Optina Pustyn' as a Model for Monastic Reform at the Beginning of the 20th Century

Zapalskii Gleb PhD in History Associate Professor, Section of Church History, History Department, Lomonosov Moscow State University 119992, Russia, g. Moscow, Lomonosovskii prospekt, 27, korpus 4 zapalsky@mail.ru

В начале XX в. в церковном руководстве господствовало представление о том, что российские монастыри в целом находятся в упадке, хотя есть отдельные благополучные места. Епископ Никон (Рождественский), глубоко погруженный в эту тему, утверждал: «Знаю, есть тихие пристани духовной жизни, но — ах, как их мало — все наперечет!» ^[1] Общее состояние обителей побуждало священноначалие к проектированию монастырской реформы — комплекса мер по оздоровлению внешней и внутренней жизни обителей, укреплению дисциплины иноков ^[2]. В то же время наличие «духовных оазисов» подсказывало, что их традиции могут быть взяты за образец. И одно из почетных мест в этом ряду было признано за Оптиной пустынью.

Благодаря появлению здесь плеяды оптинских старцев она в течение XIX в. превратилась из малоизвестной провинциальной обители в один из главных в России центров притяжения паломников. Одновременно происходило и признание Оптиной церковным руководством: сначала на региональном уровне (Калужская епархия), а затем и на центральном. Методологочески это можно представить в соответствии с моделью «центр – периферия», изначально применявшейся в экономической географии. В нашем случае центр имел не экономическое или административное значение, а духовное. Я рассмотрю, как это отразилось в материалах корпоративных собраний духовенства в начале XX в. — вплоть до 1917–1918 гг. В тот период в преддверии и в ожидании Поместного Собора проводилось множество съездов и собраний духовенства: всероссийских и епархиальных, объединявших разные церковные группы, в т.ч. иноков. Из исследователей к корпоративным съездам монашествующих и к монастырской реформе обращался Скотт Кенуорфи, в центре внимания которого находится Троице-Сергиева лавра ^[3]. Что касается работ по истории Оптиной пустыни, то в них в основном акцент делается на теме старчества и литературного наследия - вне связи с общецерковной монастырской реформой ^[4].

Знакомство с документацией съездов духовенства начала XX в. и с материалами Собора открывает немало случаев участия в этих мероприятиях монахов Оптиной пустыни. На Всероссийский съезд монашествующих 1909 г. в Троице-Сергиеву лавру были приглашены оптинский настоятель архимандрит Ксенофонт (Клюкин) и старец и скитоначальник игумен Варсонофий (Плиханков) ^[5]. Во Всероссийском съезде представителей от монастырей, проходившем в июле 1917 г. в той же лавре, участвовали следующий настоятель Оптиной архимандрит Исаакий (Бобраков) и письмоводитель иеродиакон Никон (Беляев). Стоит отметить, что этот факт не отражен в жизнеописаниях преподобного Никона, которого иногда называют последним оптинским старцем. Между тем он не просто присутствовал на заседаниях съезда, но и был избран одним из его секретарей ^[6]. Спустя месяц, в августе 1917-го, мы видим архимандрита Исаакия уже членом Поместного Собора.

Если добавить региональный пласт, можно отметить, что в мае 1917 г. в заседаниях Калужского чрезвычайного епархиального собрания принял участие казначей Оптиной иеромонах Пантелеимон (Аржаных) ^[7]. А в июле 1918 г. на аналогичное собрание прибыл иеромонах Кирилл (Конардов) ^[8]. Это были редкие случаи: обычно на чрезвычайные съезды духовенства и мирян революционной поры иноков не приглашали. Кстати, именно последний — иеромонах Кирилл — вел летопись Иоанно-Предтеченского скита при Оптиной пустыни в дни Февральской революции и был автором знаменательных слов, отразивших состояние глубокой тревоги, которое царило тогда в обители:

1–3 марта. Тревожные дни, ужасающие вести и страшные слухи.

4 марта. Грозные известия.

5 марта. Совершилось…

12 марта. Прочитан последний манифест государя с отречением за себя и сына… Буди на все воля Божия. Не остави нас, Господи, не отрини рабов Твоих, на Тя уповающих, и прибави милость Твою ведущим Тя ^[9].

