Totem symbols in decorative traditions of the peoples of pre-Columbian America: conflict or harmony?

Kabylinskii Boris Vasilievich PhD in Philosophy Professor, the depatment of Philosophical Anthropology, National Institute of Development Administration 10240, Tailand, Bang Kapi District, g. Bangkok, ul. Seri Thai Rd, 118, of. 221 baron1986@yandex.ru

Тотемизм в архаической культуре, как правило, занимает центральное место в искусстве вне зависимости от географического ареала проживания этноса. При этом тотем-символ в изобразительной традиции архаических народностей всегда указывает на объекты сакрального значения, которые не только обожествляются людьми на данном этапе антропогенеза, но и выполняют функцию субъективного и группового идентификатора в ходе формирования родовых взаимоотношений. С научно-исследовательской точки зрения корректно утверждать, что тотемизм в данном контексте указывает на универсальный характер поэтапного становления человеческого Ego путем выделения себя из животного мира. Данная идея встречается в классических и современных трудах К. Леви-Стросса, Э.К. Тейлора, Л. Леви-Брюля, Б. Малиновского, М. Элиаде, П.Т. Клафа и т.д. ^[1].

Итак, в процессе изучения тотемизма представляется корректным утверждать, что мировые культуры развиваются по аналогичным сценариям. В частности, не вызывает сомнения, что древние люди не сразу научились трансцендировать себя за границы животного мира, а предпочитали отождествлять себя на ранних этапах становления цивилизации с силами природы и конкретными представителями окружающей фауны. Впоследствии человек подчинил себе природу и провозгласил себя хозяином в окружающем мире. Соответственно, тотемы-символы для нас являются свидетелями мировоззренческих изменений в сознании людей. При этом в зависимости от степени обособления индивидуального Ego от мира природы в тотеме-символе превалируют или игнорируются анималистические черты, присущие изначальному архаическому мироощущению.

В данном плане визуальные образы человека и зверя в изобразительной традиции народов доколумбовой эпохи не являются каким-то исключительным феноменом в мире архаической культуры. Но при этом искусство народов Мезоамерики в доколумбовую эпоху очень точно выражает гармоничное или беспокойное расположение человеческого духа на определенном этапе антропогенеза. Поэтому ценность изучения изобразительной традиции архаических индейских народностей состоит в том, что при внимательном рассмотрении антропоморфных изображений декоративного или сакрального значения североамериканские антропологи обнаружили указания на эпохальные смены исторического настроения и отсылки к основным вехам мировоззренческих трансформаций древних людей.

Аналитика тотема-символа в изобразительной традиции народов Мезоамерики, прежде всего, имеет в виду сочетание образов человека и ягуара в арт-объектах индейских культур. Действительно, несмотря на относительное многообразие континентальной фауны, включая 5 крупных хищных кошек, ведущих ночной образ жизни, мезоамериканские народы отдавали художественное и сакральное предпочтение ягуару, хотя П. Дрюкер и указывает на локальную значимость образов пумы ^[2]. В целом справедливо утверждать, что для индейцев было вполне характерно почитать ягуара как эталон для подражания в повседневном бытии. В сущности, логика отождествления ягуара и сверхлюдей выстраивалась у первобытных охотников на идее о том, что человек и хищная кошка предпочитают одинаковую добычу. Основное антропологическое различие между двумя видами состоит в том, что ягуар поедает сырую пищу, а человек использует костер и орудия труда для приготовления еды (в этом П. Йоралемон вторит К. Леви-Строссу) ^[3]. Между прочим, по замечанию К. Армстронга, в мифах индейцев Южной Америки ягуар нередко фигурирует как царь всех зверей, иногда имеющий человеческую жену и выступающий хранителем огня, который похищает герой людей, повторяя сюжет античного мифа о Прометее ^[4]. При этом ягуары редко нападают на человека, например, в изобразительной традиции ольмеков встречаются лишь редкие сюжеты на тему агрессивных мотивов хищников. Гипотетически ягуары могут атаковать людей на наскальных рисунках, символически отражая завоевательные устремления ольмеков в отношении других народностей. В данном случае разумно предположить, что по мысли архаических художников люди-ягуары доминировали над другими этносами в силу божественного права. Также допустимо утверждать вслед за М. Коваррубиасом, что черты ягуара на лице человека могли отражать его этническую принадлежность, в частности, люди народности ольмеков нередко изображались с детьми на руках, и эти младенцы наделялись чертами ягуара, поэтому в историческом ракурсе вполне закономерно возникновение в изобразительной традиции сюжетов со сценами коитуса между человеком и кошкой ^[5]. В данной связи примечательны изображения ольмеков, в которых божественное начало порождает ягуара, словно выходящего за границы человеческого тела вследствие акта творения. При этом ягуар в виде сакральной фигуры располагался в пантеоне ольмеков на вершине божественного Олимпа. По мнению ряда ученых-антропологов (в том числе - Д. Паддока), индейцы почитали до пяти высших богов, наделенных типовыми характеристиками человека и ягуара, включая оскаленную пасть с хищными клыками, когти на лапах и специфическую форму головы ягуара ^[6]. Верховный демиург, по аналогии с интерпретациями ацтеков, также изображался у ольмеков в образе ягуара. Соответственно, королевская фамилия происходила от изначального демиурга, поэтому изображения древних царей ольмеков можно узнать по короне из перьев кетсаля, но также по лапам, когтям и хвосту ягуара.

