Constructivist Models of Philosophy in their Development and Interaction

Bogdanova Veronika Olegovna PhD in Philosophy Associate Professor, South Ural State University (National Research University) 454080, Russia, Chelyabinsk region, Chelyabinsk, Lenin str., 76, room 434 verovictory@mail.ru Other publications by this author

На данный момент существует множество теорий, которые так или иначе можно отнести к конструктивизму. Данные теории трудно классифицировать из-за того, что они возникли на стыке многих научных дисциплин. А. М. Улановский считает, что конструктивизм можно условно разделить на три течения: конструктивизм в узком смысле, радикальный конструктивизм и социальный конструкционизм (конструктивизм). И. Т. Касавин выделяет две группы конструктивистских концепций: натуралистический и культуральный конструктивизм. К натуралистическому он относит радикальный конструктивизм, к культуральному – методический. Н. М. Смирнова выделяет два типа конструктивизма: умеренный и радикальный, рассматривая в качестве водораздела между ними отношение к онтологической реальности объекта познания. Остальные конструктивистские теории стоят особняком и их не учитывают в классификациях в силу их междисциплинарного характера. На наш взгляд, существующие классификации нельзя признать удовлетворительными, поскольку они, как правило, либо лишены единого основания, либо являются далеко не полными. Поэтому для начального этапа нашего исследования необходимо осуществить краткий обзор главных течений конструктивизма, положения которых так или иначе обсуждаются современными философами и являются предметом дискуссий на страницах таких ведущих философских журналов как «Вопросы философии» и «Эпистемология & философия науки». Данный обзор поможет нам в дальнейшем выстроить типологию конструктивистских моделей философствования в их развитии и взаимовлиянии.

Логико-математический конструктивизм.Издавна философов интересовала проблема существования и построения абстрактных математических объектов. Конструктивистский подход к математике заставил по-новому взглянуть на многие правила традиционной математики, связанные с числовыми значениями, теорией множеств, актуальной бесконечностью, законами противоречия, исключения третьего и т.д. Возникновение логико-математического конструктивизма, как правило, связывают с именами Г. Фреге, Б. Рассела и А. Уайтхеда, Р. Карнапа и др. Логико-математические конструктивистские модели приникли и в философствование. Их можно условно обозначить как модели «логического атомизма», обеспечивающих верификацию и доказательство. Данные модели широко используется в естественных науках, социологии, психологии в процессе «конструирования» базовых понятий путем дефиниций. Аналитическая философия задает характерный стиль философского мышления, который подразумевает строгость и точность используемой терминологии наряду с осторожным отношением к широким философским обобщениям и спекулятивным рассуждениям ^{[14, с. 32]}. Основным методом философствования выступает метод анализа, применение которого позволяет организовать философию как «строгое знание» и пересмотреть многие философские проблемы, возникшие как «языковые ошибки». Средством выявления этих «ошибок» служит анализ речевой практики.

Методологический конструктивизм. Данное течение конструктивизма дало возможность истолкования логики в контексте философии языка, как средства рациональной аргументации, что привело к пересмотру традиционных «конструктов» формальной логики таких как понятие, суждение, умозаключение. Представители так называемой Эрлангенской школы конструктивизма В. Камлах и П. Лоренцен разработали новую систематику форм суждений, как конструктов реальных наук (априорные, аналитически-дефиниторные суждения математики; формальные и материально-синтетические суждения «протофизики»; апостериорные и эмпирические суждения реальных наук). Методологический конструктивизм имеет дело с научными «идеализациями», исторически закрепленными в жизненном мире, как реальными речевыми и деятельностными «данными» наук. Предметы идеальных (логики и математики) и реальных (физики) наук, так же как элементы естественного и научного языков не являются природными объектами, поэтому исторически существующие языки необходимо подвергнуть методической реконструкции. Методологическая реконструкция заключается в том, что фактические способы употребления языка должны быть сведены с помощью конструирования к элементарным ситуациям языкового нормирования так, чтобы получить методически упорядоченный, свободный от пропусков и кругов процесс использования норм. Программы реконструкции методологического конструктивизма содержат предложения по решению проблемы методологического фундаментализма. Они направлены, прежде всего, против «трилеммы Мюнхгаузена» (Г. Альберт), предполагающей гипотетичность всякого обоснования ^{[15, с. 10]}.

В отечественной философии науки методологический конструктивизм получил развитие в рамках парадигмы «деятельностного подхода» в исследованиях Г. П. Щедровицкого. Щедровицкий саму методологию рассматривает как совокупность средств и операций активности человека, а познание интерпретирует как конструирование и проектирование. По мысли Щедровицкого, наука со временем вовсе «отомрет», уступая место когнитивным конструктам, которые будут создаваться в рамках общей методологии ^{[49, с. 144]}. «Осуществляется полный отказ от описания внешнего объекта. На передний план выходит рефлексия, а смысл идеи состоит в том, чтобы деятельно творить новый мыследеятельный мир и вовремя его фиксировать, – и это для того, чтобы снова творить… Поэтому фактически идет не изучение внешнего объекта, а непрерывный анализ и осознание опыта своей работы» ^{[49, с. 142]}.

М. А. Розов также обращает внимание на огромную роль конструирования в процессе научного познания. Он сравнивает труд исследователя как на практическом (постановка эксперимента) так и на теоретическом уровне с работой инженера-конструктора. Подобно инженерной деятельности исследование ученого будет опираться на уже имеющиеся знания (конструкты) или на образцы конструкторской деятельности. По мысли Розова любая естественнонаучная теория представляет собой конструктор с образцами конструирования. Так одним из мощных конструктов в естествознании является атомистика, с помощью данной теории объясняются свойства газов, жидкостей и твердых тел ^{[21, с. 10]}. Конечно же, теоретические конструкции не оторваны от реальности, так как они, так или иначе, работают, но область их применения точно неопределенна. Область применимости задается конкретными и достаточно ситуативными соображениями практика, которому нужно решить определенную задачу. Сама точность задана ситуацией. Розов утверждает, что в науке не идет речь о постижении объективной реальности самой по себе, так как «познаем мы не мир как таковой, а нашу деятельность с этим миром» ^{[21, с. 10]}, поэтому знания необходимо сопоставлять с деятельностью, которую мы совершаем.

Как бы продолжая эти мысли, В. А. Лекторский утверждает, что факты в процессе эксперимента «не столько описываются, сколько препарируются и конструируются в нем» ^{[21, с. 4]}. На основе «сфабрикованных» фактов строятся теории как «ящики с инструментами» для производства новых фактов. Таким образом, наука содержит субъективные компоненты, которые присутствует в ней в силу ее принципиальной незавершенности, в силу ее стремлении стать понятной людям. В реальной науке конструктивные и реалистические подходы переплетены ^{[21, с. 8]}.

В. С. Степин отмечает конструктивистскую функцию картины мира в целом. Она влияет на научные исследования, избирает предмет изучения, задает исследовательскую программу и показывает средства и методы решения научных задач. По мысли Степина картина мира в неявном виде содержит не только онтологию, но и структуру деятельности и принципы познания ^{[46, с. 177]}.

Эволюционистский конструктивизм. Возникновение этого течения связано с работами К. Лоренца и его последователей Р. Ридля, Э. Эзера, Ф. Вукетича и др. В данных идеях получает развитие главный тезис эволюционной эпистемологии – когнитивные структуры вырабатываются как форма приспособления к окружающему миру в процессе эволюции. Е. Н. Князева, ссылаясь на данные исследования, акцентирует внимание на том, что в самих когнитивных механизмах организмов заложен вектор на максимально возможную «очищенность» результатов восприятия от привнесенных, в том числе и конкретно-телесных факторов ^{[21, с. 7]}. Данный феномен Лоренц называет объективацией. Объективация дает возможность выйти из бесконечного круга рекурсий и взаимной детерминации «субъект-объект». Однако эта объективация осуществляется через активную адаптационную деятельность субъекта. Воздействия со стороны внешнего «объективного» мира выступают лишь сигналом к реализации базовых когнитивных структур, носителем которых является сам субъект. Человек и окружающая среда, субъект и объект взаимно детерминированы, взаимно подогнаны, адаптивны друг к другу, так как включены в единый процесс коэволюции. Априорные структуры соответствуют объективной действительности в такой мере, в какой обеспечивают жизнеспособность сформированных когнитивных структур.

«Радикальный конструктивизм». Данное течение получило развитие благодаря идеям «генетической эпистемологии» Ж. Пиаже, в частности идее равновесия между ассимиляцией и адаптацией, чему способствуют когнитивные процессы. В своих работах Пиаже, стремясь всесторонне осмыслить процесс развития ребенка, его моторно-двигательную активность, мышление, язык и т.д., приходит к выводу, что познание предполагает редукцию новых опытных данных к уже существующим сенсомоторным и концептуальным структурам, которые сложились в онтогенезе.

Как самостоятельное течение радикальный конструктивизм сформировался в среде немецких и австрийских специалистов в области кибернетики, психологии и нейробиологии (Х. фон Ферстер, Э. фон Глазерсфельд, П. Вацлавик и др.). Сам термин «радикальный конструктивизм» был введен в научный оборот Э. фон Глазерсфельдом в конце 1970-х годов, но все же официальной «датой рождения» данного направления следует считать 1981 год, когда выходит в свет сбор­ник «Изобретенная действительность» под редакцией П. Ватцлавика. В биолого-психологической концепции Э. фон Глазерсфельда и эволюционно-биологической концепции аутопоэза У. Матураны и Ф. Варелы обосновывается конструктивность познавательных структур и их результатов в смысле адаптации и развития организмов. Среда выполняет функцию «пускового механизма» структурных изменений внутри живой системы, которые могут привести к нарушению организации и вымиранию или к новой адаптации. Субъект не может выйти за пределы когнитивной области, которая обусловлена организацией его организма. Е. Н. Князева рассматривает это утверждение как одно из слабых мест в концепциях радикального конструктивизма. Мы же полагаем, что подобного рода «слабость» является необходимым моментом логической корректности данных рабочих гипотез, избегающих поспешного вывода без достаточного обоснования.

Многие представители радикального конструктивизма познание и его результаты относят всецело к деятельности организма и головного мозга, например, представители так называемого «нередукционистского физикализма» (Г. Рот, Х. Швеглер). Головной мозг в теории Г. Рота рассматривается как самореферентная (автономная) система. Он декодирует получаемую в виде нервных импульсов слуховую, зрительную, вкусовую и др. информацию по собственным законам.

Н. М. Смирнова считает, что в радикальном конструктивизме объекту познания отказывают в онтологической реальности, полагая его всего лишь ментальной конструкцией, «все, что мы видим, слышим, осязаем суть ментальные конструкции на основе существующих когнитивных паттернов» ^{[21, с. 18]}. В связи с этим А. Ю. Антоновский приводит метафорическое сравнение познающих субъектов с монадами Лейбница, которые лишены окон. Вместо окон у них картины с нарисованной реальностью, доступ к которой закрыт навсегда. Однако данные картины все же отражают действительность, по той простой причине, что «монады, имеющие другие изображения не выжили в процессе эволюции» ^{[21, с. 27]}. Тем не менее, мы считаем, что радикальный конструктивизм ошибочно сводить к солипсизму, отрицающему сам факт существование реальности «в себе». Существование объективной действительности не отрицается, просто она корректно выносится за скобки как принципиально непознаваемая. Радикальный конструктивизм рассматривает в качестве объекта исследования сами когнитивные конструкции, а не опосредованную через них «объективную» реальность.

Снимая создавшиеся противоречия, В. А. Лекторский предлагает следовать «срединным путем» в оценке концепций радикального конструктивизма, названным им «конструктивистским реализмом». Конструктивистский реализм, с одной стороны, является разновидностью эпистемологического реализма, с другой, – хорошо подкрепляется философией сознания, современными исследованиями в области когнитивных наук. Согласно этой позиции человек в процессе деятельности познает лишь фрагменты действительности. При этом в процессе познания подвержен изменениям сам субъект, а сконструированные им представления о мире определяют условия и возможности познания. У разных организмов формируются различные «концептуальные модели» реальности, так как способы взаимодействия с внешним миром и степень значимости тех или иных эмпирических факторов отличаются. В конструктивистском реализме, по мысли Лекторского, снимается дихотомия «внутреннего» и «внешнего» мира, конструктивизма и реализма.

Н. М. Смирнова также становится на этот «срединный путь», отдавая предпочтение умеренному конструктивизму в сравнении с его радикальной разновидностью. Теоретико-познавательной основой умеренного конструктивизма является представления об активной роли субъекта в познании, обусловленность когнитивных процессов врожденными структурами сознания и социально-конструирующей ролью языка и знаково-символических средств. Умеренный конструктивизм «вполне совместим с научным реализмом, так как он не посягает на онтологическую реальность объекта познания» ^{[21, с. 18]}. Психолог А. М. Улановский также склоняется к позиции умеренного конструктивизма, мотивируя это тем, что психотерапия предполагает возможность и необходимость правдоподобных описаний, несмотря на конструктивность и метафоричность языка. Он отмечает, что психотерапия не приносила бы («объективную») помощь человеку, если бы интерпретировала его переживания неправдоподобно ^{[21, с. 17]}. Вообще спор о реальности или нереальности «внешнего мира» и объектов познания имеет солидную философскую традицию. В основе любой разновидности реализма лежит онтологический реализм. Во-первых, признается область объектов, называемая «внешним миром», элементы которой «реально» существуют. Во-вторых, эти объекты существуют независимо от субъекта. В-третьих, реально существующие и образующие «внешний мир» объекты могут быть предметом человеческого опыта и познания.

Согласно Е. Н. Князевой, в концепциях радикального конструктивизма используется два основных понятия кибернетики: циклическая причинность и структурное сопряжение. Циклическая причинность проявляет себя тогда, когда живая система подвергается внешним воздействием, влекущим за собой структурные изменения системы, которые адаптируют ее к условиям среды, приводят в равновесное состояние без нарушения организации системы. То есть циклическая причинность является основой для представления о гомеостазе, согласно которому живая система всегда стремиться поддержать свою целостность. Поддержание целостности возможно при условии возвращении системы в равновесное состояние, несмотря на присутствующие внутренние и внешние возмущения ^{[19, с. 134]}.

Иллюстрируя принцип структурного сопряжения, Х. фон Ферстер сравнивает процесс познания с танцем человека с миром, в который ни один из партнеров не является ведущим, в котором партнеры слаженно взаимодействуют друг с другом, образуя «креативный круг» ^{[19, с. 143]} – «изогнутое пространство, в котором человек, удаляясь от себя, возвращается к самому себе» ^{[18, с. 99]}. По мнению Ферстера человек безнадежно одинок, так как он конструирует свою собственную реальность, воспринимает и осмысливает ее в соответствии со своими когнитивными способностями. Поэтому понятия истинны согласно его теории быть не может, так как оно изменяется в зависимости от позиции того, кто ее использует: «истина есть изобретение лжеца» ^{[21, с. 7]}. Целью познания является сам процесс познания, а не поиск истины.

Символический конструктивизм. Идея активно-конструктивного характера того, что называется миром и реальностью, также как и познания себя и других, разрабатывалась наиболее полно в конструктивистской теории символа Н. Гудмена и в теории интерпретации Г. Абеля, Х. Ленка. Исходя из положения о том, что идея чистых данных «в себе» не может быть последовательно эксплицирована, Гудмен отказывается от строгой дихотомии восприятия и понятия, наблюдения и теории в науке. Посредством построения конструктивной системы и формулировки конструктивных дефиниций Гудмен пытается не столько обеспечить формализацию разных областей знания, сколько дать им креативные объяснения. Гудмен разрабатывает конструктивистскую модель «экстенсионального изоморфизма», согласно которой любой опыт требует некоторой структуры, а не идентичности, и допускает легитимность альтернативных дефиниций. Тем самым Гудмен показывает креативно-конструктивный характер употребления символов и посредством этого вскрывает внутреннюю связь логики, искусства, обыденного и научного познания ^{[16, с. 147]}. То, как мы употребляем символы в процессе восприятия, разговора, мышления и деятельности, обнаруживает свою зависимость от способов функционирования используемых символических систем. Многообразие символических систем, обладающих конструктивными функциями, последовательно ведет к допущению множества миров. Е. Н. Князева рассматривает это в качестве одной из главных проблем конструктивизма. Различие представлений реальности приводит к тому, что люди живут в разных концептуальных мирах, не понимая друг друга. На почве такого непонимания могут возникать конфликты. Однако на наш взгляд, теория интерпретации в коммуникации (Ю. Хабермас, Г. Абель, Х. Ленк) служит примером возможности эффективного перевода конфликтных ситуаций в интерактивное коммуникативное взаимодействие, когда разность концептуальных миров является не препятствием, а наоборот необходимым условием продуктивной и равноправной интеракции.

