Mobilization in everyday life of the population of Trans-Baikal Region during the period of “Chinese complications” (1900-1901)

Sevostyanova Elena PhD in History Docent, the department of International Economics, Entrepreneurship and Humanitarian Disciplines, Chita Institute (Branch) of Baikal State University 672000, Russia, Zabaikal'skii krai, g. Chita, ul. Anokhina, 56 Sevostyanova.elena@mail.ru Other publications by this author

Динамика сотрудничества РФ и КНР не только в глобальных, но и в региональных проектах, стимулирует изучение ретроспективы, современного состояния и перспектив взаимодействия двух стран в различных ракурсах и парадигмах ^[1]. По мнению ряда исследователей, ситуация в треугольнике Россия – Монголия – Китай имеет в настоящее время некоторое сходство с ситуацией начала XX в.: усиление экономических позиций Китая и ослабление позиций России ^[2]. Другие полагают, что основной вопрос, который волнует в России как политиков, так и общественность – почему нашей стране вот уже в течение более чем трехсот лет не удается избавиться от чувства угрозы и опасности, исходящих из Китая ^[3]. В этих условиях без всестороннего анализа вряд ли можно обнаружить и нейтрализовать вызовы со стороны Китая, а главное, выявить «общие зоны» эффективного сотрудничества. Для Забайкальского края исследовательский интерес к российско-китайским отношениям имеет и научное, и прикладное значение по нескольким причинам. У Забайкалья протяженная граница с КНР: двенадцать его районов (Акшинский, Борзинский, Газимуро-Заводский, Забайкальский, Калганский, Краснокаменский, Красночикойский, Кыринский, Могочинский, Нерчинско-Заводский, Ононский, Приаргунский) непосредственно граничат с Китаем, а общая протяженность границы составляет 1086,7 км ^[4]. В социально-экономическом отношении важно отметить, что с российской стороны находятся значительно менее населенные и освоенные территории. В условиях современных дезинтеграционных процессов в российском экономическом пространстве, Китай оказывает возрастающее влияние не только на хозяйственное развитие края, но и на социально-политическую ситуацию в регионе ^[5].

Объектом исследования является влияние военно-политического российско-китайского конфликта на повседневную жизнь населения Забайкалья. Конфликт имел официальное название «Военная кампания в Китае 1900-1901 гг.». Однако в журналистский дискурс и в обыденную практику прочно вошли номинации «китайские осложнения», «военные осложнения на азиатской границе», «военные обстоятельства на Дальнем Востоке», «тревожные дни китайских беспорядков», «опасность на границах», «война с Китаем», реже встречались номинации «китайско-европейская война». Предмет исследования отражен в названии статьи. Нас интересует то, как отразилась мобилизация на повседневной жизни населения Забайкалья, как население воспринимало мобилизационные мероприятия, какие поведенческие стратегии и психологические реакции доминировали и какие оценки население формировало относительно мобилизации, причин российско-китайского конфликта и его последствий для Забайкалья, какой использовало «язык описания». Впервые понятие «мобилизация» было применено для обозначения государственных мероприятий, проводимых Пруссией в 1850-1860 гг. Как писал Карцевский в 1923 г., анализируя язык войн и революций начала XX в., из военно-технических терминов понятие «мобилизация» за первое десятилетие XX века «разнесло свое жуткое значение по всем углам России» ^[6]. Как показывает анализ материалов, в повседневность жителей Забайкальской области (в том числе и сельских) слово мобилизация вошло с рубежа XIX – XX вв. Отметим, что в июне 2020 г. исполняется 120 лет с начала военной кампании России, это не юбилей, но повод обратиться к исследованию.

Обзор научной литературы.

Проблемы взаимодействия России и Китая на рубеже XIX – XX вв. и активизация политики России на Дальнем Востоке, восстание ихэтуаней (боксерское восстание) в Китае (1898-1901 гг.), вмешательство иностранных держав во внутренние дела Китая, военно-политические осложнения на российских дальневосточных рубежах не раз становились предметом изучения российских и китайских исследователей ^[7], потому советская ^[8] и постсоветская историография весьма обширны. Однако тема не теряет своей актуальности, расширяется тематика исследований ^[9]. Тимофеев О.А. подробно исследовал российско-китайские отношения в Приамурье с середины XIX – начала XX в ^[10]. Дубинина Н.И. рассматривала военные события в Маньчжурии в 1900-1901 гг. с позиции их оценки региональной элитой ^[11]. Как считают некоторые исследователи, в сложных условиях конфликта Россия проявила военно-политическую сдержанность – ограничилась действиями, адекватными российским интересам ^[12]. По мнению Самойлова Н.А., участие России в подавлении восстания ихэтуаней перечеркнуло результаты, достигнутые российской дипломатией в течение нескольких предыдущих лет, негативно сказалось на отношении части китайского общества к России и к русским ^[13]. Продолжается активное изучение участия казачества в подавлении восстания в Китае ^[14].

Фундаментальные исследования были проведены В.Г.Дацышеном, который выделяет в российско-китайских отношениях в 1881-1903 гг. четыре этапа, в том числе, 1900 г. как военный кризис и 1901-1903 гг. как попытку поиска выхода из кризиса. Дацышен В.Г. всесторонне рассмотрел деятельность религиозных миссий в Китае и предпосылки восстания ихэтуаней. Исследователь считает, что восстание было крупнейшим выступлением за независимость и сохранение национально-культурной идентичности в новой истории Китая. В работах Дацышена В.Г., посвященных анализу военной кампании русской армии и флота в Китае в 1900-1901 гг., исследуются вооруженные силы стран ^[15], проанализировано проведение мобилизации в Сибирском военном округе, вовлечение населения Сибири в мобилизационные мероприятия ^[16] и участие воинских подразделений Сибирского военного округа в военных действиях. Автор пришел к выводу, что в целом мобилизация прошла успешно и в самые короткие сроки. Кроме того, автор отметил, что Сибирь превратилась в гигантский тыловой лагерь, однако влияние мобилизации на повседневную жизнь гражданского населения им не рассматривалось. Мобилизационным мероприятиям Сибирского военного округа и проблемам, с которыми столкнулись гражданские власти Иркутска посвящена статья Ростова Н.Д., Панченко И.А ^[17]. Они отмечают, что жители и власти города не были готовы к прибытию большого количества войск.

В целом наибольшее количество работ посвящено анализу внешнеполитических и военных аспектов российско-китайского конфликта, тогда как жизни гражданского населения уделялось немного внимания. Существующие лакуны позволяют поставить цель исследования – рассмотреть, как повлиял внешнеполитический фактор на жизнь гражданского населения, реконструировать особенности восприятия мобилизации и самого конфликта. Сопоставление региональных особенностей в общественных представлениях, настроениях и в социальных практиках позволит полнее представить палитру и динамику сходных процессов и явлений в имперском масштабе.

Материалы и методы.

Поскольку исследовательская проблема предполагает междисциплинарный характер, были использованы методологические идеи разных наук. Использованы компаративный и проблемно-исторический методы, контент-анализ. При анализе газетных материалов были учтены некоторые методологические идеи выявления образно-лексических элементов. Это позволило выделить особенности аргументации, которые авторы текстов использовали для усиления эмоционального воздействия. При выделении типичных оценок учитывалось, что стереотипизация ^[18] – явление многомерное и специфически соединяет исторические сведения и опыт повседневного взаимодействия. Кроме того, учитывались методологические идеи исследования повседневности как соотношения стратегий власти и тактик повседневности ^[19] и исследования поведения в кризисных и конфликтных ситуациях ^[20].

