Body, technology and death in posthuman perspective

Krushinovskaya Ekaterina Georgievna Postgraduate student, the department of Culturology, Philosophy of Culture and Aesthetics, Saint Petersburg State University 199034, Russia, Sankt-Peterburg, g. Saint Petersburg, ul. Mendeleevskaya Liniya, 5 catachresis@yandex.ru Other publications by this author

Тело, техника и смерть в постчеловеческой перспективе

Осмысление представлений о смерти приобретает особенную актуальность в связи с разворачиванием беспрецедентного технонаучного прогресса, который в перспективе позволит радикально преобразить и тело человека, и саму человечность. Смерть — атрибутивная характеристика органической жизни, однако в контексте постчеловеческих устремлений культуры органическое больше не воспринимается как неотъемлемая часть человеческой воплощённости. Высокотехнологичные дополнения тела, от бионических протезов до смарт-колец, — предвестники его куда более радикальной технизации. Современность формирует принципиально новый контекст вопроса дуальности естественного и искусственного, в связи с чем важной задачей представляется исследование «технического» и «соматического» измерений человека.

Возникая как часть природы, человек осуществляется исключительно в культуре, неразделимо сцеплен с ней: творит её и проистекает из неё. Для прояснения обстоятельств этой неоднозначности человека необходимо обратиться к трактовкам его специфики в рамках философско-антропологического знания. Согласно идее Х. Плеснера, человека от животного принципиально отличает его эксцентричная позициональность — способность рефлексировать пребывание в теле. Животное «есть тело» и «есть в теле», человек же способен также находиться «вне тела как точка зрения», то есть переживать факт существования себя, в то время как от животного «скрыто его собственное бытие» ^{[8, с. 251]}. Центричность животного обусловливает его непротиворечивое единство с внешним миром, человеческая же эксцентричность — «форма его фронтальной расположенности относительно окружающего поля» ^{[8, с. 254]}. Человек, таким образом, выключен из подлинно естественного порядка, противопоставлен гомогенности природы. Эта неукоренённость в свою очередь определяет бытие человека как постоянное движение за пределы самого себя.

В некотором смысле врождённая способность к трансцендированию есть следствие, а также причина того обстоятельства, что с биологической точки зрения человек — «недостаточное существо»: «эмбрионный, органически неспециализированный, бедный инстинктами организм, предоставленный всей полноте открытого мира» ^{[1, с. 176]}. Следуя логике А. Гелена, можно заключить, что человечество до сих пор живо лишь благодаря способности к действию как запланированному изменению мира.

Итак, находящийся вне природной субординации человек буквально вынужден конструировать иной, надприродный порядок бытия, который сделал бы возможным исцеление изначального травматического опыта недостаточности. Это обстоятельство — отправная точка культуры, и далее существование в культуре обращается в условие человечности.

В диалоге «Протагор» Платон упоминает миф о даре Прометея. Согласно мифу, брат Прометея — Эпиметей — взялся разделить между живыми существами способности, которые помогли бы им стать неуничтожимым в видовом смысле. Однако Эпиметей по своей забывчивости ничем не одарил человеческий род. Обнаружив оплошность брата, Прометей решил помочь людям: «похитил у Гефеста и Афины мудрость искусства с огнём (потому что владеть и пользоваться ею без огня никому невозможно) и даровал её человеку» ^{[7, с. 585]}. «Мудрость искусства с огнём» — не что иное, как τέχνη, первооснова искусственного. Так что освоение техники есть событие подлинной человечности.

Понятие «техника» в этом случае должно быть определено максимально широко, то есть как процесс и результат артификации, теоретической и практической обработки действительности. Смысл техники заключается в восполнении условий бытия пригодным для человеческого существования измерением; то есть техника равна культуре: культура есть технобытие. Если человек лишён животной специфики и не способен передавать по наследству генетическую программу, то культура — механизм внегенетического наследования, которое обеспечивается через вмещение в индивидуальность предшествующего ей коллективного опыта. Культура формирует искусственную память человечества как возможность опираться на прошлое, уже созданные предметы и феномены; сохранять и накапливать способы адаптации вне границ одной жизни.