Социальный конструктивизм.Родоначальниками и сторонниками социального конструктивизма являются К. Герген, Р. Харре, Дж. Шоттер, П. Бурдье, Н. Луман, П. Бергер, Т. Лукман и др. Социальный конструктивизм представляет собой направление в социальных науках, признающие первостепенную роль дискурса и отношений между людьми в конструировании мира и собственного Я. Социальный конструктивизм отказывается от представления об абсолютной истине, призывает к многоголосию и взаимообогащению различных дискурсов, демократизации, социальному преобразованию сознания людей ^{[44, с. 38]}. Поэтому социальный конструктивизм критикует подходы, основанные на превосходстве одних теоретических конструкций над другими. В отличие от других видов конструктивизма социальный конструктивизм настаивает на том, что индивид конструирует реальность не индивидуально в своем сознании, а совместно с другими в процессе социальных практик ^{[44, c. 39]}. Конструирование представлений о реальности и системы ценностей происходит посредством языка в процессе общения с другими людьми. Теоретические конструкции являются результатом соглашения внутри социальной группы. По мысли Н. Лумана само общество тоже является социальным конструктом, продуктом отдельных коммуникативных актов. Луман один из первых переносит принципы теорий сложных самоорганизующихся систем и аутопоэза на исследование объектов социальной философии. Он утверждает, что социальные системы являются операционально замкнутыми, самореферентными, инореферентными системами. Социальные системы способны к трансформации через интерактивность, коммуникацию ^{[27, с. 7-9, 290-292]}.

Большой вклад в развитие социального конструктивизма внес П. Бурдье. Он выделяет в социальной действительности объективные структуры, которые не зависят от сознания и воли социальных агентов. Объективные структуры направляют поведения социальных субъектов, влияют на конструирование общей картины мира индивида в обществе ^[4].

На развитие социального конструктивизма огромное влияние оказала социальная феноменология. С точки зрения концепций социальной феноменологии социальный мир представляет собой систему всеобще разделяемых значений, а социальное знание – продукт конструирования. Причем любое научное социально-теоретическое знание рассматривается как конструкт второго порядка, так как оно надстраивается над конструктами обыденного (повседневного) знания. Познающий субъект (ученый, философ) находится сразу в двух позициях. Сначала он изучает структуры жизненных миров, временно заключив в скобки научную установку (значения культурных смыслов, подчеркнутую в научном и культурном сообществе), затем осмысливает полученные обыденные знания с позиции научной установки и транслирует полученные знания научному сообществу. Однако Н. М. Смирнова утверждает по поводу этого, что заключить в скобки все научные и жизненные установки ученый не в состоянии, но достичь достаточной степени «чистоты метода» вполне возможно ^{[21, с. 19]}.

На базе социального конструктивизма возникает так называемая нарративная психотерапия, задачей которой является выявление того, как люди выражают свой опыт, создают установки опыта – нарративы. На основе выявленных нарративов появляется возможность оказания эффективной терапевтической помощи. Выражение переживаний жизненного опыта представляет собой акты интерпретаций, посредством которых
люди придают смысл своему опыту, делая его понятным для себя и для других. Человек связывает переживания в нескончаемую вереницу событий, пытается увидеть их взаимосвязи, подвести их к одной истории. Изначально же человек имеет множество историй о себе, их содержание зависит от того, на какие события он обращает внимание, как связывает их между собой и как их интерпретирует. Интерпретация опыта осуществляется на основе культурно заданных знаний и общественных практик, т.е. историями, которые были созданы сообществами людей, и привлекаются этими людьми для осмысления и
описания их опыта. Жизнь человека состоит из большего количества событий,
хотя он актуализирует и включает в свои истории не все из них. События, которые
станут частью его опыта, определяются уже сконструированными смыслами доминирующих историй данного человека и определяют его дальнейшее поведение в обществе. Интерпретации опыта могут меняться, изменять представления о реальности и саму жизнь человека. Это может случиться в результате того, что в доминирующие истории событий и интерпретации людей не вписывается какое-либо явление, которое послужить толчком к рождению нового нарратива ^[12].

Психологический конструктивизм. Интерес к проблемам конструктивизма в отечественной науке возник в первой половине ХХ века и получил свое дальнейшее развитие в связи с изучением процесса мышления в области междисциплинарных исследований на стыке философии и психологии (Л. С. Выготский, С. Л. Рубенштейн, А. Н. Леонтьев, Э. В. Ильенков, Г. П. Щедровицкий и др.).

Наиболее продуктивными идеями Л. С. Выготского, имеющими конструктивистский характер, являются:

- идея о том, что все высшие психические функции человека суть социальные отношения, которые переносятся во внутренний мир субъекта ^{[6, т. 3]};

- идея о знаковой символической опосредствованности познания, согласно которой осознание субъектом каких-либо феноменов зависит от сложности организации языковых значений, которыми он пользуется ^{[6, т. 2]};

- идея адаптивности (пригодности) знаний, которая является одной из ключевых в современном конструктивизме эволюционного направления, особенно в его радикальной форме (знаменитая метафора Выготского о психике как «органе отбора») ^{[6, т. 1]}, хотя, согласно радикальному конструктивизму, знания субъекта нельзя проверить на соответствие объективной действительности. Корреспондентская теория истины, которой придерживался Выготский, ими отвергается.

Продолжая параллели с отечественной традицией исследования когнитивных конструктов, следует отметить взгляды А. Н. Леонтьева, предложившего и развившего понятие личностного смысла, структурирующего сознание. Делается акцент на активности, пристрастности субъекта относительно способов репрезетнации мира. Леонтьев развивает концепцию Выготского о формировании понятий и рассматривает их как исторически сложившиеся формы фиксации общественного опыта. Они преломляют мир в сознании человека, формируют мировоззрение каждого отдельного индивида. Леонтьеву принадлежит мысль о построении в сознании человека образа многомерного мира, в котором живет человек ^{[25, с. 8]}.

В работах Леонтьева и его последователей П. И. Зинченко, В. П. Зинченко А. А. Смирнова, А. В. Запорожца, О. К. Тихомирова и др. представлены обоснования зависимости когнитивных процессов и эмоций субъекта от его деятельности (принцип зависимости психического отражения от места отражаемого объекта в структуре деятельности). Подобные и близкие к ним конструктивистские идеи обнаруживаются и в концепциях радикального конструктивизма (например, у Э. фон Глазерсфельда), в теории аутопоэза У. Матураны и Ф. Варелы, в «кибернетической модели» конструктивизма Х. фон Ферстера («хочешь знать, учись действовать») и др.

В рамках радикального конструктивизма также существует ярко выраженное психологическое направление, представленное концепцией П. Вацлавика. Ватцлавик рассматривает реальность как продукт человеческого общения. По его мысли существует множество «коммуникативных реальностей», которые нельзя свести к одной, поэтому невозможно говорить ни о какой объективной реальности. Все суждения о реальности и ее предметах представляют собой человеческие конструкции. «Ни та, ни другая оценки не являются в каком-то объективном смысле истинными и отвечающими действительности, тем не менее, вследствие этих оценок создается тот или иной конкретный личный или общественный контекст» ^{[5, с.102]}.

Ватцлавик условно подразделяет действительность на первый и второй порядки. Реальность первого порядка – независимая от сознания действительность. Действительность второго порядка конструируется путем приписывания смыслов, значений или ценностей реальности первого порядка. В качестве примера Ватцлавик приводит вопрос о различии между пессимистом и оптимистом. При одной и той же действительности первого порядка (бутылка вина, заполненная на половину) налицо две принципиально разные действительности второго порядка («наполовину пустая», «наполовину полная») ^{[5, с. 103]}. Действительность второго порядка, по словам Ватцлавика, является не чем иным как мировоззрением, мыслями, чувствами, поступками субъекта. Она конструируется в результате наложения субъектом некоторого определенного порядка на многообразие мироздания ^{[5, с. 105]}. Конструирование реальности второго порядка чаще всего осуществляется неосознанно, поэтому субъект ошибочно полагает, что созданный им мир существует независимо от него. Человек не меняет конструированную им действительность второго порядка, пока она отвечает принципу адаптивности. Как только чувство приспособленности исчезает, человек испытывает сомнение, страх, боль, депрессию и нуждается в замене данной конструкции реальности другой «фикцией» отвечающей определенной практической цели.

Действительность второго порядка является продуктом коммуникаций. Ватцлавик считает, что ни одно высокоорганизованное существо на земле не смогло бы выжить, если бы ему пришлось постигать мир в полном одиночестве. В процессе социализации человек осваивает «инструкции» созданные обществом относительно того, что как именно необходимо созерцать мироздание, конструирует реальность исходя из культурно-исторических установок социума. Действительность второго порядка – коммуникативная действительность: «… вместе с предполагаемым незримым существованием физического мира где-то там же пребывает и коммуникационная действительность второго порядка. Это означает, что в нашем внутреннем мире продолжают свое существование не только объекты (в самом широком смысле) как таковые, но также характеристики, которые мы предписываем этим объектом в качестве смыслов, значений и ценностей» ^{[5, с. 106]}.

Заслуживает также внимания концепция «личностных конструкторов» Дж. Келли. По мысли Келли, человеческие поступки следует рассматривать не как ответные реакции на внешние воздействия, а как ответы на вопросы, которые человек задает миру. Действия, поведение человека определяется структурой сознания, а поступки встраиваются в те когнитивные конструкторы, в пределах которых происходит антиципация событий. Таким образом, человек не только воспринимает реальность через систему конструктов, но и действует в этом мире в рамках этой системы ^{[21, с. 12]}.

Подобные идеи характерны и для «психосемантики» В. Ф. Петренко, О. В. Митина, Е. О. Труфанова и др. ^{[31, с. 83]}. В рамках психосемантики философы анализируют особенности национальной ментальности, этнические стереотипы, изучают эффекты коммуникативного воздействия, влияние произведений искусств на картину мира зрителя ^{[21, с. 12]}. Представители психосемантики склоняются к конструктивизму, поскольку он принципиально плюралистичен. Он дает возможность принять разнообразные позиции познающего субъекта. Пристрастность субъекта познания – это не досадное искажение истинного знания, а необходимое условие, задающее мотивы и направленность исследования, цели, характер отбора эмпирического материала ^{[21, с. 12]}. В. Ф. Петренко сравнивает исследуемое им «семантическое пространство» субъекта со своеобразной нотной грамотой, посредством которой мы вслушиваемся в мелодию чужой души ^{[21, с. 13]}. На подобном методологическом подходе основывает свое исследование проблемы Я и самоидентификации Е. О. Труфанова. По мысли Труфановой наше Я постоянно находится в состоянии конструирования и реконструирования ^{[43, с. 178]}.

Таким образом, при всем многообразии течений философского конструктивизма, каждое из них в той или иной мере соответствует тем основным методологическим принципам, которые мы сформулировали выше. Однако обзор данных течений дает нам лишь поверхностное представление о конструктивизме. Поэтому нам необходимо установить преемственность и взаимовлияние этих течений, рассмотреть их «изнутри» в процессе развития как диахронически, так и синхронически. Для этого необходимо выделить некие ключевые конструкты, на которых базируются данные течения и которые служат их концептуальными скрепами. Эти конструкты мы будем именовать «конструктивистскими моделями философствования», на основе которых в дальнейшем попытаемся выстроить приемлемую типологию философского конструктивизма.

Выбор направлений (феноменологии, эволюционизма, структурализм) в качестве примера реализации конструктивистского философствования обусловлен тем, что они являются прямым следствием «конструктивистского поворота» Канта в теории познания. Следует отметить, что данные направления стали основой для формирования методологических принципов конструктивизма.

Важное значение в развитие философского конструктивизма внесли труды феноменологов: Э. Гуссерля, М. Мерло-Понти, А. Шюца, П. Бергера, Т. Лукмана и др. В целом феноменология как философское направление отвечает многим положениям философского конструктивизма и рассматривается нами, наряду с философией Канта, как «предтеча» конструктивизма, оказавшее непосредственное влияние на его становление.

Модель «естественной установки».Согласно Э. Гуссерлю феноменология не является теорией или наукой о фактах, она не нацелена на изучение естественной природы предметов, целью феноменологии является познание сущности предметов и феноменов: «… чистая, или трансцендентальная феноменология получит свое обоснование не как наука о фактах, но как наука о сущностях (как наука “эйдетическая”), как наука, которая намерена констатировать исключительно “познания сущности” – никакие не “факты”» ^{[9, с. 245]}. Смысловое содержание предметов мира не отождествляется с независимой от субъекта реальностью, поэтому Гуссерль критикует натурализм, который либо уподобляет существующее физической природе или допускает существование психического, зависимого от природы. Постигая предметы, человек всегда имеет дело с феноменальной действительностью, изучает содержание своего сознания, мир как он есть выходит за пределы его познавательных возможностей. Поэтому натурализму философ противопоставляет методологию строгой науки о сознании, которая направлена на поток сознания, наделяющего содержанием и придающего смысл объектам.

Согласно взглядам Гуссерля феноменология должна стать фундаментом для «чистой логики». Только с помощью нее чистая логика и теория познания могут достигнуть принципиальной беспредпосылочности. Принцип бепредпосылочности выражается в высказывании «К самим вещам!». Данное высказывание не говорит о возможности познание «вещей в себе» в кантовском понимании, не отсылает познающего субъекта к природе, оно обозначает то, что человек должен постигать суть, смысл исследуемых предметов, отстраняя все неотносящиеся к ним предрассудки. Таким предрассудком Гуссерль, как и представители всех течений конструктивизма, считают одно из положений наивного реализма и сенсуализма о том, что познающий субъект постигает объективный (внешний) мир, который отражается в его сознании, как он есть сам по себе. Убеждение наивных реалистов в существовании воспринимаемого мира аналогичного онтологической действительности Гуссерль называет естественной установкой.

Естественная установка присуща всем людям и ученым в том числе. Она обусловлена тем, что познающий субъект направляет свое внимание не на акты сознания, а на предметы, которые содержатся в них. Одним из способов выхода за рамки естественной установки является процедуры феноменологического метода: редукция и эпохе. Под феноменологической редукцией понимается «вынесения за скобки» всех сведений и положений о мире и самом себе, в которых можно усомниться. Феноменологическая редукция подразделяется на эйдетическую и трансцендентальную. Эйдетическая редукция заключает в скобки реальный мир и знание о нем. Воздержание от суждений о мире философ называет эпохе. Осуществив эпохе, субъект занимает позицию чистого или абсолютного наблюдателя, который освободился от сложившихся естественных и культурно-исторических представлений о предметах реальности. Заключая в скобки мир, познающий субъект не ставит его под сомнение, он лишь отказывается от суждения о нем в рамках естественной установки ^{[42, с.19]}. Таким образом, в результате эйдетической редукции осуществляется переход от «естественной» установки познающего субъекта к трансцендентальному субъекту.