Источниковую базу исследования составили опубликованные отчеты военного губернатора, архивные документы фонда Забайкальского местного Управления Российского Общества Красного Креста (РОКК). Важный материал дал анализ забайкальских и сибирских газет. Так, ежедневная газета «Восточное обозрение», c момента возникновения отличавшаяся вниманием к восточному соседу Российской империи ^[21], аккумулировала значительное количество разножанровых материалов. В рамках заявленной исследовательской проблематики в качестве массива однородных документов были привлечены корреспонденции с мест, написанные как городскими, так и сельскими жителями, частные письма, попавшие на страницы газеты. Хотя по мнению редакции газеты, сообщения сельских корреспондентов во многом имели «случайный характер»: сибирская деревня с ее поголовной безграмотностью и «громадной опасностью быть заподозренной в корреспондировании редко подает голос». Однако сплошной просмотр газеты за три года (1900-1902 гг.) позволил собрать репрезентативный материал. Значимый материал, позволивший определить позицию забайкальской церкви и выделить основные идеи, транслируемые ею населению, был извлечен из «Забайкальских епархиальных ведомостей».

Результаты и обсуждение

Мобилизационные мероприятия и обеспечение безопасности гражданского населения

Мобилизационная готовность войск имеет первостепенное значение для любого государства. В евразийском осмыслении российского пространства исторически и геополитически, в силу своего географического положения, Азиатская Россия (как и Российская империя в целом) была «вынуждаема к обороне», когда безопасность «могла быть гарантирована только воинской повинностью» и когда из всех «несвобод воинская являлась первейшей» ^[22]. Забайкальская область, отдаленная географически от центра империи, возникла как геополитический имперский проект и стратегический плацдарм продвижения на Восток ^[23]. В 1851-1884 гг. административно область подчинялась Восточно-Сибирскому генерал-губернаторству, в 1884-1906 гг. – Приамурскому генерал-губернаторству, с 1906 г. – Иркутскому.

Поскольку область уже при своем возникновении имела военно-стратегическую цель, военные губернаторы Забайкалья, акцентируя внимание на геополитическом значении территории, настаивали на необходимости серьезного обсуждения мер к военному усилению, особенно с учетом соседства с Китаем ^[24]. Некоторые решительно призывали готовиться к грядущему противостоянию. В 1883 г. полковник Генерального штаба Я.Ф.Барабаш (с 1884 г. по 1888 г. – военный губернатор Забайкалья), после очередного посещения Китая «с военно-дипломатической миссией», опубликовал «Записку о Маньчжурии». Считая вполне вероятным вариантом развития геополитической ситуации войну с Китаем, он настаивал на усилении российского военного влияния в Приамурье. В 1887 г. Барабаш Я.Ф представил записку «Об условиях, способах и средствах, обеспечивающих успех военного столкновения с Китаем в Приамурском военном округе», в которой отмечал происходившее усиление военных приготовлений Китая ^[25]. В 1908 г. военный губернатор В.И.Марков писал: «Никому не известно, когда на Востоке Азии разразится новая гроза». Стратегическое значение Забайкалья хорошо понимали и гражданские лица. Так, доктор тибетской медицины П.А.Бадмаев, пользуясь своей близостью к царской семье, писал развернутые записки Александру III и С.Ю.Витте, предлагая энергично заняться хозяйственным освоением Забайкалья, которому «предстоит играть роль нашей базы в борьбе с Азиатским Востоком» ^[26].

Про потенциально опасное соседство с Китаем не раз писали в газеты жители трансграничной территории ^[27]. Так, житель ст. Жердовская в 1882 г. в заметке, начинавшейся со слов «хочешь мира, будь готов к войне», пытался определить готова ли Россия к войне с Китаем и отмечал: по Уссури и Амуру на огромных расстояниях «разбросано несколько батальонов, батарей и две казачьих сотни («10-12 тыс. чел.»). Тогда как Китай может выставить 100-200 тыс. ^[28]. Невысоко оценивал автор уровень подготовки Забайкальских казачьих войск, сетовал на недостаток вооружения, критиковал сложившуюся систему управления, когда две должности - военного губернатора и Наказного атамана Забайкальского казачьего войска – совмещались в одном лице. Это было стратегически невыгодно для дела: один человек не может быть хорошим военачальником («могущим организовать обучение войск, вдохновить солдат») и эффективным гражданским администратором («знать народную жизнь и крестьянские нужды»). Автор приходил к неутешительному выводу: «застань нас война неожиданно («если, конечно, китайские дипломаты не будут столь любезны, чтобы предупредить нас за несколько лет») – положение Забайкалья и Амура «безвыходное».

В результате преобразований российской армии, к 1893 г. окончательно установилась система мобилизационной подготовки и мобилизации, сохранившаяся до конца русско-японской войны 1904-1905 гг. Отметим, что масштаб и темпы мобилизации 1900 г. удивляли современников и иностранных наблюдателей, за ней внимательно следила иностранная пресса. Так, в 1902 г. венская «Neue Freie Prresse» писала, что сооружение железных дорог – Сибирской и КВЖД – «в такой степени усилило боевую готовность России на Дальнем Востоке, что грозило равновесию политических условий и […] уже во время недавних китайских событий Россия показала с какой быстротой она может мобилизовать свои силы».

Мобилизационные мероприятия в Сибирском и Приамурском военных округах начались 11 июня 1900 г. В Сибирском военном округе было призвано 14,5 тыс. запасных ^[29], в Приамурском – более 16 тыс. Мобилизации предшествовали проверочные сборы нижних чинов запаса 1896, 1897 и 1899 гг., которые позволили не только выявить недостатки мобилизационного планирования, учета и оповещения военнообязанных, но и устранить их. Опыт проверочных мобилизационных сборов был использован при мобилизации в июне 1900 г ^[30]. При этом, как выявил Р.С.Авилов, к началу «китайского похода» никаких законченных и утвержденных итоговых планов сосредоточения российских войск на случай войны на Дальнем Востоке не было. Вариант войны с одним Китаем считался невероятным, и стремительное нарастание конфликта в Китае весной-летом 1900 г. для командования Приамурского военного округа стало полной неожиданностью ^[31]. «Забайкальские областные ведомости» разместили телеграмму начальника штаба Приамурского военного округа от 6 июня 1900 г. в которой он сообщал генералу Мациевскому о высочайшем соизволении на предоставление военному губернатору Забайкалья прав командира отдельного корпуса в военное время. Просил сообщить, какие именно округа подлежит объявить на военном положении. В Забайкалье были объявлены на военном положении казачьи Нерчинско-Заводский, Нерчинский, Читинский, Троицкосавский и Акшинский,округа.