Сохранившиеся документы позволяют не только зафиксировать факты присутствия оптинских монахов на различных собраниях, но и выявить некоторые подробности их участия. Скажем, на Всероссийском съезде 1909 г. архимандрит Ксенофонт и игумен Варсонофий были включены в состав комиссий, рассматривавших такие связанные с монастырской реформой вопросы, как распространение старчества, а также духовничества для паломников, запрет на назначение настоятелей из лиц, не живущих в монастырях (епископов, ученых монахов), на применение женской прислуги в мужских монастырях и мужской в женских, борьба с пьянством иноков ^[10]. Старец Варсонофий Оптинский в ходе обсуждения темы старчества приводил примеры из истории своей обители, высказывался и в пользу преобразования штатных монастырей в общежительные ^[11]. В вопросе о «бродячих послушниках», уходящих из одного монастыря и являющихся в другой в мирском одеянии, архимандрит Ксенофонт предлагал как средство их опознавания запрашивать при приеме человека в обитель отзывы о нем общества и приходского священника ^[12].

На Всероссийском съезде 1917 г. архимандрит Исаакий (Бобраков) вопреки мнению большинства высказался за то, чтобы в монастырях старшая братия (наместник, казначей, скитоначальник, ризничий, благочинный и др.) назначалась настоятелем, а не избиралась всеми монашествующими ^[13].

Наиболее подробно документировалась работа Собора 1917–1918 гг. Отбытие архимандрита Исаакия в Москву 13 августа 1917 г. было отмечено и в оптинской летописи и сопровождено комментарием: «Двести лет не слышала Россия мощного голоса церковного Собора и наконец имеет услышать его в тяжкую годину лихолетья. Дай Бог, чтобы словеса и деяния Собора прозвучали благовестом над нашей исстрадавшейся родиной!» ^[14] 5 ноября оптинский настоятель участвовал в совершении литургии в храме Христа Спасителя, после которой произошло избрание патриарха ^[15]. При выборе члена Высшего церковного совета от монашествующих архимандрит Исаакий набрал 8 голосов и занял 6-е место, опередив таких уважаемых иноков, как архимандрит Иларион (Троицкий), инспектор Московской духовной академии, и иеромонах Алексий (Соловьев), старец Смоленской Зосимовой пустыни ^[16]. Архимандрит Исаакий вместе с 30 другими соборянами подписал заявление с протестом против предполагаемого умножения поводов к расторжению брачного союза ^[17].

Он вошел в состав двух соборных отделов: о монастырях и монашестве и о богослужении, проповедничестве и храме; был одним из наиболее ответственных посетителей их заседаний, почти не пропуская их во время первых двух сессий (с августа 1917-го по март 1918-го) ^[18]. В отделе о монастырях и монашестве архимандрит Исаакий, в частности, выступал за то, чтобы монастыри были управляемы и судимы особыми центральными и епархиальными органами, состоящими из монашествующих (это рассматривалось как важный элемент монастырской реформы); за то, что, если появятся епископы, не постриженные в монахи, они не должны становиться настоятелями монастырей ^[19]. В апреле и летом 1918 г. оптинский настоятель, видимо, уже не выезжал в Москву на соборные заседания.

Стоит отметить, что участие оптинцев во всероссийских форумах — не случайность, а свидетельство признания авторитета их обители. Состав делегатов Всероссийского съезда 1909 г. подбирался Святейшим Синодом: приехали представители (настоятели или старцы) четырех лавр и 35 наиболее авторитетных монастырей, где сохранился высокий аскетический дух. Оптина пустынь была представлена в этом списке и монастырем, и скитом при нем ^[20]. Как говорил позднее председатель съезда, архиепископ Никон (Рождественский), «сделано все, чтобы собрать цвет тогдашнего монашества» ^[21]. Члены Всероссийского съезда 1917 г. подбирались частично по тому же принципу, а частично — в результате выборов среди монашествующих. Так, Синод наметил лавры и еще 18 «наиболее важнейших обителей», включая Оптину, из которых настоятели приглашались по должности, а дополнительные делегаты избирались своей братией ^[22]. Оптинцы проголосовали за иеродиакона Никона (Беляева) ^[23]. Согласно Положению о созыве Поместного Собора 1917–1918 гг., одной из категорий людей, получавших членство на Соборе не по выборам, а по должности, были наместники лавр и настоятели Соловецкого, Валаамского монастырей, Саровской и Оптиной пустыней ^[24]. Наконец, на самом Соборе в 1918 г. были приняты правила о созыве чрезвычайных Соборов для выборов патриарха. Часть их членов тоже избиралась, а из монашествующих право членства предоставлялось наместникам лавр, настоятелям ставропигиальных монастырей, Валаамского, Саровской и Оптиной пустыней ^[25]. Архимандрит Иларион (Троицкий) назвал их «видными представителями монашества по должности – настоятелями знаменитейших обителей» ^[26].

