, нация, провинция, регион, город, район; расовая, этническая, религиозная, экономическая или культурная группа; языковая общность), лишь вызывают дальнейшие вопросы относительно определения и уточнения понятийных границ.

Какие критерии демаркации являются важными или более значимыми, чем другие? Почему они так важны? Типичный постмодернистский образ «общества» – это огромное, бесконечно изменяющееся разнообразие интересов, ценностей, проектов и обязательств индивидов. Весь этот комплекс выражен и реализуется посредством множественных и преходящих принадлежностей коллективам различных видов. Поскольку существуют относительно устойчивые рамки для этого разнообразия, они никоим образом не могут быть ограничены рамками «общества» в любом традиционном социологическом смысле. Они могут обеспечиваться с экономической точки зрения, например, финансовыми системами, коммерческими сетями, системами производства и распределения или рынками труда, имеющими весьма разнообразный охват и масштабы; или, с другой стороны, сложными сетями культурных связей и привязанностей.

Современная концепция права и современная социологическая концепция общества имеют общие истоки в комплексной идее национального государства, которая была в достаточно полной мере реализована в революционный период конца XVIII века под знаменем идей Просвещения. Под сенью этих идей, право и общество почти взаимно определяют друг друга. Общество существует для реализации многих политических целей. Это – ограниченная определенной территорией арена социального взаимодействия, регулируемая определенной политической системой (например, британское общество, французское общество).

Любое общество в существенной степени ограничено юрисдикционными рамками правовых систем. Может показаться, что это ставит под сомнение идею о том, что право в некотором смысле является продуктом или выражением общества. Но здесь наблюдается диалектическая взаимосвязь и взаимозависимость между правом и обществом. Ведь можно было бы высказаться и наоборот: (политическое) общество – это продукт права. Если единство общества разрушено, то же самое относится и к праву как социальному явлению. Любая революция приводит к обновлению или созданию совершенно новой правовой системы.

Стабильность идеи права как права национального государства зависела от сохраняющейся возможности рассматривать государство и нацию как нечто вторичное – имеющее тот же объем, что и в концепции национального государства. Пока эти условия преобладали, право могло обрести собственное концептуальное единство благодаря своей неотделимости от идеи нации, которая сама рассматривалась как данность, одновременно гарантирующая социальное единство (общество) и политическое единство (государство).

Хотя понятие сообщества является «расплывчатым», его использование может быть одним из способов выхода из современного переплетения концепции общества (как политического общества) с концепцией государства. Использование понятие «сообщество» в современную эпоху теперь может предполагать разнообразие социальных коллективов, обязательств и систем интересов, ценностей или убеждений, сосуществующих, пересекающихся и взаимопроникающих.

Цель обращения к идее общности состоит не в том, чтобы вернуться к идеям общинности (Gemeinschaft), господствовашим до Нового времени, а скорее в том, чтобы выразить чувство сложного современного разнообразия, наблюдающегося в характере социальных групп, отношениях между ними и в самих причинах их существования. Установление связи между правом и обществом означает изучение постоянно меняющихся моделей социального разнообразия, выраженных или отраженных в правовом разнообразии. Она состоит в том, чтобы отстаивать возможность теоретизации права как социального явления, являющегося чем-то иным или чем-то большим, чем просто право национального государства как политического общества.

Как утверждал британский социальный антрополог Энтони Коэн, общество лучше всего рассматривать не как социальную структуру, а как сеть представлений о природе социальных отношений ^[8]. С этим можно поспорить ввиду некоей абстрактности этого утверждения, ибо социальная форма материи вполне реальна. Но отношения общности вполне могут быть выражены через институты и социальную структуру, общность в ее символическом измерении существует как нечто, по поводу чего люди «мыслят». Об этом и пишет Коэн в труде «Символическое конструирование общества» ^[9].

Символы сообщества – это ментальные конструкции: они обеспечивают людей средствами для придания должного смысла явлениям социального бытия. Сообщество обеспечивает чувство идентичности для его членов в рамках ограниченного целого, то есть «чувство принадлежности к местному социальному контексту». «Местное» не обязательно следует понимать в географическом смысле, но скорее в смысле укорененности в конкретных контекстах опыта. Это предполагает, что сообщество означает нечто иное для его участников и наблюдателей, для «инсайдеров» и «аутсайдеров»; оно может быть понято субъективно и объективно.

