F. M. Dostoevsky – a writer or a thinker?

Usachev Alexander Doctor of Philosophy Professor of the Department of Philosophy, Social Sciences and Journalism at Bunin Yelest State University 399770, Russia, Lipetskaya oblast', g. Elets, ul. Kommunarov, 28.1 a.usacev@mail.ru Other publications by this author

Одной из отличительной особенностей прозы Достоевского является отсутствие описаний природы. Писатель совсем не уделяет ей никакого внимания, словно она не может привнести ничего нового в характеры и объяснение поведения героев его книг. В определении метафизики также есть момент надприродности, существование над физикой вещей, которая ведет к тому, чтобы всецело доверить мышление только сущностям, абстрактным определениям, из которых можно сформировать некую концепцию или систему. В самом деле, в природе все текуче, фрагментарно, имеет начало и конец своего существования, что для древних греков было особенно чувствительно, ведь и определение истины (алетейа) у них означает неизменное, устоявшее в потоке забвения. В каком же смысле Достоевскому удалось удержаться от активирования природы в своих текстах? Можно остановиться на мнении, что для него в природе нет ничего постоянного, и только человеческая природа, проявленная в характерах и тонкостях взаимоотношений, дарит сущность его размышлениям как автора. Зададимся вопросом: сущность человеческих отношений является ли тождественной сущностям надприродного происхождения? Можно ли набраться смелости, чтобы сказать, что русский писатель тоже метафизик в точном смысле слова, а, следовательно, он философ и мыслитель, прежде всего, и только потом писатель, мастер художественного слова?

Довольно часто о Достоевском говорят в том смысле, что он прорисовал все типы революционно настроенных людей, и дал описание той социальной обстановке, в которой с такой легкостью прижились новые идеи социальных преобразований революционного толка. В самом деле, в начале XX века Россия пережила три революции и две войны, закономерно придя к состоянию системного и гуманитарного кризиса, который, впрочем, был характерен и для Европы. Такое состояние дел нельзя абстрагировать от многочисленных уведомлений, сформировавшихся в XIX веке, как раз в рамках фактуры той действительности, которую описывал Достоевский. Он был не единственным, кто на этой ниве послужил русской культуре. Например, В.С. Соловьев создает философию кризиса ^[4], которая, впрочем, не успела развиться в ясную систему оснований и аргументов. Ясно одно, что целеполаганием русской философии было непрерывное пророчество о радикальных переменах в обществе. Революция словно вытекла из общего течения русской прозы и поэзии. Известно, что В.В. Розанов сам факт русской революции объяснял в качестве закономерного итога русской литературы, а, например, не экономики или политики ^[2]. Тем временем мы не в силах отказаться от того, чтобы называть XIX век русской культуры «золотым», столько выдающегося и программного было сделано в ту эпоху.

