Khlystovshchina in the context of F. M. Dostoevsky’s ideology of pochvennichestvo

Snigireva Svetlana Dmitrievna Postgraduate student, the department of History of Russian Literature, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1 snigireva_svetlana94@mail.ru Other publications by this author

Во второй половине XIX в. в России существовали разнообразные формы религиозного инакомыслия, но самым распространенным и массовым еретическим движением того времени была секта хлыстов.

Хлыстовщина, как и другие мистические секты, привлекала особое внимание образованного общества: в периодике середины 1860-х годов сектантство стало одной из наиболее популярных тем. Этот феномен интересовал и Ф. М. Достоевского, который отзывался о нем в «Дневнике писателя», а также включал мотивы, связанные с хлыстовской ересью, в свои произведения.

Об особом внимании писателя к хлыстам говорилось неоднократно, однако целью данной статьи является установление связи хлыстовской тематики в творчестве Достоевского с его историософской концепцией, в центре которой — идея почвы и мысль о необходимости воссоединения образованного общества с народом.

Выдвинутая цель предопределила необходимость анализа высказываний Достоевского о хлыстовщине, представленных в «Дневнике писателя», а также мотивов, связанных с хлыстовской тематикой, которые появляются в романе «Идиот», черновых записях к поэме «Житие великого грешника» и зафиксированном в письмах А. Н. Майкову и С. А. Ивановой замысле романа «Атеизм».

Одной из задач исследования также является обзор основных сведений о хлыстовской ереси, представленных в периодических газетах и журналах второй половины XIX в., так как они являются главным источником, из которого Достоевский мог получить представление о данном феномене. Более того, многие статьи о сектах были политически ангажированными, часто представляли искаженные сведения о сектантах, включали в себя идеологические элементы, поэтому особенно важно в этом контексте выявить позицию писателя относительно хлыстовщины.

Статья посвящена изучению историко-литературной проблемы, в связи с чем в ней применяется филологический метод исследования, который позволяет выявить взаимосвязь творчества Достоевского с идеологией почвенничества и историей неортодоксальных религиозных движений XIX в..

Хлыстовство на тот момент, как утверждает А. М. Эткинд, «было третьей верой русского населения России» ^{[29, с. 37]}. Сущность данного учения заключалась в представлении о том, что Христос «может постоянно сходить на землю и воплощатьсяв своих избранников» ^{[21, с. 57]}. Поэтому сами сектанты называли себя «христами», «Божьими людьми»: «идея подражания Христу» у них трансформируется в «мифологию <Его> многократного воплощения» ^{[29, с. 105]}. Согласно популярной легенде, хлысты ведут свою историю с «Саваофа» Данилы Филипповича и его сына, «стародубского Христа спасителя» ^{[6, с. 346]}, Ивана Тимофеевича Суслова.

Сектанты собирались на «радения», где исполняли духовные гимны и посредством ускоренных и учащенных телодвижений достигали экстатического состояния, которое воспринималось ими за схождение Святого Духа. Среди хлыстов особенно почитались «пророки» и «пророчицы» («христы» и «богородицы»), то есть те, на кого чаще всего «накатывал» Дух, открывая в них дар пророчества. Как считалось, с момента схождения Духа, что бы человек ни делал и ни говорил, «не он делает, не он говорит, но сам живущий в нем Бог» ^{[23, с. 337]}.

Последователи хлыстовской ереси, стремясь к «плотской чистоте» ^{[2, с. 149]}, вели аскетичный образ жизни: придерживались строгого поста и отказывались от сексуальных отношений. В одной из своих заповедей Данила Филиппович дает наставление «неженатым не жениться, а женатым разжениться» ^{[24, с. 32]}, призывает своих адептов жить как братья и сестры.

Вопрос о происхождении хлыстовщины вызывал споры в периодических изданиях второй половины XIX века. В целом хлыстовщина воспринималась либо как трансформация привнесенных на русскую почву западных учений, либо же как самобытное явление, порожденное особой психологией русского народа, выразившего в сектантстве свободу мысли и духа. Как отмечает Л. Н. Цой, «концепция раскола и народных ересей» у Ф. М. Достоевского «складывалась в обстановке всеобщего интереса к этим проблемам, в контексте самых разнородных тенденций их оценки» ^{[28, с. 47]}.

