Russia’s Soft Power: specificity of understanding and evaluating

В отечественных документах стратегического планирования, определяющих базовые принципы, приоритеты, цели и задачи в области внешней политики и национальной безопасности содержатся неоднократные указания на важность мягкой силы и указывается на необходимость усиления роли России в мировом гуманитарном пространстве ^[1]. Вместе с тем ни в одном из указанных документов не раскрывается причина столь пристального внимания к этим вопросам. Помимо этого, ни в одном из документов стратегического планирования не концептуализируется само понятие гуманитарного пространства, где, по мысли отечественных стратегов, должно произойти усиление роли России, а гуманитаризм сводится к вопросам культуры, русского языка и связям с соотечественниками, а определение мягкой силы выпало из последней редакции Концепции внешней политики России.

Но уже то, что в действующей Концепции внешней политики заявляется о «гуманитарных технологиях», как инструменте мягкой силы, которая является «неотъемлемой частью современной международной политики»^[2], позволяет утверждать, что гуманитарная деятельность рассматривается как инструмент продвижения мягкой силы России. Но если это так, то можно утверждать, что, эффективность использования этого инструмента недостаточно высока. В публикуемом с 2015 года Центром цифровой дипломатии индексе мягкой силы «Soft Power 30» Россия находится на 30 месте, и это не означает тридцатое место среди 193 государств – членов ООН, как на этом настаивает Спецпредставитель Президента РФ по международному культурному сотрудничеству М.Швыдкой и заявляют отечественные средства массовой информации ^[3-5]. Это тридцатое место среди стран, которые, в силу целого ряда причин, попали в рейтингуемый список: «...страны для индекса были отобраны таким образом, чтобы представить репрезентативную выборку крупнейших мировых держав, включая ключевые страны из каждого геополитического региона. ... уделялось особое внимание жесткой силе каждой страны при оценке того, следует ли ее включать в список...»^[6] Но даже в таком урезанном списке Россия ежегодно теряет позиции^[7].

Обращение к рейтингам, которые позволяют судить об успешности/неуспешности в продвижении «мягкой силы» России, выступает аргументом в пользу утверждения о важности гуманитарных технологий во внешнеполитической деятельности, определяется спецификой отечественного понимания мягкой силы не как ресурса, который способствует эффективной реализации внешнеполитического курса, но, прежде всего и главным образом, как инструмента. Утверждение, содержащееся в программной статье, тогда еще кандидата в Президенты России, Председателя Правительства РФ Путина В.В. «Россия и меняющийся мир», что «мягкая сила» — комплекс инструментов и методов достижения внешнеполитических целей без применения оружия, а за счет информационных и других рычагов воздействия»^[8], отражает специфику отечественного подхода к трактовке «мягкой силы».

Впоследствии инструментальный подход был закреплен в Концепции внешней политики 2013 года, где «мягкая сила» определялась как «комплексный инструментарий решения внешнеполитических задач с опорой на возможности гражданского общества, информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие альтернативные классической дипломатии методы и технологии»^[9], и был растиражирован в учебниках, научных и общественно-политических публикациях, выступлениях политиков и чиновников ^[10-13].

Отечественный подход отражает лишь то, что, во-первых, «мягкая сила» рассматривается в качестве инструмента геополитического противоборства, который достаточно трудно концептуализировать в силу того, что «комплекс инструментов и методов достижения внешнеполитических целей без применения оружия», включает в себя предельно широкий круг вышеназванных инструментов и методов - от пропаганды до применения экономических санкций. Как следствие в единственной отечественной научной монографии, посвященной мягкой силе не содержится авторского определения «мягкой силы» ^[14]. Во-вторых, возникают сомнения в необходимости гуманитарных технологий как средства продвижения мягкой силы – невозможно продвигать инструмент, и именно поэтому в ныне действующей Концепции внешней политики России, в разделе, посвященном международному гуманитарному сотрудничеству, не содержится упоминаний о мягкой силе.

