V. S. Baevsky and M. L. Gasparov: to the history of scientific communication in prosody

Gusev Evgenii Ivanovich PhD in Philosophy Docent, the department of Sociology and Philosophy , Smolensk State University 214000, Russia, Smolenska Obl. oblast', g. Smolensk, ul. Ul. Przheval'skogo, 4, Kafedra sotsiologii, filosofii i raboty s molodezh'yu smoljek@mail.ru Other publications by this author

Русская наука в XX веке богата именами видных ученых. Разные области отечественного гуманитарного знания внесли свой неоценимый вклад в общую картину поступательного движения наук о человеке. Одно из первых мест в этом ряду по праву принадлежит отечественной филологии. Развитие традиционных методов филологического знания и создание современных направлений в анализе текста стало визитной карточкой русской филологической школы. Сейчас, по прошествии десятилетий, у нас появилась возможность для понимания научных процессов в исторической ретроспективе. И можно сказать, совершенно определенно, что эпоха второй половины XX века, при всей ее социальной сложности, по масштабу личностей, в ней творивших, производит впечатление настоящего золотого века отечественной гуманитаристики, но как это и свойственно любому золотому веку, отошедшему в прошлое. Выдающимися филологами, сформировавшими новый раздел в поэтике – стиховедение, были: Михаил Леонович Гаспаров (1935 – 2005) и Вадим Соломонович Баевский (1929 – 2013).

Смоленский государственный университет владеет архивом В. С. Баевского, что дает нам возможность составить целостное представление о разнообразии взаимоотношений В. С. Баевского и М. Л. Гаспарова. Сохранились различные документы, как рукописные, так и печатные, повествующие об их совместных научных интересах и искренних человеческих контактах.

В архиве Вадима Соломоновича храниться 146 писем М. Л. Гаспарова. Имеется в наличии и обширный комплекс печатных источников. В них В. С. Баевский дает оценку научным заслугам М. Л. Гаспарова. Мы имеем в виду рецензии на монографии МЛГ ^[4;7], отклики на юбилеи ученого ^[2], некрологи, посвященные его памяти ^[3], разделы мемуарного характера, в которых Вадим Соломонович рассказывает о своей дружбе с Гаспаровым ^[5;6;8;27]. Анализируется и такой своеобразный, но чрезвычайно интересный и информативный источник их взаимоотношений, как дарственные надписи на книгах, подаренных Вадиму Соломоновичу в знак глубокого уважения и дружбы от МЛГ. Таких книг в библиотеке В. С. Баевского тридцать пять ^[5].

Кроме того, для анализа мы привлекали разнообразную литературу мемуарного характера, посвященную М. Л. Гаспарову. Количество подобного рода воспоминаний о Гаспарове год от года растет ^{[13;14;20;30;31]}.

Знакомство двух ученых, как об этом повествует сам Вадим Соломонович, произошло в 1965 г. на почве увлечения их тогда новой и достаточно необычной с точки зрения традиционной филологической науки области исследования - стиховедения.

Стиховедение было наукой молодой и с трудом завоевывало право на научное признание. Отпочковавшись от увлечения формальными методами изучения литературы 1920-х гг., стиховедение отвечало общему тренду математизации гуманитарного знания, затронувшего науку в XX веке. В философии скажем, это стало называться «лингвистическим поворотом», когда, по сути, теоретическое гуманитарное знание пытались сделать более точным с помощью использования математических методов. Однако официальное литературоведение относилось крайне насторожено к подобным методологическим поискам. Их тут же записывали в разряд формалистических подходов, считавшихся марксистской наукой безыдейным и пустым занятием. Советское литературоведение было озабочено иными темами: поисками идейности, проблемами народности, диалектикой формы и содержания, что в условиях идеологического диктата сводило филологию к набору однообразных клишированных постулатов. ^[26]

Стиховедение же, хотело, наcколько это было возможно в условиях советского идеологического контроля, отвоевать для себя территорию свободы, островок точности и математической выверенности в безбрежном море царящего официоза. Это была осознанная позиция. Она, можно сказать, воспринималась как жест и поэтому вызывала непонимание и, как следствие, недоверие и преследование, выражающееся в нежелание печатать стиховедческие исследования в журналах, издавать книги по метрике стиха, разрешать читать лекции в студенческих аудиториях.