Для жителей мобилизация стала еще более неожиданной, хотя само трансграничное положение области, наличие значительной части казачьего населения, казалось бы, психологически подготавливали к возможным приграничным конфликтам и мобилизации военнообязанных. Так, жители хорошо помнили, что мобилизацию ожидали в 1895 г. по причине «возможного тогда» столкновения с Японией из-за «заступничества России за Китай» (при заключении договора о мире после китайско-японской войны) ^[32]. О восстании в Китае писали все газеты и для внимательного наблюдателя сообщения о фактах, становившихся массовым явлением в Китае, приобретали значение грозных политических симптомов и давали почву для размышления. Однако интеллигенции предостережения казались «излишней мнительностью» (как отмечала газета «Восточное обозрение» – не только общественности, но и дипломатам) ^[33]. Сельские же скептики утверждали: «все врут». «Что газеты? Одна смута и вранье: коль была бы война, было бы и объявление войны – «нешто нам, паря, царь не объявил бы по церквам манифестом?». Мобилизация 1900 г. описывалась в терминах «совершенно неожиданный удар молнии с безоблачного горизонта» ^[34], «ошеломительная», «тяжелая», «пролог народно-хозяйственной драмы». Забайкальский корреспондент из Баргузинской тайги – «далекой от всего и всех», писал, что мобилизация, «грянувшая как гром», разом всколыхнула монотонную жизнь селений ^[35].

С ночи на 12 июня начался сбор запасных нижних чинов запаса в Чите. Ежедневно в город прибывали запасные и льготные казаки, «вместе со многими» (жены, матери, отцы и другие родственники традиционно сопровождали призванных). Для предупреждения беспорядков в городе были назначены вечерние патрули и запрещена продажа водки в кабаках. Современники отмечали, что большинство мобилизованных, «осознавая важность переживаемого момента», вели себя сдержанно, потому крупных инцидентов не было: «в городе были тишина и порядок» ^[36]. По оценке читинских очевидцев, «собственно мобилизационная работа шла почти незаметно для городских обывателей», видеть ее можно было только в лагерях, да наблюдать «беспрестанный приезд и отъезд разных лиц военного ведомства в штабе и доме командующего войсками», очевидно «роль каждого четко определена, потому суеты в их действиях не заметно». В уездном Нерчинске «страшная сутолока» началась с 13 июня: первые дни собирали горожан, последующие – казаков. Несмотря на то, что по распоряжению полиции все погребки и кабаки были закрыты, «народ ухитрялся где-то добывать водки и все улицы были переполнены пьяными» ^[37]. Об этом же писали из Селенгинска: «провожаем, плачем, пьем и поем». Вокзалы приняли вид военного лагеря. В Верхнеудинске около вокзала жгли костры – готовили пищу очередному воинскому поезду. К 7 июля, когда мобилизованных отправили в Сретенск, наступило затишье. В Сретенске же (как «исходном пункте водного движения на Амур») все лето наблюдалась «скученность и ажиотажно-спешная пере-отправочная деятельность». Все «стало затихать» к концу сентября и в первых числах октября «успокоилось» ^[38].

В первые дни возбуждение, вызванное срочным призывом, «дало повод к прискорбным инцидентам»: в Чите и Верхнеудинске побили китайцев. Кроме того, в Верхнединске было несколько случаев, когда приехавшие из России солдаты, принимавшие за китайцев бурят, «начинали колотить их». Однако в целом ярко выраженных антикитайских настроений, характерных по данным Я.С.Гузей ^[39] для российского Дальнего Востока, в Забайкалье не отмечалось. В Сретенске китайцы («трезвые и трудолюбивые») помогали при постройке барж-галер, при погрузке. Газеты писали, что в Забайкалье на кайдаловской ветке железной дороги работали 8500 русских и 800 китайцев; на первых четырех дистанциях западного участка КВЖД насчитывалось до 1035 китайцев ^[40]. Уезжали, в первую очередь те, кто занимался торговлей, так в Верхнеудинске были закрыты все китайские торговые лавки.

Властями срочно принимались меры для обеспечения безопасности гражданского населения пограничных поселков и беспрепятственного продолжения строительных работ на Онон-Китайской ветке Заб.жд. Для охраны были распределены солдаты Сретенского и Читинского резервного батальонов: в поселке Абагайтуй (50 чел.), на станции Сибирь (50 чел.), на станции Шара-Сун (100 чел.). Наказной атаман ЗКВ предписал атаману II военного отдела проверить численность мужского населения приграничных казачьих поселков и в случае надобности возложить на поселковых атаманов оборону. Территория отдела (с центром в Акше и 50-ю тыс. жителей) тянулась на 1200 верст по границе ^[41]

Российско-китайский конфликт заставил форсировать введение в строй Забайкальской железной дороги, строительство которой началось в 1895 г. ^[42] Дорогу объявили на военном положении, запретили увольняться железнодорожным агентам, срочно был увеличен штат. В ускоренном порядке были открыты 17 разъездов (Баляга, Апрелково, Гонгота, Загарин и др.). Было увеличено количество железнодорожных и мостовых сторожей. Жили железнодорожные сторожа, служащие и их семьи в экстремальных условиях: на многих разъездах для жилья приспособили вагоны ^[43]. Для сторожей сколотили из досок сторожки ^[44]. Оценивая деятельность дороги к годовщине ее эксплуатации (о готовности дороги было объявлено 1 июля 1900 г.), корреспондент писал, что «задачу свою перед государством она выполнила блестяще» ^[45]. В Забайкалье было доставлено 188 200 пудов военных грузов ^[46]. Успешной посчитала работу дороги и власть: начальник Забжд В.Оглоблин был награжден орденом Св. Анны за «успешное исполнение воинских перевозок», награды получили и служащие ^[47].

Вторым путем переправки войск, лошадей и военных грузов был речной. Военное ведомство зафрахтовало 64 парохода и 50 барж, не считая казенных судов. Однако лето 1900 г. выдалось сухое, реки Амурского бассейна стояли на низком уровне, даже на мелкосидящих пароходах и катерах выйти было нельзя. Мелководье Шилки и Амура вообще было «хроническим явлением»: с 1872 г. по 1901 г. было только 9 благоприятных лет, когда навигация не прекращалась по случаю мелководья. В остальные 20 лет длительные вынужденные стоянки и аварии были обычным явлением: навигация прекращалась иногда на 50-60 дней ^[48]. Форсируя отправку войск, сколачивали на скорую руку баржи; строили плоты – «десятка два бревен и доски сверху»; несколько лодок соединяли плахами, размещали на них нижних чинов «с плотностью сельди в бочке и сплавляли по р. Шилке до Покровки» ^[49]. Переправить на таких «первобытных судах» нужно было не только людей, но и лошадей. Мелководье Шилки (с ее опасными перекатами, кривыми и узкими поворотами – «дьявольскими местами») заставило экстренно расширять вьючную тропу по берегу реки. Сооруженная в 1900 г. военным инженером Фельдом дорога (так называемая «колесная дорога») вдоль Шилки до Покровки показала, по мнению современника, «как не надо делать дороги даже в военное время» ^[50]. В 1901 г. офицер, командированный для выяснения состояния дороги, пришел к выводу о ее полной непригодности. Дорога в сажень шириной была построена низко над водой, по песчаному берегу; мосты через рвы и речки «производили впечатления карточных построек», каменных укреплений было мало. Первый же ледоход привел к тому, что дорога для проезда на телегах стала не пригодна ^[51].