Проблема заключается в отсутствии четкого понимания просто факта, что «мягкая сила» является не инструментом, а способностью (ability), которая существует и в определенных условиях может быть реализована. Мы не хотим признать очевидное — Дж.Най в работе «Обреченные на лидерство. Изменяющийся характер американской власти» говорил не о силе, он говорил о власти: «Поскольку способность контролировать других часто связана с обладанием определенными ресурсами, политические лидеры обычно определяют власть как обладание ресурсами.… Достоинство этого определения (власти – А.Б.) состоит в том, что оно делает власть более конкретной, измеримой и предсказуемой, чем определение поведения»^[15]. Отмечу то, что Дж.Най не настаивает на единственно возможной интерпретации власти, подчеркивая лишь удобство подобного определения^[16]. В теоретической традиции, заложенной Т.Парсонсом, и оказавшей определяющее влияние на американскую политическую науку, власть не трактуется как действие, но лишь как символический посредник – «... это генерализированная способность обеспечивать выполнение элементами системы своих обязанностей, если эти обязанности легитимированы направленностью на достижение коллективных целей, а в случае неповиновения предполагается предпринять принуждение посредством негативных ситуативных санкций, независимо от того, какой орган фактически реализует это принуждение»^[17]. Власть, по Т.Парсонсу, покоится на вере в то, что ключевые акторы способны обеспечить достижение поставленных целей. Таким образом, говоря о «мягкой власти», не имеется в виду непосредственное информационное воздействие на общественное мнение и поведение той или иной страны или региона.

В статье Р.Кеохейна и Дж.Ная «Власть и независимость в информационную эпоху», написанной в развитие идей транснационализма, содержится следующее утверждение: «...но что такое власть? Основное различие можно провести между трактовкой власти через поведение — как способностью получать желаемые результаты, и через ресурсы — обладанием которыми связано со способностью достичь желаемых результатов. ... «Жесткая власть» — это способность заставить других делать то, что они не сделали бы самостоятельно, используя угрозу или обещание вознаграждения. Будь то «экономическая морковка» или «военная палка», способность уговаривать или принуждать уже долгое время является центральным элементом власти. ... «Мягкая власть», с другой стороны — это способность получить желаемое, потому что другие хотят того же, чего хотите вы. Это способность достигать цели посредством привлечения, а не принуждения. ... Мягкая власть может опираться на привлекательность идей и культуры или способность определять повестку дня с помощью стандартов и институтов, которые формируют предпочтения других»^[18]. Опять же – речь идет о ресурсах. Осмысление «умной власти», под которой понимается сочетание ресурсов «мягкой» и «жесткой власти» в рамках успешной стратегии, вновь побуждает обратиться к определению Парсонса, который, говоря о власти, утверждает, что ее нельзя отождествлять с насилием, поскольку существует лишь презумпция принуждения, то есть угроза осуществляется лишь в самых редких случаях, во всех остальных случаях она лишь символически обозначается.

Почему принципиально осмысление «мягкой власти/силы»? Взяв на вооружение концепт, выдвинутый в определенное время и с определенными целями, на вооружение и имплементировав его в отечественную практику, как формальную – на уровне целеполагания, так и неформальную – на уровне общественно-политического дискурса, трансформировав его, превратив в некий внешнеполитический инструмент, мы по-прежнему соотносим свои рассуждения с разработками зарубежных специалистов в области международного маркетинга и связей с общественностью, пытаясь измерить свою мягкую силу при помощи рейтинговых систем, в разработке которых участия не принимали. Мы даже не задаемся вопросом – а надо ли измерять мягкую силу государства? Джозеф Най, отвечая на вопросы о комиссии по мягкой силе и влиянию Палаты Лордов заявляет о проблематичности измерения мягкой силы: «Если рассуждать о жесткой власти, то можно сказать - у меня есть 10 000 основных боевых танков, а у вас всего лишь 1000, - таким образом заявляя - «наличие этих ресурсов означает что я в 10 раз сильнее вас». ... Когда разговор идет о мягкой власти, мы должны учитывать те ресурсы, которые можем привлечь. Как следствие, мы можем рассматривать опросы общественного мнения как некий суррогат, чтобы ответить на вопрос - «а они (ресурсы – А.Б.) действительно привлекательны?». Существует проблема с измерением любого типа власти. С мягкой - немного сложнее, так как ее ресурсы нематериальны»^[19]. Автор концепта сомневается в принципиальной измеримости «мягкой власти», осознавая трудности, стоящие на этом пути, мы же, пренебрегая трудностями, пытаемся ее измерить.

Все международные рейтинги, посвященные измерению мягкой силы, предлагают схожий набор переменных. Так, рейтинг Portland Softpower 30 предлагает измерять мягкую власть по таким показателям как цифровые технологии, культура, предприниматель­ство, вовлеченность, как сила дипломатической сети страны и её вклад в развитие глобальных связей, обра­зование, качество государственного управления, в том числи и оценка приверженности свободе, правам чело­века, демократии и качество политических институтов, оценка привлекательности стран, как результат массо­вых опросов^[20]. Monocle's Soft Power Survey обращается к качеству государственного управления, образование, культура, бизнес и инновации, дипломатия, оценка привлекательности стран респондентами массовых опросов^[21]. Rapid-growth markets soft power index, разработанный Ernst & Young совместно с Московской школой управления «Сколково», группирует переменные по 3 позициям: глобальный имидж (экпорт медиапродукции, количество завоеванных олимпийских медалей, интерес к изучению языка конкретной страны, количество граждан страны в ТОП-100 самых влиятельных людей по версии журнала «Time», компании пользующиеся уважением в мире); глобальная репутация (индекс свободы, власть закона, электоральная активность, выбросы в атмосферу); глобальная интегрированность (туризм, иммиграция, рейтинг вузов, распространение овладения английским языком)^[22].