Русскую культуры по всему миру и сегодня воспринимают в лице тех, кто творил в те годы и несколько позже. Среди главных персонажей отечественной культуры Чехов, Толстой, Достоевский, Бунин, Бердяев, Шестов, Франк и еще несколько человек. Конечно, есть знатоки, которые могут продолжить этот список, но вывод остается один – это были самые яркие страницы, которые запечатлели универсальные смыслы, понятные всем, несущие кросскультурные послания. Список действительно ограничен, но есть много оснований считать, что в этом есть много плюсов, ведь очевидно, что великое и любимое не должно быть отдано на потребу, стать общедоступным и обычным. Само собой, что и творчество этих писателей и философов нельзя назвать простым для понимания. Проблемы, которые они формулируют, имеют актуальное звучание на все времена, их интерпретациям нет предела. Впрочем, такому положению дел есть еще одно объяснение. Одним из главных условий присутствия в европейском культурном пространстве являются тексты, писательский труд, произведения, которые привлекают своими названиями, темами, сюжетами. Дело заключается в том, что у мысли есть всего два шанса быть – быть сказанной и быть написанной. И для европейской традиции главные формы бытия мысли – это философия и литература, т.е. виды написанного слова. Однако надо заметить, что философия – это не литература. С. Франк, Н. Бердяев, Л. Шестов – философы, они размышляли иногда не систематически, их мысль развивалась свободно в виде рефлексии над проблемами времени. Но свободно развивающийся стиль размышления не делал их книги литературой, ведь в их текстах нет жанровых особенностей романа, повести или комедии. Их книги трудны для понимания, но они выдержаны в стиле философского повествования, касающегося насущных проблем современности. Собственно писатели – это совсем другое дело и среди них, прежде всего, Ф. Достоевский. Говорить о том, что он именно мыслитель, значит, вносить неясность в вопрос о том, какому способу реализации замысла посвятил свое время этот автор. Ф. Достоевский комментировал ситуацию с идеями спекулятивными и абстрактными, говоря в «Братьях Карамазовых» о том, что интеллигенция и русская молодежь того времени услышав издалека какие–то идеи в спешном порядке приносит тетрадь, исписанную опровержениями. Писатель намекал, что в России его времени любые философские идеи становятся лишь поводами для любительских интеллектуальных атак. Ф. Достоевский среди прочего имеет в виду влияние позитивизма и научного мировоззрения, которые пытались отрицать метафизику, что приводило к тому, что каждая философская идея воспринималась в штыки почти у всех по разным причинам. Студенты были против практической бесплодности философских идей, у официальной власти Российской империи вызывало сомнения нехристианское звучание формулировок метафизики. Все это приводило к тому, что на повестке дня было движение социального проектирования общего счастья, которое сделали своей профессией многочисленные интеллигенты. В остальном Ф. Достоевский философских идей не писал и в буквальном смысле не пересказывал.

Давно сложилось мнение о том, что книги Ф.М. Достоевского играют огромную роль. Более того, он представляет собой особый вид проводника в русскую культуру. Среди главных особенностей можно отметить величие русского слова, глубокие вопросы, которые поставлены навсегда, мысли и идеи, значение которых трудно преувеличить. Здесь мы и подходим к одной важной особенности, которая и стала предметом обсуждения данного текста. В самом деле, все чаще Ф. Достоевского называют русским мыслителем, и все реже писателем. Являются ли такие определения сущностными (?), вот вопрос, который хочется сделать главным в данном размышлении.

Сегодня мы не имеем возможности представить себе реакцию людей, сделавших свой вклад в развитие культуры, на то, кем они стали и что значат теперь для последующих поколений. Вполне возможно, что Ф.М. Достоевского смутило бы расхожее мнение о том, что он, прежде всего, мыслитель, а не писатель, популярный беллетрист, который работает главным образом для того, чтобы привлечь внимание подписчиков журналов, которых привлекал мастерством своего художественного слова. Не является секретом и то, что русский писатель предельно реализовался в текстах, которые строились на сюжете, заключали в себе загадки и раскаленные добела интриги. Ведь если остановиться на том, что Ф.М. Достоевский именно мыслитель и только он, то надо признать, что вся палитра произведений автора сводится только к прорисовке тенденций, которые преобладают в обществе. Если в произведении все подчинить только объективации идеи, то куда деть характеры, личности, сюжеты, развитие событий? Смог ли бы он согласиться с тем, что его книги лишь средство для презентации идеологии определенной эпохи? Видимо нужно быть осторожнее с соотношением фено-текста и гено-текста. В самом деле, нужно ли одно приносить в жертву другому.

Конечно, если руководствоваться диалектической логикой Гегеля, то необходимо будет остановиться на том, что приоритет умозрения над эстетической стороной произведения абсолютен. Это логично еще и потому, что философия – это квинтэссенция культуры. Вопрос лишь заключается в том, нужно ли разделять абсолютность этого умозаключения всегда, даже учитывая его классичность. Представитель немецкой классической философии предполагал, что произведение имеет только онтологическую нагрузку, а, следовательно, в любом тексте важна только мера его философичности.

