Art as an element of value-normative system of society

Popov Evgeniy Aleksandrovich Doctor of Philosophy Professor of the Department of Sociology and Conflictology of Altai State University 656038, Russia, Barnaul, 66 Dimitrova str., room 513А popov.eug@yandex.ru Other publications by this author

Дискуссии о предназначении искусства или о его роли в духовной жизни человека и общества уходят своими корнями в отдаленное время; в начале текущего столетия они вылились в довольно любопытные обобщения, которые призваны изменить традиционные подходы в понимании искусства и с точки зрения его внутреннего духовно-эстетического содержания, и в плане его социальной детерминированности. Так, например, предлагается «искусство новых технологий лучше всего рассматривать в контексте радикальных сдвигов границ «искусства», произошедших в течение последнего века», при этом отмечается, что «ранее под искусством понимали заданный набор выразительных средств, обладающих исторически закрепленной ценностью и явленных в ограниченном наборе контактов для достижения неких значимых целей…» ^{[1, с. 122]}. Как видим, появляются новые понятия («искусство новых технологий»), преломляющие потребности человека в визуализации и виртуализации реальности, контрастности восприятия мира, убыстренной коммуникации «одним кликом» и т.д. Кроме того, следует, вероятно, признать и тот факт, что «искусство способно использовать коллективные энергии – эпические, мегаманиакальные, претендующие на пересоздание мира, и – разрушительные – которые индустриальная цивилизация представляет в распоряжение науки, правительства, военных и бизнеса» ^{[2, с. 146]}. Из этих утверждений можно, по-видимому, сделать вывод о том, что искусство перестает быть классикой духовной жизни современного человека, оно, вероятно, скорее является платформой для экспериментов с коммуникациями, энергиями, психикой, социализацией и поведением человека в повседневной действительности. Но чтобы так утверждать, между тем, недостаточно только лишь изменить отношение какого-либо реципиента (человека или общества, бизнеса или правителя) к искусству; должно быть нечто большее, убедительное настолько, что человеку будет мало искусства для глубокого понимания мира и его метаморфоз. Вопрос в том, способен ли человек к этому «прозрению» и так ли уж ему необходимо существенным образом поколебать свои вековые представления о роли искусства в обществе и в бытии индивида.

Очевидно, что в определенный период произошли существенные изменения и в самом феномене искусства, и в его многочисленных интерпретациях. Конечно, даже «искусство новых технологий», в каких бы разительных формах оно не существовало, не способно в полной мере утрировать классическую ценность искусства. Классика никуда не ушла, и такое понимание искусства и его форм вполне закономерно, поскольку существуют каноны искусства, оказывающие влияние на эпохи и самих деятелей в этой сфере человеческого коллективного и индивидуального бытия. Но было бы неверным не замечать и тех трансформаций, которые происходят в искусстве и которые обусловлены социокультурными изменениями или меняющимся отношением человека к искусству. Пожалуй, главная проблема – это возникающие, часто не разрешимые, сложности с пониманием искусства и классического, и современного, «новотехнологичного». Но нужно исходить из того, что «истинное художественное содержание произведения искусства – вполне реальная вещь, но оно принципиально неописуемо, поэтому о нем серьезные ученые предпочитают не говорить вообще» ^{[3, с. 69]}.

Нужно уметь расшифровывать многие и многие знаки и коды искусства, но человек не готов к этому на современном этапе развития цивилизации и культуры. Реципиенту нужно дать такую информацию, в осознании которой ему не потребуется значительных усилий и затрат интеллектуальной энергии. Это значит, что искусство, вероятнее всего, нужно подстраивать под человека, под конкретное общество и конкретную эпоху. Уже само по себе данное обстоятельство размывает границы искусства, меняет масштаб его значимости для развития человека и в конечном итоге способствует утрате искусством предназначения быть своего рода детектором времен и нравов. Как известно, «в каждом виде искусства, на которое «расслоился» <…> первобытный синкрезис, действует собственная знаковая система. Знаковая система служит в каждом произведении искусства способом «шифровки» эмотива для его длительного «хранения» в тексте. Именно посредством этой «шифровки» осуществляется переход эмоционального сообщения в соответствующий эмотив» ^{[4, с. 146]}.