Право как бы извне наблюдает за всеми такими общностями. Национальное государственное право, например, выражает субъективное понимание общности лишь постольку, поскольку само национальное государство может рассматриваться в терминах общности. Более полное, более сложное правовое признание опыта общности требует множественности форм правового сознания, представляющих в той или иной мере субъективную реальность целого ряда общностей.

Именно это и пыталась показать уникальная классическая юридическая социология, созданная российским правоведом и французским социологом позитивистского толка Георгием Гурвичем. Поддающиеся различной интерпретации идеи Гурвича служат предупреждением о том, что крайне важно выработать практические ограничения на произвольные трактовки и переосмысления права ^[10]. Георгий Гурвич рассматривал правовой плюрализм как выражение в многообразии правовых форм различных видов социальности и бесчисленных различных возможных форм общественной жизни.

Следует отметить, что современная социология права не разделяет амбициозных стремлений Гурвича и в значительной степени игнорирует громоздкую, доходящую порой до бесконечности предложенную им систематику права. И все же современный способ переосмысления идей Гурвича заключается в том, чтобы рассматривать их как логическое стремление «социологизировать» и обосновать с помощью социологического понимания особый подход к философии права – такой, какой можно найти у американского и британского философа и теоретика Рональда Дворкина. Дворкин понимал право как некую целостность, основанную на честности(law as integrity).

Рональд Дворкин рассматривает право как сеть, сплетенную из различного рода взглядов на социальные отношения, поддерживаемую сообществом интерпретаторов права ^[11]. Социологизация подхода Дворкина предполагает признание того, что неизбежно существует много интерпретирующих сообществ. Следовательно, если мы попытаемся радикальным образом проследить связь между правом и определенными сообществами, то может оказаться, что существует множество форм правового сознания, много объектов и контекстов правовой интерпретации, и, как утверждал Георгий Гурвич, многие формы права сосуществуют в едином социальном пространстве.

Однако если сообщества по-разному представляются в различных ракурсах с точки зрения «инсайдеров» и «аутсайдеров», то связь права и общества предполагает, что юридическое значение также является вопросом перспективы. Каждое сообщество может иметь свое субъективное правосознание и выступать в качестве объекта в правосознании других сообществ. Правовой кругозор любого сообщества – это частичный правовой взгляд; частичный взгляд на социальный феномен регулирования. Нет никакого способа создать всеобщий, «тотальный» правовой взгляд, кроме как через объединяющую принудительную власть (voluntas) некоторой централизованной политической власти, такой как государство. Но даже это на самом деле не создаст единого, тотального взгляда. Централизованная власть просто гарантирует, что одни правовые взгляды доминируют на практике за счет других.

«Люди явно верят в понятие сообщества, либо как идеал, либо как реальность, а иногда и как то и другое одновременно» ^[12]. Однако если это так, то это понятие, тем не менее, ассоциируется с весьма разнообразными контекстами и с довольно расплывчатыми, разнообразными общими точками отсчета. Оно указывает, по меньшей мере, на ситуацию коллективной озабоченности или вовлеченности, которую нельзя рассматривать только в терминах изолированных идей индивидуальной жизни.

Помимо этого, следуя в определенной степени схеме Макса Вебера, мы предполагаем, что сообщество может быть связано, по крайней мере, с четырьмя различными идеальными типичными контекстами взаимодействия и коллективного участия ^[13]. Для исследовательских и дидактических целей мы назовем эти типы сообществ.

Сообщество может быть связано, во-первых, с привычными или традиционными формами взаимодействия; с тем порой совершенно случайным обстоятельством, что люди оказываются сосуществующими в единой среде. Мы называем это традиционной общиной.

Она включает в себя то, что социологи часто называют «местным сообществом» – сосуществование людей в определенном географическом пространстве. Но эмпирический коррелят традиционной общности обнаруживается также и в языковых отличиях. Языковое сообщество, в обычной терминологии, это группа людей, которые пользуются определенным языком или диалектом. Конечно, часто местные и языковые группы усиливают идентичность друг друга.