В данной статье не ставится задача критики рейтингов и указание на их ангажированность, тем более что критических работ предостаточно^[23-26]. Отмечу лишь то, что все рейтинги сосредоточены на ревизии ресурсов, которые по мнению авторов индексов необходимо отнести к ресурсам «мягкой власти». Но ни один рейтинг не обращается к восприятию этих ресурсов реципиентами «мягкого» воздействия. А между тем здесь все неоднозначно.

Авторы рейтингов обращаются к собранным различными международными организациями, такими как Всемирный банк, ЮНЕСКО, ОСЭР и т.п., статистическим данным, называя их «объективными». Но подобный подход не измеряет вклад ресурсов в достижении эффекта, который ожидается от акта «мягкой власти» – формирования привлекательного образа страны и легитимации внешнеполитической активности. Так, например, количество обучаемых иностранных студентов не всегда коррелирует со степенью привлекательности той или иной страны. На данный момент КНР находится на втором месте по количеству учащихся из Африки, обогнав США и Великобританию. Только в 2018 году Пекин выделил 50 000 стипендий для африканцев, которые смогут учиться в Китае с 2018 по 2021 год ^[27]. Вместе с тем, показателен пример Уганды, страны, которая является членом инициативы «Один пояс – один путь», и чей лидер, Йовери Мусевени, одним из первых в Африке заявил о начале экономических реформ по «китайской модели».

Обращение к данным, содержащимся в академическом исследовании «Международное высшее образование и публичная дипломатия: case-study угандийских выпускников китайских университетов», позволяет сделать вывод о том, что предоставление возможности молодым людям получить высшее образование не способствовало росту привлекательности Китая. Студенты из Уганды, положительно оценивают качество образования и перспективы трудоустройства, однако не испытывают симпатий к Китайской Народной Республике. По их словам, в Китае распространены пассивные формы проявления расизма, а за пределами университетского кампуса угандийцев ожидала «изоляция, когда никто даже не пожмет вам руку». Все интервью с угандийским студентами, содержащиеся в исследовании, пронизаны страхом перед китайским «неоколониализмом» и возможности оказаться под «гнетом китайской метрополии» ^[28].

Обращение к данному примеру иллюстрирует несколько принципиальных моментов:

Во-первых, то, что наличие ресурсов, более того, их использование во внешней политике, не может однозначно свидетельствовать о способности той или иной страны успешно их трансформировать в «мягкую власть». Исходя из этого можно утверждать, что перечень ресурсов, которые создатели рейтингов волюнтаристски относят к ресурсам «мягкой власти», может быть принципиально иным. Не шире или уже, а просто иным. Наличие мощных вооруженных сил у СССР и победы в решающих сражениях в годы Второй мировой войны, несомненно выступали в качестве источника «мягкой власти» для стран – союзников по антигитлеровской коалиции. И в тоже время высокая электоральная активность граждан Северной Кореи, а именно такую переменную при измерении «мягкой власти» учитывает индекс Rapid-growth markets soft power index, не может считаться ее источником.

Во-вторых, и это вытекает из первого, «мягкая власть» не заключается в трансляции информации, в том числе и посредством системы образования. «Мягкая власть» предшествует формированию информационных потоков и является их содержанием. Дж.Най, рассуждая о возможности измерения мягкой власти той или иной страны, указывает на специфический момент, который определяет проблематичность ее количественного выражения – «мы должны учитывать ресурсы, которые можем привлечь». В случае с «жесткой властью» подсчитываются наличные ресурсы – население, объем ВВП, количество танков, баллистических ракет и так далее. Но «мягкая власть» не предполагает фиксированный набор ресурсов, этот набор предельно подвижен и зависит от контекста – будь то политическая ситуация в мире или же актуальные процессы в стране-реципиенте воздействия мягкой силы. Но кто интерпретирует контекст и определяет содержание информационных каналов?