Несмотря на все трудности, мобилизация прошла успешно. Как писал путешественник по Забайкалью, после мобилизационных мероприятий «граница все-таки приняла военный вид»: населению приграничных станиц раздали берданки, вдоль границы разъезжали казачьи патрули, беспрестанно шли воинские поезда со стоявшими на площадках вооруженными солдатами, вооружены были путевые сторожа. С.Миклашевскому казалось, что «личные интересы жизни были отодвинуты уже на второй план – толпа составляла одно целое, составные единицы которой уже не имели своей воли» ^[52]. Несколько снижали патетику другие наблюдатели, высмеивавшие «остроумную» идею вооружения берданами со штыком сторожей Забайкальской железной дороги, которые «должны были отражать нападения китайских полчищ купно со своей сторожихой» ^[53].

Стоит отметить, что в ускоренном порядке широкую деятельность в Забайкалье развернуло Российское Общество Красного Креста. Был утвержден план открытия врачебно-питательных пунктов для раненых по пути эвакуации больных и раненых воинов по линии Цицикар – Хайлар – Сретенск ^[54]. Открывались склады госпитального снабжения, на местах был организован прием прибывающих госпитальных отрядов и сестер милосердия ^[55] Мобилизация ускорила открытие Забайкальской Общины сестер милосердия.

Мобилизация в вседневной жизни гражданского населения Забайкалья

Для гражданского населения мобилизация влекла дополнительные тяготы: размещение на постой мобилизованных, изготовление провианта для воинских частей (в Сретенске было занято до 70 печей для изготовления хлеба для солдат). В итоге цена за сажень дров дошла до 10 руб. Цены поднялись на все, особенно на муку. Спички подорожали на 50%. У обывателя снижение уровня жизни порождало ностальгические размышления о недавних временах. Так, житель Нерчинского Завода вспоминал, что еще в феврале 1900 г. население впервые попробовало невиданную дотоле рыбу, которую называли «лоха». Жители поначалу отнеслись к ней со страхом, но вскоре стали активно покупать. В продаже появились сазаны, дешевый рис, орехи. Оказалось, некоторым предприимчивым предпринимателям удалось «пробраться» в г. Цицикар и они уже рассчитывали на выгодную торговлю двух соседних государств. Однако коммерческим планам не суждено было реализоваться: «не прошло и года, как поднялся на нас Китай».

Можно выделить несколько причин стремительного роста цен. Во-первых, «дороговизна» была спровоцирована «предвидением неурожая»: в Забайкалье несколько недель стояла засуха и урожай ожидался совсем слабый, к тому же еще в мае начались «беспрерывные» лесные пожары. По сведениям Иркутской городской думы, «полный неурожай хлеба, овса и трав» угрожал почти всей Восточной Сибири, в особенности Иркутской губернии и Забайкальской области ^[56]. В этих условиях часть крестьян и купцов стала «удерживать» торговлю, ожидая выгодной конъюнктуры. Вторая причина удорожания была в том, что массовая переброска войск нарушила порядок железнодорожных перевозок: приоритет отдавался провозу военных грузов. Управление Забайкальской железной дороги предупреждало, что с 16 июля со станции Иркутск за Байкал будет отправляться не свыше 10 вагонов в день ^[57]. Наконец, удорожание было вызвано появлением новых потребителей – массовым передвижением запасных. Сено поднялось в цене с 4-5 руб. до 9 руб. за воз. Приезжающие из Иркутска советовали: «артиллерии валит… страсть!», сена, соломы, паря, теперь только запасай, да не спеши продавать, в большой цене будет». В сельских поселениях мобилизация, кроме содержания за счет крестьянского общества семей запасных, отразилась на общественных бюджетах уплатой податей за мобилизованных. К примеру, в Чиронском селении эта сумма составила 200 руб ^[58].

В этих условиях, по донесению станичных казачьих атаманов, угроза голода стала вполне реальной. Власть решила организовать помощь крестьянским и казачьим хозяйствам. По сведениям председателя Войскового хозяйственного правления (ВХП) Забайкальского казачьего войска полковника Станкевича, чтобы не допустить ситуации 1885 г., когда цена на хлеб поднялась свыше 3 руб. за пуд, гражданское и войсковое начальство решили закупить хлеб для продажи населению по фиксированной цене. Гражданские власти закупили 200 тыс. п., ВПХ разрешило выдать из резерва 216 558 п., закуплено было 45 тыс. пудов. Из войскового капитала на закупку было потрачено 73 413 руб. Продавался хлеб от 1 руб. 45 коп. до 1 руб. 26 коп. за пуд (для сравнения, в Нерчинске рыночная цена поднималась до 2 руб. 40 коп.) ^[59].

В сложном положении оказались горожане. В приграничной торговой Кяхте до 200 человек остались без работы ^[60]. Кяхта много лет славилась торговлей с Китаем. Так, в 1898 г. прибыло в Кяхту 1 927 караванов с китайскими товарами и чаями ^[61]. После «китайских осложнений» не только купцы разорялись, работу потеряли те, кто выполняли ширельные и совочные работы – чистку и зашивку чая в кожаные мешки ^[62]. Кяхтинский житель описывал унылую картину: более 50 китайцев уехали на родину, мещане разбрелись на заработки на железную дорогу, в городе почти половина домов пустуют ^[63]. Жители Усть-Кяхты, занимающиеся извозом, не имевшие хороших сенокосов и арендующие их обычно у монголов, боялись ехать за границу. Хотя монголы «уговаривали»: снижали цены, предлагали в подарок баранов.

Мобилизация привела к уменьшению квалифицированных кадров. Из Селенгинского таможенного участка ушли все стражники («ловить контрабанду стало не с кем»). Критический характер для области, хронически подверженной эпизоотиям, имело уменьшение количества ветеринаров ^[64]. Так, в Акшинском уезде из девяти ветеринарных фельдшеров восемь работали на противочумных прививках скота только до 12 июня и были призваны. В Нерчинске под мобилизацию попал единственный нотариус, сдавший должность мировому судье, но скоро забрали и последнего. Как писал читинский корреспондент, «если к этому прибавить еще общее расстройство в экономической жизни, вызванное мобилизацией и убылью рабочих рук в самое горячее время, то можно себе представить, что переживает Забайкалье» ^[65].

Отношение населения к российско-китайскому конфликту

Как выявила Поршнева О.С. относительно периода Первой мировой войны, «крестьяне и большинство рабочих относились к войне как к року, ниспосланному Богом испытанию, стихийному бедствию, с которым невозможно бороться» ^[66]. Этот же архетип был характерен для отношения к российско-китайскому конфликту 1900 г.

В целом конфликт 1900 г. воспринимался в контексте того, что Забайкалье несколько последних лет находится под действием могущественных событий, следовавших попеременно. «Тяготы» мобилизации население ставило по значимости в один ряд с такими неконтролируемыми природными стихиями и событиями, как массовый неурожай, стихийные бедствия, массовые заболевания скота. В 1902 г. житель станицы Бырка писал: «по сравнению с другими годами быркинцы живут плоше, потому что довольно сильно пострадали от чумы, мобилизации и неурожаев» ^[67]. «Наводнение и присоединившаяся к этому чума, мобилизация и, кроме них, систематические неурожаи совершенно преобразовали Дурулдуй»: вместо «довольства и благополучия – нужда», сетовал другой автор ^[68].