Модель «трансцендентального субъекта».Познающий субъект выделяет сознание в качестве объекта для анализа. Но, по мысли Гуссерля, само понимание сознания тоже нуждается в очищении, так как оно нагружено естественно-научным, культурно-историческим и философским истолкованием. Субъект должен подвергнуть сомнению физическую структуру своего тела, собственную психику с переживаниями опыта, социокультурные установки сознания. Для его очищения применяется трансцендентальная редукция. Трансцендентальная редукция «заключает в скобки» мысли о сознании, о духовных процессах как феноменах человеческой культуры. «Посредством феноменологического “эпохе” я редуцирую свое естественное человеческое Я и свою душевную жизнь – царство моего опыта психологического самопознания – к моему трансцендентально-феноменологическому Я, к царству опыта трансцендентально-феноменологического самопознания» ^{[10, с. 85]}. Происходит очищение сознания от эмпирического Я. Именно благодаря процедуре воздержания (трансцендентальному эпохе), осуществляется движение к чистому потоку переживаний сознания. Гуссерль считает, что «чистый поток сознания» является истинным объектом познания, так как он освобожден от эмпирического и психологического. Философ выделяет несколько особенностей чистого сознания. Во-первых, чистое сознание является результатом мыслительного конституирования, так как совокупность сущностей сознания выдумывается самим познающим. Рассматриваемые идеи сознания по сравнению с фактами реальности наиболее важные и являются первичными, поэтому Гуссерль говорит об их априорности ^{[10, с. 78]}, т.е. трансцендентальный субъект подчиняет свою мыслительную деятельность идеям (сущностным структурам), как непререкаемым объективным законам, конструирует модель реальности в соответствии с ними. Во-вторых, сознание обладает целостностью, поэтому нельзя рассматривать его как набор чистых сущностей. Элементами потока переживаний сознания является феномены, которые необходимо уметь вычленять для анализа. В-третьих, феномены, схваченные в интуитивном акте можно рассматривать как целостности. Обнаружить и выделить в сознании феномены помогает феноменологический метод, который является способом непосредственного слияния с потоком сознания. Гуссерль рассматривает феномены как непосредственную очевидность, так как они являются частью трансцендентального субъекта.

Следует отметить, что на взгляды Гуссерля существенно повлияли идеи Канта, хотя Гуссерль и оперирует не свойственным философии Канта понятием «интуиция». Груссель рассматривает чувственное восприятие и воображение как две равноправные разновидности интуиции. Но существует независимая от восприятия и воображения категориальная интуиция. С помощью категориальной интуиции познающий субъект определяет общие отношение между предметами: положение, их следование друг за другом, отношение части и целого, принадлежность признака к объекту и др.

Помимо категориальной интуиции в построении представлений о предметах окружающего мира существенную роль играет идеирующая абстракция. Идеирующая абстракция – «непосредственное нечувственное восприятие родов и видов, то есть всего универсального, что наличествует в объектах» ^{[10, с. 16]}. Субъект с помощью категориальной интуиции определяет связь предмета с предикатом, которая не может быть дана в ощущениях. Идеирущая абстракция позволяет осознавать и работать с идеальными понятиями не связанными с чувственным созерцанием. Категориальная интуиция и идеирующая абстракция, которым Гуссерль дает общее название «усмотрение сущности», нацелены на построение эйдетического знания. Они выполняют те же функции, что и категориальный аппарат рассудка и формы мышления чистого разума Канта. В «усмотрении сущности» изучаемого объекта человек с помощью категориальной интуиции соотносит чувственные представления с категориями, по определенным критериям «связывает» между собой представления и понятия; с помощью идеирующей абстракции человек может выстраивать из рассудочных понятий идеи, на основе которых формируется целостная картина мира.

Сознание человека, конституируя феноменальную реальность, постоянно осуществляет самоконституирование, которое в свою очередь является фундаментом любого конституирования. Ядром для самоконституирования, определяющим уникальность монады, является эго-полюс. Трансцендентальное Я конституирует эмпирически-психологическое Я во время переживания событий жизни. Все феномены сознания можно разделить на два вида: феномены, которые являются ядром психофизической структуры человека и все оставшиеся феномены. В процессе самопознания субъект сначала проникает в сферу психофизических феноменов. Структуру феноменов, подобную его собственной, он может обнаружить и у Другого. Убедившись в автономном существовании Другого, познающий субъект преодолевает солипсизм, обретая представление о трансцендентальном ego. Трансцендентальные субъекты взаимодействуют друг с другом, коммуницируют, в результате чего возникает интерсубъективный мир. Интерсубъективный мир – это реальность, конституированная на основе знаний субъектов. Существование мира независимого от трансцендентального сознания проблематично, недоказуемо. Только на интерсубъективном уровне знания о мире и о сознании имеют под собой твердый аподиктический фундамент.

Модель «тело-сознание». Основными темами феноменологии М. Мерло-Понти являются отношения человека и мира, конституирование смыслообразующих структур и содержаний предметной реальности на основе феноменологического опыта. Предметом его интереса является способность сознания к восприятию, которое осуществляется посредством телесности человека. «Восприятие не есть знание о мире, – пишет он, – это даже не акт, не обдуманное занятие позиции, восприятие – это основа, на которой развертывают­ся все наши акты и оно предполагается ими» ^{[29, с. 8]}.

Философ рассматривает человека как неразрывное единство тела-объекта (плоти, заполняющей пространство) и тела-субъекта, интенции которого направлены на окружающей мир, формируют систему отношений в том пространстве, в котором укоренено тело. Для характеристики этого употребляется термин «тело-сознание», который подчеркивает тесную функциональную неразрывную связь между двумя компонентами, участвующими в равной степени в восприятии. Сознание без тела невозможно представить, так как тело «увлекает за собой интенциональные нити, которые связывают его с его окружением, и в итоге являет нам как воспринимающего субъекта, так и воспринимаемый мир» ^{[29, с. 107]}. Интенциональность сознания, осуществляемая через тело, позволяет воспринимать предметы окружающего мира. Тело рассматривается как медиум, проводник человеческого бытия в мир, благодаря ему хаотичное восприятие обретает целостность, первичный материал восприятия приобретает смысл и значение, т.е. знание о реальном мире в своей специфичности конструируется сознанием и обусловлены телесностью человека.

Познание реальности в философии Мерло-Понти является ничем иным как процессом создания конструкций феноменальной действительности субъекта (мира опыта). «Все, что я знаю о мире, пусть даже и через науку, я знаю исходя из моего видения или того жизненного опыта, без которого символы науки были бы пустым местом» ^{[29, с. 6]}. Сознание, познавая, изучает исключительно свои феномены восприятия, а реальность мира «самого по себе», как и у Гуссерля, выносится за рамки рассмотрения.

Человек получает феноменологический опыт посредством своего тела, которое является основой бытия. «Тело – это то, что сообщает миру бытие, и обладать телом означает для живущего сращиваться с определенной средой, сливаться воедино с определенными проектами и непрерывно в них углубляться» ^{[29, с. 118]}. Через него определяется горизонт экзистенциального пространства человека, который погружен в него и осваивает его с помощью тела. При этом телесное пространство может отличаться от внешнего, оно включает лишь те объекты, на которые направлен взгляд наблюдателя, в процессе познания выделяются лишь некие значимые, существенные стороны объекта действительности, а не вся их совокупность.

Мерло-Понти исходит из того, что чувственное созерцание мира неизбежно обусловлено телесностью, которая привносит в представления свое специфическое «знание» о реальности ^{[29, с. 57]}. Судить насколько совершено и истинно «отражение» действительности непостижимо из-за невозможности стать независимым сторонним наблюдателем своих когнитивных процессов. Тело настолько тесно «переплетено» с миром, что очень трудно увидеть сами границы реальности и наших феноменов. Человек обладает осознанием мира только при посредстве своего тела, оно воспринимает окружающую действительность и, самое главное, дает возможность для конструирования своей собственной реальности отличной от других.

Данную мысль легко обосновать методом «от противного», если попытаться представить, как воспринимает мир человек с теми или иными телесными нарушениями. При наличии телесных дефектов вступают в действие защитные механизмы, восстанавливающие нарушенное адаптивное равновесие с окружающей средой. При утрате человеком какого-либо органа сужается спектр перцептивных операций, которые он мог бы осуществить. От утраченного органа в головной мозг не поступают сигналы, интенциональные связи между рукой и объектом обрываются, человек не может тактильно воспринимать мир через утраченный орган. Однако означает ли это, что при этом нарушается целостная картина мира? Вовсе нет. Видимо сигналы, поступающие от наших органов чувств в головной мозг, не являются простой «информацией» о внешнем мире в классическом понимании, это всего лишь порция импульсов, являющихся взаимозаменяемым «материалом», из которого конструируются представления об окружающей действительности.

Более того, творческая работа мозга по созданию феноменальной реальности проявляется даже при отсутствии сигналов извне. Например, при отсутствии руки, больной может некоторое время чувствовать, что он имеет конечность. Мерло-Понти объясняет это тем, что тело человека содержит в себе два слоя: слой тела привычного и слой тела наличного. Привычное тело становится залогом наличного, потому что тело не просто способно схватывать единичный опыт, но и общий аспект, как безличное бытие ^{[29, с. 119]}. Другим примером непрекращающейся автономной работы мозга являются данные экспериментальных исследований, которые показывают, что в условиях полной изоляции у человека возникают яркие галлюцинации. Мозг сам «вырабатывает» материал для восприятий.

Модель аутопоэза. Чилийские нейрофизиологи У. Матурана и Ф. Варела рассматривают все живые организмы как аутопоэзные системы. Это системы, которые сами себя воссоздают, то есть сами является продуктами своей организации. C точки зрения концепции аутопоэза живой организм может изменять свою структуру, но нарушение самой организации приводит к его гибели. Наличие допустимого с жизнью дефекта тела можно рассматривать только как изменение структуры тела, организация при этом не будет нарушена. Организмом будут задействованы силы, направленные на заполнение возникших перцептивных пробелов для восстановления целостной картины мира воспринимающим субъектом.

Например, утраченные нормальные функции зрения заменяются тактильным восприятием. Тактильное восприятие может осуществляться при помощи вспомогательных средств, например, слепые расширяют свое перцептивное поле при помощи палки. Они интегрируют пространство осязаемое палкой в свое телесное пространство, если говорить образно, глаза слепого находятся на конце палки. Известно также, что слепые от рождения могут представлять цвета с помощью звуков. Доказано, что под воздействием мескалина звуки систематически сопровождаются цветовыми пятнами, окраска, форма и интенсивность которых варьируется в соответствии с тембром, интенсивностью и высотой звуков ^{[51, p. 97-98]}.

Представления здорового человека будут в некоторой степени отличаться от картины мира, созданной человеком с физическими дефектами. Но восприятия людей с физическими дефектами не будут уступать восприятию здоровых людей по полноте и целостности. Восприятие является чем-то большим, чем сумма визуальных, тактильных, слуховых перцепций, человек воспринимает всем своим существом, отсутствие какого-либо органа не создает непреодолимой преграды для этого процесса, все равно наличие сознания предполагает целостную структуру объекта в целостной структуре мира. Человек с дефектами учится правильно воспринимать феномены, схватывать их смысл, то есть трактовать их как модальности и вариации целостного бытия субъекта.

Модели «жизненного мира» и интерсубъективности. Феноменологическая концепция П. Бергера и Т. Лукмана посвящена рассмотрению способов создания индивидуумами и обществом социальных феноменов, которые превращаются в культурные традиции и участвуют в конструировании реальности. Концепция философов ориентирована на изучение реальности «жизненно­го мира», представления о котором возникают на основе обыденного повседневного знания, предшествующего всем теоретическим научным системам. «Обыден­ное сознание содержит много до- и квазинаучных интерпретаций повседневной жизни, которые считаются само собой разумеющимися. Поэтому при описании повседневной реальности, прежде всего, следует обратиться именно к этим интерпретациям, учитывая их само собой разумею­щийся характер, хотя и в рамках феноменологи­ческих скобок» ^{[2, с. 38]}. По сути, многие созданные социальные конструкции будут соответствовать естественной установке, то есть будут опираться на жизнеутверждающую слепую веру, что мир существует таким, каким мы его воспринимаем. Поэтому философы, совершая феноменологический анализ повседневной жизни и ее субъективного вос­приятия, воздерживаются «от причинных и генети­ческих гипотез так же, как и от утверждений от­носительно онтологического статуса анализиру­емых феноменов» ^{[2, с. 38]}. Таким образом, социальный конструктивизм выносят за скобки объективную (внешнюю) реальность, мир сам по себе. Объектом его анализа является мир социальных феноменов.

Главной задачей социального конструктивизма является изучение процесса, в результате которого система знаний становится для человека само собой разумеющейся «реальнос­тью», то есть понять, как происходит конструирование феноменальной действительности.

Согласно Бергеру и Лукману конструирование мира происходит в результате социальных взаимодействий. Ментальные конструкции и образ реальности конструируются при совместной деятельности людей, являются продуктом их коммуникации. Любое социальное знание, полученное путем коммуникации, исходит из здравого смысла и формируется и поддерживается за счет социальных взаимодействий. Многие знания, заложенные в процессе социализации, даются индивиду a priori. Подобная преемственность знаний от общества к субъекту изначально гарантирует индивиду смысловой по­рядок. Эта упорядоченность опыта, хотя и связана с определен­ной социально-исторической ситуацией царящей в обществе, но, тем не менее, ка­жется индивиду естественным способом видения мира, он принимает его безоговорочно и чаще всего до конца не осознает.

Повседневные знания людей включают в себя не только знания о предметах окружающего мира, но и ценности, установленные в определенной культуре. Социальный запас знаний, который имеет субъект, погруженный в повседневность, базируется на схемах типизации, которые позволяют соотносить происходящие события между собой и на основе сравнения выстраивать представления «не только типиза­ций других людей… но и типизаций любого рода событий и опыта, как социальных, так и природных» ^{[2, с. 73]}. Схемы типизаций закладываются в сознание человека с самого детства и позволяют усвоить в сжатом виде огромный пласт знаний и опыта, накопленных культурой и сохранить традиции общества.

Таким образом, социальное знание о повседневном мире является конструктом, который кажется естественным и очевидным, хотя он искусственно создан, принадлежит определенной культуре или общности. Кроме того, социальные знания могут иметь сомнительный (с точки зрения их научности) характер, но будут активно использоваться в повседневной практике членами общества, так как из социального знания нельзя исключать антинаучные, псевдонаучные и паранаучные представления, которые составляют существенный пласт в жизни любого общества ^{[41, с. 18-19]}.

Модели хабитуализации, реификации и легитимации. Имея большое количество реальностей, человек испытывает потребность внести в собственную жизнь упорядоченность, которая осуществляется путем формирования социальных институтов. Образование социальных институтов один из главных вопросов, разбираемых в социальной феноменологии Бергера и Лукмана, так как именно они являются основным источником формирования феноменологической действительности. Основной задачей социального института является стабилизации деятельности человека. Создание социальных институтов происходит благодаря процессу хабитуализации («опривычивания») различных видов деятельности человека. Действия, которые часто воспроизводятся, становиться образцами поведения, которые могут многократно повторяться с минимальной затратой жизненных сил, так как субъект освобождается от проблемы выбора и способен предсказывать поведение других людей. Знания о системе типизированных действий (социальные конструкты) передаются новому поколению и воспринимаются как знания объективной реальности, которая, как кажется познающим субъектам, существует независимо от них. С процессом объективаций знаний связана реификация – полное овеществление социальной реальности. Человек не осознает, что социальная действительность и есть продукт совместного творческого конструирования индивидов, поэтому он воспринимает его как «чуждую фактичность», как следствие «природы вещей» ^{[2, с. 146]}.

Завершающим шагом в формировании социальных институтов является легитимация. Она заключается в объяснении смысла существования социальных институтов, которое осуществляется с помощью языка. Успешное принятия и запоминание смысла социального института субъектами возможно при условии, что институциональные значения будут максимально упрощены до стереотипов. Легитимации заучиваются новым поколением в ходе социализации, этот механизм укрепляет ин­ституциональный порядок. Знания, накопленные в обществе на протяжении его исторического развития, образуют «символический универсум», который включает в себя все знания от донаучных до научных, имеющихся в обществе.

Конструктивистские модели эволюционизма базируются на философском осмыслении научных достижений в области биологии, нейрофизиологии, кибернетики, лингвистики, социологии и других наук. Основное положение этих моделей заключается в том, что познание не может быть сведено к репрезентации окружающей действительности, а является активным адаптивным процессом конструирования этой действительности самим познающим субъектом.Можно выделить несколько характерных направлений в рамках эволюционного подхода с ярко выраженными конструктивистскими тенденциями философствования: эволюционная эпистемология, генетическая эпистемология и радикальный конструктивизм. Эволюционная эпистемология представлена моделями «рабочих гипотез», «закрытых и открытых программ», радикальный конструктивизм включает в себя модели «схемы действия» и «когнитивного равновесия», «адаптации», «операциональной замкнутости», «самореферентности».