Во-вторых, общность может быть основана на близких интересах между индивидами или группами людей. Можно назвать это инструментальным сообществом (или сообществом на основе интереса). Его ближайшим эмпирическим коррелятом является типичное деловое сообщество вплоть до европейского экономического сообщества.

В-третьих, общность может быть основана на общих убеждениях или ценностях, которые подчеркивают солидарность и взаимозависимость. Мы будем называть это сообществом верований – сообществом, основанным на верованиях. Можно назвать его и сообществом ценностей. Религиозные конгрегации, церкви или различные общественные движения наиболее близки этому типу.

Наконец, объединение индивидов посредством их взаимной привязанности можно рассматривать в терминах общности. Этот тип можно обозначить как аффективное сообщество. Наиболее очевидным приближением к нему могут быть группы, связанные узами семьи или дружбы. Австралийский философ и правовед Джон Финнис отмечал, что это тот вид сообщества, в котором «группность» сама по себе является наиболее важной; действительно, «самая интенсивная форма сообщества» – это «дружба истинных друзей» ^[14].

Эти четыре типа косвенно соотносятся с четырьмя идеальными типами социального действия Макса Вебера ^[13]. Их концептуальное формулирование – это попытка расширить веберовскую типизацию действия до типизации основных форм коллективного участия и взаимодействия. Традиционная общность соотносится с веберовским типом традиционного действия, инструментальная общность – с целенаправленным рациональным действием, общность убеждений – с ценностно-рациональным действием, а аффективная общность – с аффективным действием. Рассматриваемые в веберовском понимании, они могут трактоваться как развитие в терминах коллективного действия всех четырех основных ориентаций.

Они сами являются идеальными (то есть чистыми) типами социальных отношений. Другими словами, они выражаются в абстрактной форме в терминах, несводимых к простым формам, в виде наиболее фундаментальных мотиваций или условий, которые придают существенное значение взаимодействиям между индивидами. В качестве идеальных типов они не указывают действительные, эмпирически идентифицируемые группы, которые можно было бы с полным правом назвать «общинами». В реальных социальных группах или организациях четыре абстрактных типа коллективного участия могут быть объединены бесконечным числом способов. Поэтому отдельные группы не являются эмпирическими репрезентациями какого-либо из четырех идеальных типов коллективной вовлеченности или сообщества.

Идея общности должна предполагать нечто большее, чем просто типы коллективного участия. Четыре идеальных типа коллективного участия не дают объяснений, когда или почему субъекты будут испытывать чувство общности и сознательно идентифицировать себя как часть сообщества, корректируя свое поведение и ожидания в отношении этой идентичности.

Сообщество в этом смысле, как представляется, объективно требует определенной степени стабильного, устойчивого взаимодействия (отношения коллективного участия должны быть постоянными и надежными). Субъективно это требует чувства привязанности или принадлежности к другим людям или к чему-то за пределами индивида; степень взаимной озабоченности и вовлеченности; чувство принадлежности к «ограниченному целому», которое придает идентичность. Когда эти объективные и субъективные условия удовлетворены, коллективность можно рассматривать как общинную группу – то есть группу, которая проявляет признаки общности.

Но следует признать, что отношения внутри любой конкретной общинной группы могут характеризоваться различными типами коллективной вовлеченности. Субъективное чувство принадлежности или привязанности не обязательно имеет одинаковую природу для всех индивидов, которые считают себя членами группы. Причины этого могут быть разными. Иногда, в случае наций, рассматриваемых как общинные группы, это чувство привязанности политически поощряется. В своем наивысшем проявлении она может представлять собой готовность полностью пожертвовать собой ради выживания группы в целом. Эта готовность, которая для национального государства в состоянии войны превращается в юридическое обязательство, поддерживаемое принудительной силой государства: сражаться и при необходимости умереть в бою.