Необходимо заметить, что ягуар в качестве символа королевской семьи утвердился в искусстве ольмеков не моментально, а в ходе культурно-антропологического развития цивилизации индейцев. По замечанию Х. Уббелоде-Дюринга, ягуар и живительная божественная сила дождя некогда отождествлялись шаманами ольмеков ^[7]. Также заслуживает упоминания известный образ наскальной живописи – ягуар, лижущий кактус, что означает вкушение психоактивного компонента в ходе священного жреческого ритуала. Итак, ягуар указывал в раннем искусстве ольмеков на изменившуюся форму тела шамана, приобщившегося к тайному знанию. На данном этапе антропогенеза человек и ягуар изображались не только в антропоморфном виде, но и по отдельности в своем естественном обличии. При этом животная форма встречалась реже остальных в изобразительной традиции ольмеков. Ягуары в первозданном облике, как правило, изображались попарно в наскальной живописи и наделялись чертами, указывающими на божественное происхождение зверя. В качестве сакрального знака, например, использовался крест, который помещался над глазами животного. Ягуары изображались у ольмеков парами для того, чтобы представить дуализм бытия, то есть день и ночь, жизнь и смерть, небеса и загробный мир. С другой стороны, как указывает Д. Форд, если ягуары изображались парами, то иногда они пожирали людей в пасти, но символически в виде обозначений луны и солнца, отражая сюжет типичного для континента мифа о конце света ^[8]. Также человеческие тела в пасти ягуара могут означать мифических гигантов, уничтоженных царственными кошками в конце эпохи Солнца примерно за 1000 лет до нашей эры. Несмотря на данную возможность интерпретации образа зверя в целом более корректно утверждать, что ночной образ жизни ягуара вызывает в культурно-антропологическом плане ассоциации, связанные у индейцев доколумбовой эпохи с пещерами, ночным небом и загробным миром. Например, пасть ягуара, изображенная на рисунке в сольном исполнении, как правило, символизирует вход в пещеру и является знаком плодородия, дождя и подземного мира. В то же самое время этот сакральный знак мог использоваться для обряда инициации, так как проходя через искусственно оформленную дверь в виде пасти ягуара, юноша становился полноправным членом общества. Также образы ягуара могли украшать в ольмекском обществе церемониальные камеры для проведения жреческих ритуалов. В частности, Ж. Сустель приводит в качестве иллюстративного примера тот факт, морда ягуара окружала нишу для алтаря в священной пещере на ранних этапах развития культуры ольмеков ^[9].

Д. Гроув указывает в своем фундаментальном исследовании на то обстоятельство, что по мере усиления централизованной власти на территории ольмекского государства шаманизм в изобразительной традиции начинает вытесняться символами королевской власти ^[10]. Соответственно, образы ягуара на данном историческом этапе начали использоваться для изобразительного выражения принципов обособленности царского рода. Итак, в поздней культурно-антропологической традиции ольмеков изображения ягуара означали неприкосновенность божественного права властвовать, которое принадлежало королевской семье. Например, изображения двух ягуаров в рамках культа царской власти трансформировались в божественные олицетворения умершего и воцарившегося правителя. Соответственно, мощь ягуара начала использоваться в ольмекском искусстве с целью усиления института власти за счет наделения правителя божественными правами в сознании подданных.

Современные исследователи, например, М. Робб, доказывают, что влияние изобразительной традиции ольмеков прослеживается в Теотиуакане ^[11]. Необходимо отметить, что в ольмекской традиции вариативность изображений ягуара существенно ниже, но при этом сакральное значение кошачьих образов несоизмеримо выше по сравнению с теотиуаканцами. В Теотиуакане в целом превалируют декоративные изображения царственных кошек. Например, ягуары изображались теотиуаканцами в качестве взрослых особей и котят на двух или четырех лапах, играющих на музыкальных инструментах, примеряющих украшения из цветов и т.д. По Г. Кублеру, в отличие от изображений, предназначенных исключительно для эстетических целей, сакральные образы ягуара всегда дополнены в Теотиуакане такими деталями, как глаза птицы и змеиный язык ^[12]. Жрецы, изображенные в человеческой форме, обычно взаимодействуют с мифическими существами, обладающими такими чертами, как глаза птицы, пасть ягуара и змеиный язык. В отличие от культуры ольмеков, эти атрибуты указывают на силы природы, а не на тотемного идола или верховное божество.