Таким образом, каким бы узким ни был круг обителей, которые считались «наиболее выдающимися» и представителей которых хотели видеть на крупных церковных форумах начала XX в., Оптина пустынь всякий раз в него попадала. На заседаниях съездов и Собора ее часто ставили в образец. К примеру, на заседаниях Всероссийского съезда 1909 г. епископ Митрофан (Афонский) назвал присутствовавшего там старца Варсонофия одним из светильников монашества, епископ Никон (Рождественский) включил Оптину в число десяти лучших русских обителей, а епископ Андрей (Ухтомский) поставил ее в ряд из четырех наиболее благоустроенных монастырей (наряду с Новоафонским, Святогорским Успенским и Глинской пустынью), где «каждый послушник знает путь своего спасения, указываемый ему его старцем и духовником» ^[27]. На Всероссийском съезде 1917 г. в ходе заседания были приведены слова одного военного, который под впечатлением от посещения Оптиной сказал, что Россия не погибнет, пока в ней будут существовать подобные обители ^[28].

Интересно, что один из членов Собора, представитель Уфимской епархии М.Н. Котельников, выступил перед своими земляками с докладом о восстановлении патриаршества и сообщил, что жребий с именем патриарха вынул «ветхий деньми старец оптинский Алексий» ^[29] (на самом деле иеромонах Алексий (Соловьев), как уже отмечалось, подвизался в Смоленской Зосимовой пустыни). Невольная ошибка очевидца была навеяна устойчивой связкой темы старчества с Оптиной пустынью.

Но самым важным показателем признания Оптиной в церковном руководстве и в монашеском сообществе было использование ее разностороннего опыта при реформировании монастырских порядков. Так, Всероссийский съезд 1909 г. выпустил постановление о командировании лиц, способных к старчеству, в те монастыри, где эта традиция процветает, для практического ознакомления с ней и в перспективе для ее распространения. Нет сомнений, что здесь в качестве образца подразумевалась Оптина. Также было решено поручить оптинским старцам составить список литературы, необходимой для пополнения библиотек всех российских обителей. Еще одним из итогов съезда 1909 г. стало постановление о создании специального корпоративного монашеского журнала, программу которого поручили составить епископу Никону вместе с оптинскими старцами ^[30].

Рекомендации съезда поступили в Святейший Синод и воплотились в циркулярном указе Синода № 19 от 12 июля 1910 г. ^[31] Он был принят к исполнению и привел к некоторым практическим последствиям. Ряд монастырей направил своих иноков в Оптину пустынь для изучения традиции старчества. Так, в 1911 г. на несколько месяцев приезжали настоятели трех обителей Харьковской губернии, иеросхимонах Илиодор из Киево-Печерской лавры и другие ^[32]. Список необходимых для монастырских библиотек книг был составлен в Оптиной старшей братией, с ним можно ознакомиться в ГА РФ. Он включает в себя помимо прочего Священное Писание и толкования на него, иноческие уставы, богословские, аскетические труды и проповеди святых отцов и более современных авторов (схиархимандрита Паисия (Величковского), игумена Филарета (Данилевского), архиепископа Иннокентия (Борисова), епископов Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника, протоиереев Иоанна Кронштадтского и Григория Дьяченко), житийную литературу, книги о современных подвижниках (в т.ч. об оптинских старцах), пособия для изучения богослужения, пространный и краткий катехизис митрополита Филарета (Дроздова), «Руководство к изучению христианского, православно-догматического богословия» митрополита Макария (Булгакова), «Историю православного монашества на Востоке» П.С. Казанского. Многие произведения из списка были изданы монахами Оптиной пустыни ^[33].

Что касается проекта корпоративного монашеского журнала, то его судьба сложилась необычно. Епископ Никон (Рождественский) подготовил программу издания и в ходе последующей переписки с Оптиной пустынью просил у архимандрита Ксенофонта и старца Варсонофия советов по поводу исправления программы, рассчитывал и на материал для будущих публикаций. Совершенно неожиданно архимандрит Ксенофонт в письме от 15 сентября 1909 г. от имени «наших старцев» высказался против открытия специального печатного органа для иноков. Оптинский настоятель объяснил, что такой журнал едва ли послужит подъему духовной жизни в монастырях, зато может отвлекать монахов от их истинного предназначения, вынудит вступать в опасную и вредную полемику с другими изданиями — «газетами жидовствующими и вообще отрицающими, антихриста, например» ^[34].

