The section of history and everyday life in the Russian Museum: establishment, development, and liquidation

Anisimova Margarita Vyacheslavovna Postgraduate student, the department of History of Western European and Russian Culture, Saint Petersburg State University 199034, Russia, Sankt-Peterburg, g. Saint Petersburg, ul. Universitetskaya Nab., 7/9 anisimovamarg@gmail.com Other publications by this author

Перед современным обществом остро стоит проблема сохранения культурного наследия. В настоящее время музеи являются сложившимися институциями, однако в начале ХХ века деятельность музейных организаций, созданных благодаря усилиям императорской семьи, меценатов, коллекционеров, не была строго регламентирована. После смены власти в 1917 году предпринимались различные попытки создания единого государственного аппарата, ведавшего вопросами культурной политики. Сотрудничество между старой интеллигенцией и новой властью можно считать успешным, несмотря на разногласия ^{[12, с. 9-10]}. Для взятия предметов, имеющих музейное значение, под охрану государства, в июле 1917 года была создана специальная Художественно-историческая комиссия при Зимнем дворце, первоначально находившаяся в ведении Петроградского дворцового управления ^{[7, л. 1]}, представители которых отправлялись в бывшие великокняжеские и дворянские особняки с целью отбора предметов, имеющие художественное или культурно-историческое значение, а также систематизации собрания. Первыми были осмотрены помещения Зимнего, Елагиноостровского и Летнего дворцов ^{[7, л. 1]}, после октябрьских событий – еще около 25 особняков получили специальные охранительные листы, благодаря которым дворцовое имущество не было передано сторонним немузейным организациям или выставлены на продажу ^{[7, л. 1 об.]}. В 1918 году был создан Отдел по охране, учету и регистрации памятников искусства и старины (с 1921 года – Государственный музейный фонд), занимавшийся перераспределением культурных ценностей между музеями Петрограда.

Массовая национализация частной собственности, дворцов и усадеб представителей царской семьи и дворянства, а также находившихся там предметов искусства, обусловила большой приток художественных ценностей в музеи города. Так, в 1918 году в структуру Русского музея, помимо уже существующих Художественного и Этнографического отделов, вошел Историко-бытовой, представлявший собой музей нового типа, в основе которого лежали предметы быта, выступающие подлинными источниками. Отдел включал в себя «бытовой материал, собранный в историческом аспекте, исходя из глубин народной жизни до верхов частного городского быта различных слоев русского общества» ^{[16, с. 3]}.

Во время своего комплектования отдел располагался во флигеле Росси Русского музея, а затем в 1923 году ввиду недостатка помещений был перемещен в особняк Бобринских на Красной улице д. 58-60 (ныне улица Галерная). Уже 16 декабря 1918 года согласно записям в Журнале заседаний было решен вопрос об организации в особняке Бобринских музея быта ^{[8, л. 10-10 об.]}.

Дворец был передан Историко-бытовому отделу Русского музея 17 апреля 1923 года ^{[8, л. 193]}. Общая площадь, занимаемая Историко-бытовым отделом, составляла 644 кв. сажени (более 3 тысяч кв. метров), а экспозиционная – 125 кв. саженей (около 570 кв. метров), которая была разделена на 10 залов ^{[4, л. 12]}. В 1923 году здесь были открыты две «сериальные» отчетные выставки новых поступлений – «Фарфор в русском быту» и «Бисер в русском быту», где предметы были представлены не по хронологии или художественной ценности, а так называемыми типологическими комплексами. Выставка раскрывала эволюцию вещей из фарфора и бисера в быту ^{[14, с. III]}. Выбор подобного рода материала для экспонирования неслучаен: сотрудниками Отдела была предпринята попытка осветить эволюцию предметов широкого бытового назначения, от появления в частном быту до массового производства, а также затронутые при этом формы частного быта различных сословий ^{[4, л. 21]}. Кроме того, экспонирование бытовых предметов в особняке Бобринских было крайне органично организовано в сохранившихся там исторических интерьерах ^{[13, с. 256]}.