Трудно сказать, какое качество взаимодействия и в именно какой мере делает правдоподобным разговор об объективном существовании сообщества. Географическая локальность или общий язык представляются вероятными в качестве идентификаторов сообщества. Эти идентификаторы показывают относительно высокую интенсивность взаимодействия внутри популяции и в достаточной мере высокоразвитые коммуникационные сети, по сравнению с уровнями взаимодействия и развитыми коммуникациями населения по отношению к другим группам населения. Конвергентные интересы кажутся правдоподобными идентификаторами общности, когда эти интересы регулярно продвигаются и выражаются во взаимодействии внутри группы, а также через групповую деятельность по противодействию воспринимаемым ими угрозам извне.

Некоторые общие ценности не могут служить основой для сообщества. Если общие ценности или убеждения призваны обеспечивать такую основу, они должны требовать проявления солидарности с другими людьми, придерживающимися аналогичных ценностей или убеждений. Поэтому, поскольку большинство основных религий требуют этого, церкви и религиозные группы легко воспринимаются как общинные группы. Это может быть особенно важным, если, как и в случае большинства форм христианства, они требуют охвата даже тех, кто не разделяет ценности и верования церкви. Что касается аффективного сообщества, то представляется очевидным, что устойчивое взаимодействие и взаимная приверженность с течением времени становятся необходимыми для обогащения и углубления аффективных отношений и обеспечения их корнями и ресурсами, позволяющими аффективному сообществу стать стабильным и сильным.

Помимо стабильных, устойчивых взаимодействий и взаимных привязанностей, признаки общности, в смысле общинной группы, часто ассоциируются с отношением к чужакам. Общность считается относительной идеей; употребление этого слова вызвано лишь необходимостью выразить отличие от других индивидов, не входящих в группу. Идентификация «другого» может быть даже необходима для идентификации самого себя. Карл Маркс в «Капитале не зря развил мысли Бенедикта Спинозы таким образом: «Человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода «человек»» ^[15].

Немецкий философ Георг Зиммель утверждал, что незнакомец «является элементом в самой группе», играя определенную роль в определении для тех, кто находится внутри нее, ее коллективной идентичности ^[16]. Национальное государство легко воспринимается как обретающее свою идентичность отчасти благодаря своему пониманию «чужого» и обращению с «чужаком». Этот вопрос подразумевает правовую концепцию нации как исключительной общности. По строгому мнению социолога Карла Шмитта, сама легитимность государства основывается на его способности идентифицировать друга и врага ^[17].

Однако можно легко преувеличить степень, в которой само существование общинной группы обусловлено негативным отношением к чужакам. Сообщество может лояльно относиться к потребностям и условиям взаимной поддержки или к общему чувству коллективного опыта или общей судьбы, которые не должны подчеркивать отличие от посторонних, а также вообще не фокусироваться на отношениях с посторонними. Оно, конечно, не должно подразумевать страха, враждебности или исключительности по отношению к посторонним, хотя оно может придавать особое значение имеющимся ресурсам взаимной поддержки между членами и необходимости защищать их при необходимости от «внешнего» вмешательства.

Австрийский социолог Альфред Шюц, основатель феноменологической социологии, подчеркивает, что идентичность группы определяется не только представлениями ее членов, но и представлениями посторонних об этой группе, включая правовые определения группы (государства) ^[18]. Результатом может быть «эффект зазеркалья», в котором групповое самоощущение формируется внешними восприятиями. Наконец, считает ли группа себя полностью или частично исключительной (ограничивая вход извне) и инклюзивной (сдерживая выход из нее).

Что касается исключительности, то большинство общинных групп могут поддерживать себя только при наличии некоторых ограничений на свободу въезда. Но какие именно ограничения для какой-либо конкретной группы будут с большой долей вероятности рассматриваться как приемлемые для аутсайдеров группы, вероятно, зависит от значимости существования группы для жизни аутсайдеров. Другими словами, насколько они могут удовлетворительно существовать независимо от нее. Для обеспечения мирной координации деятельности общин и защиты личной безопасности всех отдельных граждан современных государств необходимо, чтобы общины ни в коем случае не были полностью закрытыми. Любая закрытость приводит к стагнации, а стагнация – к отмиранию живого общественного организма и его гибели.