В самом деле, имеет смысл разобраться с тем, кого называют обычно мыслителем. В полотне художника «застыла» мысль, и его называют мыслителем. Архитектор и музыкант также могут выражать мысли специфическим языком своих произведений. Л. Шестов отстаивал позицию, согласно которой творчество кого бы то ни было всегда сплетено из образов и идей, которые выражают эстетический опыт человека ^[1]. Мыслителем в шутку иногда называют старика, который во дворе своего дома поучает детишек простым максимам обычной жизни. В таком значении слова «мыслитель» проявляется естественная человеческая способность, характерная для слишком многих, и очень многие люди подходят под это определение. Но в том-то и дело, что в этом определении властвует абстракция, и нет индивидуализирующих особенностей. Что значит в этом контексте назвать мыслителем Ф.М. Достоевского? Исчерпывается ли таким названием смысл того, что сделал для культуры русский писатель?

Очень часто, если не сказать как правило, мыслитель – это синоним или даже иное название философа. Для философа характерна «стихия чистой мысли» (Гегель), что означает следующее: мысль – это предмет, средство и цель деятельности, которая связана с поиском истины и имеет спекулятивную форму. Если философа называть мыслителем, то это не создает никаких проблем с идентичностью. Просто в слове «мыслитель» слышится небольшой обертон необязательности, который бывает лишним в профессиональной философии. В остальных случаях можно сказать, что философ без сомнений может быть назван только мыслителем и не образно, а точно. А вот для архитектора, музыканта, писателя в таком названии нет ничего обязательного и, тем более, исчерпывающего. Можно решиться на утверждение о том, что все они «в том числе» мыслители, если в этом есть хоть какой-нибудь смысл, который бы уточнил сущность их творений. Эстетическая сторона их деятельности многократно более важна, чем идеологическая. Есть определенная форма работы, которая буквально и однозначно соответствует мышлению в точном смысле слова. Речь идет о теоретических текстах, когда поэт анализирует теоретические основы своего дела, писатель и художник занимается теорией своего ремесла.

Совсем другое дело – художественная практика Ф. Достоевского. Определить стратегию письма гения не только трудно, но и невозможно. Со стороны читателя в большей степени проявляется такое постмодернистское понятие, как техники чтения. Оно раскрывает принудительность литературного пространства произведений русского писателя. На этом пути возможен вопрос о том, к какому виду рассуждений принуждают книги Ф. Достоевского? Как мы к нему относимся по итогам прочтения?

Можно начать с того, что персонажи и герои книг Ф. Достоевского заставляют читать его тексты в особом ритме, который складывается в убеждение о том, что все они не вечны. Они появляются и исчезают, спорят и болеют. Их нельзя помыслить вечными, и это говорит о мастерстве писателя. В самом деле, каждый из персонажей наделен жестами и интонациями, которые говорят об их временности и фрагментарности. События мелькают, имеют начало и конец, начинают и перестают существовать, возгораются и затухают, как гераклитовский космос. Спрашивается, в какой фактуре проявляет себя вечность, характерная для философского типа мышления? Что позволяет отнестись к писателю как мыслителю, и можно ли абстрагироваться от его творческих особенностей? Пожалуй, верно и то, что мыслитель в данном случае – это не исчерпывающая характеристика. Мышление – это атрибут человека. Человек мыслит, но он не есть само мышление (В. Соловьев). Более того, Декарт приписал мышление субстанции в целом, что говорит о том, что это родовое качество человека. В этой связи, имеет ли смысл называть любого человека мыслителем и указывать на то, что он владеет мышлением наравне с другими? В этом утверждении должна сказываться способность мыслить, говорить, особым образом действовать. Наверно мы имеем в виду что-то другое, когда называем великого писателя мыслителем в первую очередь. Возможно, дело касается его творчества. Скорее всего, книги великого русского писателя приводят нас к необходимости вывода о том, что он, прежде всего, писатель. Тогда, разве захваченность его творениями без остатка, на острие внимания, в эмоциях, которые сообщают его тексты, претендуют только на то, чтобы быть чертой родовой сущности человека?