Искусство живо потому, что оно составляет неиссякаемый запас шифров еще со времен первобытного синкретизма, но беда в том, что человек в своем развитии постепенно утратил и продолжает стремительно терять доступ к средствам расшифровки знаков, сотворенных искусством и его создателями. С этой точки зрения мы можем заметить ситуацию, при которой между искусством и реципиентом возникает нарушение коммуникации, и искусство в какой-то момент перестанет выполнять свою роль в духовной жизни человека. Как замечают исследователи, «в конечном счете от того, каким будет искусство, зависит и то, в какой степени оно будет удовлетворять потребности населения и формировать их, т.е. какими будут контакты населения с искусством и процессы освоения искусства людьми» ^{[5, с. 186]}. К тому же искусство в сфере удовлетворения потребностей человека не является столь уж мощным способом формирования гедонизма, оно скорее расценивается как подтверждение элитарного социального статуса, избранности в обществе, отчужденности от масс, тем более, что «подавляющей массе отечественного народонаселения, – по словам Е. Щегловой, – надобна от искусства вовсе не правда, чаще всего тяжелая и безрадостная, а комфорт, уют и легкое щекотание нервов, поданные на дом и в красивой упаковке» ^{[6, с. 12]}. На наш взгляд, эту тенденцию особенно чутко уловил известный немецкий философ и теоретик культуры В. Беньямин в своей работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», где он, в частности, отмечает, что в ХХ веке «его (человечества. – Е.П.) самоотчуждение достигло той степени, которая позволяет переживать свое собственное уничтожение как эстетическое наслаждение высшего ранга» ^{[7, с. 65]}. К этому остается лишь добавить, что и в веке двадцать первом и далее эта тенденция не просто сохранится, но и упрочит свое течение с большей силой. По крайней мере для этого имеются все социокультурные предпосылки, избежать которых становится все сложнее и сложнее.

Итак, меняется отношение к искусству и даже возникают предпосылки для утраты искусством своего места в духовном воспитании личности, в процессах социализации и инкультурации, но все эти обстоятельства на самом деле никак не влияют на тот факт, что искусство никогда не перестанет быть частью ценностно-нормативной системы общества. Очевидно, что на определенном витке эпохальных изменений оно претерпевает сложности в интерпретациях, в усвоении, меняя часто свой формат эстетического феномена на квазиявление в человеческом бытии, но по-прежнему остается элементом ценностно-нормативной системы, оказывающей беспрецедентное влияние и на духовный мир человека.

Искусство как элемент ценностно-нормативной системы общества продолжает влиять на духовную жизнь человека – «область взаимопроникновения и развития различных форм и уровней общественного сознания, образующих в процессе социального развития феномен духовной культуры, обеспечивающий хранение, передачу и использование накопленного человечеством интеллектуального, нравственного и эстетического опыта» ^{[8, с. 112-113]}. Таким образом, искусство, равно как и другие важнейшие элементы культуры, обеспечивает духовную безопасность человека, а следовательно, передачу накопленного поколениями социокультурного опыта, который и становится фундаментом связи поколений носителей культуры. Между тем этот опыт основан на сохранении самых важных для общества и каждого индивида ценностей и норм, включая общечеловеческие ценности. Поэтому какие бы новшества ни привносились в сферу искусства и как бы ни изменялось отношение к нему, ключевые ценности и нормы остаются неизменными и продолжают выполнять свою основную задачу – обеспечить преемственность поколений. При этом индивид как угодно может относиться к феноменам искусства и пересматривать его формы, внося в них иногда необъяснимые новации, но функции искусства не перестают от этого действовать. Конечно, справедливо утверждение о том, что «культурно подготовленные общества, где большинство социальных групп, представляющих различные слои, интересы, осознанно воспринимают необходимость рецепции, способны к более быстрому осознанному восприятию новых ценностей» ^{[9, с. 51]}, но вместе с тем искусство становится феноменом духовной консолидации и в других обществах, не имеющих «культурной подготовки». Еще в условиях первобытного синкретизма или во времена доминирования мифологической картины мира искусство проявляло себя не только как способ самовыражения «некультурного» человека, но и как маркер перехода к принятым в данном обществе нормам и ценностям и в конечном итоге к традиционной культуре, которая затем в течение многих столетий поддерживалась как основа социального развития.