К сложному положению стиховедения в Советском Союзе прибавлялись и проблемы иного порядка. Отсутствовала единая методология стиховедческого исследования. Применялись разные подходы. Математик А. Н. Колмогоров в своем методе расходился с филологом П. А. Рудневым, тот с М. Л. Гаспаровым, последний, в свою очередь, с В. С. Баевским. Первые стиховедческие публикации появились в печати в 1960-е гг. и вызвали ожесточенные споры. Разницу приемов в стиховедении между Баевским и Гаспаровым подметил М. Ю. Лотман: «Для Баевского стих являлся стохастическим явлением и поэтому статистика – не просто удобный метод, но метод, соответствующий самой сущности стихотворной речи… Вы же, (имеется ввиду Гаспаров – Е. Г.), в противоположность Баевскому, вообще были склонны отрицать реальность случайности, а статистику объявляли лишь удобным способом представления материала» ^[27,c.149].

Да и чисто физически стиховедение требовало недюжинных усилий. Обратимся снова к воспоминаниям М. Ю. Лотмана. Он рассказывает, что некоторые стиховедческие таблицы были настолько громоздкими, что для того, чтобы их развернуть приходилось класть бумаги на пол, предварительно вынеся из комнаты всю стоящую там мебель, однако и тогда свиток полностью не помещался и его края приходилось подгибать ^[27,c.141].

Не существовало ни калькуляторов, ни счетоводческих машин. По ночам, пишет М. Ю. Лотман, проникали в обсерваторию для того чтобы поработать на «Искре» (настольный калькулятор величиной с пишущую машинку – Е. Г.). Спасением в этом труде стало устройство с загадочным названием «Ленинград 50», который, как потом выяснилось, на самом деле называется счислителем Куммера ^[27,c.141]. «В результате наших многолетних усилий счислитель оказался полностью стертым; цифры было не разобрать, мы их угадывали по памяти; он разваливался на части и держался на изоленте (из продажи этот удивительный товар исчез). Счислитель позволял складывать и вычитать, проценты приходилось считать вручную, но польза от него для нас была поистине неоценимой»^[27,c.141].

Увлечение стиховедческой тематикой охватило значительное число ученых гуманитариев и примкнувших к ним математиков. Занимались теорией машинного перевода, семантикой, семиотикой и лингвистической поэтикой.

Наука в Советском Союзе была сосредоточена либо в научно-исследовательских институтах АН СССР, либо в университетах на кафедрах. В Москве местом, где можно было обсудить стиховедческие темы, стал Институт иностранных языков, руководство которого через некоторое время перестало пускать к себе, по его мнению, неблагонадежных ученых. Наступил период бездомности. Наконец в 1976 г. заседания возобновились на квартире А. К. Жолковского и продолжались до весны 1983 г. уже на квартире Е. М. Мелетинского. Так возникло то, что в истории науки стало называться семинаром Жолковского – Мелетинского. Правда, стиховедческая проблематика на этих заседаниях постепенно отошла в тень. Любопытно, что политические и идеологические темы там совершенно не обсуждались. Говорили о чисто научных проблемах ^{[16,c.329-332;28]}.

Стиховедение, семиотика, структурный анализ оказались интеллектуальным кодом, который объединил ученых разных направлений, живших в разных городах и работавших в разных научных и учебных учреждениях СССР. Стараниями В. С. Баевского таким научным центром стала кафедра истории и теории литературы Смоленского государственного педагогического института ^[27,c.145].

О своем первом знакомстве с МЛГ В. С. Баевский рассказывает подробно; дневник, который вел Вадим Соломонович помогает восстановить точную хронологию. Первая запись в дневнике связанная с МЛГ появляется 12 октября 1965 года. Тогда ученый приезжал в Москву по делам и в том числе, хлопотал о своей стиховедческой статье сданный в журнал «Вопросы языкознания». В редакции журнала ему сообщили, что статья в целом одобрена, и находиться на рецензировании, а для того чтобы ускорить процесс посоветовали обратиться к МЛГ, работавшему младшим научным сотрудником ИМЛИ. Вадим Соломонович воспользовался советом и позвонил. Так завязалась знакомство, а затем и многолетняя дружба двух как впоследствии говорил сам Баевский «однополчан стиховедения» ^[8;10].

Ученые стали встречаться в Москве, где в стенах ИМЛИ проходили организованные раз в год, во время университетских каникул, конференции стиховедов под покровительством Л. И. Тимофеева. Сам М. Л. Гаспаров так рассказывает об этом: «Тимофеев начал собирать в Институте мировой литературы группу стиховедов – сперва это были ветераны: С. П. Бобров, А. П. Квятковский, М. П. Штокмар, В. А. Никонов, которых слушали несколько молодых людей, потом это превратилось в ежегодные конференции, куда приезжали П. А. Руднев, В. С. Баевский, К. Д. Вишневский, А. Л. Жовтис, М. А. Красноперова и другие – те, чьими трудами русское стиховедение было сдвинуто с мертвой точки 20-летнего затишья» ^[16,c.318].