Модели «рабочих гипотез», «закрытых и открытых программ». Эволюционная эпистемология возникла в середине XX века. Она является теорией познания, которая рассматривает когнитивные, ментальные структуры, да и весь процесс познания как результат биологической эволюции. Основы эволюционной эпистемологии заложил К. Лоренц своей «Эволюционной теорией познания», полагая, что процесс эволюции и есть, по сути, глобальный познавательный процесс, так как организм, приспосабливаясь к определенным условиям среды, получает информацию об этих условиях и благодаря этому изменяет (совершенствует) свои когнитивные структуры. Процесс эволюции когнитивных структур направлен на обеспечение максимально адаптивного «отражения» реальности и продолжается все время. Таким образом, процесс эволюции можно рассматривать как активную конструктивную деятельность по созданию когнитивного аппарата на основе постоянно обновляемых «рабочих гипотез».

Процесс познания с точки зрения эволюционной теории обусловлен как структурами внешнего мира, так и структурами когнитивного аппарата, то есть объектом исследования не может быть мир «сам по себе», им являются исключительно продукты сознания (феномены). Данное положение является своеобразной «визитной карточкой» конструктивизма. Эволюционный конструктивизм фактически стирает границу между объективной реальностью и нашим сознанием. «В конечном счете, – пишет Г. Фоллмер, – чувственные органы, центральная нервная система и мозг со всеми его состояниями, также принадлежат действительности, как и мир “там вовне”» ^[45]. Субъект и объект познания составляют единую систему, взаимно определяют друг друга.

В эволюционной модели конструктивизма переосмысливается значение и роль субъекта в процессе познания. Субъект познания играет активную роль в любом акте познания, а само познание рассматривается исключительно как конструирование знаний, из которых слагается мир опыта. Сознание наделяется онтологическим статусом, хотя и с некоторыми ограничениями его творческой активности, связанными с сопротивлением иных (внешних) реальностей, которые открываются нам через сбои врожденных или приобретенных когнитивных программ.

Эволюционная эпистемология Лоренца, опираясь на данные биологии, дает новый взгляд на ключевые модели конструктивизма, в частности, учение Канта об априорных формах мышления. Как говорилось выше, априорные формы мышления служат основой конструктивной работы сознания, они делают возможным любой опыт и ограничивают когнитивные способности субъекта. В теории Лоренца подвергается критике положение Канта об относительной независимости форм познания от мира природы. Согласно Канту, априорные формы мышления, являющиеся предпосылкой любого опыта, не зависят от законов реальной природы. Лоренц в своей работе «Кантовская концепция априори в свете современной биологии» приходит к мысли, что у животных и человека врожденные знания вырабатываются в процессе эволюции, следовательно, образование априорных первичных принципов сознания находятся в тесной взаимосвязи с законами природы. "По моему мнению, – пишет Лоренц, – действительная взаимосвязь между вещью в себе и специфической априорной формой ее явленности детерминирована тем фактом, что последняя сложилась как адаптация к законам вещи в себе в процессе тесного взаимодействия с этими постоянно действующими законами на протяжении сотен тысяч лет эволюционной истории человечества" ^{[26, c. 18]}.Категории и формы интуиции сознания возникли как результат адаптации живого организма к окружающей среде в процессе филогенеза, поэтому априорные формы мышления возникли апостериори в эволюции человека разумного.

Материальным базисом врожденных структур выступает организация центральной нервной системы. «“Очки”, через которые мы смотрим на мир, – такие формы нашего мышления и созерцания, как причинность, вещественность, пространство и время, – суть функции нашей нейросенсорной организации, возникшей для сохранения вида» ^{[26, с. 249]}. Живой организм выступает как самовоспроизводимая, саморегулируемая аутопоэзная система, которая реагирует только на те воздействия окружающей среды, которые согласуются с ее организацией. Информация о внешнем мире, воспринимаемая организмом многократно кодируется. В результате процесса кодирования и декодирования информация о внешнем мире неизбежно «искажается», а часть ее вообще отфильтровывается на входе, поэтому, как отмечает Фоллмер, то, что «попадает» в мозг (или даже в сознание) не есть чистое ощущение, а сигнал, который в благоприятном случае может быть прочитан (воспринят или познан) как определенное ощущение. Во всяком случае, далеко не все сигналы достигают уровня сознания. Такие избирательные и искаженные восприятия нельзя считать «отражением» действительности, они всегда являются конструкцией. Поэтому, согласно взглядам эволюционистов, априорные структуры соответствуют объективной действительности в такой мере, в какой обеспечивают жизнеспособность сформированных когнитивных структур. Естественно, подобная формулировка ставит под сомнения «истинность» получаемого знания. В концепции Канта она обеспечивалась врожденными структурами мышления. Лоренц и Фоллмер считают, что априорные формы мышления являются не более чем «наследственными рабочими гипотезами», которые прошли отбор в процессе взаимодействия с окружающей средой и являются адаптивными. Таким образом, адаптивные врожденные структуры мышления не являются гарантом истины, они соответствуют реальности лишь в той мере, в какой обеспечивают выживание вида homo sapiens.

Несмотря на то, что в конструктивистских моделях Лоренца и Фоллмера врожденные и приобретенные знания оцениваются не с точки зрения их истинности, а как средства приспособления к условиям окружающей среды и все знания в таком понимании являются только «рабочими гипотезами», авторы убеждены в том, что любые гипотезы должны быть обоснованы. Их обоснованием (помимо логики) служит опыт. Даже врожденные структуры проходят проверку опытом в ходе естественного отбора. Когнитивные структуры, позволяющие организму выжить и адаптироваться к окружающей среде, являются весьма ограниченными и не дают субъекту всей полноты познания. Однако стремление человека прогнозировать результаты на основании знаний прошлого опыта, которые подтвердились в ходе естественного отбора, характеризует некую врожденную склонность воспринимать закономерности и устанавливать сходства объектов окружающего мира. Эта «практическая установка» привносит устойчивость в мир опыта. Она устанавливают контроль над происходящими событиями и помогают субъекту адаптироваться к изменяющимся условиям окружающей среды. Однако полученные опытным путем знания все же не дают гарантии применимости в будущем. Окончательная и полная согласованность действительности и нашего представления о ней невозможна в принципе.

Какими же врожденными когнитивными структурами наделены животные и человек? По мысли Лоренца, живые организмы наделены «врожденным механизмом запуска» – физиологическим аппаратом, который фильтрует стимулы. Врожденный механизм запуска приводит в действие инстинктивные движения, свойственные виду двигательные координации, запрограммированные в геноме (геном – совокупность генов, содержащихся в одинарном наборе хромосом). Врожденные механизмы в геноме способны воспринимать и обрабатывать ценную для выживания информацию, но они не в состоянии справиться с новыми быстрыми изменениями окружающей среды. Врожденные механизмы независимы от обучения, являются готовыми приспособительными структурами, замкнутой программой. Они предшествуют опыту и служат предпосылками познания. Когнитивная система организма находится под строгим генетическим контролем. Степень ее автономности от врожденных механизмов варьирует в широких пределах.

Помимо «закрытой программы», обусловленной геномом человека, которая оказывает влияние на познание, существует еще и «открытая программа», отражающая сам этот процесс. Ее запуск обусловлен способностью субъекта приобретать и накапливать информацию о мире, которая не заключена во врожденных когнитивных структурах (в геноме). Естественно, «открытая программа» разворачивается на основе генетической информации, поэтому обладает ограниченной автономией. Любое обучение является, по сути, такой «открытой программой», которая осуществляется, когда под воздействием определенных внешних влияний организм выбирает из разнообразных возможностей ту, которая лучше всего подходит к данной ситуации. Превращение живой системы из хранилища генетической информации в субъект познания возможно благодаря этому свойству открытости.

Итак, знания о предметах окружающего мира основываются не только на врожденных механизмах, приобретенных в процессе эволюции, но и на когнитивных структурах приобретенных в процессе индивидуального опыта. Поэтому в эволюционной модели конструктивизма сознание упорядочивает мир опыта как с помощью априорных форм чувствительности, рассудка и разума (определенных еще Кантом), так и зависит от ранее полученных знаний (данных прошлого опыта).

Модели «схем действия» и «когнитивного равновесия». Данные модели характерны для философской концепции Ж. Пиаже и его последователей, рассматривающих познание не как постижение объективного мира, а как формирование (генезис) индивидуального опыты субъекта. Пиаже считает, что система знаний конструируется каждым человеком в процессе онтогенеза, а сам процесс формирования знаний о мире определяется особенностями восприятия и мышления.

Согласно Пиаже процесс познания невозможен без структурирования. Поэтому основным вопросом эпистемологии Пиаже является вопрос о том, как происходит возникновение и развитие когнитивных структур. Ответ на данный вопрос дает конструктивистская модель «схем действия», которая является центральной в учении Пиаже. Согласно Пиаже познание всегда начинается с действия. В процессе повторения действий через их применение к новым условиям окружающей среды и к новым объектам создается определенная «схема действия», практический концепт. «Схема действия» является результатом обобщений прошлого опыта. Она становится исходной точкой для конструирования нового знания.

В основе любого знания лежит процесс ассимиляции изучаемых объектов по определенным схемам, сформированным субъектом. Под ассимиляцией Пиаже понимает «интегра­цию новых объектов или новых ситуаций и со­бытий в предшествующие схемы» ^{[33, с. 144]}. Термин ассимиляция заимствован Пиаже из биологии. С точки зрения биологии ассимиляция – усвоение организмом питательных веществ поступающих из окружающей среды. Переваривая пищу, живая система преобразует ее, подчиняя внутренней структуре организма. Рассматривая ассимиляцию в рамках когнитивной теории, можно осуществить перенос данной модели на процессы восприятия и мышления. Ассимилирующий организм будет воспринимать лишь то, что укладывается в уже имеющиеся структуры. Интегрирование стимулов с внутренними структурами организма происходит большей частью бессознательно, индивид остается в неведении относительно того, что было отбраковано ввиду несоответствия когнитивным структурам. Таким образом, ассимиляция у Пиаже рассматривается как обработка нового материала на основе уже известных когнитивных структур. «Никакое поведение, даже если оно является новым для данного индивида, не может рассматриваться как абсолютное начало. Оно всегда привязано к предшествующим схемам, будучи, таким образом, равносильным ассимиляции новых элементов ранее сконструированными структурами (врожденным, как в случае рефлексов, либо приобретенным ранее)» ^[8]. Познающий субъект ассимилирует переживаемые события согласно установленными сенсомоторным и когнитивными структурами организма, человек воспринимает только то, что им соответствует. Ассимиляция обеспечивает сохранность, стабильность познавательных структур. Проявляя активность, познающий субъект будет пытаться ассимилировать переживаемую ситуацию согласно сложившимся представлениям опыта. Если ассимиляция проходит безуспешно, возникает ситуация возмущения. Познающий субъект может предпринять ряд действий, одно из которых рано или поздно окажется наиболее предпочтительным. Индивид пересматривает ситуацию и обнаруживает различия эмпирической данности от представлений прошлого опыта. Новые характеристики ситуации могут перестроить критерии распознавания и таким образом изменить условия, которые будут инициировать данную схему активности в будущем или же будет сформирован измененный критерий узнавания в результате включения в него новых характеристик, что позволит составить субъекту новую «схему действия».

Неразрывно связан с процессом ассимиляции процесс аккомодации. Аккомодация наступает в тех случаях, когда ассимиляция не приводит к ожидаемым результатам. Аккомодация представляет собой процесс приспособления когнитивной схемы к новым специфическим условиям, которую можно рассматривать в качестве акта научения организма. Процесс научения наступает тогда, когда когнитивная схема не приводит к ожидаемому результату, вызывает возмущение и познающий субъект направляет силы на аккомодацию, восстановление «когнитивного равновесия». Стремление живой системы установить «когнитивное равновесие» приводит к тому, что субъект пересматривает систему знаний и включает в нее новые когнитивные структуры. Пиаже пишет: «Что же касается знаний, являющихся результатом опыта, то их уравновешивание включает, кроме предшествующих законов, пос­ледовательный переход внешнего (экзогенного) во внутреннее (эн­догенное) в том смысле, что все возмущающие воздействия (неосу­ществившееся предвидение и т.п.) вначале уничтожаются или нейтрализуются, а затем мало-помалу интегрируются (с изменени­ем равновесия) и наконец включаются в систему в качестве внут­ренних вариаций, поддающихся дедуктивному выводу и реконструирующих экзогенное посредством эндогенного» ^{[32, с. 108]}. Таким образом, равновесие направлено на уничтожение познавательных возмущений, которые возникают в случаи противоречий с данными прошлого опыта. Когнитивное развитие человека направлено на расширение равновесия, «увеличение амплитуды отклонения, с которым организм в состоянии справиться» ^[8].

Модели адаптации, «операциональной замкнутости» и самореферентности. Модели адаптации, «операциональной замкнутости», самореферентности характерны для концепций радикального конструктивизма. В центре внимания радикального конструктивизма стоит не проблема обоснованности знаний, а исследование самого процесса создания устойчивых и более или менее надежных конструкций феноменальной действительности. Субъекту познания отводится активная роль. Наблюдатель со своими мировоззрением, теориями, гипотезами, установками оказывает решающее влияние на характер изучаемых явлений.

Радикальные конструктивисты считают, что знания служат для организации мира опыта. Исходный хаотичный опытный материал приводится сознанием в регулярный и относительно стабильный упорядоченный мир. «Само собой разумеющейся является мысль о том, – отмечает Глазерсфельд, – что радикальный конструктивизм не следует истолковывать как некое изображение или описание абсолютной действи­тельности, а как одну из возможных моделей познания, относящейся к когнитивным живым существам, способным из материала своего собственного опыта конструировать более или менее надежный мир» ^{[7, с. 80]}. В конструктивизме идея о познаваемости объективной действительности не имеет смысла, так как в любом случае, познавая мир, мы будем иметь дело с созданными конструкциями доступной нам феноменальной действительности.

Глазерсфельд, опираясь на концепцию Пиаже, различает два уровня знаний. Первый уровень – сенсомоторный. Знания служат выживанию, благодаря своей полезности.На этом уровне знания рассматриваются с точки зрения адаптации организма. В процессе познания субъектом конструируется наиболее подходящий способ мышления и образ действий. Знания встраиваются в структуру опыта, они выступают как конструктивно-понятийное образование, они не должны вступать в конфликт с опытным миром. Второй уровень – рефлексивный. На этом уровне рассматривается жизнеспособность концепций, понятий, теорий. Жизнеспособность знаний предполагает равновесие структур ментального и чувственного.

Сам процесс получения знания имеет адаптивный характер. «Вопреки распространенному ошибочному убеж­дению этологов, – пишет Глазерсфельд, – никакие выводы относительно “объективного”, т.е. предшествующего опыту мира, отталкиваясь от строения или поведения живых существ, сделать невозможно. Дело в том, что в соответствии с эволюционными представлениями между внешним миром и способными к выживанию биологическими структурами либо моделями их поведения не существует никакой причинной связи» ^{[7, с. 66]}. Основная функция знаний, сложившееся в процессе эволюции, – обеспечить выживание организма. Конечно же, знания, не соответствующие реальности, не приводят к немедленной смерти организма, они лишь уменьшают его адаптивные функции, поскольку рано или поздно проявят свою ненадежность. Сама действительность естественным образом определяет пределы допустимого, отсеивает все не подтвержденные опытом идеи и теории. Как известно, естественный отбор не носит направленный характер и не «отбирает» автоматически самые устойчивые, наиболее пригодные и «истинные» экземпляры для жизни. Он производит не только созидательный, но и разрушительный эффект. Поэтому знание будет полезным и жизнеспособными только в том случае, когда оно принесет устойчивость в опытный мир, даст возможность делать предсказа­ния, допускать или предотвращать те или иные явления и события. Знания как бы устанавливают контроль над происходящими событиями и помогают субъекту адаптироваться к изменяющимся показателям окружающей среды. Знание, которое не справляется с этой задачей, воспринимается как сомнительное, ненадежное, а потому бесполезное. Таким образом, ценность знаний с позиции радикального конструктивизма заключается в создании когнитивных конструкций, адекватных будущему, которые формируются в процессе непрерывного контакта с окружающей средой, что способствует упорядочиваю жизненного опыта и, в конечном итоге, выживанию организма на каком бы уровне организации он не находился.

