Verbal symbolic structure of official national security discourse in Russia during 2009-2019

Nikolaev Il'ya Viktorovich Educator, the department of Foreign History and International Relations, Southern Federal University 344082, Russia, Rostovskaya oblast', g. Rostov-Na-Donu, ul. Bol'shaya Sadovaya, 33, of. 207 nikolaev_polit@mail.ru Other publications by this author

Национальная безопасность — категория столь же противоречивая и многогранная, как и любое понятие, бытующее в политическом дискурсе. Несмотря на то, что в государственных концепциях и стратегиях национальной безопасности подчеркивается принадлежность этих документов к правовому полю, их содержание не может быть исключено из политической коммуникации ввиду его инструментальности и значимости для конструирования политического пространства и политических мифов, обеспечивающих стабильное идеологическое развитие общества.

Длительное время в политологии и теории международных отношений концепт безопасности не был объектом научного исследования. Фокус внимания ученых был направлен на условия поддержания или создания безопасности для государства, личности, этнической группы или международной организации ^{[5, с. 111]}. Однако формулировка концепта «безопасность» не подвергалась внутренней критике и оставалась неизменной в течение всего XX столетия. Безопасность понималась в самом широком смысле как отсутствие угроз ранее накопленным ценностям, как «диалектическое взаимодействие и противоборство» ^{[14, с. 172]} интересов и вызовов. Ситуация в сфере концептуального осмысления безопасности изменилась в 1997 году с публикацией работы Дэвида Болдвина «Концепт безопасности», где им была предложена иная версия формулировки определения — «низкий уровень вероятности вреда приобретенным ценностям» ^{[15, p. 13]}. Это незначительное изменение порождает целый комплекс коннотаций, требующих уточнения: как должна быть выстроена деятельность субъекта по достижению низкого уровня вероятности вреда, что является ценностями, кто должен достигать эту цель? Трансформации теоретического подхода вызывают интерес к семантике и прагматике концепта безопасность, ведущего за собой шлейф смыслов и ассоциативных связей.

Исследования, направленные на выявление принципов сохранения ценностей, снижения потенциальных и реальных угроз, никогда не перестанут быть актуальными. Однако в современном политическом пространстве, испытывающем влияние информационного общества, дискурс безопасности выступает инструментом в руках элит во внутренней и внешней политической деятельности. «”Безопасность”, может исследоваться лишь в терминах их использования и понимания в рамках семантических систем конкретных естественных языков и когнитивных процессов, с которыми данная система соотносится» ^{[11, с. 121]}. Языковые стратегии использования дискурса безопасности определяются субъектами в соответствии с политической конъюнктурой. Акторы конструируют собственное видение как угроз, так и способов их преодоления.

Конъюнктурной трансформации подвергается не только концептуальное содержание безопасности. Официальный дискурс, следуя «временно-официальным идеологиям» ^{[4, с. 154]}, изменяет семантическое содержание всего спектра используемых лексем с помощью их переосмысления и переозначивания во вновь создаваемых текстах (стратегиях, законах, посланиях, выступлениях и т. д.). Этот процесс неумолимо ведет к трансформации тезауруса — вербально-символической структуры политического дискурса о безопасности. Под вербальными политическими символами в данном исследовании понимаются подверженные конъюнктурным смысловым изменениям лексические единицы, которые были поглощены политическим дискурсом, в результате чего утратили свой изначальный смысл на уровне массового восприятия и имеют «внешне нейтральное наполнение, с одной стороны, и аксиологически мотивированное содержание — с другой» ^{[6, с. 67]}. К суггестивным свойствам вербальных политических символов следует относить их семантическую гибкость, связь с политической конъюнктурой и историко-культурными мифами, а также интенсивность использования в общественно-политической коммуникации.