Например, черты рептилии в изобразительном искусстве означали для теотиуаканцев дождь и водную стихию. В пользу этой гипотезы Х. вон Уиннинг приводит то обстоятельство, что тела ягуаров на барельефах Теотиуакана испещрены узорами, напоминающими рыбацкую сеть, при этом нередко кошки изображались с трубными раковинами в лапах и расписывались ракушечными узорами от хоста до головы ^[13]. Также примечательно, что в центре сакральной композиции, как правило, индейцы располагали сферический объект с узором, напоминавшим рыбацкую сеть на шкуре ягуара, которая символизировала божественную природу зверя. Соответственно, жрецы в антропоморфной форме изображались в шлемах, напоминающих головы ягуара с птичьими глазами и перьевым декором, при этом активно расплескивающих воду. В данной связи вполне очевидно, что культура Теотиуакана хранила память о древних мифических ягуарах, рассекавших, в соответствии с архаическими представлениями индейцев, морские волны. Необходимо подчеркнуть, что изначально ягуар не означал для теотиуаканцев воинственность и агрессию. Действительно, барельефы Теотиуакана запечатлели образы людей в костюмах ягуара, относящихся к воинской касте, но фигуры с дротиками в руках символизировали боевого вождя, а не завоевателя. При этом схожие костюмы с лапами и хвостом хищной кошки или же только символический головной убор встречаются на изображениях коленопреклоненных людей у входа в храм, украшенный цветами. Также вместо метательного оружия изображенный теотиуаканскими мастерами человек мог держать маску ягуара с каплями воды в ней и щит в другой руке. Примечательно, что в Теотиуакане непривычным образом соседствуют изображения ягуара и койота, которые могут означать союз людей разной этнической принадлежности. Определенная толерантность и смысловая вариативность в изобразительной традиции ягуаров исчезли вместе с цивилизацией теотиуаканцев и превратились в символ воинской касты в культуре ацтеков. В частности, данная идея присутствует в работах молодого, современного автора К. Таунсенд ^[14]. Итак, традиционно ассоциируемый с ацтеками образ хищной кошки в реальности гораздо старше и происходит от ранних архаических культов ягуара, змеи и птицы, отсылающих к природным стихиям земли, воды и воздуха, а не божествам войны, хотя мифический ягуар в большинстве культур Мезоамерики поглощал солнце во время затмений, символизируя землю и тьму, а иногда – правителя пещер и короля Запада, то есть части света где садится солнце. Поэтому образы ягуара зачастую по мере антропогенеза указывали на династическую идентичность, хотя, как отмечает А. Тоззер, исходная сакральная троица «ягуар-змея-птица» не исчезла и стала впоследствии означать, например, подземный мир в культуре Чичен Ицы и Тулы, размещавшийся на изображениях под ногами у воина или жреца ^[15]. Однако по мере развития культа пернатого змея Кецалькоатля именно это мифическое существо стало обозначать день и ночь, луну и солнце, а ягуары приняли в искусстве свою звериную форму и стали пожирать человеческие сердца на правах царственного символа верховной власти.