Сравним некоторые черты, которые характеризуют писателя и философа, и могут стать основанием для конкретизации этих амплуа экзистенции ^[3]. Ситуация в истории складывается так, что писатель имеет больше возможностей быть услышанным и иметь благодарных или не очень поклонников и сторонников. В литературе нужны дополнительные усилия для того, чтобы скрыть свой подлинный талант. Наиболее яркий пример – Ф. Кафка, который не верил в себя настолько основательно, что писал «в стол». Его предельно низкий уровень тщеславия не заставил его продемонстрировать свои произведения. И все же мир узнал его, и воздал ему по достоинству: он занял подобающее место в истории мировой литературы. В остальном, литература рассчитана на то, чтобы быть услышанной именно сегодня. Ведь и Ф. Достоевский писал свои фолианты по частям в журналы, рассчитывая на подписчиков. Он был очень связан в своей писательской практике с параметром актуальности, с тем, чтобы заинтересовать читателя. Для этого ему нужны были не идеи, а сюжеты, интриги, многочисленные обстоятельства его художественного слова, которыми он окружал читателя. Мир слов здесь самый главный и основательный, и он находится в приоритете перед идеей и ее формулировкой.

Философия устроена несколько иначе. Философ сам является захваченным ситуацией мышления, созданной самим бытием. Творить ситуации для философии – это неблагодарная тактика мышления: когда философы стремились изменить (захватить) мир, то дело заканчивалось революциями и войнами, а также попытками реализовать утопии. Дело философии – рефлексия и область работы философа уже многомерно удалена от эмпирической действительности. Результат философской работы – это обобщения, категориальные выводы, которые содержат в себе цель быть понятными для многих.

В творчестве писателя идея менее важна, чем основательность слова, его трепетное звучание в сознании читателей. Слово обретает жизнь в процессе чтения тем, что захватывает читателя своими ассоциациями, пониманием, узнаванием в героях и персонажах тех людей, с которыми он живет повседневно. У художественного текста есть одно ограничение – это время для прочтения, которое должно быть вырезано из действительности для того, чтобы погрузиться в полифонию голосов, в очевидную пульсацию слов и обстоятельств.

Для философии характерна вне-временность и не-свое-временность потому, что время не присуще философскому тексту. А в литературе есть время, и оно не только в последовательности событий, излагаемых в тексте, но и в принудительной силе текста, который в сознании читателя образует континуальное неповторимое целое. Само собой, что писателем довольно часто управляют идеи, которые он берет где угодно: в сводках новостей, в отдельных фразах и впечатлениях. Но существование рождается из-под его пера в обстоятельствах и длительности текста. В художественной книге особый интерес представляет временное развитие сюжета, постоянное стремление быть удивленным неповторимыми чертами привычного мира. Этот мир может быть и фантастичным, как в тексте «Сон смешного человека», но фактор длительности остается, поскольку он составлен из сна и яви, секунд и дней, улыбок и слез. Все это - временные явления, они имеют аналогии в действительности, могут быть измерены, связаны с подробностями сущего, которое лежит в основе повествования.

Философия по своей природе вневременна, идеологична, не всегда адресована к конкретному читателю. Она получает действительность и свою историю, а также свою временность в отдельных особо выдающихся примерах. И мыслитель находится в этих смысловых границах.

Литература имеет существенное свойство – это длительность текста, которая заключается в истории случившегося, во временности повествуемого. Иногда она становится вечностью в бытийном смысле как факт существования. В этом смысловом поле находится писатель.

Формулируя эти выводы, мы получаем возможность остановиться на том, что отношение к Ф. Достоевскому как мыслителю – это меньше, чем писатель значит для нас. Не будет большой ошибкой сказать, что Ф. Достоевский – это гений, и любое определение его творчества наталкивается на собственную ограниченность. Но иногда важно обсудить особенности и двусмысленности.