Однако после разрушительного наводнения 1924 года первый этаж особняка пришел в негодность ^{[3, л. 1]}. Вода в некоторых комнатах доходила до двух метров. Были утрачены коллекция фарфора конца XIX века, хрусталь, книги, костюмы, мебель, а также учетно-хранительская документация ^{[17, с. 51]}. В результате пришла в негодность практически треть занимаемой Историко-бытовым отделом площади, и руководство вновь было вынуждено искать новые площади для проведения выставок.

Несмотря на наводнение, в 1925 году в особняке Бобринских началась работа над масштабной экспозицией «Быт труда и капитала накануне революции», в рамках которой были открыта выставка «Купеческий бытовой портрет и материалы по купеческому быту XVIII-XX вв.». Она была построена по хронологическому принципу, однако портрет в значительной мере снабжался также и бытовыми предметами, окружавшими купечество в тот или иной исторический период: мебелью, кухонной утварью, одеждой, которые теперь могли рассматриваться в качестве исторического источника. Особое место на выставке занимали две реконструкции купеческого парадного интерьера. Хранителем Н.Е. Лансере была реконструирована «комната» купца Сердюкова начала XVIII века. В Вышнем Волочке сохранился подлинный купеческий дом, однако вся обстановка была реконструирована по «домашней книге» псковского купца Н.И. Ямского с привлечением собрания Историко-бытового отдела ^{[18, с. 59]}.

Вторая реконструкция получила название «зальце» купца-торговца средней руки 1840-1850-х гг. и была выполнена хранителем М.В. Фармаковским, который хотел подчеркнуть консервативность быта столичного купечества ^{[21, с. 21]}, однако обе реконструкции содержали большое количество бытовых мелочей, включая живые букеты цветов или проигрывающий мелодию музыкальный ящик. Выставка иллюстрировала широкий историко-культурный контекст, окружавший купечество на протяжении XVIII-XX вв., основные моменты становления данного класса российского общества, его занятия, увлечения, выходя за рамки бытовой жизни. Выставка была первой из четырех намеченных, которые должны были олицетворять развитие производственных отношений в стране и классовую борьбу ^{[15, с. 1]}, и подверглась критике в идеализации буржуазного класса.

К середине 1925 года ввиду укрупнений в отечественной музейной сети в состав Отдела вошли сразу несколько филиалов, как то: дворец Петра I в Летнем саду, Меншиковский дворец, а также Фонтанный дом Шереметьевых, который с 1919 года функционировал как музей быта ^{[18, с. 10]}, именно эти площади были выбраны для развертывания масштабной выставки. Историко-бытовым отделом была начала работа по реэкспозиции Шереметьевского дворца: новая выставочная концепция должна была противопоставлять быт сословий, обнажать недостатки дворянства, однако было принято решение показать быт не только одной дворянской семьи Шереметьевых, что позволило включить в состав Отдела предметы из ликвидировавшихся городских дворцов – музеев быта. В этой связи интересны материалы по работе Ликвидационной комиссии Юсуповского дворца.

После 1918 года дворец содержался халатным образом; первые описи имущества были составлены только в 1919 году. Предметы выдавались во временное пользование различным лицам для бытовых нужд из всех дворцов, и Юсуповский не стал исключением. На протяжении 1918-1922 гг. хранителями всей богатой коллекции являлись несколько человек, которыми княжеское имущество было выдано Ленинградскому отделению Главного управления научными, научно-художественными и музейными учреждениями (Главнаука), Государственному музейному фонду, городским библиотекам, а также различным дворцам-музеям без сопроводительных документов. Кроме того, бытовые предметы – мебель, посуда, ковры, мелкие предметы декоративно-прикладного искусства, белье, одежда – выдавались в пользование частным лицам, а именно рабочим и служащим, не имеющим возможности купить предметы первой необходимости ввиду ограниченного заработка; лицам, пострадавшим от несчастных случаев; лицам, приезжавшим из других регионов на заработки в качестве материальной компенсации. Проводившаяся в 1924-1925 гг. ревизия с целью изъятия у частных лиц выданных предметов не привела к желаемым результатам ^{[10, л. 10-10 об.]}.