Посмотрим, насколько соответствовал образ фактическому положению дел. Начинал этот кризисный хронологический ряд 1895 г. – «ожидание мобилизации, по важности и неожиданности, отодвинувшее хозяйственные заботы». Затем в 1897 г. – «страшное наводнение»: затоплены были многие селения по рекам Хилок, Онон, Шилка, Ингода, Селенга, размыты дороги, разрушены мосты. Отчитываясь за 1898 г. забайкальский губернатор отмечал как следствие наводнения не только сильный рост, но и уменьшение количества браков (на 451). В 1898 и 1899 гг. население настигли массовые эпизоотии: чума рогатого скота в 1898 г. унесла 69 914 голов ^[69] и сибирская язва – 10 607 голов; в 1899 г. пало от чумы 74 273 головы скота ^[70]. В 1898 г. сибирская язва «свирепствовала» в 262 селениях, чума рогатого скота – в 246. Наконец, в 1900 г. ожидаемая всеми «страшная» засуха совпала с мобилизацией. Из станицы Ильдиканской Нерчинского округа писали: «Бедствуют наши казачки, хлеба нет. Неурожай и мобилизация, отнявшая работников почти на год, подорвали благосостояние многих» ^[71]. Неблагоприятное влияние отмечали представители коренного населения. «Еще никогда, кажется, наши агинские буряты не были в таком тревожном и печальном состоянии как теперь: многие прежде состоятельные буряты обнищали, и причин тому две – чума [рогатого скота] за последние годы и события в Китае», сетовал современник ^[72].

Срочный призыв (поднимали и среди ночи) «произвел чрезвычайный переполох в селах, породил самые невероятные, чудовищные слухи и соображения». Как писал современник: «всякий вздор, всякая нелепость подхватывается на лету, передается с поспешностью, повторяется и дополняется еще более несуразными подробностями» ^[73].

Наиболее часто причиной конфликта называли то, что при строительстве КВЖД были уничтожены могилы, почитаемые китайцами. Говорили, что китайцы взбунтовались потому, что «русские хотели провести железную дорогу через одну их священную гору». Среди причин называли и коммерческие столкновения, и закулисные интриги Англии, которой «волнения в высшей степени выгодны», особенно английским чаеторговцам, желающим ввести во всеобщее употребление цейлонский чай взамен китайского. Были уверены, что кяхтинским чаеторговцам угрожает неминуемое разграбление. В Калгане разграбят огромные склады товаров русского купечества, ценность которых «чрезвычайно велика» («десятки млн рублей»). Калган «совершенно беззащитен», и китайские мятежники не замедлят воспользоваться «лакомым кусочком, как и все другие разбойники». По области циркулировали слухи об отравлении китайцами Амура. Китай традиционно воспринимался в Забайкалье как «небезопасный сосед», в том числе, в силу наличия гигантских людских ресурсах. Народная молва гласила, что Хайлар окружен массой китайцев, с явным намерением пробраться оттуда «на нашу сторону и здесь распорядиться по-своему».

В условиях крайнего недостатка информации, перспективы развития российско-китайского конфликта выглядели мрачно. Из Кяхты сообщали, что смуты поддерживаются китайским правительством, все окрестности заполнены бунтовщиками ^[75]. «Положение дел … темно» и как закончится «Бог знает» ^[76]. Нередки были сообщения о зреющей взаимной ксенофобии: вместо мирной торговли, «общего довольства и счастья между соседями [Россией и Китаем] возникает взаимный страх и ненависть», в Маньчжурии «мерещатся нам одни лишь шайки полуголодных хунхузов». Страхи эти считались взаимными: китайцы тоже боятся русских и ожидают от них «всяческих нападений».

Отметим и еще одну реакцию массового сознания на внешнеполитические конфликты. Хронологически с российско-китайским конфликтом совпала англо-бурская война 1899 – 1902 гг., вызвавшая у забайкальцев гораздо больший интерес к хронике событий и волну сочувствия к «беззаветно храброму бурскому народу» в его «упорной, беспримерно смелой борьбе» с «могущественнейшей в мире державой» – «коварной» Англией, которой все желали «постыдного поражения». Бурофильские настроения фиксировались многими наблюдателями. Так, корреспондент из Верхнеудинска писал, что успехи или неудачи бурского оружия и военные таланты генерала Жубера так волнуют горожан, что после получения почты только и обсуждений – сколько англичан взято в плен. Другой («бурофил и патриот») рассказывал об удавшемся посещении ярмарочного синематографа, когда он с трудом втискивался в переполненный зал, долго с нетерпением ждал, но рад, что сумел попасть на сеанс, поскольку «сюжет [был] столь заманчив» – атаки буров. Оказавшийся в Верхнеудинске англичанин встретил такую «враждебную манифестацию», что сбежал ^[74]. На такую бурофильскую реакцию, несомненно, влиял всплеск российских антибританских настроений на рубеже XIX – XX вв, активное обсуждение войны в прессе. В контексте заявленной темы нужно отметить, что англо-бурская война усиливала негативные представления о влиянии «коварной» Англии и на «китайские осложнения».

«Чиронский кейс»: отношение к китайцам и китайским военнопленным

В Забайкалье китайцев проживало гораздо меньше, чем в Приамурье, хотя численность их на рубеже веков неуклонно увеличивалась. В 1898 г., согласно отчету губернатора, в область официально въехало 839 китайцев ^[83]. На 1 сентября 1900 г. в Забайкальской области проживало 4973 официально зарегистрированных китайца, из них в Чите – 511 человек ^[84]. Конечно, часть китайцев проживала в области нелегально: несмотря на проведенные делимитацию и демаркацию российско-китайской границы, многие ее участки оставались открыты для проникновения с обеих сторон. Представления значительной части населения о китайцах были подчерпнуты из слухов. Возросший интерес к газетам в период российско-китайского конфликта тоже накладывал отпечаток на бытовавшие стереотипы, мобилизация актуализировала негативную эмоциональную их составляющую.

В кризисной (конфликтной или катастрофической) ситуации человек сталкивается с сильными переживаниями. Кризис как психологическое состояние может сопровождаться тревогой, порождающей страх, гнев, отчаяние, беспомощность. Тревога, с одной стороны, помогает в мобилизации внутренних ресурсов, с другой стороны, порождает негативные, искаженные суждения ^[77]. Эти психологические реакции наблюдались и в Забайкалье. Так, крестьянка, сетуя, что у нее один сын не вернулся со службы вовремя по случаю объявленной мобилизации, второй был призван и третий ждет осеннего призыва и «пропадет все одно…», заявляла – «хоть самой в Китай иди» воевать, «так бы и задавила хоть одну супостатку-китаянку». Корреспондент из Читы сообщал, что читинский обыватель «с восторгом» простаивает перед выставкой картин китайской войны, на которых «красные, синие и желтые китайцы корчатся и извиваются среди пламени и крови …» ^[78].