Нами уже говорилось о конструктивистской модели «аутопоэза» в контексте сравнения ее основных положений с моделью «тело-сознание» Мерло-Понти и априоризмом Канта. Отметим лишь, что данная модель органично вписывается в систему радикального конструктивизма. Атрибутом любой живой системы является набор связей между структурными компонентами. Аутопоэзные системы – гомеостатические системы, так как для них организация является ключевым фактором, который они поддерживают. Все живые организмы отличаются по структуре, но имеют сходную организацию. Любая живая система отвечает двум критериям: она способна самовоспроизводится и способна сохранять автономность от внешней среды и, как следствие этого, обладает операциональной замкнутостью. Автономность живой системы заключается в том, что она сама способна устанавливать подходящие законы, внешняя среда может лишь спровоцировать флуктуации, на которые будет реагировать живая система. Таким образом, живая система самоорганизуется посредством обратной связи с окружающей средой, на основе собственных, внутренних закономерностей развития. Определяющим фактором этой самоорганизации является бесперебойное функционирование сети динамических процессов, действия которых не выходят за рамки этой сети. Живая система может изменять структуры когнитивного аппарата, исходя из особенностей ее организации (внутренних закономерностей). Процесс познания предопределен априорными формами сознания, его конструктивистскими инвариантами.

Способность к самоорганизации проявляется через изменения ее структур. Взаимодействуя с окружающей средой, когнитивный аппарат организма претерпевает постоянные изменения своей структуры на основе предыдущих структурных изменений. Получается, что нервная система не обрабатывает информацию из внешнего мира, а конструирует мир в процессе познания. Добавление структурных элементов не изменяет существенной характеристики единства, организация остается прежней. Непрерывная история процессов структурных изменений системы без потери организации У. Матурана и Ф. Варела рассматривают как онтогенез. «Онтогенез каждого живого существа представляет собой непрерывный ряд структурных изменений. Это процесс, который, с одной стороны происходит без нарушения классовой принадлежности и структурного сопряжения между живой системой и окружающей средой с рождения системы до ее распада; с другой стороны, онтогенез следует определенным курсом, зависящим от последовательности структурных изменений, “запускаемых” взаимодействиями» ^{[28, с. 113]}. Сопряжение аутопоэзной системы с окружающей средой происходит благодаря физической открытости системы. Под структурным сопряжением радикальные конструктивисты понимают процесс взаимных возмущений между живой системой и окружающей средой при сохранении аутопоэза. Данный процесс приводит к совпадениям между структурными изменениями разных единств, которые в более широком смысле можно рассматривать как их координацию и коэволюцию. Так живая система не только активно обменивается веществом, энергией и информацией с окружающей средой, но и сама определяет область взаимодействия. Все взаимодействия организма с окружающей средой привносят структурные изменения и влияют на функционирование нервной системы. «В частности, мы, человеческие существа, изменяемся под воздействием любого жизненного опыта, хотя иногда эти изменения не очень заметны» ^{[28, с. 149]}. Живая система существует при неизменности паттерна системы, который определяет цикл жизнедеятельности, алгоритмы операций по воспроизводству себя самой.

К биологическому течению радикального конструктивизма можно отнести также концепцию Г. Рота. Рот вносит некоторую корректировку в концепцию Матураны и Варелы, считая, что мозг не является аутопоэзной системой, так как он функционирует благодаря аутопоэзу других частей организма. Функцией мозга не является поддержание собственного существования, поскольку он может вовлекаться в процессы не связанными напрямую с выживанием организма. Одним из ключевых понятий концепции Рота является самореферентность. В широком смысле «самореферентность определяется как отсутствие внешних реферирующих (оценивающих, контролирующих) факторов в отношении происходящего в системе» ^{[28, с. 145]}. Принцип самореферентности показывает способность аутопоэзной системы порождать собственные описания и работать с ними как с независимыми сущностями. В качестве сущности наблюдатель может рассматривать самого себя со своей когнитивной областью взаимодействий. Но познающий никогда не сможет проверить, как согласуется реальный мир и представления о нем, поскольку он не может выйти за пределы своей области познания, чтобы сравнить отражение с действительностью. Живая система, обладающая информационной замкнутостью, не может взглянуть на себя и на когнитивные структуры как сторонний наблюдатель.

Рот различает два вида самореферентности наблюдателя: функциональную и семантическую. Функциональная самореферентность выражается в том, что живая система вступает во взаимодействие с собственными состояниями по принципу кругообразности, согласно которому последующие состояния системы является результатом предыдущего. Последующие состояния выбирает сама система. Функциональная самореферентность служит организационным принципом для возникновения и развития семантической самореферентности. Семантическая самореферентность заключается в том, что головной мозг наделяет собственные состояния приемлемыми смыслами, то есть совершает некоторую интерпретацию.

С понятием самореферентности тесно связана информационная замкнутость мозга. Физико-химические раздражители окружающей среды, которые воздействуют на рецепторы органов чувств, не привносят никакой «объективный смысл» в нервную систему, значения сигналов конструируются исключительно мозгом. «В таком смысле мозг представляет собой систему производства информации, а не ее потребления» ^[48]. Поэтому все «внешние» воздействия должны быть переведены во «внутренние» состояния нейронной активности, на которые реагирует аутопоэзная система. Таким образом, согласно концепции Рота, мозг являются автономной и операционально замкнутой системой, так как поступающая информация из окружающей среды переводится в нейродинамические процессы мозга и по сути утрачивает свои первоначальные свойства и характеристики. Рецепторы в виде нейронного кода передают информацию в мозг, но она тем самым уже не несет в себе содержания восприятия. Лишь одна стотысячная часть активности мозга обусловлена работой органов чувств, вся остальная активность мозга направлена на конструктивную деятельность, осуществляемую на основе собственной информации. Таким образом, головной мозг не «отражает» мир, а конструирует реальность из «сырых» данных, получаемых от органов чувств и большого количества врожденных и приобретенных когнитивных структур. Можно констатировать, что ни одно восприятие само по себе не упорядочено и не оформлено. Поступающие от чувственных органов «сырые» данные переплетены, многозначны, только имплицитно информативны. Они постоянно должны формироваться согласно внутренним критериям, это значит, что их информация должна эксплицитновыявляться в свете прошлого опыта. Поэтому восприятие никогда не является отражением чувственных данных, но всегда является конструкцией ^{[17, с. 14]}. Однако конструкции не являются произвольными, они создаются в соответствии с критериями, которые носят врожденный характер, либо основываются на индивидуальном опыте. Но создание представлений о действительности большей частью происходит неосознанно, не подчиняется нашей воле.

Согласно концепции Матураны и Варелы любая живая система способна к самообучению, способность человека познавать обусловлено его биологической целостностью. Познание, таким образом, является фундаментальной психологической, а значит и биологической функцией, поэтому познание необходимо рассматривать как биологический феномен. Область познания организма совпадает с местом проживания и образует некую «когнитивную область». Организация познающей системы сама задает область взаимодействий с окружающей средой для поддержания себя самой без потери идентичности аутопоэза. Знание субъект получает не в готовом виде, а в процессе проживания «через процесс самой жизни» ^{[28, с. 7]}.

С точки зрения концепции Рота, отделяющего аутопоэз от самореферентности головного мозга, жизнедеятельность нельзя рассматривать как процесс равнозначный познанию. «Когнитивные процессы создают – в противоположность мнению Матураны – нечто такое, что пребывает на другом онтологическом уровне по сравнению с аутопоэзом. Когнитивность конституирует совершенно новую область бытия тем, что генерирует процессы, а именно – процессы самоописания, которые принципиально не встречаются в физико-химическом мире аутопоэза» ^[48]. Таким образом, согласно взглядам Рота, когнитивные процессы, происходящие в головном мозге гораздо свободней от ограничений окружающей среды, чем аутопоэзная система в целом, и они подчиняются только своим скрытым механизмам.

В процессе эволюции организмы накопили информацию о внешнем мире, закодированную в нервной системе, поэтому живые организм адаптированы к окружающей среде. Адаптацией называют совместимость организма с окружающей средой или структурное сопряжение аутопоэзной системы с действительностью. Организм (нервная система) отбирает структурные изменения, которые позволяют ему выжить или – погибает. Обусловленность строения когнитивной системы адаптацией к условиям окружающей среды не позволяет говорить о ее полной предсказуемости, но дает возможность понять некоторые законы функционировании данной системы, чтобы предсказывать ее поведение. Категории объективной реальности и представления сознания не могут находиться в состоянии полного соответствия. Аутопоэзные системы как фильтры отбирают только ту информацию о внешнем мире, которую в состоянии воспринять. Окружающая среда влияет на живую систему опосредованно через запуск соответствующих врожденных программ. «Взаимодействия между единством и окружающей средой состоят из взаимных возмущений. В такого рода взаимодействиях структура окружающей среды только запускает структурные изменения в аутопоэзных единствах (но не определяет их и не управляет ими), и наоборот, структурные изменения в аутопоэзных единствах вызывают структурные изменения в окружающей среде» ^{[28, с. 68]}. Таким образом, нервная система организма сама определяет область возмущений окружающей среды, соответствующую ее организации, а среда служит запускающим импульсом для реализации адаптивных структурных изменений, поэтому приобретенная информация о действительности не представляет собой «отпечаток» в нервной системе субъекта, на основе которого выстраиваться поведения субъекта. В процессе познания происходит не репрезентация реальности, а конструирование представлений о действительности согласно прежним состояниям живой системы, научение организма всегда происходит на базе предыдущих удачных научений. Организм не только конструирует представления о предметах мира, но и конструирует сам себя, изменяя свои когнитивные структуры. «Познание принуждает нас понять, что мир станет другим, только если мы станем жить по-другому» ^{[28, с. 216]}.

Конструктивистские модели структурализма эксплицируются нами на основе различных подходов существующих в социально-гуманитарном познании, направленных на выявление устойчивых структур функционирования культуры. Данные модели представляют собой совокупность инвариантных отношений (конструктов), которые прослеживаются в динамике различных культурных систем и являются основой для конструирования реальности. В качестве характерных направлений, позволяющих выявить эти модели философствования, нами рассматриваются: структурная лингвистика, структурная семиотика, структурная антропология и ряд других, связанных с ними направлений.

Вообще структурализм базируется на следующих теоретико-методологических положениях: во-первых, структуралисты рассматривают представления о культурной реальности как совокупность знаковых систем и текстов; во-вторых, культурное творчество для них всегда является символотворчеством, т.е. созданием символов-конструктов, которые начинают жить вполне самостоятельной и реальной жизнью, оказывая влияние на мышление и поведение людей; в-третьих, в любой области культуры можно выделить универсальные инвариантные психические, когнитивные, языковые конструкты, которые упорядочивают мировоззрение людей и влияют на их поведение; в-четвертых, психические и ментальные структуры подвластны научному познанию путем сравнительного и структурного анализа символической системы культурной реальности.

Структурализм как философское направление, сформировавшееся на рубеже 50-60-х годов ХХ века, синтезировал в себе методологию структурного анализа грамматических, синтаксических и лексических систем языка, психоанализ, неопозитивизм и ранний постпозитивизм. Структурный анализ в языкознании и литературоведении позволил приблизиться к выявлению инвариантных структур языковой деятельности. Психоаналитическое бессознательное стало рассматриваться в качестве универсального «пускового механизма» и регулятора поведения человека. А неопозитивизм и ранний постпозитивизм стал основой критического пересмотра и переработки «типовых» научно-исследовательских программ применительно к антропологическим и культурологическим исследованиям.

Модель языковой структуры как универсальной формы сознания.Структурная лингвистика – направление в языкознании, возникшее в 20-30-е годы ХХ века, занимающееся исследованием и строгим описанием языка. Структурная лингвистика понимает язык как знаковую систему с четко выраженными структурными элементами (единицами языка, их классами и т.д.) ^{[3, с. 603]}. Структура языка представляет собой сеть отношений между элементами языковой системы, которые упорядочены и находятся в иерархической зависимости. Структурная лингвистика рассматривает язык как формообразующий принцип культуры.

Основная задача структурной лингвистики заключается в выявлении структурного единства, которое стоит за знаковым и смысловым многообразием текстов. Анализ любого текста позволяет выделить обобщенные инвариантные единицы (схемы предложений, морфемы, фонемы) и соотнести их с конкретными речевыми сегментами на основе строгих правил их употребления ^{[3, с. 603]}. Данные правила определяют допустимые синонимические преобразования единиц языка. Модель языковой структуры играет роль идеальной формы, которую можно рассматривать как некое предельное понятие, абстрагируясь от сознания и переживаний говорящего, от специфики конкретных речевых актов. Именно в этом контексте Ф. де Соссюр говорит о языке как об объекте «в себе». Язык является специфическим и универсальным средством объективации содержания, как индивидуального сознания, так и системы представлений человека о мире. Человек смотрит на мир сквозь язык, так как именно он (язык) определяет представления субъекта о реальности.

В своей работе «Курс общей лингвистики» Соссюр изложил ряд общих принципов структурной лингвистики. Первый принцип заключается в том, что язык необходимо определять как систему знаков, которая реализуется в речевом акте. Всякая знаковая система функционирует вследствие наличия различий между ее элементами. Смысл любого знака раскрывается исключительно в контексте его отношения к другим элементам, вне системы природа и значение элемента не может быть понята, так как вне системы знак не имеет смысла.

В каждой языковой сущности – в знаке можно выделить две стороны: означающее, в качестве которого выступает звуковой образ (выражение), и означаемое – смысл (содержание представления о предмете действительности), который закладывается человеком. Знаки, предназначенные для выражения идей, безразличны к их содержанию, функционирование знаков закреплено в традиции и передается из поколения в поколение с некоторыми изменениями. Таким образом, знаки необходимо рассматривать как ментальные конструкты, несущие в себе смысл, который обусловлен культурной традицией.

Второй принцип выражается в разграничении синхронии и диахронии языка. Философ считает, что исследовать состояние языка можно на отдельном этапе его исторического развития (синхрония) и в исторической последовательности развития системы языка (диахрония), поэтому Соссюр видит необходимость выделить следующие независимые дисциплины – синхроническую и диахроническую лингвистику. Сам философ отдает предпочтение исследования языковой системы на отдельном этапе исторического развития, так как для «говорящей массы» синхронический аспект языка подлинная и единственная реальность ^{[22, с. 219]}.

Третий принцип заключается в поиске формальных методов изучения языка. Соссюр призывает решать вопросы философии языка методами точных наук, опираясь на психологию и социологию.

Язык, по Соссюру, является системой отношений. Многие классы объектов обладают структурами, подобными языковым, но это происходит потому, что основу любой знаковой системы составляет языковая структура. Основываясь на этом утверждении, Соссюр предлагает проект семиологии – дисциплины, которая бы исследовала наряду с языком и другие знаковые системы, функционирующие в обществе. Семиология определяется Соссюром конструктивистски как «наука, изучающая жизнь знаков в рамках жизни общества» ^{[39, с. 40.]}. Таким образом, семиология работает с очень широким понятием языка, которое позволяет его трактовать как любое множество объектов природы, обладающих качеством структурности и системности. Язык в самом широком смысле понимается как знаковое многообразие, в котором выражается содержание культуры. Поэтому любые феномены культуры, которые являются носителями явных или скрытых смыслов можно трактовать как «тексты».

Модели «логического атомизма», «языковых игр» и «предпочтительной интерпретации».Наиболее ярким выразителем модели «логического атомизма» в философствовании конструктивистского типа является Б. Рассел. Задачу логического анализа Рассел видит не в исследовании объектов реальности, а в уточнение слов и предложений, которые составляют знания. Прояснение смысла достигается путем переформулирования неясных положений в более простые и точные. Логический атомизм направлен на разложение сложных высказываний на простейшие, неделимые единицы – логические атомы.В результате проведения логического анализа объектам реальности (атомарным фактам) подбираются соответствующие «имена» – атомарные предложения – которые могут связываться между собой по правилам конъюнкции, дизъюнкции и импликации. Истинность или ложность сконструированных таким образом «молекулярных» предложений зависит от истинности или ложности входящих в них атомарных предложений ^{[38, с. 353]}.