Епископ Никон с февраля 1910 г. все-таки начал выпускать в Троице-Сергиевой лавре еженедельный журнал «Троицкое слово». Но это издание отнюдь не примеряло на себя роль монашеского органа, оно было нацелено на мирян и ставило более общую задачу «дать духовную пищу русским людям», бороться в защиту православной веры и Отечества, поднимало злободневные для всего общества проблемы. То есть епископ Никон сознательно изменил свои издательские планы. В № 1 «Троицкого слова» он откровенно поведал о своих раздумьях, упомянув и об общении с оптинскими старцами. «Три месяца мы переписывались и пришли к единодушному решению: нет нужды для иноков издавать особый журнал: имут Моисея и пророков [Курсив автора. — Г.З.]: писания богомудрых учителей монашества, отцов-подвижников и старцев, пусть и читают их. Кто пошел в монастырь, тот не должен быть легкомысленным ребенком, которого надобно приучать к книжке разными приманками и гостинцами, предлагать ему духовную пищу “чрез час по ложке”, в подслащенном виде периодического листка» ^[35]. Епископ Никон переориентировал свое издание на мирян, прислушавшись к мнению оптинских старцев, хотя с высоты архиерейского авторитета вполне мог поступить по-своему. Показательно, что его начинание было одобрено в Оптиной. Старец Варсонофий, увидев тот самый первый номер «Троицкого слова», обрадовался: «Вот это хорошо, мудро! Это доброе слово!» ^[36]

Правда, в результате монашеский журнал все-таки появился, но не в Троице-Сергиевой, а в Почаевской Успенской лавре. Уже в январе 1910 г. увидел свет первый номер журнала «Русский инок», который по благословению Синода издавал архимандрит Виталий (Максименко). На его страницах нашлось место и оптинскому наследию — здесь публиковались избранные поучения старцев.

Как бы ни относились к идее монашеского журнала в Оптиной, она еще с XIX в. славилась своей издательской деятельностью. В определении Собора «О монастырях и монашествующих», принятом 31 августа (13 сентября) 1918 г., Оптина явно не раз подразумевалась среди примеров для подражания. В частности, в статье 55: «Более обеспеченные монастыри, подражая обителям, широко развившим свою издательскую деятельность, посвящают, по мере возможности, часть своих сил и средств на издательство религиозно-просветительских листков, брошюр, книг, календарей и журналов для распространения их в народе» ^[37].

Оптинские традиции были востребованы и в других вопросах. Например, Синод с 1860-х гг. был озабочен проблемой постепенного преобразования необщежительных монастырей в общежительные. Оптина пустынь имела репутацию строгого общежития, и прошения выслать ее устав для ознакомления приходили даже из отдаленных обителей: в 1893 г. — из Верхотурского Николаевского монастыря (Екатеринбургской губернии), в 1905 г. — из Почаевской лавры и т.д. ^[38]

Подводя итог, стоит отметить, что в XIX и начале XX в. отношение калужских архиереев к оптинским старцам было неоднозначным и порой критичным. Некоторые епископы ревниво относились к сверхпопулярности старцев, стоявших гораздо ниже на иерархической лестнице. В то же время приходилось признавать высокий уровень оптинского братства. Это отразилось в том, что Оптина пустынь стала главным кадровым резервом для мужских монастырей Калужской епархии: епископы с начала XIX в. назначали оптинских воспитанников настоятелями и на другие ведущие должности в обителях и в архиерейском доме. Постепенно это превратилось в настоящую региональную традицию ^[39].

В начале XX в. Оптина пустынь административно оставалась глубокой провинцией — окруженным лесом заштатным монастырем в Калужской епархии. Однако в духовном смысле к этому времени она вышла на всероссийский уровень, стала одним из главных в стране центров паломничества. Это осознавали в т.ч. ее насельники. На заседании совета старшей братии монастыря 29 февраля 1912 г. было заявлено: «…В последние годы заметно стал увеличиваться прилив в Оптину богомольцев… Оптина находится в самом центре России…» ^[40]. По словам писателя С.А. Нилуса, Оптина «стала едва ли не важнейшим центром православно-русского духа: совершающееся в ней как в центре неминуемо должно отозваться так или иначе, как на периферии, и на всем организме русского, а с ним и вселенского православия» ^[41].

На материале данной статьи видно, что Оптина также была открыто признана Святейшим Синодом и самим монашеским сообществом образцовой, благоустроенной обителью. Даже неприятная история с «оптинской смутой» в 1910–1912 гг., сопровождавшаяся доносами нескольких братий на монастырское руководство, синодальной ревизией и удалением старца Варсонофия ^[42], не смогла заметно уронить авторитет Введенской обители.

Оптинские традиции и живой голос оптинских монахов были востребованы при проектировании монастырской реформы в начале XX в. И даже в 1917 г., несмотря на волну безудержной демократизации в Церкви и стремления к выборности на всех уровнях, сам статус настоятелей Оптиной и нескольких других «наиболее выдающихся» обителей открывал для них двери высших церковных учреждений. В эпоху кризиса церковной бюрократии это была знаменательная попытка администрации опереться на такую неформальную категорию, как духовный опыт.