По мнению писателя, хлыстовщина — это русское явление, «темная секта народа русского» ^{[13, с. 12]}. Однако ему важно выявить ее родство с западными ересями, указав на общность их ритуальной практики, главными составляющими которой он называет «верчение и пророчество» ^{[11, с. 99]}. И. Л. Волгин, подразумевая сходство экзальтации, достигаемой сектантами на радениях, и состояния эпилептического припадка, подчеркивает, что писателя неслучайно интересовала именно экстатическая составляющая сектантского ритуала: «Ему, эпилептику, жертве “священной болезни” — недуга юродивых и пророков, важен не обрядовый, а духовный смысл мистических игрищ» ^{[3, с. 262]}.

Итак, Достоевский выделяет в хлыстовщине главную особенность, отличающую мистические секты, — достижение ее адептами экстатического состояния путем «верчения». По этому признаку писатель соотносит хлыстов с английскими и американскими сектами «скакунов, трясучек, конвульсьонеров, квакеров, ожидающих миллениума» и тамплиерами ^{[11, с. 98-99]}. Он подчеркивает, что хлыстовщина — «всемирная и древнейшая секта» [Там же], «древнейшая секта всего, кажется, мира» ^{[13, с. 12]}.

Позиция писателя, вероятно, сформировалась под влиянием статей газеты «Голос», где в связи с громким скопческим процессом над моршанским купцом М. Плотицыным приводились сведения о хлыстовской ереси, а также отмечалось ее родство с западными сектами. Так И. П. Липранди сравнивает хлыстовщину «с учением и обрядами западных еретиков — братьев и сестер Свободного духа, квакеров, бичующихся, пляшущих и др.» ^[4]. Та же мысль прозвучит в опубликованной речи адвоката В. Д. Спасовича, который, подчеркивая крайний аскетизм скопцов, соотносит эту секту с американскими «шекерами или плясушками» ^[5].

Свое понимание сущности хлыстовской ереси Достоевский высказывает в статьях «Лорд Редсток» и «Миражи, штунда и редстокисты». Осмысляя проблему «оторванности» интеллигенции «от почвы, от нации» ^{[11, с. 98]}, он проводит параллель между явлением редстокизма в высшем обществе, «вероучения, имеющего сходство с евангелическим христианством англиканского типа» ^{[18, с. 409]}, и штундизма «в черном народе» ^{[13, с. 12]}.

Учение лорда Редстока, «модного великосветского проповедника», появилось в России в середине 1870-х годов и вскоре приобрело сектантский характер, получив образное название «великосветского раскола» ^{[22, с. 2]}. В основе редстокизма, протестантского по своему духу, лежало «оправдание человека верой в искупительную смерть Иисуса Христа» ^{[18, с. 413]}, в связи с чем последователи нового учения были убеждены в возможности очиститься от грехов через совершение добрых дел.

В это же время протестантство проникает в Россию и в другой форме: на юге через немцев-колонистов начинает массово распространяться штундизм. Сектанты отрицали богослужения и обряды, однако опирались в своем учении на тексты Священного Писания, утверждая, что «все люди равны перед Богом», и развивая «идею о братском отношении людей между собой» ^{[26, с. 305]}. Вскоре у штундистов «выработалась замечательная диалектика» ^{[20, с. 207]}, так что духовенство было неспособно бороться с ними. Достоевский с горечью отмечает, что «секта распространяется с фанатическою быстротой, переходит в другие уезды и губернии» ^{[10, с. 58]}.

Редстокизм и штундизм, как подчеркивает писатель, — наносные явления, порожденные чуждым русскому человеку протестантством, и происходят «из одного и того же невежества, то есть из совершенного незнания своей религии» ^{[13, с. 12]}. Увлечение представителей образованного общества учением лорда Редстока свидетельствует, по мнению Достоевского, не только о непонимании ими сущности православия, но и об их «плачевном обособлении», «неведении народа» и «разрыве с национальностью» ^{[11, с. 99]}.