Опираясь на культуру, человек по отношению к природе становится, в терминах З. Фрейда, «разновидностью бога на протезах» ^{[10, с. 312]}. Разнообразные искусственные органы и способности в превосходной степени компенсируют врождённую неуместность человека, однако оказываются неспособны её искоренить. Это обстоятельство запускает механизм бесконечного технического прогресса, устремлённого к абсолютизации культурного начала в смысле освобождения от природной детерминации. Если первые орудия труда в сущности — простейшие функциональные продолжения рук, то сегодня речь идёт о конструировании сложных и многообразных технических систем, расширяющих пределы возможного настолько, что само существование этих пределов становится как минимум неочевидным.

Антропологическая ситуация современности такова, что, с одной стороны, человек — первоначальный элемент сборки реальности, но, с другой, он сущностно нефиксируем. Если человеку классической эпохи назначен источник развёртывания субъективности, некоторая её константа (в основном это бессмертная душа), то в русле постнеклассики никакой константы нет. Индивидуальность обретает свойства полиморфности и изменчивости. Лишённый оснований, человек переопределяет себя в качестве результата, вернее процесса собственного полагания.

В контексте разрастания технической реальности центральной идеей современности оказывается достижение человеком возможности самосотворения. Сотворить себя самостоятельно означало бы иметь причину себя только в самом себе, то есть в пределе — стать самому себе и природой, и культурой. Иначе говоря, обрести тотальность и вечность. Частный случай вечности — личное бессмертие, а смерть, как известно, характеристика подчёркнуто биологическая. Так что преодоление смерти — первый шаг к самосотворению.

Умирание противоречит цивилизованности, так как синонимично тотальной потере контроля над жизнью. Его природная рациональность и закономерность для человека современности в высшей степени иррациональны: смерть — «непредвиденная авария на пути в будущее» ^{[3, с. 44]}, нелепый насильственный акт лишения субъектности и воли распоряжаться собственным телом.

Смерть дереализована и вытеснена на периферию за счёт создания контролируемого и стерильного пространства повседневности, очищенного от естественных рисков. В глобальном смысле как смертельное классифицируется всё, что недостаточно «культурно» — систематизировано, организованно и эффективно. Следствием этого становится технизация и институализация всех сфер жизни, которые выступают в том числе как элементы конструирования тотальной и, вероятно, тоталитарной системы безопасности. При этом общество, полагающее безопасность основным приоритетом, само генерирует новые формы рисков, которые в свою очередь подкрепляют необходимость постоянно беспокоиться о защите жизни.

Важный атрибут индустрии управления смертью — некролакуны или области сознательного соприкосновения с ней. Здесь смерть легитимирована, но только в качества культурного продукта. В одних случаях допускается эффект присутствия смерти, симуляция или игра на тему смерти. Стремлением символически приобщиться к танатальному мотивирован «чёрный туризм», превращающий кладбища или места преступлений в рекреационные зоны ^[13]. В других случаях реальный риск для жизни создаётся искусственно и целенаправленно, как, например, при занятиях экстремальным спортом или опасных развлечениях. Разумеется, руферы или трайнсёрферы в основном рассчитывают не умереть, а чудом избежать смерти.

Технонаучная цивилизация создаёт «типовые условия» для существования природы. Как отмечает В. Гигерих, это особенно очевидно благодаря появлению понятия «защита природы»: с того момента, как природа начинает нуждаться в защите, она перестаёт быть природой в собственном смысле, то есть «защита природы» оказывается её онтологическим уничтожением и денатурацией ^{[2, с. 191]}.

Если раньше природа означала «дикое пространство» вне культуры, то сегодня она — «зоопарк», перестаёт пониматься как нечто вне, напротив, образует оцепленную лакуну внутри цивилизации. В этом топосе «природе — совершенно противоестественным образом — присуще быть предметом человеческой заботы и планирования, эксплуатации и исследования», то есть «окружающей средой» ^{[2, с. 192]}.

Современное состояние «окружающей среды» определённо «ненадлежащее». Глобальный экологический кризис предстаёт следствием гиперинфляции человеческого контроля над природой. Для современного человека — наследника Просвещения — этот кризис не что иное, как восстание некогда усмирённой и добровольно занявшей подчинённое положение стихии против своего вершителя и укротителя. Требуя покаяния, она как будто катастрофизирует пребывание человека в мире: насылает цунами, пандемии и кислотные дожди. Такая система воззрений приводит к простому выводу: природа есть нечто, угрожающее человечеству геноцидом.