Важное различие следует проводить также между добровольными и недобровольными группами или, по крайней мере, между чувством свободы решать, привязываться ли самому или оставаться привязанным к другим в социальных отношениях, с одной стороны, и отсутствием такого чувства, с другой стороны. Для непроизвольных групп, в которых, например, рождаются новые индивиды, не возникает никакого выбора относительно того, входить или нет. Этот участник уже задействован в созданной групповой системе. В добровольных группах (то есть тех, в которых акторы свободно выбирают, присоединяться к ним или нет) идентичность группы не предопределяется заранее, а постоянно воспроизводится добровольной преданностью ее членов.

В целом можно сказать, что добровольные группы – это такие группы, которые наилучшим образом отражают динамические, текучие, переходные и адаптивные аспекты так называемой постмодернистской культуры. Их существование совместимо с некоей объединяющей культурной ценностью либерального индивидуализма, выраженной, например, в современных принципах прав человека. Непроизвольные группы представляют собой формы коллективизма, которые часто находятся в конфликтном состоянии с наличными социальными условиями.

Можно пойти дальше и сказать, что добровольные группы могут быть общинными группами в гораздо более глубоком смысле, чем это возможно для недобровольных групп, поскольку они предоставляют своим членам возможность дарить и разрушать привязанности, то есть сознательно регулировать степень социального взаимодействия. Следовательно, участие в них более сознательно, обдуманно и потенциально богаче, поскольку оно вытекает из индивидуальности члена и выражает ее, а не управляет ею.

Следует подчеркнуть, что ссылка на характеристики групп как таковых не позволяет выявить детерминанты общности. Вопрос о том, когда та или иная конкретная коллективность может мыслиться как общность, не может быть окончательно разрешен на теоретическом уровне. Это означает, что чувство общности не ограничивается отдельными социальными группами и не «заключено в них». Общность в более широком смысле относится к степени развития тех или иных аспектов социальных отношений.

Австралийский правовед и философ Джон Финнис – один из немногих современных ученых, который попытался разработать строгую концепцию сообщества для целей философии права. Он увязывает ее с социальными взаимодействиями, координируемыми «в течение заметного промежутка времени, с целью достижения общей цели» ^[19]. Общая цель не обязательно связана с типичным коллективным участием. Простое совпадение интересов является достаточным для инструментального сотрудничества, и традиционная община или общность убеждений как разновидности коллективного участия не обязательно связаны с какой-либо общей целью.

Однако идея «ощутимого промежутка времени» в отношениях сообщества действительно кажется значительной ^[20]. Взаимодействие должно быть более продолжительным, а не просто чем-то преходящим. Сети взаимодействия важны как для настоящего момента, так и для лучшего понимания прошлого и прогнозирования будущего. Общность не является, как порой принято считать, вопросом быстро формирующихся и столь же быстро распадающихся отношений. Общность, как правило, медленно и стабильно развивается.

Ключевой характеристикой таких постепенно складывающихся отношений является то, что они проникнуты высокой степенью доверия, которое, в общем-то, может быть надежно сформировано лишь с течением времени, с накопленным опытом прошлых взаимодействий. Доверие стимулирует будущее взаимодействие и обеспечивает мотивацию для участия в относительно свободных, незапланированных отношениях с другими людьми.

Взаимное межличностное доверие является основным элементом для идеи сообщества как совокупности представлений о социальных отношениях. Доверие обеспечивает общие образующие блоки для четырех идеальных типов коллективного участия. Оно лежит в основе всех многочисленных переживаний сообщества (сильных и слабых, организованных или рассеянных), которые происходят в социальной жизни. Если у народа исчезает доверие к власти и защищающему эту власть праву, может произойти социальная катастрофа в форме революции.

В каждом из четырех идеальных типов коллективной вовлеченности или взаимодействия (традиционной общности, инструментальной общности, аффективной общности и общности убеждений) доверие принимает различные типичные формы и выражается различными типичными способами. Условия его создания или поддержания могут быть различными, как и виды регулирования, необходимые для его выражения и поддержки.