В 1976 г. Вадим Соломонович опубликовал рецензию на этапную стиховедческую работу МЛГ «Современный русский стих: метрика и ритмика» ^[7] Вадим Соломонович дал своей рецензии авторское заглавие «Выдающийся труд о русском стихосложении». Однако редакция журнала изменила заглавие на «Труд о русском стихосложении». Впоследствии сам Баевский рассказывал об этом: «Дело было, разумеется, не в Гаспарове: тогда его еще мало кто знал. Разумеется, и не в качестве его книги: мало кто ее читал и мог оценить. Просто, согласно расхожим представлениям того времени, книга о стихосложении выдающейся быть не могла» ^[6,c.471]. Позже Гаспаров защитил эту монографию в качестве докторской диссертации (1979 г.) и особо благодарил Вадима Соломоновича за рецензию, которая помогла ему при защите. Действительно, если мы проанализируем библиографию печатных работ МЛГ, то увидим, что рецензий на книгу было всего две: С. И. Кормилова (1975 г.) ^[25] и В. С. Баевского (1976 г.).

Коллеги поддерживали друг друга, сообщая издательства, в которых можно было опубликовать новый материал. Вадим Соломонович вспоминает: «Вот в своем дневнике встречаю давно забытую заметку: от 5 ноября 1976 года. Это было трудное для Михаила Леоновича время: ему не давали защитить докторскую диссертацию. “Письмо Гаспарова с предложением написать для “Советской музыки” статью “Филологические аспекты трудов Яворского”. Он знал о моих увлеченных занятиях теорией музыкальной речи замечательного музыковеда Б.Л. Яворского и вот нащупал какую-то возможность для меня напечататься в ведущем журнале того времени. Результатом этого письма Михаила Леоновича стала моя статья “Яворский и некоторые тенденции культуры его времени”, опубликованная в “Советской музыке” № 2 за 1978 год» ^[8,c.149].

По приглашению В. С. Баевского МЛГ приезжал в Смоленск на конференцию «Проблемы типологии творчества: А. Твардовского, М. Исаковского, Н. Рыленкова». По итогам конференции в 1981г. был издан сборник со статьей МЛГ «Рифма и эпос в лирике М. Исаковского, А. Твардовского, Н. Рыленкова»^[22]. Несколько фотографий, сделанных тогда, запечатлели участников конференции.

Развивая научную коммуникацию В. С. Баевский и М. Л. Гаспаров стали регулярно обмениваться экземплярами выходивших у них книг и оттисками статей. В библиотеке Баевского храниться тридцать пять книг Михаила Леоновича с его дарственными надписями^[5,c.287].

Первая по хронологии в этом ряду монография Гаспарова «Античная литературная басня. (Федр и Бабрий)» ^[15]. Позже Вадим Соломонович в своих воспоминаниях о Михаиле Леоновиче, опубликованных в журнале «Знамя» в 2012 году скажет, что монография об античной басне это одна из лучших страниц отечественной науке 60–70гг. ^[8,c.152]. В другой своей статье он отметит: «Отказавшись от общепринятого в советском литературоведении подхода, Гаспаров принимает единственную объективную систему оценки литературного произведения и творчества писателя: с точки зрения их соответствия общему достижению литературы, их места в историко-литературоведческом процессе. Без широковещательных заявлений Гаспаров создал один из наиболее последовательных структуралистских трудов в нашей науке» (курсив наш – Е. Г.) ^[2,c.71]. Оценка книги вышедшей в 1971 г. в качестве структуралистской, многое говорит как о научных принципах самого МЛГ, так и о проницательном взгляде Вадима Соломоновича на историю русского литературоведения.

Интересен анализ книг надписанных для Баевского Михаилом Леоновичем Гаспаровым. Эти надписи собраны и опубликованы в статье В. С. Баевского «Книги и мысли: из воспоминаний о М Л Гаспарове» ^{[5,c.289-295]}.

Мы видим, как дарственные надписи перерастают из простого знака уважения и принятого жеста, во все более близкие и дружественные, звучащие зачастую, с особым присущим МЛГ юмором. Их тексты постепенно увеличиваются от одной двух строк до десятков строк; и вот уже, в некоторых книгах появляются целые вклеенные страницы, которые можно назвать маленькими письмами.