Рассел признает реальность «чувственных данных», которая трактуется в духе концепции «нейтрального монизма» (Э. Мах). Нейтральный материал представляет собой соединение физического (объекты мира) и ментального (сознание). Таким образом, Рассел отрицает принципиальную разницу между материальным и духовным. «Нейтральное вещество» состоит из элементов, которые выступают в виде логических атомов, синтезирующих в себе идеальные единицы мысли и чувственных данных. «Нейтральные элементы» воспринимаются как идеальные начала, так как вся материя понимается Расселом как «интеллектуальная конструкция». Внешний мир – результат конструирования, продукт духовной деятельности человека, сложная логическая структура. Когнитивные процессы сознания заменяются логическими конструкциями ощущений. «То, что мы называем мыслями зависит от организации путей в мозге, примерно таким же образом, каким путешествия зависят от дорог и железнодорожных путей» ^{[35, с. 159]}. Предмет познания всегда задан схематично – системой категорий.

Некоторое время ярким выразителем идей «логического позитивизма» был Л. Витгенштейн, однако впоследствии его конструктивистское философствование пошло гораздо дальше. Витгенштейн в своих ранних работах стремился дать точное описание реальности с помощью онтологизации структур языка и установления при помощи правил логики границы выражения мыслей, а следовательно, и границы мира. Предложение языка может говорить о реальности, так как оно включено вместе с реальностью в единую логическую структуру ^{[22, с. 124]}. Реальность дается субъекту через язык и является вторичной по отношению к языку данностью.

Однако что собой представляет сама эта логическая структура, пронизывающая мир? Она не может быть объектом мира, она также не может быть его феноменом, она представляет собой его границу. Логический каркас очерчивает границу метафизического (трансцендентального) субъекта. Он является априорной формой языка и мира.

Объектом критики позднего Витгенштейна стали представления о языке как образе (именовании) реальности. Философ подчеркивает многообразие функций языковых выражений, которые могут раскрывать одни и те же аспекты реальности. Значение не тождественно объекту, обозначаемому словом, оно и не является ментальным «образом» в нашем сознании или «именем» объекта, так как не существует ни одной априорно заложенной структуры, к которой можно было свести все многообразие форм языковых выражений. Любое слово имеет значение лишь в контексте употребляемого предложения. Таким образом, язык не однороден и способен изменяться, пополняясь новыми структурами. Значение слова не исходно и возникает в ситуации контекстных словоупотреблений, которые организованы по правилам языковых игр.

Постепенно Витгенштейн переходит от модели «логического атомизма» языка (Г. Фреге, Б. Рассел) к новой модели «языковых игр». Языковые игры представляют собой реальные или искусственные фрагменты языка, которые неразрывно связаны с определенной внеязыковой деятельностью, обладающей строгими правилами, которым следуют все ее участники ^{[22, с. 125]}. В языковой игре слова употребляются в строго определенном смысле, что позволяет создавать непротиворечивый контекст. Интерсубъективная реальность представляет собой нечто осмысленное, эта осмысленность объясняется овладением системой коллективных языковых и практических значений. Целью языковой игры является устранение «ловушек» естественного языка путем «перевода» непонятных предложений в более совершенные, ясные и отчетливые. Она помогает строго описать объект или явление. Естественно, одно и то же слово употребляется в каждой языковой игре по-разному, а выхваченное из контекста языковой игры вообще лишается своего значения. Таким образом, слово функционирует только в системе языковых игр и человеческой деятельности, в остальных случаях, находясь вне этой системы, оно заводит мысль человека в «ловушки» (например, ложные аналогии, обобщения, установки рассматривать каждое существительное как «имя» объекта и т.д.).

Витгенштейн, как и все конструктивисты, занимает антикартезианскую позицию, не противопоставляя res cogito и res extens, внутренний мир сознания и внешний мир физических вещей и явлений. Согласно Витгенштейну, подлинность значения слов можно установить исключительно в границах коммуникативного функционирования языкового сообщества. Любое переживание всегда осуществляется посредством определенных языковых игр, в ходе которых происходит конституирование смысла. Логика мышления совпадает с логикой языка, а бытие субъекта совпадает с областью вербализации.

Понятие «языковая игра» постепенно заменяется Витгенштейном на понятие «форма жизни». Познание возможно только в контексте определенных форм жизни. Достоверность знаний опирается на согласие людей в суждениях в контексте определенных языковых игр или форм жизни. Такие базисные утверждения не являются ни интуитивно очевидными, ни надежно обоснованными. Они являются шаблонами действия, изначальным условиями осмысленности любых «ходов» в языковой игре, поэтому представления о реальности, сконструированные в рамках определенной общности или культуры, нельзя рассматривать как истинные или ложные. Поздний Витгенштейн отрицает реальность каких-либо каузальных связей между фактами и представлениями о них. «Я обрел свою картину мира, – пишет он, – не путем подтверждения ее правильности, и придерживаюсь этой картины не потому, что убедился в ее корректности. Вовсе нет: это унаследованный опыт, отталкиваясь от которого я различаю истинное и ложное» ^{[5, с. 105]}. По мысли Витгенштейна, человек проявляет свое творческое начало в желании уравновесить реальность и логику при помощи достижения полной ясности языка, однако он понимает мир как совокупность вещей и явлений, которую невозможно точно описать.

В философии Витгенштейна можно увидеть ряд конструктивистских идей, получивших дальнейшее распространение в различных течениях конструктивизма. Например, в концепции радикального конструктивизма У. Матураны и Ф. Варелы имеет место понятие «когнитивная область», которое обозначает все взаимодействия, в которых участвует аутопоэзная система без потери своей идентичности (организации). У Витгенштейна роль такой «когнитивной области» выполняет язык, границы которого определяют границы мира, то есть субъект может познать только то, что может быть выражено в языке. Язык является для Витгенштейна, как и для многих структуралистов, тем инвариантом, который обуславливает субъективацию реальности. Основной идеей конструктивизма является то, что познание не является адекватным «отражением» объективной (внешней) реальности. Витгенштейн выражает подобную мысль, считая, что смысл слова никогда не тождественен объекту, обозначаемому словом. Смысл значения и представления о реальности конструируется в процессе языковой игры, которая состоит из определенных шаблонов действия, поэтому представления о реальности, сконструированные в рамках определенной общности или культуры, нельзя рассматривать как истинные или ложные.

Дальнейшее развитие данные конструктивистские идеи получают в онтологической герменевтике (Х.-Г. Гадамер, П. Рикер). Наиболее характерной конструктивистской моделью философствования в рамках онтологической герменевтики можно считать модель «предпочтительной интерпретации» П. Рикера. Философ стремится рассматривать герменевтику как способ включения индивида в целостный контекст культуры. Задача герменевтического анализа текста для философа заключается в обосновании культурно-исторической творческой роли человека в данном процессе. В философии Рикера личность выступает фундаментальной категорией, так как она сама порождает значения, обусловливающие смысл человеческой культуры.

Рикер, как и все структуралисты, считает, что опыт человека изначально принадлежит сфере языка. «Нет символики до говорящего человека, – пишет он, – хотя сам символ имеет еще более глу­бокие корни; именно в языке космос, желание, воображение получают возможность быть выра­женными; непременно нужно слово, чтобы вос­произвести мир и сделать его священным» ^{[37, с. 46]}. Символ воспринимается Рикером как иерархичная структура значений, где первичный смысл проясняет иносказательный, экзистенциальный вторичный смысл, который становиться понятным только в контексте смысла исходного. Рикер отмечает: «Я называю символом всякую структуру значения, где один смысл, – прямой, первичный, буквальный, означает одно­временно и другой смысл, косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый» ^{[37, с. 45]}. Задача познающего субъекта – интерпретировать скрытые смыслы, стоящие за очевидными смыслами.

Согласно Рикеру, язык, изначально обладающий символической функцией, создает вторичное осознание реальности, так как при первичном понимании человек интуитивно постигает существование до языка. Таким образом, язык является средством, с помощью которого человек конструирует «второй мир».

Истолкование символов осуществляется в соответствии с «сеткой предпочтений» той или иной теоретической системы, при этом символ лишается в процессе интерпретации своей многозначности. Например, «археологический» способ интерпретации (психоанализ) объясняет феномены сознания и культуры вытесненными желаниями и аффектами из самого субъекта. Психоаналитическая теория ограничива­ет правила дешифровки тем, что можно назвать «семантикой желания». Сначала субъект движется к архаике (мифу), к детству или первобытности, а потом черпает смысл уже не из своего бессознательного, а извлекая его «вовне». Таким образом, существование, о котором может говорить онтологическая герменевтика, всегда является интерпретированным существо­ванием. В работе интерпретации оно откры­вает многочисленные модальности собственной зависимости – от желания, высвеченного в архео­логии субъекта, до духа, высвеченного в его теле­ологии и до священного, высвеченного в его эсха­тологии. Телеология и эсхатология субъекта не столько противопоставляются археологии субъекта, сколько диалектически взаимодополняют друг друга.

Согласно Рикеру, в лингвистической философии все интерпретации законны в рамках теории, которая обосновывает правила прочтения текста. В этом плане модель «предпочтительной интерпретации» Рикера можно сравнить с моделью «языковых игр» Витгенштейна. Их «работа» обусловлена той ли иной экзистенциальной функцией. Рикер подчеркивает, что за «конфликтом интерпретаций» кроется различие способов экзистенции, поэтому единой и единственной теории интерпретации быть не может. Множественность интерпретаций и их конфликт не является недостатком, а скорее достоинство понимания.

Познание сущего всегда осуществляется через самопознание, при этом преодолевается дис­танция между минувшей культурной эпохой, ко­торой принадлежит текст, и самим интерпретато­ром. Становясь «современником» минувшей эпохи, осуществляя «предпочтительную интерпретацию», интерпретатор может при­своить себе смысл, делая его своим смыслом. Таким образом, расширение области познания субъекта осуществляется через понимание другого, а также самопознание достигается тоже через понимание другого, «са­мость, которая направляет интерпретацию, мо­жет вернуться к нам лишь как результат интер­претации» ^{[37, с. 50]}. В этом нам видится сходство модели «предпочтительной интерпретации» с моделью «операциональной замкнутости» радикального конструктивизма. Человеческое существование посредством «предпочтительной интерпретации» присваивает смысл символического феномена и тем самым субъективирует его в индивидуальной жизни духа.

Модели архетипов, «универсальных структур» сознания и «децентрированного субъекта».Решающее влияние структурная лингвистика оказала на пересмотр многих положений философской антропологии. В результате синтеза конструктивистских идей структурной лингвистики, а также психоанализа, в философской антропологии в первой половине ХХ века возникло новое структуралистское направление. Большой вклад в развитие структурной антропологии внес К. Г. Юнг – основоположник аналитической психологии, автор концепции коллективного бессознательного, основанной на символических структурах сознания. Основная задача аналитической психологии Юнга заключалась в том, чтобы дать научную интерпретацию архетипической символике, которая коренится в коллективном бессознательном. Цель психотерапии Юнга – индивидуализация личности, которая представляет собой динамичный и эволюционирующий процесс интеграции многих противодействующих внутриличностных сил. Однако индивидуализация возможна только при достижении интеграции сознательного и бессознательного начал психики через символическое толкование и переживание архетипических структур ^{[38, с. 526]}. Вследствие этого развитие личности не может быть полностью детерминировано ее индивидуальным опытом. Существенное влияние на него оказывают общечеловеческие (безличные) устойчивые символические конструкты – архетипы.

Термин «архетип» происходит от двух греческих слов: агсhе – начало и tyроs – форма, образец. В позднеантичной философии под архетипом подразумевается прообраз или эйдос в платоновском смысле, однако современное употребление понятия архетипа отходит от первоначального значения и трактуется весьма многозначно – это врожденные психические структуры коллективного бессознательного; коррелят инстинктов; результат спонтанного порождения образов (символов) инвариантными для всех времен и народов нейродинамическими структурами мозга, чистая форма восприятия. «Архетип, – пишет Юнг, – это сам по себе пустой, формальный элемент, не что иное, как “facultas praeformandi” некая a priori данная возможность определенной формы представления. Наследуются не представления, а формы, которые в этом отношении в точности соответствуют также формально определенным инстинктам» ^{[50, с. 49]}. Архетипы являются универсальными моделями бессознательной психической активности, спонтанно определяющие человеческое мышление и поведение. Идея архетипа в той или иной мере соответствует основному положению конструктивизма об априорных формах сознания, правда акцентирует внимание на их мифически-символической специфике.

Архетипы можно сравнить с кантовскими априорными формами сознания, но они лишены абстрактности и эмоционально насыщены. Данные врожденные программы влияют на поведенческие реакции, восприятие, мышление, воображение, организуя индивидуальный опыт субъекта. По сути, архетипы являются априорными формами родового опыта, которые служат сигналам к определенному действию индивида, так как они содержат в себе и общие для всего живого инстинкты, и специфические реакции на феномены внешнего и внутреннего мира ^{[22, с. 37]}.

Разделяя эволюционные взгляды Э. Геккеля на процесс индивидуального развития, считая, что в онтогенезе повторяется этапы эволюции, Юнг рассматривал архетипы как результат суммарного опыта бесконечного числа предков современного человека. Выход же на поверхность сознания символов прошлой эпохи означает, по Юнгу, возвращение бессознательного к прошлому моменту развития коллективной души. Еще одним «родимым пятном» эволюционизма в концепции Юнга является толкование архетипа как инстинкта. Юнг приписывает каждому психическому явлению, обусловленному не волей субъекта, а динамическими побуждениями, инстинктивный характер. Поэтому, согласно его концепции, архетипы являются формами проявления инстинкта. «Архетипы суть бессознательные отображения самих инстинктов, – отмечает Юнг, – другими словами, они представляют собой модель и образец инстинктивного поведения» ^{[50, с. 13]}. Основное сходство архетипов с инстинктами выражается в том, что и те и другие передаются по наследству и влияют на поведение индивидов. Но существует важное различие между архетипами и инстинктами, заключающееся в «пусковых механизмах» их работы: архетипы проявляются в результате кризисных изменений психического состояния субъекта, инстинкты же являются приспособительной реакцией организма на влияние окружающей среды. Можно сказать, что архетипы действуют в психической реальности, инстинкты же – в эмпирической, выполняя роль защитных адаптивных механизмов. Эвристическое значение архетипов заключается в том, что у субъекта, столкнувшегося со сложной ситуацией, которую трудно оценить, всплывают архетипические образы, определяющие адаптивное поведение, только в этом их значение для психики аналогичное значению инстинктов для выживания организма. Проводя аналогии с конструктивистским философствованием в рамках эволюционизма, архетипы можно рассматривать как своего рода «протознание», на котором базируется познавательный процесс, обеспечивающий организму приспособление и выживание.

Адекватное познание внешнего мира отрицается Юнгом, так как на представления субъекта влияют особенности его индивидуальной психической организации и архетипические структуры бессознательного. «Мы вообще никогда не в состоянии узнать, как устроен мир сам по себе: ведь мы вынуждены трансформировать физические события в психический процесс» ^{[50, с. 27]}. В процессе познания человек достигает не объективации, а субъективации действительности, поскольку субъективную часть познания составляют индивидуальные и общечеловеческие психические структуры (предзаданные конструкты), а объективную – феноменальный мир, который интерпретируется благодаря естественной установке как мир внешний.

Об априорности архетипов говорит то, что они не несут конкретного психического или смыслового содержания. Бессознательное поставляет исключительно чистые формы, которые заполняются содержанием через индивидуальный опыт. Архетипы воплощаются в результате возникновения проблемной, кризисной ситуации, и начинают работать по такому же принципу, что и кантовские категории с той лишь разницей, что они формируют структуру психики, а не рассудка. Каждый архетип имеет определенную схему (форму), которая связывает с сознанием информацию, получаемую из внешнего и внутреннего мира. Не случайно Юнг сравнивает архетип с системой осей кристалла, которая задает ему определенную форму в растворе, распределяя частицы вещества ^{[22, с. 37]}. Любой архетип связан с тенденцией выражать определенные чувства и мысли по отношению к объекту или ситуации.

В чистом виде архетип не входит в сознание, он всегда соединяется с представлениями опыта и только тогда подвергается сознательной обработке. «Архетип посредничает, объединяя противоположности между бессознательными основами и сознанием. Он наводит мосты между нынешним сознанием, которому грозит искоренение, и естественной бессознательной целостностью седой старины» ^{[50, с. 106]}. Эти глубинные изначальные образы человек воспринимает только интуитивным путем, они прорываются на «поверхность» сознания в результате бессознательной деятельности в виде сновидений, галлюцинаций, мистических видений и т.п.