Природным измерением в индивидуальном смысле является тело как органическая структура, задающая предпосылку человечности. Однако телесная воплощённость также и лимитирует человека, накладывает ограничения на преобразовательный потенциал, то есть подразумевает его культурную неполноценность. Смерть же — предельное проявление тела. Иначе говоря, человек смертен, поскольку условием протекания его жизни является биологический организм. Смерть сопричастна естественному телу, заключена в нём; и потому тело мыслится прежде всего как смертное, точнее — потенциально мёртвое.

Смысл самотрансцендирования обращается в идею преодоления биологичности тела. Оно подвергается ревизии с целью поэтапного изъятия «мёртвости», а в пределе подлежит изъятию из человека. Основная идея современности, таким образом, состоит в убавлении «данности» тела в пользу «созданности» — освобождении от внечеловеческой обусловленности. Отсутствие естественной жизни, по сути, является отсутствием естественной смерти.

Современная культура маниакально сосредоточена на теле, телоцентрична ^[9], однако цель этой заинтересованности — отнюдь не ликвидация извечного картезианского дуализма или поиски телесной аутентичности, напротив, тело находится в центре внимания «для демонтажа, разложения и трансформации» ^{[4, с. 281]}. Обращение к телу приводит к его тотальной нехватке: оно всегда недостаточно (удобно в эксплуатации, функционально, особенно, красиво, дисциплинированно, здорово). Разворачивается процесс хронического поиска и компенсации телесных изъянов, ориентированный на достижение идеала — безраздельно личного тела, соответствующего всем возможным желаниям своего носителя.

В процессе переизобретения тела его физиологические потребности и проявления ставятся под строгий учёт и контроль. Примерами практик отщепления естественности могут служить медикализация тела и устранение из повседневности опыта боли. Боль — причина вторжения тела в поле сознания, через неё человек обнаруживает своё нежелательное органическое происхождение. Смысл устранения боли состоит не только в отсутствии страдания, но также и убавлении телесной непредсказуемости. В связи с этим современное общество предоставляет возможность не только своевременно удалить боль и болезнь лекарственными препаратами, но и предотвратить их появление за счёт превентивной медицины, вакцинации и следования дисциплинирующим тело рекомендациям.

Идея подчинения смерти воле человека прослеживается в развитии института эвтаназии. Эвтаназия выступает крайней мерой в стремлении приручить тело в условиях, когда от него уже невозможно отделить страдания и боль. Вместе с тем акт эвтаназии может трактоваться как выражение воли к смерти, отказа от неопределённости. Выбирая эвтаназию, человек не соглашается со смертью, а принимает волевое решение умереть, сохраняя тем самым право на распоряжение собой перед лицом биологической неизбежности.

Признаки искусственности обретает, например, фертильность человека. Сегодня за ней закреплён статус первоочередного предмета измерения, нормализации и корректировки. Современные технологии могут буквально зародить жизнь при помощи механизмов, в принципе отсутствующих в природе, а также отменить или предупредить её зарождение. Это обстоятельство закрепляет за воспроизведением потомства статус полностью контролируемого и осознанного процесса, напоминающего промышленное производство.

Феномен пересоздания тела касается не только биологических аспектов его функционирования, но также охватывает область настройки репрезентаций, моделирования способов его существования. «Настраиваемость» тела особенно выражена в новейших методах высокотехнологичной обработки внешнего облика — от лазерной эпиляции до транссексуальной хирургии. Появление и распространение последней среди прочего знаменует деконструкцию понятия пола как одного из фундаментальных элементов биологической данности.

Многочисленные практики окультуривания тела призваны сделать его полностью управляемым и предсказуемым, разорвав тем самым его связанность с природой. Для антропологического измерения естественное — неосвоенный безымянный хаос, а искусственное — система упорядочивания и смыслополагания. Становясь объектом приложения преобразовательных сил, тело, подобно любой другой природной материи, перемещается в полюс искусственного. Сегодня оно в большей степени предмет, принадлежащий человеку, нежели сам человек: творимое, а не творящее. Причём в контексте достижений современной технонауки речь идёт о творении не только телесной поверхности, но и внутренней структуры.

«Живость» тела-сомы аннулируется за счёт интервенции технического в органическое. Речь идёт, в частности, о технологиях «улучшения человека» (human enhancement) — совокупности способов целенаправленного усовершенствования тела, увеличении функциональности и адаптивности. Основная роль в этом процессе принадлежит конвергентным НБИКС-технологиям (нанотехнологии, биотехнологии, информационно-коммуникационные технологии, когнитивные науки и социально-гуманитарные технологии), благодаря которым человечество со дня на день обретёт способность выходить за пределы антропологической телесной нормы.