Возьмем первый автограф; он в книге: Античная литературная басня. (Федр и Бабрий) ^[15].

Вадиму Соломоновичу Баевскому

сердечно и дружески

от сочинителя.

М.Г. 14.2.71

Со временем тексты автографов развиваются и начинают звучать в несколько озорном и дружеском тоне.

Автограф в книге: Поззия вагантов. / Изд. подготовил М. Л. Гаспаров. ^[18].

Дорогому

Вадиму Соломоновичу

в надежде быть

если не полезным, то приятным

неизменно любящий

М. Гаспаров

А вот автограф из книги: Гаспаров М. Л. Очерки истории русского стиха. Изд. 2-е. ^[21].

Дорогому Вадиму Соломоновичу

Старую книгу к Новому Году

с любовью, от сочинителя.

М. Г.

XII. 2000.

В книгу вложено письмо на вклеенном листке:

«Дорогой Вадим Соломонович, спасибо за сборник; запоздало присоединяюсь к Вашим поздравлениям. Простите, что могу ответить только этой старой книжкой с библиографическими дополнениями, списанными понятным образом, у Лилли. Доброго Вам здоровья и всего хорошего Вашей домашней и научной семье. Иногда завидую, что у Вас есть ученики: я сейчас делаю такую прорву механических росписей и сортировок пушкинского и околопушкинского стиха, которую рад бы перевалить на ближнего. Но даже психологически не получается: сильна привычка (Вам не менее знакомая) все делать своими руками. Хорошего Вам Нового Года!

Ваш М.Г.».

К семидесятилетию со дня рождения Михаила Леоновича профессор Баевский получил от редакции журнала «Известия РАН, серия литературы и языка» просьбу написать юбилейную статью ^[8,c.152] Она была опубликована в 2005 году ^[2].

В ней Вадим Соломонович дает развернутую характеристику вклада в отечественную науку Михаила Леоновича Гаспарова.

Он начинает с одного личного момента: «В моей домашней библиотеке гаспаровская полка (не считая пастернаковской и полных собраний сочинений Пушкина, Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова) – самая длинная» ^[2,c.72] О статье Михаил Леоновича «Сюжетосложение греческой трагедии» Вадим Соломонович замечает, что: «Гаспаров классифицирует все известные 33 трагедии V-IV вв. до Р. Х. по способам представления в каждой из них чувств, переживаний персонажей и хора и по способностям передачи этих чувств, переживаний зрителям. Возникает стройная система» ^[2,c.72]. Тем самым подчеркивается удивительная способность МЛГ вносить ясность и системность в кажущейся, на первый взгляд, совершенно разнохарактерным материал. Здесь будет уместно привести научное кредо самого Гаспарова. Вспоминая о работе над стихосложением Горация, МЛГ вывел формулу метода. Ей он следовал всю жизнь: «Попутно я разобрал композицию этих стихотворений и на всю жизнь усвоил, что нет такого хаоса, в котором при желании нельзя было бы выследить блистательный порядок. Этими разборами я и стал потом заниматься, посторонние называли это структурализмом» ^[16,c.312].

Вадим Соломонович подметил эту особенность взгляда на предмет исследования у МЛГ и в анализе других его работ. Так, о статье «Продром, Цец и национальные формы гекзаметра» опубликованной в сборнике ИМЛИ «Античность и Византия» ^[17] Баевский пишет: «Он находит инварианты для особенностей эволюции гекзаметра у разных народов, и читатель вспоминает определение науки, сформулированное выдающимся физиком XX в. Шредингером: наука состоит в нахождении инвариантов там, где они не очевидны» ^[2,c.73].

Оценивая вклад юбиляра как переводчика и редактора Баевский констатирует: «При этом скрытым от глаз читателя остается радикальная правка, часто переписывание заново многих переводов – стихотворных и прозаических – где он числиться всего лишь редактором. Многим читателям трудно оценить насколько он поднял уровень комментирования переводов античных авторов. Это бросается в глаза при сравнении его комментариев с теми, которые создавались его предшественниками» ^[2,c.74]; и далее: «Опыт Гаспарова – переводчика заслуживает не юбилейных похвал, а специального изучения в трудах масштаба диссертаций, скажем мы на нашем профессиональном жаргоне» ^[2,c.74]; и еще чуть ниже: « И в нем живет художник слова, который удерживает его всякий раз, когда он подходит к границе, за которой может порваться художественная ткань оригинала. На шкале свободы – точности он отыскивает ту позицию, которая позволяет воспроизвести оригинал настолько точно, насколько это возможно сделать, не разрушая его художественное целое» ^[2,c.74].