В материалах Ликвидационной комиссии также сохранились многочисленные заявления о выдаче предметов гардероба служащим. Например, заявление гражданки Трясокузовой от 27 ноября 1920 года в Отдел по охране, учету и регистрации памятников искусства и старины, что она вследствие холода не может сопровождать экскурсии по дворцу, на котором проставлена резолюция с разрешением взять шубу из гардероба Юсуповых ^{[9, л. 1 об.]}.

Выставка «Труд и быт крепостных XVIII – первой половины XIX вв.», на которой были частично представлены и предметы из коллекции Юсуповых, а также некоторые документы из их архива, была открыта в Фонтанном доме в 1927 году ^{[14, с. III]}. Выставка была осмотрена Экскурсионной лекторской базой г. Ленинграда и вызвала ряд нареканий: статический показ крепостного права, недостаточная проработанность темы реформы 1861 года и ее последствий для крестьянства, что снижало политико-просветительскую миссию выставки. Отказ Историко-бытового отдела проводить реэкспозицию послужил формальной причиной к ликвидации Шереметьевского дворца как музея быта в 1930 году.

Не имея финансовой возможности устранить последствия наводнения 1924 года, Историко-бытовой отдел был вынужден к 1928 году уступить особняк Бобринских Центральному географическому музею, по официальной версии ввиду самых низких за 5 лет показателей посещаемости ^{[6, л. 2]}. Следует отметить, что количество посещений начало сокращаться в 1927 году во всех филиалах Историко-бытового отдела; число посетителей по сравнению с предыдущим годом уменьшилось в два раза ^{[19, с. 31]}.

В конце 1929 года историко-бытовые музеи Ленинграда и пригородов вызвали московские музеи схожего профиля на социалистическое соревнование, согласно проекту которого основной задачей было «усиление политико-просветительской значимости». «Всякий историко-бытовой музей, получивший право на существование, должен быть орудием политического воспитания пролетарских масс» ^{[5, л. 84-85 об.]}, – указывалось в проекте соцсоревнования.

Последняя крупная выставка Историко-бытового отдела «Быт рабочего класса 1900-1930 гг.» была открыта после переезда в недавно открытый корпус Русского музея на канале Грибоедова, построенного по проекту Л.Н. Бенуа. Несмотря на предпринятую попытку отражения современного быта – ее нижние хронологические рамки совпадали с годом открытия выставки – устроители выставки были обвинены в склонности к драматизации, излишней театрализации, неправильном подборе источников, намеренном преувеличении качества рабочего быта в дореволюционный период ^{[13, с. 276-277]}. В этом же году в выставочном корпусе была развернута переработанная экспозиция «Труд и быт крепостных», располагавшаяся ранее в Фонтанном доме, которая также вызвала волну критики за недостаточную проработанность динамики исторического процесса, смену феодализма капитализмом, а затем социализмом, за отражение на экспозиции буржуазных тенденций в исторической науке ^{[13, с. 277]}.

К концу 1931 года был закончен монтаж первых залов, посвященных истории СССР с XVII столетия. Для оживления выставки широко был использован метод театральной сценографии, благодаря которой оформление залов было стилизовано под «малиновый звон московских церквей» (зал, посвященный истории Московского царства) или лубок (зал классовой борьбы второй половины XVIII века), что в очередной раз было раскритиковано при общественном просмотре выставки за излишнюю оторванность от марксистской методологии, за несоответствие экономическим формациям, за недостаточно яркое представление революционной борьбы ^{[13, с. 280-281]}. Выставка была закрыта, а корпус Бенуа передан под художественные выставки ^{[11, с. 18]}.

Первоначально созданный в Государственном Русском музее, Историко-бытовой отдел призван был включать в свое собрание предметы бытового назначения, ранее принадлежавшие высшим слоям общества. Национализированные особняки делались предметом особого интереса рабоче-крестьянских сословий, однако уже к началу 1930-х гг. новая власть, боровшаяся с роскошью и излишками, сочла необходимым закрыть практически все музейные экспозиции подобного характера по всей стране, многие пригородные и городские особняки и усадьбы передать под общественные нужды, наиболее ценные экспонаты перераспределить между собраниями крупных музеев, а не представляющие интереса – реализовать через комиссионные магазины Ленинграда.