Писатель подчеркивает, что, духовно оставленный, самому себе предоставленный, «бедный, несчастный, темный народ» также неизбежно уклоняется от истиныи вместо «развития, света, прогресса» удаляется в «уединенность, обособленность и закрытость раскольничества» ^{[13, с. 11-12]}. Итак, разъединение интеллигенции с народом, по мнению Достоевского, обуславливает их общее стремление к поискам новой особенной веры, когда «каждый своею чашкой хочет спастись» ^{[13, с. 11]}.

В противоположном ключе писатель говорит о секте хлыстов, отмечая не только ее древность и всемирность, но и философскую глубину: «в философской основе этих самых сект, этих трясучек и хлыстовщины, лежат иногда чрезвычайно глубокие и сильные мысли» ^{[11, с. 99]}. К оценке писателем штундизма и редстокизма обращается в своей статье Т. С. Карпачева ^[19], однако исследовательница не уделяет должного внимания его словам о хлыстовщине, которые важны для понимания отношения Достоевского к феномену сектантства и связаны с его концепцией почвенничества. То, что в черновых записях к «Лорду Редстоку» Достоевский противопоставляет «глубокие мысли» хлыстов и «известные» «законы о благодати», «принесенные праздным умом» английского пастора ^{[12, с. 177]}, является определяющим для понимания замысла его статей о сектантстве.

Итак, «хлысты глубоки», так как хлыстовщина для Достоевского — самобытное, почвенное явление, образовавшееся в среде «черного народа», но при этом имеющее общие корни с западными сектами, уходящие в глубокую древность. Отмечая, что «в философской основе» этой ереси «лежат иногда чрезвычайно глубокие и сильные мысли» ^{[11, с. 99]}, Достоевский упоминает о существовавшем в начале XIX в. обществе Екатерины Филипповны Татариновой, на собраниях которого дворяне, высокопоставленные чиновники «вертелись и пророчествовали» [Там же] вместе с крепостными. Писатель заключает из этого, что в хлыстовщине, «стало быть, была сила мысли и порыва», если стало возможным такое «“неестественное” единение верующих» [Там же].

О Татариновой и ее последователях Достоевский, как показывает Волгин ^{[3, с. 264]}, мог слышать еще во время учебы в Инженерном училище. Они, подобно хлыстам, «ритмом, пением и телесным изнеможением» ^{[27, с. 15]} доводили себя «до расстройства нервов, до восхищения и самозабвения после долгих кружений на одном месте, легко впадали в бессознательный бред» ^{[17, с. 8]}. При этом, как и сектанты-мистики из народа, адепты Татариновой оправдывали свои ритуалы, ссылаясь на тексты Священного Писания.

Достоевский неслучайно проводит параллель между учением лорда Редстока и штундизмом, обществом Татариновой и хлыстовщиной: именно в этих явлениях отразился духовный кризис, возникший вследствие разъединения интеллигенции и народа, а их обращение к мистическому опыту сектантства говорило обобщих религиозных поисках, жажде глубокой веры.

Именно последователей Татариновой имеет в виду Достоевский, вкладывая в уста князя Мышкина следующие слова: «Ведь подумать только, что у нас образованнейшие люди в хлыстовщину даже пускались… Да и чем, впрочем, в таком случае хлыстовщина хуже, чем нигилизм, иезуитизм, атеизм! Даже, может, и поглубже еще! Но вот до чего доходила тоска!..» ^{[7, с. 453]} Князь произносит эту фразу после рассуждения о русских атеистах и иезуитах и непосредственно после приведенного им высказывания купца-старообрядца: «Кто от родной земли отказался, тот и от бога своего отказался» [Там же]. Принимая во внимание характер дальнейших рассуждений о глубине хлыстовщины в статьях «Дневника писателя», можно утверждать, что хлыстовская ересь в данном контексте также осмысляется как почвенное явление.

Итак, обращение представителей образованного общества к опыту сектантства, по мнению Достоевского, обусловлено их разобщенностью с народом, в результате которой они утратили истинную веру и предпринимают отчаянные поиски ее.