Искусство в системе ценностей и норм общества имеет смысл рассматривать не с позиций его эстетического содержания, что является наиболее распространенным направлением анализа данного феномена, а в социокультурном ключе. При этом искусство – это, во-первых, фактор консолидации общества и обеспечения его духовной безопасности, во-вторых, фактор символической борьбы за место в обществе, о чем в частности писал П. Бурдье в своих «Началах», отмечая, что «символическая борьба по поводу восприятия социального мира может принимать разные формы» ^{[10, с. 197]}. При этом искусство может перестать существовать исключительно как атрибутивный феномен общественных отношений, который может понравиться или не понравиться зрителю, читателю или слушателю, а обладатель которого сразу попадает в когорту избранных как владелец дорогого произведения.

Символическая борьба обозначает, что в обществе постоянно возникают противоречия и конфликты по поводу социальных статусов, по поводу комфорта и обладания властью, богатства и доступа к благам и т.д. Искусство либо нивелирует эту борьбу, возводя ее в «обмен социокультурным опытом», либо, напротив, отягощает, не позволяя человеку понять, какой ценностью он владеет. Индивиду в современных условиях важно сохранить навык "опознавать" искусство в ряду других феноменов бытия, чтобы в конечном итоге не пройти мимо искусства, не подозревая в каком-либо объекте окружающей действительности высокую эстетическую и социокультурную ценность. Но необходимо различать искусство и так называемый «реди-мейд». Это «художественный прием, впервые примененный М. Дюшаном. «Суть этого художественного приема в том, что создание произведения искусства происходит в момент помещения предмета массового производства в художественный контекст – в музей, галерею, на выставку. Вырванный из привычной обстановки, предмет получает статус ценного произведения лишь потому, что был выбран для этой роли художником». Наиболее известным реди-мейдом М. Дюшана стал «Фонтан» – купленный в магазине и подписанный чужим именем писсуар, представленный в 1917 г. в оргкомитет выставки Общества независимых художников <…> в основу произведения положен транзит объекта – готового изделия, принадлежащего к пространству бытового, в художественное пространство» ^{[11, с. 54]}. Зачастую современное искусство камуфлируется под обычные атрибуты повседневного человеческого бытия, но при этом, какие бы утилизированные склянки и утварь ни попадали в ареал искусства, они существенно не влияют на сущность искусства, не способствуют утратой искусством своего предназначения для общества и человека. В то же время нельзя не согласиться с мнением Т. Адорно о том, что «радикально отчужденное, абсолютное произведение искусства в своей слепоте тавтологически соотносится лишь с самим собой. Его символический центр – искусство» ^{[12, с. 101]}. А потому искусство должно пребывать сразу в двух измерениях: социальном и жить среди людей и быть понятным обществу, и абсолютном, провоцирующим символическую борьбу поколений. И в том, и в другом измерении искусство не перестает быть элементом ценностно-нормативной системы общества.

Между тем ценностно-нормативная система общества, в которой искусству отведено свое важное место, существует прежде всего как система контроля над различными формами общественного сознания – моралью, философией общества, мифологией, религией и т.д. Искусство не может быть противопоставлено этим формам общественного сознания, поэтому оно подвержено их влиянию. Но и в этом случае его статус механизма консолидации общества и одновременно обеспечения духовной безопасности никак непоколебим. При этом следует исходить из того, что духовная безопасность является следствием сохранения традиционных ценностей и норм, обеспечивающих преемственность поколений, их взаимодействие, направленное на совместную деятельность по воспроизводству родной культуры.