1 января 1934 года постановлением ВЦИК «О состоянии и задачах музейного строительства в РСФСР» определены перспективы дальнейшего развития музейного дела в стране ^{[12, с. 20]}. С 1934 года меняется отношение как к музеям, так и к исторической науке в целом. История воспринимается в качестве средства идеологической борьбы, а музей, как хранитель наследия прошлого и воспитатель будущих поколений, должен выступать наглядным примером данной борьбы. В связи с этим, начинается переосмысление и последующие реэкспозиции центральных музеев страны. Из Русского музея выделяется в отдельную структуру Государственный музей этнографии народов СССР, а Историко-бытовой отдел 15 мая 1934 года передается Государственному музею революции (ныне Государственный музей политической истории России) ^{[3, л. 3]}, занимавшему часть помещения Зимнего дворца. По предварительной договоренности с директором Музея революции М.Б. Капланом сотрудникам Историко-бытового отдела удалось сохранить целостность подразделения. Кроме того, они преследовали идеи занять пустующие комнаты бывшей императорской резиденции, развернув в них полноценную экспозицию, а впоследствии стать ядром Ленинградского исторического музея ^{[11, с.18]}. Однако протекторат М.Б. Каплана закончился ввиду его перевода сначала на должность заместителя директора по научной части, а затем и последовавшего в 1935 году увольнения из музея. Коллекции Отдела были перевезены в Зимний дворец, часть оставалась в Русском музее: в нижнем этаже помещения на канале Грибоедова и в храме Спаса на Крови ^{[3, л. 3]}, где неоднократно повергались хищениям через подвал, несмотря на выставленную наружную охрану ^{[2, л. 23-26]}. К этому времени коллекция насчитывала около 200 тысяч единиц хранения.

Уже в 1935 году после нескольких смен директоров Музея революции стало очевидно, что разнообразные фонды отдела не соответствуют профилю музея, предпринимались попытки разделить собрание отдела между пригородными музеями и частично реализовать через Госфонд ^{[3, л. 9-10]}.

Сотрудники Историко-бытового отдела, обеспокоенные таким положением дел, были вынуждены обратиться к А.А. Жданову, первому секретарю Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), чтобы пресечь тенденции по разделению коллекции среди музеев города, в связи с чем постановлением от 1 апреля 1937 года Историко-бытовой отдел был передан в ведение Государственного музея этнографии народов СССР ^{[3, л. 9-10]} и получил новое название Исторического отдела. По-прежнему остро стоял вопрос о недостатке площадей для хранения и экспонирования коллекций. В конце 1938 года было получение здание бывшего костела по адресу проспект 25 Октября (базилика Святой Екатерины на Невском проспекте) для хранения в нем фондов отдела, однако 21 марта 1939 года в объяснительной записке, посланной в Наркомпрос РСФСР дирекцией Музея этнографии, указывалось, что коллекции Историко-бытового отдела находятся в девяти различных неприспособленных для хранения помещениях, в зданиях Музея революции и Русского музея ^{[3, л. 3-3 об.]}.

После ходатайств сотрудников отдела и получения здания костела на проспекте 25 Октября в 1939 году администрация Музея революции пыталась самовольно организовать переезд, перемещая и располагая предметы в коридорах без изоляции и охраны. Кроме того, был зафиксирован случай, когда администрацией Музея революции без согласования с Историческим отделом была перевезена часть предметов к зданию костела и выгружена на улице без какой бы то ни было охраны ^{[2, л. 24]}.