В целом иррациональный страх перед китайцами был очевиден, комбинация «тревог войны» и «напуганного воображения» порождала не только «дикие несуразные слухи», но и трагикомические случаи. К примеру, прибежавший из леса мальчик кричал, что «хунхузы зарезали его брата», в поселке били в набат, отправляли десяток вооруженных мужчин к месту происшествия, все остальные собирались на краю села. Набат «гудел и гудел», поднимался «крик, шум, гам», в панике одни казачки «с воплем кружили около домов, не зная, что делать», другие «благословляли детей на смерть», третьи «бежали на сборный пункт». Паника разгоралась, пока прискакавший верховой казак не сообщал, что мальчик просто далеко отошел и увлекшись заготовкой хвороста не слышал криков брата. Похожий случай рассказывал шилкинский корреспондент «Забайкальских областных ведомостей», когда по ложной тревоге всполошилось село, а атаман, старшины и сотские готовились отбивать атаку китайцев. Комментируя аналогичные сообщения, газета «Восточное обозрение» была уверена, что они – свидетельство не только общей нервозности, но и «больной совести забайкальцев» ^[79]. Соглашался с этим и корреспондент «Забайкальских областных ведомостей», писавший, что «многие здешние обыватели» имеют основание думать, что китайцы решат отомстить русским за уничижительное отношение к ним.

Военнопленных в период российско-китайского в Забайкалье было мало. По данным Дацышена В.Г., почти все они остались в Приамурье или в Маньчжурии. Так «Забайкальские областные ведомости» писали, что при казармах Читинского резервного батальона содержался китайский предводитель Ши-Фи-Я-Ван, сдавшийся в плен 24 сентября 1901 г., командовавший 25-тысячным отрядом мятежников (видимо, Шисыянвань – соратник генерала Люданцзыра), в Нерчинске – Чамбей ^[80].

Рассмотрим в качестве кейса две встречи с пленными китайцами в одной из забайкальских казачьих станиц. Согласно К.Левину, поведение субъекта в каждый момент времени детерминируется конкретной целостностью, которая включает в себя как субъекта, так и его актуальное окружение. Посмотрим, как переживалась первая встреча с пленными как ситуация и событие (включающие субъекта, среду и взаимодействие между ними) и какие поведенческие стратегии порождала, с учетом негативных слухов о Китае, циркулировавших по области и подготовивших психологический фон события. Нужно отметить, что предварительно до селения Чирон дошли слухи, что в Сретенск скоро поведут через село около 130 пленных китайцев, которые «переданы» отряду Сретенского батальона «от генерала Орлова», что пленили 400, но часть из них провезли в Читу. Значимость события увеличивало то, что накануне прибыл унтер-офицер, в центре села для пленных был нанят дом, привезено несколько бочек воды, закуплен хлеб (по 3 ф. на душу в сутки), 2,5 пуда мяса, ячменная крупа.

Событие совпало с воскресным днем. К трем часам дня народ стал стягиваться к церкви, густой толпой теснясь к проулку, из которого должны были прийти пленные. По случаю толпа пестрела нарядами, было много женщин и детей. Матери, унимая расшалившихся детей говорили им «ужо вот китаец-то съест …», «уйму на тебя нет, сорванца! …, подожди, вот я те отдам китайцу-то…». Ожидание было утомительно долгим, наконец, когда в половине пятого показался обоз с пленными, «толпа сильно заволновалась», «разом вскочила», «одни шарахались направо, потом перебегали налево, расступаясь и давая дорогу», «загудела: у-у-х, батюшки!»; «ребятишки завизжали»; «парни полезли на столбы заплотов, крыши». Наконец, «показались худые, изможденные» китайцы, шедшие «черной массой». Уставшая от ожидания толпа с криками бежала по обе стороны дороги. Китайцев-бунтовщиков обвиняли в том, что лишили семьи работников; в том, что они «разорили мир православный»; заклинали чтоб «ни одна живая душа не пожалела ни одного китайца, никто не дал им ни единого куска…». Оправдывали себя тем, что китайцы относятся к русским пленным с еще большей жестокостью: «они-то нашим-то пленным там у себя пальцы отрезают…».

Как писал очевидец, солдаты-конвоиры обращались с пленными «грубо», «как с баранами», а сами пленные были «похожи на жителей ада»: «что-то невообразимо грязное, рваное, босое, некоторые совсем без панталон, лишь в такт быстро мелькавшим черным босым ногам болтались лохмотья, да чернели открытые головы под 30-градусной жарой» ^[81]. На 15 обозах-одноколках «с такими же рваными и грязными пожитками» ехали пятеро женщин, больные и знатные военнопленные: ламы и офицеры, отличавшиеся более чистыми, дорогими костюмами и головными уборами. Среди 129 пленных только около 30 были китайцами, остальные монголами, «что было видно и по костюму». По рассказам конвоиров (их было 40 человек), все пленные – «приверженцы Большого кулака», пленные женщины были виновны в том, что доставляли бунтовщикам продукты.

Вторая партия (14 человек) прошла через с.Чирон 30 августа. Событие уже не было экстраординарным, поэтому не только ажиотажа, но и интереса не вызвало. Партия военнопленных была, «не в пример первой, весела и довольна». Китайцы были «прилично одеты и чистые», как писал очевидец: видимо прослышали про окончание войны и скорое возвращение домой» ^[82].

Забайкальская церковь в информационной и идеологической повестке области

При всей близости к Китаю, большая часть населения имела о стране весьма смутные представления. Китай был загадочен даже для офицеров, которым предстояло отправиться в военный поход, Полковник Н.А.Орлов писал в воспоминаниях, что маньчжурский Хайлар, удаленный всего на 600-700 верст от центра Забайкалья Читы казался чем-то таинственным, давал богатую пищу воображению, «тем более, что о нем удалось собрать сведения самые скудные»: несколько отрывочных заметок в отчете поручика Гусева, проезжавшего когда-то через Хайлар в Цицикар. Полковник сетовал на то, что в Чите даже не оказалось карты. Хотя строители КВЖД работали в Хайларе и на всей линии железной дороги от русской границы до Цицикара, следовательно, имели возможность начертить подробную карту.. Единственной картой, случайно обнаруженной в музее, была почвенная карта линии строящейся железной дороги, составленная инженером Андрониковым ^[85].

Как писали газеты, российско-китайский конфликт «вздул» интерес к печати. Интеллигентная публика наперебой перечитывает газеты и журналы, в надежде найти новую весть, сельское население стало «сильно интересоваться» новостями. Если прежде почту (приходившую раз в неделю) с нетерпением ожидала только интеллигенция, то теперь при получении почты «мужики гурьбой» двигались к волостному правлению «послушать тиниграмм» (телеграмм), которые там вслух читал писарь ^[86]. Информация Северного телеграфного агентства была слишком краткой, часто противоречивой, но телеграммы получались на неделю раньше газет.

Официальная пропаганда, разъясняющая населению стратегические внешнеполитические цели Российской империи, отсутствовала. В правительственном сообщении говорилось, что Россия не ведет войну с Китаем, а русские войска, вступая на его территорию не преследуют враждебных целей, напротив, готовы оказать помощь китайскому правительству в борьбе с мятежниками. В этих условиях важно выявить, какое отношение к конфликту транслировала церковь, идеологическое влияние которой на массовое общественное сознание в имперской России было велико. Отметим, что российско-китайский конфликт вызвал изменения в структуре церковной организации на Дальнем Востоке. В связи с началом военных действий, военный министр просил переподчинить причты Сибирского (5 причтов) и Приамурского (3 причта) военных округов, получающие содержание по смете Военного министерства, но состоящие в ведении Епархиального начальства, ведению Протопресвитера военного и морского духовенства. Причт был при Штабе войск Забайкальской области и два – при Сретенском и Читинском резервных батальонах ^[87].