В рамках исследования тотема-символа в контексте гармонии и конфликта следует упомянуть, что в некоторых случаях появление образов ягуара в изобразительной традиции народов Мезоамерики происходило под воздействием внешней культурной экспансии. Например, данная исследовательская позиция фигурирует в трудах Р. Кармака ^[16]. В данном случае имеется в виду появление кошачьей тематики в искусстве народов, проживавших за пределами естественной среды обитания ягуаров. Например, люди народности котош изначально артикулировали тотемизм в искусстве за счет использования образов обезьяны и на дальнейших стадиях антропогенеза сконцентрировались на изображениях людей. Рисунки ягуаров на керамических изделиях котошцев возникли спонтанно, что интерпретируется антропологами как следствие возрастания в регионе степени присутствия культуры чавин. Между прочим, экспансия чавинцев затронула и другие территории, исторически не заселенные ягуарами, например, Паракас, где кошачья традиция также вытеснила в искусстве более традиционные образы лисицы. Необходимо уточнить, что принадлежность изображений ягуара к чавинской культуре можно определить по специфической форме массивных клыков в сочетании с широким оскалом пасти, когтями зверя на человеческих ногах, а также морде ягуара на окончании хвоста. При этом чавинцы также дополняли антропоморфный образ внешними данными змеи, в частности, волосами в виде хвостов рептилии и змееподобной линией глаз, иногда также отдавая предпочтение чешуйчатому хвосту. Необходимо согласиться с Г. Уилли в том, что в отличие от ольмеков культура чавин использует кошачьи образы для проведения экзистенциального различия между естественным и мифическим в повседневной реальности ^[17]. Ягуар в своем зверином воплощении изображался чавинцами редко, как правило, в искусстве доминировали животные образы стражей-орлов с телом, руками и ногами человека, крыльями и когтями птиц, но при этом лицо наделялось кошачьими чертами с крупными клыками и типичной пастью. В данном синкретическом образе выражается мифологическое единство духовных основ чавинской культуры. Д. Роув обнаруживает в своем исследовании интересную деталь в соответствии с которой исторически ослабевшее влияние чавинцев, вытесненных за пределы исконных территорий народностей котош и паракас, отразилось в уничижительных изображениях ягуаров местными племенами ^[18]. Например, котошцы на данном этапе антропогенеза стали вновь украшать керамическую посуду фигурами обезьяны, которая переместилась на голову ягуара. В то же самое время в Паракасе в изобразительной традиции воцарился оцелот в качестве символа плодородия и водной стихии. Между прочим, оцелоты изображались индейцами в паре с выдрой, именуемой по-испански «gato de agua», что означает в переводе на русский язык «водяной кот». По А. Сойеру, в дальнейшем черты ягуара в искусстве данного региона сохранились только в образах некоторых богов, хотя кошачьи черты стали изображаться упрощенно, без использования дополнительной атрибутики ^[19]. Итак, культуры-преемники котошцев и паракасцев сохранили в изобразительной традиции людей-богов только одну черту, а именно – пасти ягуара с массивными клыками чавинцев, но при этом ягуар на рисунках окружен ламами, двуглавыми птицами и кактусами, что означает неактуальность идеи абсолютного доминирования царственного хищника в мировоззренческой картине индейцев.

Возвращаясь к проблеме гармоничного и конфликтного соприсутствия человека и ягуара в изобразительной традиции мезоамериканских индейцев, считаем необходимым отметить следующее. Во-первых, изображения человека гармонично дополняются чертами ягуара на ранних этапах антропогенеза, например, с целью дополнительного подкрепления божественного права династии или касты жрецов на доминирование в системе общественных взаимоотношений. Во-вторых, конфликтность в изобразительной традиции, как правило, возникала в моменты культурной экспансии. В этом случае ягуары вытесняли на периферию изобразительной традиции образы других животных, использовавшихся в качестве тотемов-символов покоренными народами. В-третьих, по мере укрепления человеческого Ego и обособления людей от животного мира, гармоничные взаимоотношения с ягуаром, выстроенные на паритетном принципе, претерпевали существенные трансформации. В качестве наглядного иллюстративного примера автору вспоминаются личные впечатления по итогам осмотра экспозиции музея Ларко в городе Лима – столице Перу. В числе прочих артефактов индейской народности чиму автора заинтересовали три керамических сосуда, датированные тринадцатым, четырнадцатым и пятнадцатым столетием нашей эры. По-видимому, данные предметы, полые внутри, с отверстием для жидкости, высотой около 20 сантиметров и 10 сантиметров в диаметре, использовались для проведения обряда инициации. В каждом артефакте создатели выразили один и тот же сюжет, запечатлев охотника с добычей на плечах. В то же самое время разница в мировоозрении создателей идентичных артефактов поражает. Сосуд тринадцатого века представляет в композиционном плане ягуара с оленем на плечах, при этом аналогичное изделие, датированное последующим столетием, изображает человека, несущего добытого оленя. Соответственно, позднейший сосуд демонстрирует немыслимое ранее событие: в качестве добычи для человека-охотника выступает ягуар. Итак, круг замкнулся. Охотник и жертва поменялись местами. Равенство человека и ягуара сменилось в мировоззренческой картине индейцев на восприятие хищной кошки в качестве добычи. Необходимо уточнить, что индейцы чиму были завоеваны в пятнадцатом веке инками, а те в свою очередь испанцами в шестнадцатом столетии, поэтому символические значения артефактов в музее Ларко могут интерпретироваться по-разному. Например, побежденный ягуар, вероятно, указывает на возвеличение гордыни имперского духа инков, одолевших воинственных чиму, или датироваться более поздней эпохой конкисты, когда европейцы начали охотиться на ягуаров с применением огнестрельного оружия, разрушив представление индейцев о божественной природе дикого зверя.

Резюмируя, тотем-символ выполнял сакральную функцию в процессе объединения и самоидентификации народностей Мезоамерики, при этом отражая актуальные социокультурные тенденции на различных этапах антропогенеза. Соответственно, гармония или конфликт, равно как доминирование и забвение во взаимоотношениях хищной кошки с человеком или другими тотемными животными указывает на логику мировоззренческих изменений в сознании индейцев, а также свидетельствует о динамике культурной экспансии на мезоамериканском континенте в архаическую эпоху.