В-третьих, все в меньшей степени государство оказывает влияние на контроль информационных потоков – их наличие, скорость, формы и содержание. Информационная революция привела к тому, что традиционные СМИ, которые предполагали возможность централизации управления информационными потоками, пользуются все меньшей популярностью среди потребителей контента ^[29-30]. Современные средства массовой информации трансформируются в средства массовой коммуникации. В основе коммуникации – диалог, цель которого взаимодействие, успешность и продолжительность которого приводит к формированию доверия. Поскольку источников информации становится все больше – современные технологии позволяют генерировать и транслировать информацию каждому, кто имеет доступ к сети Интернет, а каналы, по которым может транслироваться информационное сообщение, относительно доступны, и эта доступность будет нарастать со временем, вопрос контроля содержания каналов информации все меньше относится к компетенции государства.

«Мягкая власть» — это те ресурсы, которыми обладает государство и, которые могут быть, в определенных условиях, привлекательными для граждан тех или иных государств. Эти ресурсы находят отражение в информационных сообщениях, преломляясь через оценки тех, кто эти сообщения передает. Оценка «мягкой власти» означает ответ на вопрос – «если бы Вы не были гражданином своей страны, то в какой стране Вы хотели бы жить?». Укрепление «мягкой власти» происходит не во вне, деятельность по ее формированию должна быть направлена на укрепление и развитие потенциала своей страны, обеспечения благополучия граждан, формирование образа и уровня жизни, который станет привлекательным для многих, если не для всех.

Заявление, сделанное в прогнозном докладе «Международные угрозы 2020. Каждый – за себя» о том, что «... во время передела на первый план выступает реальная сила. Право писать новые правила игры можно либо завоевать, либо купить» ^[31], несправедливо в принципе – «мягкая власть» существует вне зависимости от внешнеполитической конъюнктуры. Книга «Обреченные на лидерство» была написана Наем в период кардинальной трансформации мирового порядка и, помимо прочего, содержит следующие утверждения: «Если государство может сделать легитимной свою власть в глазах других, его желаниям будут меньше сопротивляться. Если его культура и идеология привлекательны, другие последуют за ним с большим желанием. Если оно может устанавливать международные нормы, согласующиеся с его общественной жизнью, ему, скорее всего, не понадобится меняться. Если оно способно поддержать институты, которые поощряют другие государства направлять или ограничивать свою деятельность таким образом, который предпочтителен господствующему государству, ему, возможно, не потребуется упражняться в жесткой власти» ^[32]. «Мягкая власть» не инструмент, а следовательно, не уходит на второй план, как заявляют авторы прогноза, она по-прежнему существует и оказывает решающее влияние, легитимируя внешнеполитические усилия государства, компенсируя недостаток власти жесткой.

Можно ли оценить эффективность «мягкой власти» государства? На этот вопрос ответить не так просто. Если под эффективностью понимать соотношение ресурсов и достижения цели, полагая эффективным тот способ деятельности, который способствует целедостижению с меньшими затратами, то рассуждение об эффективности «мягкой власти» лишено смысла. Намного легче измерить активность в гуманитарном пространстве, чем эффект, который был достигнут благодаря этой активности, и уж тем более оценить «вклад» мягкой силы в достижение указанных результатов. Именно это усиливает соблазн показать прогресс, указывая на количество проведенных мероприятий, а не пытаться измерить, каким образом изменилось восприятие страны в результате их проведения. В этом случае мы сталкиваемся с последствиями, которые наилучшим образом описывает «закон Кэмпбелла»: «чем шире количественный показатель используется для принятия социальных решений, тем больше он подвержен злоупотреблениям и тем больше пригоден для извращения социальных процессов, которые контролируются с его помощью» ^[33]. Измеряя активность, мы уходим от изначального понимания «мягкой власти», которая выступает условием эффективности применения гуманитарных технологий, направленных, в нашем случае, на «...усиление роли России в мировом гуманитарном пространстве, распространение и укрепление позиций русского языка в мире, популяризация достижений национальной культуры, национального исторического наследия и культурной самобытности народов России, российского образования и науки, консолидация российской диаспоры...»^[34].

Значит ли это, что «мягкая власть» не нуждается в измерении. Наверное, нет. Просто надо отдавать себе отчет в том, что один единственный показатель, количественно выражающий «мягкую власть» страны, вряд ли возможен. Но косвенным образом ее характеризуют количество поддержавших наши инициативы в ООН, высокие инвестиционные рейтинги, количество сотрудников международных организаций - граждан России, результаты опросов общественного мнения о доверии/недоверии к стране и ее инициативам. Именно эти данные будут выполнять роль реперов, позволяющих оценить пройденный путь и скорректировать направление усилий. Но измеряя «мягкую власть», необходимо помнить о том, что усилия по ее культивации имеют внутриполитическую направленность, во вне она лишь проецируется.