В технонаучной парадигме исследования инициируются конкретными инженерными задачами — являются проблемно ориентированными. Технологии и наука взаимно обусловлены, выступают средой формирования друг для друга и обоюдно нацелены на получение конкретного, востребованного рынком, практически применимого результата. Прикладная и дружелюбная к потребительским запросам технонаука представляется системой, обладающей полномочиями для окончательной ликвидации биологической «недостаточности». Преодоление естественности тела становится возможным посредством его целенаправленной технизации. В ходе интенсификации научно-технического прогресса культура прорастает внутрь человека, постепенно приближаясь к его органическому ядру. Современность открывает для цивилизации перспективу «посттелесности», постбиологичности ^[12].

Контекст развития технонауки — постчеловеческое мировоззрение. В его рамках констатируется антропологический кризис, а условием выхода из него полагается отказ от современных форм человечности, то или иное её переосмысление. Чаще всего в качестве примера специфики постчеловеческих идей и деятельности используют «трансгуманизм» и производные от него. Подобная практика, очевидно, связана с тем, что на сегодняшний день трансгуманизм — наиболее известное и представительное идейное движение, нацеленное на достижение постчеловеческого будущего.

Трансгуманизм — «рациональное, основанное на осмыслении достижений и перспектив науки мировоззрение, которое признаёт возможность и желательность фундаментальных изменений в положении человека с помощью передовых технологий с целью ликвидировать страдания, старение и смерть и значительно усилить физические, умственные и психологические возможности человека» ^[6].

Трансгуманизм базируется на идеях глобального или универсального эволюционизма о постоянной восходящей эволюции реальности (и природной, и культурной), которая предполагает, что мир пребывает в состоянии непрерывного становления — усложняется и структурно, и содержательно. Эти представления, очевидно, релевантны и для его отдельных подсистем: оказывается, что человек не «главная цель и итог эволюции», он «лишь её промежуточный финиш» ^{[11, с. 3]}.

В трансгуманистской интерпретации деструкция человеческого оказывается причиной становления постчеловеческого. Человек рассматривается как эволюционный подытог, лиминальное существо. Причём его эволюция должна продолжаться искусственно, то есть превратиться в целенаправленный процесс, катализируемый и контролируемый при помощи разума и творческого начала самого человека.

Если культура — следствие существования природы, то внеприродная эволюция также следствие существования природы. И эволюция при посредстве технонауки по своей сути мало чем отличается от эволюции, основанной на наследственности, изменчивости, борьбе за существование и естественном отборе. Это обстоятельство снимает какие-либо внешние ограничения для преобразования человека технико-технологическими средствами, ведь это усовершенствование эволюционно оправдано.

Из большинства определений трансгуманизма следует, что под человеческим понимается детерминированность и ограниченность предзаданным телом. Неудивительно, что стратегической целью трансгуманизма выступает преодоление смерти в её конкретном отношении к каждому человеку и человечеству вообще. В рамках трансгуманизма бессмертие — технонаучный проект, для которого «собственно живое не перспективно» ^{[4, с. 234]}. Вечное существование (человека) есть нечто, в чём не содержится смерть, а потому не содержится и жизнь в её исходном смысле. Поэтому неотъемлемой частью конструирования бессмертия становится размывание границы между онтогенетическим этапом роста и этапом деградации, жизнью и смертью, биосферой и техносферой. Эта идея — идея однородности, отсутствия полюсов. Фантазматический «постчеловек» — иная форма человечности, целостное существо, лишённое расщепления на естественное и искусственное.

В основании трансгуманизма лежит представление о том, что человек не просто может, но и должен самостоятельно определять собственный смысл и форму. Трансгуманизм представляется идеологической платформой реализации проекта самосотворения человека. В его рамках как творимые маркируются все части человеческой жизни и человечество вообще. Получающий возможность творить самого себя человек обнаруживает принципиальную незавершаемость этого процесса, бесконечный потенциал реконструирования. Бессмертие означает возможность безграничного самотворения в перфекционистском устремлении к идеальному совпадению желаемого и наличного. Постчеловеческое состояние мыслится не только как бесконечность существования, но и как пространственная неограниченность — аналог абсолютной свободы действовать.