Эта проблема станет центральной в набросках к роману «Атеизм» и черновых записях к неосуществленной поэме «Житие великого грешника», замыслы которых формируются у писателя с завершением работы над «Идиотом». В «Атеизме» Достоевский намеревался изобразить пошатнувшегося в вере интеллигента («an atheist-turned-goodseeker» ^{[1, с. 88]}) и провести его через «все разновидности религиозного опыта» ^{[25, с. 416]}: он «в продолжение жизни то атеист, то верующий, то фанатик и сектатор, то опять атеист: 2-я повесть будет происходить вся в монастыре» ^{[15, с. 117]}. «Шатание» его начинается с потери веры: «он шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно, между прочим, попадается на крючок иезуиту, пропагатору, поляку; спускается от него в глубину хлыстовщины — и под конец обретает и Христа и русскую землю, русского Христа и русского Бога» ^{[14, с. 329]}. Показательно, что «глубина хлыстовщины» — это и крайняя точка религиозного заблуждения, и одновременно этап, после прохождения которого начинается обретение героем истинной веры.

«Позднейшей трансформацией» ^{[16, с. 280]} замысла романа «Атеизм» является поэма «Житие великого грешника», в которойполучают дальнейшее развитие рассуждениякнязя Мышкина об утративших связь с почвой образованных людях. Герой «Жития» более прояснен: «Это просто тип из коренника, бессознательно беспокойный собственною типическою силою, совершенно непосредственною и не знающею, на чем основаться. Такие типы коренника бывают часто или Стеньки Разины, или Данилы Филипповичи, или доходят до всей хлыстовщины и скопчества» ^{[8, с. 128]}. Как отмечает В. Корнер, таким героем, который способен в страстном поиске «на чем основаться» дойти до обращения к сектантству, является уже Парфен Рогожин ^{[1, с. 89]}.

Итак, в неосуществленных замыслах произведений «Атеизм» и «Житие великого грешника» разрабатывалась важнейшая для всего творчества Достоевского тема оторванности интеллигенции от национальной почвы. При этом она непосредственно связывалась с сектантской тематикой, так как последним этапом на пути достижения героем «совершеннейшей веры» должно было стать его увлечение учением хлыстов.

По мнению писателя, обращение представителей образованного общества к мистическому опыту сектантства свидетельствует о том, что, разъединившись с народом, они утрачивают истинную веру. Однако, оставленный в духовном одиночестве, народ также находит самоутверждение в сектантстве, создавая «себе воззрение, свою философию» и «заявляя» таким образом свою «самостоятельность», хотя и «чрезвычайными, судорожными усилиями» ^{[9, с. 36]}.

Хлыстовщина у Достоевского является общей для народа и интеллигенции точкой религиозного заблуждения, обнажающей глубину поразившего Россию духовного кризиса. И если, по мнению писателя, возникшая из протестантства секта штундистов могла распространиться у нас только вследствие невежества народа и незнания им своей религии, то хлыстовщина интересует его как самобытное явление, в котором выразилась потребность мужика в умственной деятельности, его желание создать свою философию.

Неслучайно писатель занимался разработкой такого героя, подразумевая под ним один из русских коренных типов, который в поисках истинной веры доходит до погружения в сектантство. Достоевский выделяет это постоянное беспокойство и неудовлетворенность духа, безграничного в своих порывах, в качестве важнейшей особенности русского национального характера.

Духовное странничество, скитальчество русской интеллигенции, оторванной от почвы и алчущей обретения истинной веры, Достоевский соотносит с нравственной обеспокоенностью народа, стремящегося в сектантстве найти удовлетворение своей духовной жажды. Преодоление охватившего Россию кризиса и искоренение проблемы сектантства возможно, по Достоевскому, только благодаря возвращению интеллигенции к национальной почве, соединению ее с народом для его просвещения, задачей которого является открытие ему истинной сути православия, в котором и могут разрешиться их общие духовные поиски.

Таким образом, в статье проанализированы основные контексты творчества Достоевского, связанные с хлыстовской тематикой, и показана их подчиненность историософской концепции писателя. Исследование носит обобщающий характер, в то же время в нем наглядно продемонстрирована необходимость пересмотра и углубления основных направлений изучения сектантства в произведениях писателя. Научный вклад данной статьи определяется также тем, что в ней на примере творчества Достоевского показана взаимосвязь литературы и истории религиозных воззрений, зависимость художественного произведения от истории, культуры и идеологии.