Обращения священников к солдатам и казакам, их семьям ^[88] произносились в церквях, публиковались в «Епархиальных ведомостях». В целом забайкальская церковь поддерживала смиренное отношение к необходимости мобилизации, актуализируя в народном сознании традиционный архетип «за веру во Христа, Царя и Отечество». Основным был тезис о том, что «возмущение китайцев против христиан жестоко оскорбило» всех православных.

В августе и сентябре 1900 г. «Забайкальские епархиальные ведомости» разместили «Поучение христолюбивым воинам, идущим на брань с врагом» епископа Мефодия; напутственную речь настоятеля Петра Косовского «В храме на рельсах по пути в Китай», подготовленную для произнесения им в вагоне-церкви Забайкальской железной дороги ^[89]; обращение «Русским воинам» псаломщика Сретенской церкви М.Черняка.

Епископ, благословляя военнослужащих, писал о «богоугодности великого дела». Напрямую о конфликте не говорил, отмечал только, что «в нашем многомиллионном отечестве не найдется никого, кто бы теперь уже не знал или не узнает затем о том великом деле, на которое вы идете» ^[90]. Было бы интересно выявить мотивы такой риторики, можно предположить, что к августу церковь еще не определилась с тем, какую информацию доносить верующим. Видимо, в сентябре акценты были расставлены. Во всяком случае, напомнив в краткой исторической ретроспективе о подвигах русского солдата, настоятель Петр давал характеристику качествам китайцев-мятежников: «дикие сыны природы», «слепые идолопоклонники», хитрые, вспыльчивые, коварные, мстительные. Однако священник подчеркивал и то, что китайцы «несчастливы». Причин тому несколько. ^[91]. Во-первых, сама врожденная сущность китайцев делает его таковым: не могут справиться с «необузданной, страстной, кипучей восточной природой-натурой дикаря». Во-вторых, гражданское бесправие в условиях деспотизма. В-третьих, «самообольщение» превосходства собственной культуры и образования, а потому замкнутость и «упорная глухота» к восприятию христианства. Несчастны китайцы были и географическим положением своей страны – «отдаленной и обособленной» от православия. Все это в совокупности привело к тому, что, обнаружив в своей стране людей противоположных взглядов - христиан – китайцы подняли восстание и «закипели страсти дикого Китая и начались зверства!». Потому высокая миссия российской армии – не только «водворить порядок в Китае», но и «доказать миру новыми подвигами несравнимую высоту Православия, Царя и Святой Руси». Псаломщик М.Черняк, акцентировал внимание на охранительной миссии армии: обращался к детям и женам мобилизованных с просьбой не печалиться, а молиться и радоваться, что есть у них защитники на поле брани ^[92].

Верующим кратко рассказывалось о конфуцианстве, даосизме и буддизме, о секте «Больших кулаков» (ихэтуаней) в которой состоят 4 млн членов и которым «симпатизируют которым более 100 млн тайных приверженцев». Сообщалось, что китайская императрица из бывшей рабыни, отличавшейся красотой, умом и энергией, превратилась в могущественную повелительницу ^[93].

Более обширной была статья «К военным действиям в Китае» ^[94]. Автор пытался разрешить духовно-нравственную коллизию и ответить на вопрос, как может церковь благословлять идущих на смертную брань и желать им успеха в сражениях. Вновь подчеркивалось то, что истинная причина войны – стремление китайцев вытеснить христиан из страны, и то, что российское правительство имеет единственный мотив вмешательства в конфликт – «защитить проповедников» и «всех вообще своих соотечественников от язъяренных китайцев». Кроме того, автор предостерегал от жестокого обращения с китайцами. Напоминал, что на случаи такого обращения нужно смотреть как на «частные» - ни церковь, ни правительство таких действий не одобряют, напоминал о конференции в Гааге. Обосновывая необходимость отправки войск, священник рисовал мрачные перспективы: если восставшие вышли бы за пределы своей страны, то тогда население Забайкалья могло бы испытать на себе «все ужасы татарского нашествия на Россию, бывшего в XIII веке». В оправдание решения российского правительства приводил слова начальника пекинской православной миссии Архимандрита Иннокентия из его донесения Синоду от 16 августа 1900 г.: «от духовной нашей миссии в Пекине осталась лишь одна груда мусора. Все не только разграблено и сожжено, но и самые основания здания уничтожены […] все колодцы наполнены трупами убитых христиан и завалены камнями…». Таким образом, церковь заполняла информационно-идеологический вакуум, артикулируя традиционные для миссионерской идеологии установки, при этом смещала акценты с необходимости защитить православную миссию в Китае к необходимости защиты российских территорий.

В связи с ролью и деятельностью забайкальской церкви важно отметить, что она возглавила организацию благотворительной помощи ^[95]. Однако этот исследовательский сюжет, оставшийся пока без внимания в региональной историографии, требует специального рассмотрения. Отметим только, что в июле 1900 г. принц Ольденбургский сообщил епископу Забайкальскому и Нерчинскому Мефодию, что на него императрицей Марией Федоровной возложена исполнительная власть в «деле помощи [Общества] Красного Креста на Востоке» ^[96]. Напоминая, что снаряжение и отправление медицинских отрядов РОКК, заготовление перевязочных средств, инвентаря, открытие лазаретов и госпиталей сопряжено с «громадными расходами», принц просил немедленно приступить к сбору пожертвований. Пожертвования разрешалось принимать деньгами, вещами, припасами. В августе и сентябре епископ обращался с воззванием о «христианском милосердии» к жителям, призывая все пожертвования направлять непосредственно ему ^[97]. На прием пожертвований были уполномочены священники.

Окончание конфликта и влияние демобилизации на повседневность

После завершения конфликта российские власти не спешили с выводом мобилизованных воинских частей. Не только население, но и призванные не знали, когда будет демобилизация. Сведения в частных письмах были противоречивы. Так солдат полка, стоявшего с 18 августа в Цицикаре, писал: «Мы считаем военные действия кончеными, а нас все-таки не думают отпускать по домам, напротив, заготавливают на зиму продукты, покупают шубы, пимы и вообще, что потеплее – должно быть придется зимовать» ^[98]. В другом частном письме из порта Талиенванъ, где стояли Забайкальский казачий полк и артиллерийская батарея раньше располагавшаяся в Нерчинске, респондент писал, что «все отложено до выяснения вопроса о войне с Японией». Успокаивал, что войска переведены на мирное положение, все спокойно, китайцы приветливы ^[99]. Когда стали возвращаться первые демобилизованные, каждого спрашивали не только о том, скоро ли вернутся мужья, но и о том, идет ли война или «случилось замирение» ^[100]. В ноябре газеты сообщили, что почти 4 тыс. нижних чинов будут отправлены партиями по 300 человек в Сретенск пешком (от Благовещенска до Сретенска 1150 верст, верст 500 - горами).

Интерес к возвращению военнослужащих подстегивался слухами о случаях получения солдатками посылок от своих мужей с чаем и вещами. Молва о том ходила «из селения в селение, возбуждая аппетиты» ^[101]. По некоторым селениям были распространены фантастические истории про привезенные из Китая яблоки, которые разрезали, «а там внутри то золотое кольцо, то брошь».