Для анализа трансформации дискурса безопасности в современной России избран метод качественного контент-анализа основных источников — Стратегий национальной безопасности России и посланий президента России Федеральному Собранию, на предмет не только частотности использования вербальных символов, но и сети их семантических связей. Обработка первичных данных осуществлялась с помощью программы TextAnalist. В качестве ключевых вербальных символов текста были приняты лексемы, значимость семантических связей которых получила в программе более 95 баллов. Интенсивность использования единиц анализа выражена относительными числами – количеством употреблений на одну тысячу слов.

Хронологические границы исследования (2009–2019) обусловлены датой создания первой в нашей стране Стратегии национальной безопасности, а также сроками выполнения обязанностей главы государства Д.А. Медведевым и В.В. Путиным. Это позволит увидеть, насколько влиятелен личностный фактор в процессе трансформации дискурса безопасности. Анализу подвергнуты полнотекстовые версии Стратегии национальной безопасности до 2020 года (2009), Стратегии национальной безопасности до 2030 года (2015), а также послания президента России Федеральному Собранию 2009-2019 гг.

В тексте статьи будут представлены результаты исследования вербально-символических структур стратегий национальной безопасности 2009 и 2015 гг., которые ввиду концептуальности и узкой тематической специализации приняты эталонным образцом: документы подобного типа создаются с целью конструирования идей и трактовок, предназначенных для дальнейшего использования в политическом пространстве. Далее в статье проводится сравнительный анализ вербально-символических структур Стратегии 2009 г. и выборки текстов посланий президента 2009-2015 гг., а также Стратегии 2015 г. и выборки текстов посланий президента 2016–2019 гг.

Вербально-символические структуры Стратегий национальной безопасности

Несмотря на то, что стратегии национальной безопасности являются основополагающим документом, М. П. Комаров отмечает глубокие логические и грамматические противоречия в формулировках основных концептов и идей Стратегии 2009 г. Исследователь отмечает принципиальное разночтение в понимании субъектов и реципиентов безопасности — личность, общество, государство ^{[3, с. 13]}. Национальные интересы приписаны только государству. Оно же указывается в качестве реципиента безопасности, на ряду с личностью и обществом, наличие собственных интересов которых не констатируется. В Стратегии 2009 г. эклектичность понятия «национальная безопасность» подкрепляется слиянием с «устойчивым развитием», что порождает ряд дополнительных когнитивных проблем ^{[3, с. 13]}, вытекающих из разнонаправленности двух категорий. Безопасность понимается как состояние защищенности, т. е. отсутствие реальных или предполагаемых угроз человеку, обществу или государству в данный момент, в то время как устойчивое развитие предлагает перспективный взгляд в будущее. Противоречие возникает между констатацией факта настоящего уровня безопасности (и возможными его версиями развития в будущем) и широким взглядом на развитие России в целом, предполагающее учет факторов, выходящих за рамки вопросов безопасности. Стратегия 2015 года вообще уличена М. П. Комаровым в несоответствии ранее принятому законодательству страны, в частности федеральному закону «О стратегическом планировании», в котором отсутствует категория «устойчивое развитие страны», включенное в стратегию национальной безопасности ^{[3, с. 16]}. Однако в данном исследовании нас интересует не столько формально-логическое изложение концепции национальной безопасности, сколько лексическая ее сторона. Специфика подбора и взаимосвязей вербальных политических символов в текстах Стратегий демонстрируют политические интенции государственного субъекта, инициировавшего и принявшего эти документы.

Вербально-символические структуры Стратегий 2009 и 2015 годов имеют общие основания и общую природу. Среди прочего обратим внимание на доминирование в текстах слов-символов, номинирующих государственных субъектов («Российская Федерация», «Россия», «государственная власть», «орган государственной власти», «государство» и т. п.), оценка значимости которых превышает 98 баллов по результатам исследования. Государство выступает ключевым актором в сфере безопасности, ее гарантом и источником. Этатистский подход возвращает тексты стратегий к традиционной теории безопасности, что объяснимо, учитывая догоняющий характер российской политической и правовой мысли. Однако говорить о полной ответственности государства за безопасность общества и личности не стоит, так как второй по значимости группой вербальных символов является терминологический аппарат неполитических субъектов («гражданское общество», «институты гражданского общества», «гражданин», «органы местного самоуправления» и т. п.). Оба текста акцентируют внимание на необходимости взаимодействия государственных и негосударственных субъектов. Этот факт не противоречит, а скорее подтверждает представление составителей текстов о главенствующей роли государства в обеспечении как внешней, так и внутренней безопасности. Государство выступает инициатором и организатором широкого общественного партнерства по достижению совместной безопасности, взяв на себя создание правовых и политических условий для достижения этой цели.