Эти вопросы, дифференцированные с точки зрения различных компонентов идеи общности, становятся центральными регулятивными проблемами для рассмотрения философией и теорией права. Правовая концепция сообщества определяет повестку дня для права; она представляет собой правовой анализ с задачей адаптировать регулирование, учитывая наличное социальное и культурное разнообразие.

Легко понять, насколько важно взаимное межличностное доверие; как, по сути, все аспекты социальной жизни в той или иной степени строятся на нем. Но также очевидна и его потенциальная хрупкость. Никлас Луман описал процесс вытеснения межличностного доверия в пользу доверия к безличным системам общения как особенность современной жизни ^[21]. Доверие к финансовым, коммерческим, научным, техническим, профессиональным и политическим системам имеет важнейшее значение для социального взаимодействия в современных сложных обществах.

Однако существует риск недооценки того, в какой степени безличные системы доверия подкрепляются и в каком-то смысле моделируются идеализированными отношениями взаимного межличностного доверия. Например, доверие к политическим системам строится на образах «типичного политика», сформированных, в свою очередь, восприятием реальных политиков и суждениями о надежности, сложившимися по отношению к ним на основе размышлений об их действиях и заявлениях. Сегодня средства массовой информации играют важную роль в передаче и формировании образов, по которым выносятся суждения о доверии в отношении репрезентативных фигур ^[22].

Право по-разному регулирует системы доверия. Анализ коллективной вовлеченности или взаимодействия, а также элементов, превращающих эту вовлеченность в сообщество, субъективно переживаемое и объективно идентифицируемое, позволяет предположить сложность этого процесса. Сообщество порой целесообразно понимать как совокупность представлений о социальных отношениях. Эта сеть представлений построена на отношениях взаимного межличностного доверия.

Хотя фактические эмпирические условия, в которых эти отношения развиваются и выражаются, бесконечно разнообразны, имеются идеальные типичные примеры коллективной вовлеченности или взаимодействия, отражающие и требующие различных моделей отношений доверия. В той мере, в какой эти доверительные отношения процветают и укрепляются, то или иное сообщество существует и укрепляется.

Каждый такой тип коллективного участия имеет свои идеальные регулятивные требования – идеальные именно для того, чтобы выражать и поддерживать тот вид доверительных отношений, который ему необходим. С точки зрения радикального правового плюрализма можно сказать, что каждый вид сообщества имеет свои собственные правовые потребности и требует своего собственного правового устройства, правового сознания и правового мировоззрения. Однако на практике доминирует государственное право с его четкой правовой структурой, системно выраженными правосознанием и правовым мировоззрением.

Именно государство сохраняет, как выразился Макс Вебер, монополию на законное применение физической силы. Государство может принудительно настаивать на превалировании для решения многих задач именно своего правового видения и правового контроля. Действительно, потребности общественного порядка требуют наличия такой координирующей силы. Но государство часто рассматривается как единственный значительный юридический орган. Это обычно считается юридически тривиальным, хотя в переломные моменты истории можно видеть, как право начинают творить народные массы.

Безличностные системы доверия коренятся, пусть отдаленно и косвенно, в суждениях о межличностном доверии. Право пестует доверие к государственной власти, поддерживая доверительные отношения не индивидуально в их специфичности, а в более общем плане в типичных формах коллективной вовлеченности, в которых они выражаются. Право гарантирует системы доверия в основном опосредованно, поддерживая и поощряя модели доверия, воплощенные в идеальных типичных формах коллективного участия или взаимодействия.

Рассматривая вопросы таким образом, можно по-другому взглянуть на то, что Никлас Луман и другие ученые определяли как неспособность права контролировать или непосредственно влиять на другие коммуникационные системы в обществе ^[23]. Если мы понимаем эти системы как производные на абстрактном уровне от межличностных доверительных отношений, то становится возможным увидеть, что право как форма регулирования социального действия влияет не на абстрактные коммуникативные системы, а лишь на те определенные виды социального действия, которые относятся к этим системам.

Реальные социальные отношения межличностного доверия по своей индивидуальной природе удалены от внешнего контроля и полностью зависят от субъективного понимания участников этих отношений. Основная поддержка права и поощрение доверительных отношений являются косвенными. Это обеспечивается утверждением и защитой эмпирических условий, облегчающих доверительные отношения. Иными словами, авторитарно определяется характер различных видов организаций, ассоциаций, социальных практик или институтов, которые выражают в своих моделях социальных отношений различные виды коллективной вовлеченности или общности.