Огромное влияние концепция архетипов Юнга оказала на становление структурной антропологии К. Леви-Стросса. Структурная антропология Леви-Стросса посвящена изучению систем родства, мифов, фольклора, анализа ритуалов первобытных человеческих сообществ. Концепция Леви-Стросса устанавливает корневое морфологическое единство различных форм культур, с помощью выявления универсальных структурных закономерностей. Через установление корневого морфологического единства различных культурных форм можно обнаружить те универсальные конструкты, которые являются предпосылками мыслительной активности субъекта.

Согласно Леви-Строссу многообразие языков, мифов и социальных отношений корениться на общей основе (универсальных структурах), которая обусловлена биологической конституцией человека, априорно заложена в бессознательном. Ментальные структуры никогда не осознаются и не изменяются в ходе истории, они даны самой природой, являясь «отображением биологического характера человеческого мозга» ^{[22, с. 391]}. Индивидуальный опыт человека встраивается в заранее подготовленную структуру бессознательного, которая упорядочивает данный опыт, а подсознание наделяет его универсальным смыслом. «Можно сказать, – отмечает Леви-Стросс, – что подсознание – это индивидуальный словарь, в котором каждый из нас записывает лексику своей индивидуальности, и что бессознательное, организуя этот словарь по своим законам, придает ему значение и делает его языком, понятным нам самим и другим людям (причем лишь в той мере, в коей он организован по законам бессознательного)» ^{[24, с. 212]}. Изначально Леви-Стросс определяет бессознательное в духе Фрейда, считая, что оно имеет сексуальную природу, но в дальнейшем он «интеллектуализирует» бессознательное, определяя его как формальную структуру человеческого разума, представляющую собой инвариантный комплекс законов, который является общим для всех людей. Сознание, по Леви-Строссу, существует на пересечении бессознательных структур человеческого духа. Каждая структура соответствует определенному уровню социальной реальности. Структуры бессознательного не изменяются со временем, воспроизводят себя в любую эпоху, поэтому основной целью Леви-Стросса было найти параллели сегодняшнего дня с архаическим обществом. Таким образом, бессознательное воспринимается как всеобщая формальная матрица, которая определяет организацию различных уровней социальной жизни ^{[30, с. 549]}. Бессознательное и его продукты являются знаковыми системами, общими структурными законами, которые управляют жизнью людей и раскрывают принципы функционирования норм поведения в обществе.

Задачей структурной антропологии является выявление этих базовых конструктов, совокупность которых относятся к бессознательной части человеческой жизни. Они составят исходную единую матрицу, которая позволяет систематизировать и классифицировать различные проявления реальности. Обнаружение этих универсальных структур начинается с регистрации конкретных фактов, затем путем сравнительного метода устанавливается взаимосвязь между ними, факты группируются (первая стадия синтеза), далее происходит переход к конечной стадии синтеза – стадии структурной антропологии.

Универсальные структуры сознания показывают, как функционирует культурная практика и как меняются представления индивидов. Установить общую схему (структуру) мифов и ритуалов возможно с помощью сведения их к базовым компонентам. Изучая примитивные общества, Леви-Стросс обнаруживает, что культура аборигенов и западное общество имеют сходные характеристики базовых компонентов. Фольклор, мифология основаны на противопоставлениях (оппозициях). Например, мужское – женское, верх – вниз, белое – черное и т.д. Бинарные оппозиции объединяются в синтезах, делая окружающий мир более осмысленным. Например, структура мифа всегда остается неизменной как в синхроническом, так и в диахроническом плане. Эта структура едина для всех языковых культур независимо от смыслового содержания текста. Все сказки, сказания, мифы, ритуалы, обычаи можно свести к простейшим структурам, из которых будет разворачиваться их содержание. «Эти структуры не только едины для всех и безразличны к материалам, которые они организуют, но еще и очень малочисленны» ^{[24, с. 212]}. Мир символов, по Леви-Строссу, чрезвычайно разнообразен по содержанию, однако поразительно однообразен по строению.

В отличие от теории архетипов Юнга, с точки зрения которого архетипы не операциональны, т.е. не корректируют сознание индивида, поскольку проявляют себя главным образов в эмоциональной сфере, универсальные структуры сознания Леви-Стросса выступают в роли своего рода «рабочих гипотез», приспосабливающих познавательный процесс к сфере бессознательного и придающих ему символическую форму.

Можно провести параллель между универсальными символическими структурами сознания Леви-Стросса и априорными формами Канта. Человек обладает собственными формами, согласно которым конструируется представления о реальности. Таким образом, объективная реальность остается непроницаемой для познающего индивида, поскольку он создает представления о ней в соответствии со своей структурной организацией. Объектами структурной антропологии являются структуры, которые не принадлежат к эмпирической реальности, а являются конструктами сознания. Таким образом, основу познания образуют конструкты субъекта, которые Леви-Стросс называет универсальными структурами сознания. Универсальные структуры сознания накладывают упорядоченность на мир опыта, организуя наши представления о реальности.

Леви-Стросс преодолевает классический эмпиризм, утверждая, что объективная реальность никогда не дана субъекту в опыте, но приблизиться к ней можно лишь путем моделирования бессознательных процессов ^{[38, с. 221]}. Структуры, выделенные посредством структуралистского метода, хотя и не относятся к эмпирической реальности, но, тем не менее, существуют. Они не могут быть предметом непосредственного наблюдения, о их существовании мы узнаем по реализуемым ими функциям. Таким образом, исследование структур сознания открывает нам закономерности устройства и развития объективной реальности, роль и место в ней человека, но понятие структуры нельзя подвергать фетишизации и «выводить за скобки» феноменальной действительности.

Леви-Стросс отрицает главный принцип картезианства «я мыслю, следовательно, существую», считая, что сознание не проявляет свою субстанциональность, а служит опорой бессознательного, где генерируются его составляющие. Структурная антропология Леви-Стросса является «кантианством без трансцендентального субъекта» (П. Рикер), так как в нем нет места cogito Декарта. Отрицая в своей концепции трансцендентального субъекта, Леви-Стросс пытается возвести сами универсальные структуры человеческого сознания в ранг объяснительного принципа. Таким образом, в структурализме происходит «децентрация субъекта», связанная с тем, что индивидуальное сознание подвержено влиянию бессознательных механизмов и вполне управляемо внешними силами. Бессознательное посредством культуры подвергается рациональной упорядоченности, например, с помощью механизмов функционирования языка. Однако «структура языка остается неизвестной говорящему до создания научной грамматики и … даже тогда она продолжает определять формы речи помимо сознания субъекта, так как она ставит его мышлению концептуальные пределы, которые он принимает за объективные категории» ^{[24, с. 30]}. Язык скрывает в себе систему регулярных зависимостей, общественных отношений, которые усваивает индивид. Бессознательное, сотканное из универсальных законов, играет в культуре символическую формообразующую роль. Оно является формальным условием языковой деятельности, организующим словарный запас в речевой поток. По мысли Леви-Стросса, само содержание словаря, заложенное в процессе индивидуального развития, имеет меньшее значение, чем его структура ^{[24, с. 212]}.

Синтез структурализма и психоанализа порождает еще одну своеобразную конструктивистскую модель философствования, предложенную Ж. Лаканом. Структуралистский психоанализ Лакана базируется на структурной лингвистике и структурной антропологии. Его основное положение заключается в том, что, вопреки мнению большинства психоаналитиков, механизмы бессознательного могут получить адекватную интерпретацию. Бессознательное может быть подвергнуто формализации с помощью лингвистических моделей, что даст возможность осуществить «рационализацию» душевной жизни. По сути, выявление «грамматики языка» и «грамматики разума» это и есть структуризация бессознательного.

Согласно Лакану, общество вторгается в индивидуальное бессознательное посредством языка. Применяемая в процессе коммуникации сетка символов накладывается на бытие каждого человека и образует интерсубъективную реальность. Приобщение к символическому наблюдается не только в течение всей жизни индивида, но и происходит «до» его индивидуального рождения (брак родителей и соглашение о рождении ребенка) и «после» его индивидуальной смерти (обряд погребения) ^{[23, с. 49]}. Субъект, овладевая языковыми кодами, получает возможность оформлять и структурировать индивидуальное бессознательное согласно языковым правилам. Лакан отводит языку главную роль в человеческой психике, поскольку он выполняет символическую функцию, подчиняя себе эмпирическую реальность и «воображаемое» ^{[23, с. 219]}. Бессознательное постепенно утрачивает свои хаотичные свойства и становится окультуренным. Задачей личности становится сведение своего бытия к языковым обнаружениям бессознательного, к «проговариванию» своего существования. Окультуренное бессознательное преобразуется в произведения искусства и другие культурные явления. Бессознательное наполняет язык эмоциональными, экспрессивными элементами, язык же «загоняет» бессознательное в «структурную клетку», в сетку значений и смыслов.

Лакан, подобно Леви-Строссу, пересматривает декартовское cogito ergo sum, считая, что субъект не исчерпывается cogito, поэтому его следует рассматривать на разных уровнях. Обоснование существования с помощью мышления должно быть так же опосредованно речью. Речь (язык) выполняет творческую символическую функцию и является первичной по отношению к бытию структурой, так как является универсальным источником образования значений и смыслов, посредством чего «образуются» предметы (вещи). Посредством слова «рождается та вселенная языкового смысла, в которой упорядочивается впоследствии вселенная вещей» ^{[23, с. 46]}. Лакан считает, что понятие способно замещать вещь с помощью символических свойств языка. Поэтому возможна свобода человека, которая проявляется не в области физического или психического, а в области символического и реализуется в языке. Благодаря символическому творчеству человек выходит за границы эмпирического мира в мир культуры. Таким образом, эмпирический субъект обретает своего культурного двойника, что, по мнению Лакана, свидетельствует о «фантомности» Я субъекта. Субъект Лакана, как и субъект Леви-Стросса, «децентрирован», растворен в формах языкового порядка и является инструментом и результатом презентации культурных смыслов языка ^{[34, с. 640]}.

Основываясь на экспериментальных данных в области психиатрии, Лакан приходит к мысли, что означающее и означаемое, как правило, разомкнуты. Подобный разрыв между объектами и представлениями характерен для многих конструктивистских моделей. Получается, что не субъект (например, больной) управляет речью, а речь управляет субъектом. В результате нарушения привычной связи речи, мышления и деятельности у больного выпадают целые блоки означаемого. Поэтому, занимаясь исследованием речевого потока на уровне означающего, мы можем уловить нарушение структурного баланса и заняться структурной корректировкой означаемого и означающего. Аналитическая интерпретация, по мысли Лакана, делает «почти очевидным» то, что отношение реальности и мышления не есть простое соотношение означающего и означаемого, в этом отношении означающее стоит перед означаемым. Это свойственно, например, употреблению языка, где эффекты означаемого создаются перемещением означающего. Лакан утверждает, что язык называет не вещь, а выражает ее значение. А значение, в свою очередь, отсылает к другому значению, а не к вещи. С помощью языка реальность входит в область символического. Человек конструирует «слой реального» в своей личности с помощью языковых эффектов, которые, как правило, отрезаны от предметной опоры. Языковая сеть опутывает мир, превращая его в текст, сводит реальность и бытие к языку.

Большое внимание Лакан уделяет проблеме соотношения реального, воображаемого и символического. Используя концептуальную модель Фрейда, он наделяет ее элементы новым содержанием: место «Оно» занимает «реальное», роль «Я» выполняет «воображаемое», а функцию «сверх-Я» – «символическое» ^{[22, с. 380]}. Образы реального конструируются в соответствии с познавательными интересами, поэтому восприятие в сфере реального оказывается неполным. Воспринимаемый реальный объект утрачивает свою реальность, превращаясь в воображаемый образ, феномен сознания. Реальность фактически выносится «за скобки». Сам же субъект со своими образами, фантазиями, иллюзиями всецело принадлежит к сфере символического. Символическое Лакан рассматривает как структурирующую силу, которая господствует над «реальным», и над «воображаемым» ^{[22, с. 380]}. Согласно Лакану, символическое всецело господствует над «реальным» и «воображаемым», так как сознание не может познать реальность саму по себе, а «воображаемое» во многом иллюзорно и субъективно. Децентрированный субъект выступает в качестве связующего звена между «реальным», «воображаемым» и «символическим», которые составляют основу субъективированного бытия.

Модели «утопичной денотации», деконструкции и «ризомы».Как известно, классическая философия строго соотносит значения текстового содержания с его конкретным денотатом. В концепциях лингвистического постмодернизма, которые явились продолжением конструктивистского философствования структурализма, постулируется программная открытость значения, которая обусловлена неисчерпаемостью множества его интерпретаций. С точки зрения моделей постмодернистского философствования значения вариативны, отдельно взятое слово может означать разные феномены реальности. Бесконечное количество интерпретаций смысла практически растворяет качественную определенность самости в плюрализме трактовок. Стоящее за словом понятие утрачивает денотат как онтологический гарант семантической определенности, десигнат как идеальный конструкт остается его единственным референтом ^{[30, с. 810]}. В любом тексте означающее всегда находится в отрыве от означаемого, между ними не существует никакой естественной связи. Денотат не соотносится с объективной реальностью, только с реальностью самих знаков. Понятие лингвистической нормы полностью дискредитирует себя, вследствие этого снимается вопрос об истинности текста, устраняется проблема понимания в герменевтическом смысле. Например, реальность в трактовке Ж. Бодрийяра – «это фантазм, посредством которого знак постоянно пытается предохранить себя от преследующей его символической деконструкции» ^{[36, с. 194]}. Субъект сам по себе, так же как объективная реальность, вне языка не существует. Наблюдается тенденция текстуализации сознания и личности индивида, растворение его в языке, которое получает метафоричное название «смерти субъекта».

В конструктивистской концепции Р. Барта значение рассматривается как процессуальный феномен. «Значение – это соединение того, что означает, и того, что означается; это не форма и не содержание, а связующий их процесс» ^{[1, с. 233]}. Понятийное содержание высказывания – это видимость значения, объективный мираж, порожденный и сформированный соотношением означающих между собой ^{[34, с. 609]}. Вообще следует отметить, что для моделей философствования лингвистического постмодернизма характерен отказ от репрезентативной теории знака. «Оязыченная» реальность, которая имеет множество интерпретаций, теряет связь с объективной действительностью. По мысли Барта, смысл можно конституировать только исходя из внутритекстового значения (контекстного и коннотативного). Поэтому текст не воспринимается Бартом как совокупность знаков, наделенная смыслом, а представляется ему в виде пространства, где «прочерчены линии смысловых сдвигов», вдоль которых можно производить интерпретацию ^{[34, с. 1016]}.

Слово в лингвистическом постмодернизме перестает выступать в качестве референта выраженного соответствующим понятием объекта, оно обретает сугубо индикативную функцию. Так Ж. Делез считает, что слово может выступать лишь в функции произвольного «указателя» или «индикатора», но не позволяет усмотреть за словом «понятие», определенность содержания. Наиболее ярко эту мысль представляет конструктивистская модель «утопичности денотации» Р. Барта. Согласно Барту, в условиях «кризиса денотации» правомерно говорить лишь о «референциальной иллюзии повествовательного текста», о нерепрезентативном понимании смысла ^{[34, с. 642]}. Расхождение означающего и означаемого можно считать своего рода «болезнью» языка.Но с точки зрения структурализма расхождение не просто является «ошибкой» заблудшего сознания, оно создает новые пласты жизни – духовность и социальность.

В конструктивистском («деконструктивистском») философствовании Ж. Дерриды мир трактуется как бесконечный, безграничный текст, для понимания которого необходимо провести деконструкцию. Только деконструкция способна раскрыть смысл текста посредством разрушения прежних стереотипов, что даст возможность включить его в новый контекст. Смысл текста конструируется в процессе прочтения. В тексте невозможно выявить единого направляющего принципа. Текст – это образование, на теле которого видны следы многих «прививок», знаки «включенности» в этот текст текстов, не сводимых ни к какому синтезу ^{[38, с. 126]}. В игре неоднозначных смыслов создается ткань текста.