Следует констатировать факт, что паритет между государственным и негосударственным сектором обеспечения безопасности отсутствует в двух текстах стратегии – суммарный вес семантических связей первого значительно превышает вес связей второго. Однако, примечательно, что «местное самоуправление» в тексте 2009 года статистически незначима, в то время как в 2015 году имеет одно из самых высоких показателей и попадает в категорию ключевых символов. Несмотря на то, что дискурсивная политика Д.А. Медведева отличается наличием либеральных символов ^{[2, с. 84]}, стратегия национальной безопасности, подготовленная и утвержденная в период его президентства, не отразила этих веяний. Документ 2015 года в этом смысле противоречит общей языковой политике В.В. Путина, направленной на укрепление государственной власти и авторитета лидера. Вероятно, причины этого противоречия кроются в стремлении диверсифицировать ответственность за поддержание безопасности государства, общества и личности, распределив ее на всех субъектов.

Выделим также ряд ключевых вербальных символов, являющихся концептуальными элементами стратегий 2009 и 2015 годов. Общим для двух текстов выступают социально-экономические слова-символы, демонстрирующие связь безопасности России с общим уровнем благосостояния граждан, экономической стабильностью и независимостью. Не менее примечательным выступает и общность направления деятельности, выраженные такими модальностями как «повышение» и «укрепление». Субъекты нацелены не на снижение влияния негативных факторов, а на активизацию позитивных, противодействующих угрозам безопасности. Оба текста акцентируют внимание на территориальной целостности государства, подчеркивая ключевое стратегическое преимущество России, одновременно выступающее и одной из уязвимых точек.

Особенностями текста Стратегии 2009 года следует обозначить присутствие в числе ключевых вербальных символов концепта «оборона» (99 баллов), создающего воинственный образ России. В тексте подчеркивается потребность укрепления национальной обороны и готовность противостоять потенциальному врагу. В Стратегии 2015 года концепт «оборона» перестает быть ключевым, а вес его семантических связей значительно снижается, что говорит о переориентации документа с военно-стратегического направления на вопросы общей безопасности и устойчивого развития страны. Первая редакция Стратегии демонстрирует особое внимание к конституционности как политической категории. Конституция «является юридически узаконенным равновесием интересов всех социальных групп общества, мерой достигнутого в обществе и государстве баланса между властью и свободой» ^{[7, с. 34]}. Примечательно, что актуализация «конституции» совпала с прошедшими накануне изменениями Основного закона Российской Федерации по увеличению сроков полномочий президента и Государственной Думы. Актуальность этого концепта зафиксировала реакцию на политическую конъюнктуру, в связи с чем в Стратегии 2015 года конституционность и конституция не имеют значимых семантических связей.

Однако документ 2015 года, описывающий стратегические планы государства в сфере безопасности до 2030 года, обладает еще более заметными особенностями. Так в дискурс безопасности были вовлечены такие вербальные символы как «духовность», «нравственность», «культура», «ценность», «традиция» (оценка значимости всех лексем – 99 баллов). Государство в лице президента связало уровень нравственного развития населения с условиями обеспечения безопасности личности, общества и самого себя. Государственный субъект пользуясь доминантным положением в системе национальной безопасности готов возглавить организацию «системы защиты общественного сознания граждан России как объекта деструктивного воздействия с применением средств и методов информационно-психологической войны со стороны потенциальных противников России» ^{[13, с. 54]}. К традиционным российским духовно-нравственным ценностям, по версии стратегии, относятся: «приоритет духовного над материальным, защита человеческой жизни, прав и свобод человека, семья, созидательный труд, служение Отечеству, нормы морали и нравственности, гуманизм, милосердие, справедливость, взаимопомощь, коллективизм, историческое единство народов России, преемственность истории нашей Родины» ^[12]. Обращение к традициям и истории обусловлено кризисом идентичности и дефицитом духовных ценностей, место которых заняли принципы рыночной экономики и эффективного менеджмента ^{[10, с. 188]}. Дискурсивная практика обращения к истории, традициям и духовности возникла в период третьего президентского срока В.В. Путина и продолжается по сей день.