Группы определяются как внутренне, так и внешне, субъективно их членами и внешне наблюдающими за ними посторонними. Право национального государства – это не только «внешний наблюдатель» над большинством групп в обществе, рассматривающий их как объекты регулирования. Это и внутреннее, субъективное выражение правового сознания национального государства или определенных элит в нем. Именно поэтому государственно-правовой контроль не способен в полной мере определять и контролировать правовой характер общественной жизни на территории национального государства или за его пределами.

Государственное право не может выразить богатое многообразие общественной жизни в том виде, как оно субъективно переживается. Правовая концепция сообщества влечет за собой «более фрагментированную концепцию юридического» ^[24]. Плюралистическая концепция права требует признания не только правовой реальности государственного права, но и определяющей роли правового сознания отдельных групп в рамках национального государства. Эти группы должны каким-то образом сосуществовать в рамках более крупной национальной группы, регулируемой государственным законодательством.

Рассматривая государственное право, мы должны отметить основополагающую характеристику нации как субъекта, характер которого во многом выражается через право национального государства. Нация, чьим политическим выражением является национальное государство, даже не является свободным эмпирическим коррелятом какого-либо из рассмотренных ранее чистых типов коллективного участия (традиционного, аффективного, инструментального или основанного на убеждениях). Нация как политическое сообщество, безусловно, предполагает отношения общности между ее гражданами и зависит от таковых.

Но нация как целое часто является «воображаемым сообществом», рассматриваемым в терминах всех или любого из четырех чистых типов коллективного участия. Для одних это – традиционная общность, по существу объединенная случайностями географии или языка ^[25], для других – средоточие сходящихся интересов граждан ^[26], для третьих – символ общих убеждений или хранилище общих ценностей, объект почитания и патриотической привязанности ^[27].

Следовательно, государственное право как право, выражающее регулятивные потребности нации, отражает регулятивные потребности и формы всех основных видов коллективного участия. Однако именно из-за неоднозначности самой идеи нации как общности, отражение в государственном праве этих нормативных потребностей и форм является неоднозначным и косвенным. Государственное право обретает свои наиболее прочные отношения с сообществом через поддержку различных видов коллективного участия или взаимодействия, поскольку они сочетаются в реальных эмпирических контекстах.

Такое видение вопроса указывает на то, что государственное право имеет много различных видов отношений с идеей общности, поскольку сама общность, рассматриваемая в терминах идеальных типов, выражается в различных формах.

РЕЗУЛЬТАТЫ И ВЫВОДЫ

Правовая концепция общности предлагает средства переосмысления отношения права к многообразию социальных групп и общественных объединений, характеризующих современную социальную жизнь. Она не решает проблем плюралистического регулирования в сложных обществах, но предлагает более гибкую и сложную структуру для концептуализации этих проблем. Это происходит в контексте правовых ограничений, охват которых уже не может быть адекватно представлен в традиционных социологических и политических терминах, описывающих общество, и традиционных правовых терминах государственного суверенитета.

Правовая концепция сообщества разработана для того, чтобы подчеркнуть необходимость нормативного выражения общественных отношений, основанных на доверии. Она признает многообразие этих отношений и разнообразие форм их выражения. Следовательно, это способствует плюралистическому взгляду на право. В ней признается важность порядка и координации, а также современного доминирования государственного права в определении и формировании нормативных условий сообщества. Такое доминирование, хотя и не обязательно вечно, но все же именно оно преобладает в современную эпоху.

Тем не менее, плюралистическое видение права также подчеркивает неизбежную неадекватность государственного права западных стран в этой роли и социальную значимость правовых выражений общности, отличных от тех, которые предлагаются государственным правом. Оно предлагает средства переосмысления роли права в развитии высокоразвитых доверительных отношений, которые являются основополагающими для современных западных обществ, находящихся в состоянии постоянных изменений, стремления к самостоятельности от диктата США и растущего культурного и социального разнообразия.