В своей работе «Структура, знак, и игра в дискурсе о гуманитарных науках» Деррида подвергает критике сам принцип «структурности», выявляя ненадежность любого способа языкового обозначения ^[12]. Текст, согласно Дерриде, не может обладать единым принципом структурности, его значение определяется изменчивыми контекстами. Всегда считалось, что центр управляет структурой, однако он сам парадоксальным образом избегает структурности, поскольку, находясь в центре структуры, он не принадлежит ей ^{[11, с. 353]}. Поэтому Деррида рассматривает этот «центр» как фикцию, воображаемый конструкт, созданный наблюдателем, в процессе интерпретации текста. Например, Деррида рассматривает в качестве центров интерпретации такие распространенные конструкты, порожденные западноевропейской философией, как «сознание», «соgitо», «внутренний голос» и т.п., которые навязывают тексту свой собственный смысл. Поскольку, «ничего не создается вне текста», интерпретирующее сознание тоже понимается как своеобразный текст, который составлен из культурных систем и норм своего времени. Любая интерпретация всегда исторически обусловлена.

Итак, основными объектами деконструкции являются знак, письмо, речь, текст, контекст, чтение, метафора, бессознательное и др. Свой «деконструктивистский проект» Деррида начинает со знака. Опираясь на утверждение Ф. де Соссюра о произвольности знака («означающее немотивированно, т.е. произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи» ^{[40, с. 101]}), Деррида приходит к выводу, что знак никогда не замещает вещь, но предшествует ей. Означаемого как материального объекта не существует, поэтому знак не связывает объективную реальность вещей и идеальный мир слов. Знак выбирается произвольно. Философ подчеркивает, что любой знак есть обозначающее, обозначаемое которого есть другое обозначающее, но никогда оно не является самой вещью. Поиск смысла является бесконечным подразумеванием, беспрестанной отсылкой от одного означающего к другому.

Несоотносимость знака и обозначаемого явления раскрывается через понятие «различение». Различение понимается философом несколько иначе, чем принято в структурализме. Оно не включено в систему оппозиций (К. Леви-Стросс) и не имеет смыслоразличающей роли. Различение для Дерриды не просто уничтожение или примирение противоположностей, но и одновременное сосуществование в процессе дифференциации. Знак и обозначаемое с помощью него явление разделяются временным интервалом. В ходе применения знака в системе других знаков знак превращается в след этого феномена. В результате процесса означивания слово теряет свою непосредственную связь с референтом, со своим «происхождением». Таким образом, «знак» обозначает не сам предмет, а его отсутствие ^{[11, с. 384]}. В этом смысле Деррида производит ревизию традиционного понятия знака как структуры, связывающей означающее и означаемое. Вследствие этого провозглашается принципиальная неопределенность любого смысла, отрицаются любые критерии истины, в том числе и феноменологический критерий – «очевидность». Деррида критикует основные принципы конструктивистских моделей Э. Гуссерля, базирующиеся на «имманентной данности» бытия сознанию и однозначном конституировании «жизненного мира».

Проблема смысла и интерпретации текста является основной и в философии Ж. Делеза. Философствование для него – это свободное конструирование и дальнейшее использование понятий, которые обозначают то, что еще не вошло для человека в объектный строй мироздания. Главное в философском творчестве – нахождение таких понятийных средств, которые наиболее полно выражают многообразие жизни. Делез утверждает, что смыслы порождаются событием, поэтому отдельно от контекста события смысл определить невозможно.

В своей работе «Анти-Эдип» Ж. Делез и Ф. Гваттари вводят понятие «ризомы». Ризома – это конструкт философствования, с помощью которого фиксируется принципиально внеструктурный и нелинейный способ организации целостности, оставляющий возможность для «имманентной автохтонной подвижности» и, соответственно, реализации ее внутреннего креативного потенциала «самоконфигурирования» ^{[14, с. 883]}. Модель ризомы разрушает традиционные представления о структуре текста как семантически центрированной и стабильно определенной системе. Не существует того «центра», который упорядочивал и сводил бы интерпретации к одному смыслу. Ризома становится символом нового типа культуры. Она является моделью, которая противостоит идеи «дерева», где от общего концепта (ствола) отходят подчиненные ей концепты (ветви). Символ «дерева» порождает «бинарную» систему мира, от которой современное философствование может уже отказаться.

Модель ризомы делает акцент на гетерогенности, множественности, равноправии интерпретаций. Ризома нелинейна, может развиваться в разных направлениях и принимать любые конфигурации («мир потерял свой стержень» (Делез и Гваттари)) ^{[14, с. 884]}. Если в дереве существует «иерархия» корня, ствола, ветвей, то в ризоме неважно, где кроется связь одной части с другой. Ризома постоянно сопрягает семиотические звенья. Семиотическое звено вбирает самые различные концепты. «Семиотичное звено как клубень, в котором спрессованы самые разнообразные виды деятельности – лингвистической, перцептивной, миметической, жестикуляционной, познавательной; самих по себе языка, его универсальности не существует, мы видим лишь состязание диалектов, говоров, жаргонов, специальных языков» ^{[14, с. 884]}. Смыслы языка ошибочно сводить к единой материальной или духовной сущности.

Ризома изменяет структуры, она может быть где-то оборвана, разбита, но она «вновь наращивает свои или иные линии» ^[47]. Если логический принцип модели дерева заключается в том, что действительность воспроизводится сознанием как копия, то логика ризомы – это карта, которая открыта для конструирования, переконструирования, ее можно разобрать, изменить, поправить, разорвать, перевернуть и т.д.

Источником трансформаций структуры выступает не внешняя причина, а присущая природе ризомы нестабильность. Для ризоморфных сред (текстов) характерен имманентный креативный потенциал самоорганизации, их можно трактовать как синергетически организующиеся системы. В результате постоянного изменяющейся структур ризомы нельзя выделить наиболее предпочтительную структуру и интерпретировать ее в качестве финальной, раскрывающей значимый истинный аспект бытия. Таким образом, в процессе самоорганизации ризома конструирует каждый раз новые версии своего бытия. Структура, в понимании Делеза и Гваттари, это не более чем «калька», которая «воспроизводит только саму себя, когда собирается воссоздать нечто иное» ^{[14, с. 885]}. Например, читатель в понимании смысла текста не опирается на экзистенциальный потенциал автора. Для него текст ризоморфен и нет никого единственно возможного способа интерпретации. Читатель произвольнозадает ризоморфной среде ту или иную конфигурацию. Таким образом, познающий субъект не овладевает смыслом автора, а, пытаясь понять его, по сути, конструирует свой собственный смысл.

Подведем итоги. С точки зрения конструктивистских моделей феноменологии (модели «естественной установки» и «трансцендентального субъекта») бытие окружающего реального, предметного мира «выносится за скобки». Поэтому знания о мире в рамках феноменологической установки не тождественны знаниям об объективной реальности. В качестве основополагающий, непосредственной, аподиктической очевидности выделяется трансцендентальное сознание и мир феноменов, которые являются его частью. Сознание наделяется онтологическим статусом, благодаря его интенциональности преодолевается разрыв между субъектом и объектом, они взаимно определяют друг друга. Процесс конструирования реальности осуществляется с помощью «усмотрения сущности» (категориальной интуиции, идеирующей абстракции) и априорного синтеза (нахождения горизонта смысла). Субъект, наделенный такими врожденными особенностями, изучает создаваемые им же конструкты, то есть содержание своего сознания. Субъект не только конструирует реальность, но также осуществляет самоконституирование. Осмысление сознанием разных сторон действительности через себя, помогает создать в опыте относительно устойчивое представление о реальности, в чем проявляется адаптивная роль познания.

Согласно феноменологическим моделям «тело-сознание» (М. Мерло-Понти) и «аутопоэза» (У. Матурана, Ф. Варела), сознание невозможно без тела, потеряв связь с телом, сознание лишается своей сути, исчезает базовое отношение «я – мир». Сознание посредством телесности конструирует экзистенциальное пространство, отличное от наличного бытия вещи. Познающий субъект имеет наличные предзаданные установки телесности, на основе которых конституируется феноменологический опыт. Когнитивные процессы находятся в тесной взаимосвязи с телесной целостностью субъекта. Благодаря своей активности человек получает те знания о мире, которые соответствуют диапазону восприятия, когнитивным особенностям и «установкам» его телесности.

Познание имеет адаптивное значение и нацелено на приспособление и выживание. Любое нарушение целостности тела, которое выражается в утрате каких-либо органов, приводит к корректировке структуры организма, утраченные нормальные функции замещаются другими – адаптивными. Этот принцип работы замещающихся структур объясняется особенностью функционирования живых организмов, которые являются аутопоэзными системами, способными к самоорганизации и самоуправлению. Благодаря работе аутопоэзной системы сохраняется целостная картина мира, так как восприятие является чем-то большим, чем сумма перцепций, человек воспринимает всем своим существом, а наличие сознания предполагает целостную структуру объекта в целостной структуре мира.

Если рассматривать социум, как самоорганизующуюся сложную систему, то многие процессы проходят здесь по аналогичной схеме (модели «жизненного мира», «интерсубъектности»). Человек сам творит (субъективирует) социальный мир, который, тем не менее, воспринимается им как нечто от него независимое (объективация). Образуя собственные модели реальности, человек исходит из потенций, заложенных в нем самом и в социальной среде, которые проявляются в опыте повседневности. Перестраивая представления о социальной среде, в которую погружен субъект, он конструирует себя, составляя с реальностью процессуальное единство. Социальные институты также являются продуктами его творческой активности. Влияние социальных институтов на мировоззрение человека осуществляется через преемственность схем типизации значений, поведения, ролей в процессе социализации. Для сознания социального субъекта жизненно необходимо, чтобы разные модели реальностей не только согласовывались друг с другом, но и гармонично соотносились с социальной реальностью повседневности (адаптация).

К конструктивистским моделям эволюционизма мы относим модели «рабочих гипотез», «закрытых и открытых программ», модели «схемы действия», «когнитивного равновесия», «адаптации», «операциональной замкнутости», «самореферентности». Модели «рабочих гипотез», «закрытых и открытых программ» дают представление об активной роли субъекта познания, самостоятельно совершающего когнитивные операции, формирующего все необходимые компоненты жизненного опыта. Априорные формы мышления служат основой для конструктивной работы сознания, структурируют опыт и ограничивают когнитивные способности субъекта. Однако когнитивные конструкции является наследием не только филогенетического опыта, приобретенного в процессе эволюции, но и достоянием индивидуального опыта, который формируется в процессе обучения в рамках определенной традиции. Все гипотетические когнитивные структуры, прошедшие проверку опытом, выполняют адаптивную функцию. Когнитивные структуры упорядочивают действительность с помощью стабильных форм сознания. Любая приобретенная система знаний, которая стала составной частью опыта субъекта, несет в себе его индивидуальную и культурно-историческую печать, но при этом находится в прямой зависимости от данных окружающего мира, так как сами врожденные механизмы сформировались в процессе эволюции в соответствии со структурами объективной реальности.

Согласно моделям «схем действия», «когнитивного равновесия» и «адаптации» окружающая среда влияет на живую систему опосредованно через запуск соответствующих врожденных программ. Возникновение когнитивных структур в процессе индивидуального развития осуществляется с помощью двух взаимосвязанных процессов: ассимиляции и аккомодации. Ассимиляция осуществляет обработку нового материала на основе уже известных когнитивных структур. Аккомодация наступает в тех случаях, когда ассимиляция не приводит к ожидаемым результатам, она направлена на установление концептуального равновесия. В этом суть процесса научения, который заключается в конструировании новых когнитивных структур на основе прошлого опыта. Знания с позиции конструктивизма имеют практическое значение. Оно заключается в организации мира опыта. Знания придают ему устойчивость, дают возможность делать предсказа­ния, допускать или предотвращать те или иные явления и события. Следовательно, полученные знания имеют адаптивный характер. Жизнеспособность знаний проверяется естественным отбором.

В центре внимания конструктивистского эволюционизма стоит проблема исследования самого процесса создания устойчивых и надежных конструкций действительности. Организмы обладают свойством автономности, которая определяет операциональную замкнутость живой системы (модель «операциональной замкнутости»). Живая система самоорганизуется посредством обратной связи с окружающей средой, на основе собственных, внутренних закономерностей системы. Когнитивный аппарат, являясь автономной и операционально замкнутой системой, переводит поступающую информацию из окружающей среды в нейродинамические процессы, при этом информация подвергается практически полной перекодировке. Живая система, обладающая информационной замкнутостью, не может взглянуть на себя и на когнитивные структуры как сторонний наблюдатель, так как представления о «внешнем» окружении всегда формируются исходя из «внутренних» состояний системы (модель «самореферентности»).

Конструктивистские модели структурализма эксплицируются нами на основе различных подходов существующих в социально-гуманитарном познании, направленных на выявление устойчивых структур функционирования культуры. Данные модели представляют собой совокупность инвариантных отношений (конструктов), которые прослеживаются в динамике различных культурных систем и являются основой для конструирования реальности.

Язык как инвариантная структура обуславливает различные формы субъективации реальности (модель «языковой структуры как универсальной формы сознания). Под реальностью с точки зрения структурной лингвистики подразумевается вся совокупность знаковых систем и культурных текстов. Функционирование знаков закреплено традицией и передается из поколения в поколение. Помимо толкования смысла, осуществления «декодировки» символа, познание выполняет символотворческую функцию, так как любые проявления культурного творчества людей символичны по своей форме, конструируются посредством языка (модели «логического атомизма» и «языковых игр»). Интерпретация символов базируется не только на личностных смыслах, но и на установках общественного сознания. Любая интерпретация осуществляется в соответствии с «сеткой предпочтений» той или иной теоретической системы, которую разделяет познающий субъект в единстве с социумом (модель «предпочтительной интерпретации»). «Предпочтительная интерпретация» характеризуется операциональной замкнутостью, так как интенция субъекта, устремленная на внешние феномены или тексты, постепенно обращается к самому себе, к изучению собственных познавательных процессов и структур и в итоге обеспечивает самопознание.

Базовые ментальные конструкты имеют бессознательную природу (модели «архетипов» и «универсальных структур сознания»). Они определяют поведение индивидов, конструируют представления о внешнем мире и культурной реальности. В качестве таких ментальных конструктов К. Г. Юнг рассматривает архетипы, К. Леви-Стросс – универсальные структуры сознания. Неявные предзаданные установки сознания обуславливают познавательную деятельность, а сами они выявляются на основе результатов этой деятельности путем анализа знаковых символических систем. Культурная реальность слагается из символов. Символы формируют универсальный язык культуры. В качестве таких символов выступают архетипические образы и различные культурные феномены, формирующиеся в результате взаимодействия бессознательного с сознанием, на стыке своих «пограничных зон». Символотворчество осуществляется интуитивно и до конца не осознается. Архетипы и универсальные структуры сознания представляют собой лишь исходные формы, которые заполняет индивидуальный опыт, проявляя себя в разных культурных областях. Субъект «децентрирован», растворен в формах языкового порядка и является инструментом и результатом презентации культурных смыслов языка (модель «децентрированного субъекта»).

Текст как носитель разных культурных смыслов является во многом непредсказуемой средой, которая всегда готова породить новые версии смысла. Существует бесконечное множество интерпретаций текста. Лингвистические конструкты, таким образом, имеют онтологический статус. Внеязыковое бытие реальности не конституируется субъектом, субъект конституирует себя сам посредством интерпретации знака, символа, текста. Поэтому слово перестает выступать в качестве референта выраженного соответствующим понятием объекта, оно обретает сугубо индикативную функцию (модель «утопической денотации»).

Субъект интерпретирует текст в соответствии со своими личностными смыслами и культурными установками общества. Оптимальным философским приемом освоения текста является деконструкция, которая открывает скрытый смысл текста посредством разрушения стереотипов в новом контексте рассмотрения (модель «деконструкции»). Деконструкция разрушает созданную когнитивную структуру, которая является воображаемым конструктом. Текст можно рассматривать как самоорганизующуюся систему, не имеющую единого центра (модель «ризомы»). Отсутствие центра делает систему нестабильной, однозначную интерпретацию текста невозможной, а поиск смысла интерпретации превращается в процесс самопознания субъекта. Положение о неисчерпаемости множества интерпретаций текста свидетельствует о конструктивистской направленности философствования структуралистов.