Дискурс безопасности в посланиях президента России Федеральному Собранию

Послания президента Федеральному Собранию являются квинтэссенцией официального политического дискурса власти. Декларация планируемых достижений и заявление новых стратегических целей совмещаются в этих документах с отчетом и подведением основных итогов предыдущего периода. Однако сложность работы с посланиями президента в процессе изучения официального дискурса безопасности заключается в том, что их содержание затрагивает целый комплекс проблем. Основной задачей нашего исследования стало выявление семантических связей концепта «безопасность» в каждом из текстов. Предварительно выборка документов была разбита на две группы в соответствии с периодами действия Стратегии национальной безопасности 2009 г. и ее обновленной версии 2015 г.

2009–2015. Период с 2009 по 2015 г. следует разделять на два отрезка, специфика которых заключается в степени соответствия вербально-символической структуре дискурса безопасности, заложенной в Стратегии 2009 года. Так, с 2009 по 2012 г. послания президента в целом соответствуют логике понимания безопасности, сформулированного в Стратегии. Вербальный символ «безопасность» используется в среднем от 0,65 до 1,38 раз на 1000 слов. Это низкие показатели, учитывая тот факт, что значимость семантических связей оценивается менее 70 баллов. Последняя закономерность не действует только в 2011 году: послание Д.А. Медведева подняло такие проблемы, как «договор СНВ», «безопасность граждан», «международная безопасность» и т. д. В целом, на этом отрезке времени в посланиях присутствуют семантические связи концепта «безопасность», соответствующие той вербально-символической структуре, которая была выявлена в Стратегии 2009 г. В дискурс безопасности вовлечены социальные (детские сады, безопасность на дорогах, медицинские проблемы, безопасность труда и т. п.), экономические (технологическая модернизация, диверсификация экономики, стабильность экономического развития и т. п.), оборонные (техническое обеспечение, социальная поддержка военных, боеспособность) и международные аспекты (мировой терроризм, договор о наступательных вооружениях, международная безопасность и т. п.).

Однако с 2013 по 2015 г. наблюдается деградация и конъюнктурная изменчивость трактовки безопасности в посланиях, что приводит к нивелированию ценности стратегического планирования в этой сфере. В послании 2013 года президент В.В. Путин всего 5 раз произносит термин «безопасность», однако семантически связывает с ним крупные тематические блоки – ядерная, совместная, военная безопасность, а также отношения с международными организациями. Связанные вербальные символы демонстрируют изменение содержания «безопасности» — фокус сместился в сторону глобальных геополитических угроз и вызовов. Послание 2014 года продолжает эту тенденцию, однако сохраняет элементы других видов безопасности. В частности, в связанные символы попали «здоровье нации», «коррупция» и т. п. Президент, озвучивая национальные приоритеты, упоминает следующие: «здоровая семья и здоровая нация, переданные нам предками традиционные ценности в сочетании с устремленностью в будущее, стабильность как условие развития и прогресса, уважение к другим народам и государствам при гарантированном обеспечении безопасности России и отстаивание ее законных интересов» ^[9]. Наконец, в 2015 году концепт «безопасность» окончательно превращается в «символический эрзац» [См.: 8]. Практически отсутствуя в вербализованном виде в тексте послания (2 употребления на 6,6 тысяч слов), этот символ находится в семантических связях с разнонаправленными ситуативными темами (от антироссийских санкций и мирового терроризма до сирийского конфликта).