Находчивые торговые фирмы использовали солдатское байки как своего рода маркетинговый ход. Например, в газетах был размещен рассказ об удачном спасении казака из китайского плена благодаря оставшейся у него пачке папирос «Трезвон» Лаферма [выделено в тексте]. «Поди ж ты, не будь пачки папирос «Трезвон», торчать бы моей голове на колу! У нас эту папиросу по всей Сибири и Манджурии курят и лучше ее в 5 коп. 20 шт. нет», заканчивалось повествование ^[102]. Солдатские и казачьи бывальщины стали неотъемлемой частью досуга: «военным рассказам нет конца», «обыденная наша скука нарушается лишь рассказами солдат, пришедших с войны». Так, сменная команда 1-го читинского полка, временно стоявшая в Акше перед отправкой в Маньчжурию, внесла «кое-какое оживление» в привычные будни ^[103]. Наблюдатель отмечал, что демобилизовавшиеся «с жаром повествовали о виденном, вызывая у слушателей завистливое удивление и частенько для густоты впечатлений приукрашивая». Нужно отметить, что агрессии в отношении вчерашних врагов не замечалось, напротив, «кто-то вздыхал: «много народу мы ни за что положили»; «другой плачет, молится [китаец] – колешь, а он только пикнет, беда…!» ^[104].

Региональные власти использовали окончание российско-китайского конфликта как повод усилить патриотическое воспитание. Так, в июне 1902 газета «Санкт-Петербургские ведомости» напечатали стихотворение, описывающее встречу демобилизованного. Стихотворение это разучивали во всех учебных заведениях Забайкалья «по желанию лица, власть имущего» ^[105]. Симптоматично, что и здесь минувшие события сравнивались с неконтролируемой природной стихией, о недавно враждебном России и Китая речи не шло.

После бури-непогоды снова солнышко взошло,

Оживило, осветило православное село.

Воротились из похода дети, братья и мужья,

Родных встретя праздник правит почти каждая семья.

[…]

Веселятся все, пируют, общий говор, дружный смех.

Много шуток, прибауток, песней, розсказней, потех.

[…]

А хозяин, старый воин, закрутив свой длинный ус,

Сидел молча и так думал» «Веселись, святая Русь!

Твое горе миновало, счастье в радость перешло,

На душе у нас отрадно, в ретивом тепло, светло.

В практическом преломлении выгоды военных действий и доминирование России в Маньчжурии населению были неочевидны. Жители забайкальских приграничных селений сетовали, что пока была Маньчжурия китайской, забайкальцы свободно ездили на китайскую сторону, без задержки прогоняли через границу скот, беспрепятственно косили, охотились и «вообще вели деловые обороты». Но вот Маньчжурия «фактически оккупирована [Россией] привычный порядок нарушен»: десяток раз на постах осматривают багаж, проверяют документы, закрыт доступ для охотников (теперь проехать на охоту в Маньчжурию могли только члены охотничьего клуба) ^[106]. Впрочем, в августе 1901 г. неурожай трав в Нерчинском Заводе заставил хозяев «пренебречь затруднениями» и поехать на сенокос на китайскую территорию ^[106].

В конце мая 1901 г. газета «Восточное обозрение», сообщая о том, что китайцы стали возвращаться и охотно наниматься на работу, писала, что это может служить наиболее надежным признаком того, что мирные отношения и взаимное доверие между русскими и китайцами восстановились ^[107].

По докладу министра финансов, расходы, вызванные событиями на Дальнем Востоке, исчислялись в сумме 61,9 млн руб ^[108]. Как считали современники, точный размер убытков, вызванных военными событиями, вообще трудно определить: отвлечение населения от труда, приостановка торговой деятельности, не считая утраты офицеров и нижних воинских чинов. Официально было объявлено, что государством принимаются заявления частных лиц на компенсацию убытков, вызванных «китайскими событиями» ^[109]. По России в целом претензии от частных лиц на компенсацию составили 4 504 233 руб. Такой объем задерживал выполнение обязательств. В результате ярко проявилось недовольство социальной политикой государства. Интересно отметить тот факт, что в силу возросшего за период российско-китайского конфликта интереса к печати, пресса стала адресатом многочисленных жалоб разных социальных и профессиональных групп. Защитники Маньчжурской дороги сообщали о «безысходном положении» в условиях отсутствии выплат ^[110]. Семейные служащие (им полагалось в пособие в размере 3-х месячного жалования) писали, что не получили его или получили в урезанном виде ^[111]. В августе 1901 г. газета «Восточное обозрение» отметила поступление многочисленные жалоб на невыдачу денег запасным Сретенска ^[112].

Объявленные официально «денежные затруднения» трансформировали многие сферы социокультурной инициативы. К примеру, Министерство финансов отменило на время конфликта запланированное финансирование внешкольных мероприятий (Народных домов, курсов и т.п.). Возможность преобразований ставилась в зависимость от внешнеполитической ситуации. Так, учителя, обсуждая возможность давно запланированного ремонта школы, говорили: «Надо надеяться, что к началу одного из годов, находящихся между 1900 и 1910-м кончится [дело], если англичане с японцами не надумают отнять у России Маньчжурию. Но не дай Бог, если замысел новых друзей имеет ввиду урвать этот кусочек, тогда – прощайте мечты о ремонте. Дело отложится к началу 21 столетия». Даже планируемое в Забайкалье расширение института крестьянских начальников многим казалось маловероятным ^[113].

Важно отметить, что опыт военных конфликтов начала XX в. и расширение их масштабов детерминировали изменения в правительственной политике социальной защиты семей мобилизованных нижних чинов. В 1912 г. было принято Положение о призрении семей военнослужащих на тех территориях, где объявлялась мобилизация. По Положению выдача пособий начиналась в день явки мобилизованного на пункт призыва. Впоследствии с объявлением мобилизации в Первую мировую войну, в Забайкалье были многочисленные случаи, когда местные власти телеграфировали губернатору: «Запасные требую призреть семьи. Не идут» ^[114].

*****

Таким образом, короткий военно-политический конфликт и мобилизация нарушили привычную жизнь забайкальских обывателей, особенно в экономической сфере. Населением мобилизация воспринималась как неотвратимая, ставилась в один ряд с событиями непреодолимой силы (неурожай, эпизоотии, разрушительные наводнения). Мобилизация, как и российско-китайский конфликт в целом, не повлекли массового всплеска антикитайских настроений и выступлений. Хотя сложная экономическая и психологическая обстановка актуализировала эмоциональную составляющую сложившихся негативных этностереотипов. Усилилась ксенофобия, однако насильственных действий в отношении китайцев в Забайкалье не наблюдалось. В условиях отсутствия правительственной разъяснительной работы, наибольшее влияние на информационную повестку дня оказывала церковь, возглавившая и идеологическую, и благотворительную деятельность.

Как заметил В.Г.Дацышен, детальное изучение мобилизационных мероприятий и военных событий 1900-1901 гг., долгое время остававшихся без внимания историков, помогут лучше понять весь комплекс событий и проблем нашей истории начала XX в. Добавим, что исследовательский потенциал сохраняет проблема повседневной жизни городского и сельского населения – грани, дополняющей картину исторической реальности.