Вопрос о вхождении Историко-бытового отдела, перемещавшегося между различными музеями, не соответствуя профилю ни одного из них, вновь поднялся в начале 1941 года. Сотрудники отдела считали наилучшим окончательным решением судьбы отдела передачу его в ведение Государственного Эрмитажа, а не Русского музея, поскольку последний «занят изучением чисто надстроечных памятников, что коренным образом противоречит установкам Исторического отдела» ^{[2, л. 8-9]}. Кроме того, Русский музей не обладал достаточными экспозиционными площадями, на которых сотрудники Отдела сочли возможным развертывание выставки, посвященной истории России с XVII до 70-х гг. XIX вв. Авторы ограничивали временной отрезок предполагаемой экспозиции началом зарождения массового рабочего движения, показ которого является сферой деятельности других музеев (в частности, Музея В.И. Ленина, Музея С.М. Кирова, Музея революции). Благодаря содействию И.А. Орбели, директора Государственного Эрмитажа, положительный ответ об организации Отдела истории русской культуры из Комитета по делам искусств при СНК СССР был дан 2 апреля 1941 г. ^{[2, л. 32]}. Предполагаемая структура нового отдела, входившего в состав Государственного Эрмитажа, должна была отражать все этапы становления государства: от Киевской Руси до конца XIX века ^{[2, л. 14-15]}.

Таким образом, 16 апреля 1941 года в Государственном Эрмитаже был создан Отдел истории русской культуры, в основу которого легли коллекции Историко-бытового отдела, созданного изначально в Русском музее. Однако планы прервала начавшаяся Великая Отечественная война. Наиболее ценная часть коллекции была отправлена в эвакуацию в Свердловск ^{[1, л. 1-16]}, другая же оставалась нераспакованной в подвалах Зимнего дворца на протяжении блокадного периода. Работа над ней была возобновлена только в 1946 году.

Историко-бытовые музеи в начале 1920-х годов были образованы не только благодаря революционным событиям 1917 года и массовой национализации частной собственности, но также благодаря логическому поиску новых источников для изучения отечественной исторической наукой, которая продолжала существовать в рамках западноевропейского контекста, для которого был характерен поиск новых источников для изучения. Изучение предметов быта в контексте музейных экспозиций могло привести отечественную науку к возникновению и развитию новой отрасли знания – истории повседневности.

Повышенный интерес к быту ликвидированных сословий характеризует первую половину 1920-х годов, однако уже во второй половине десятилетия музеи быта оказались неспособными противостоять усиливающейся идеологии и были ликвидированы или перепрофилированы в течение 1930-х годов, а коллекции перераспределены среди крупных музеев Ленинграда. Согласно статистике, из 43 функционировавших в 1925 году музеев быта, к середине 1930-х годов осталось только 15 ^{[20, с. 96]}. В качестве первостепенных задач 1930-х годов выступали поиски путей, препятствующих распылению коллекций, а не концептуальные возможности экспозиционно-выставочных решений или изучение бытовых предметов в качестве исторического источника. Данные темы требуют отдельного подробного исследования.

В перемещениях Историко-бытового отдела в течение 1918-1941 гг. между музеями различного профиля можно проследить историю изменения курса внутренней политики страны и поиском места в ней для предметов искусства и быта ликвидированного сословия.

В условиях сложной внутриполитической ситуации, складывающейся в стране в течение первой половины ХХ века, а также в поисках наилучшего решения для предметов историко-бытового назначения и их места в музейном собрании страны следует отметить несколько моментов. В первую очередь, отсутствие целостной системы государственного регулирования вопросов по сохранению предметов культурного наследия в первые послереволюционные годы. Судьба собрания князей Юсуповых – одна из многих наглядных иллюстраций общего состояния дел в дворцах петербургской знати. Национализированный особняк был превращен в музей дворянского быта, но уже спустя несколько лет ликвидирован как не отвечающий интересам новой власти.

Следует также отметить признание музеев к середине 1930-х гг. средством идеологической пропаганды. Музейные экспозиции по всей стране являлись наглядными иллюстрациями учебников истории, базировались на идеях марксизма и борьбы классов, являлись трансляторами идеологически верных установок, не оставляя посетителю возможности самостоятельной интерпретации исторических событий. Данное обстоятельство способствовало полной стагнации музейного дела в стране до конца 1980-х гг.