2016–2019. Через год после принятия новой Стратегии национальной безопасности 31 декабря 2015 года президент В.В. Путин произносит послание Федеральному собранию, в котором демонстративно избегает интерпретации нового стратегического документа и проблем, которые он затрагивает. Концепт безопасности в послании 2016 года встречается только 4 раза (0,54 упоминания на 1000 слов), другие вербальные символы, выделенные в Стратегии национальной безопасности, также не получили отражение в президентском обращении. Социально-экономические и культурные вопросы, хоть и присутствуют в документе, но не имеют связи с вопросами безопасности.

В послании 2018 года, произнесенном В.В. Путиным накануне президентских выборов, концепт «безопасность» оказывается незначимым с точки зрения частотности использования (1 слово на 1000 слов). Однако вопросы безопасности активно рассматриваются, подтверждается это возникновением таких вербальных символов в списке наиболее значимых семантических связей, как «оружие», «ядерное оружие», «гиперзвук», «крылатые и межконтинентальные ракеты», «мощность», «оборона», «ПРО», «подводные лодки», «США». Набор вербальных символов демонстрирует уклонение от стратегической цели общей безопасности, демонстрируя устремления к безопасности государства на мировой арене. Социально-экономический аспект, равно как и духовно-нравственный не были привязаны к проблеме безопасности. Единственная связь экономики и проблемы безопасности прослеживается в угрозе технологического отставания, которое сулит России проблемы не столько в экономическом развитии и повышении уровня благосостояния, сколько в вопросах статусного и геополитического паритета с другими странами.

В 2019 году концепт «безопасность» продолжает рассматриваться с точки зрения геополитических угроз. Так, в послании этого года он попал на второе место по уровню значимости семантических связей при столь же низком уровне частотности — 1 использование на 1000 слов. Однако следует отметить качество этих связей — «безопасность России», «международная безопасность», «повышение безопасности», «безопасность» vs. «США», «безопасность» vs. «угрозы». С этим фактом согласуется и наличие в списке наиболее значимых вербальных символов таких категорий, как «пусковые установки», «ракеты средней дальности», «США», демонстрирующие сохранившийся принцип ассоциирования проблемы с международными отношениями. Реципиентом безопасности в данном случае выступает государство и сложившийся режим, а не личность и гражданское общество, заявленные в Стратегии национальной безопасности. Справедливости ради, следует отметить акцент на социально-экономическом развитии страны. Однако семантические связи с концептом «безопасность» в этом блоке вербальных символов не зафиксированы, что дает основания полагать, что в 2019 году официальный политический дискурс не связывает напрямую безопасность России и уровень ее социально-экономического благосостояния. Вопросы социального и экономического блока поднимаются на уровне послания президента, но выступают формой ритуальной коммуникации.

Проблема безопасности личности, общества и государства в последние годы после принятия новой стратегии трактуется конъюнктурно с ориентацией на геополитическое превосходство. Личностный уровень безопасности, а также вопрос благополучия общества в целом оказались заложниками глобальной политики.

***

Стратегии национальной безопасности 2009 г. и 2015 г. задают вербально-символическую структуру дискурса безопасности, включающую в себя разные виды таковой. Российские законодатели отошли от традиционной трактовки безопасности как геополитической категории и включили в стратегии экономическую, социальную, психологическую и другие подвиды.

Интерпретация результатов качественного контент-анализа посланий президента России Федеральному Собранию 2009-2019 гг. выявила конъюнктурные изменения вербально-символических структур дискурса безопасности. Это свидетельствует о перманентном переосмыслении базовых концептов и наполнении их смыслами, уместными в конкретных политических ситуациях. Формальное соответствие вербально-символической структуре, заявленной в Стратегии национальной безопасности, присутствовало только в посланиях президента Федеральному Собранию 2009-2012 гг. В последующие годы происходит деградация и размывание смыслов базовых категорий и трансформация концепта «безопасность» в исключительно геополитическое понятие.