В этой связи на память приходит один пассаж из «Записей и выписок» МЛГ. Речь идет об издании в «Литературных памятниках» Истории франков Григория Турского ^[24]. «Но мне случилось быть редактором перевода Григория Турского, знаменитого своей «испорченной» латынью. Неопытная переводчица перевела его, как могла, современными, почти газетными клише. Переписать это от начала до конца было невозможно – пришлось отредактировать, придавая современной испорченности стиль средневековой испорченности. Кажется, что-то удалось, хотя перевод мучился в издательстве «Литературных памятников» мого лет» ^[16,c.321] А ведь здесь речь идет всего лишь о редактуре текста, добавим мы.

Разумеется, анализирует Баевский и фундаментальную книгу МЛГ «Очерк истории русского стиха»^[21]. «В своем ярком исследовании Гаспаров сумел показать современный поэтический разброд и даже развал, хаос как закономерное историко – литературное явление, соотносимое по некоторым важным признакам с переходом русской поэзии от романтизма к реализму, от реализма к модернизму и авангарду, от модернизма и авангарда – к социалистическому классицизму и социалистическому сентиментализму» ^[2,c.73]. И здесь Вадим Соломонович еще раз акцентирует умение МЛГ видеть вектор и диалектический переход при анализе отдельных звеньев структуры.

Заканчивает свой очерк Вадим Соломонович двумя личными оценками, на которые он имеет полное право: «Гаспаров явлен нам для того, чтобы мы не забывали, что такое эрудит… Общаясь с Гаспаровым при личных встречах, эпистолярно или читая его книги, видишь оба конца великой цепи человеческой культуры: стоит только дотронуться до одного конца этой цепи, как дрогнет другой» ^[2,c.73]. И как итог – подношение: «Гаспаров – человек. Но в то же самое время - он явление. Явление масштаба, который вполне сумеет оценить только будущее» ^[2,c.75].

Здоровье Михаила Леоновича постепенно становилось все хуже. Все больше времени он проводил в больнице. Вадим Соломонович неизменно интересовался состоянием здоровья МЛГ. Приведем пространную выдержку из воспоминаний Баевского: «Последнее письмо Михаила Леоновича я получил за два с половиной месяца до его смерти. Я написал ему, что, как свидетельствует мой дневник, мы с ним познакомились в октябре 1965 года, и хорошо бы отпраздновать, в Смоленске или в Москве, сорокалетие этого события. Я писал это, надеясь на встречу, вопреки всему, желая хоть немного подбодрить Михаила Леоновича. Он мне ответил:

«Дорогой Вадим Соломонович,

Спасибо за весть: а я молчал, потому что с апреля сижу – лежу в больнице. В том числе – месяц в реанимации после нечаянного инсульта. Учусь заново ходить и подсчитывать части речи. Как только вернусь к своему э – мейлу, напишу Вам подробнее, а пока давайте жить надеждою, что мы еще встретимся на этом свете. Лет я не считал, но наши встречи и разговоры мне памятны с удивительной подробностью. Спасибо Вам! Низкий поклон Эде Моисеевне. – Ваш неизменный М. Г.» (23. 8. 2005; переслано Е П Шумиловой)» ^[8,c.154].

Исполнил Вадим Соломонович и прощальный человеческий долг ученого, написав некролог памяти МЛГ. Он был опубликован в журнале «Научные доклады высшей школы. Филологические науки 2006 №1» ^[3]. Там есть такие проникновенные строки: «Одновременно он начал работать в области науки о стихе. Год за годом стали появляться его статьи и книги, создавшие всеобъемлющую картину истории русской стихотворной речи, а затем и европейского стихосложения… Его эрудиция покоилась на прочном фундаменте классической филологии, вбирала в себя культуру Средних веков, Возрождения и Нового времени и венчалась широким взглядом на современное состояние искусства слова в мире»; и далее: «Но более всего привлекают ученого два поколения русского символизма и русского авангарда: Анненский, Брюсов, А. Белый, Кузьмин, Пастернак, Цветаева, Хлебников, Б. Лившиц, Маяковский и неотступно пребывающий в поле зрения, забот и тревог исследователя создатель проникновенных стихов и великий страдалец Мандельштам» ^[3,c.126].

Взаимоуважительная коммуникация, установившаяся между В. С. Баевским и М. Л. Гаспаровым, способствовала синергии усилий по продвижению стиховедения, как исследовательского метода, интеграции университетской и академической науки на благо развития гуманитаристики в России. Изучение многообразных научных и человеческих контактов, существовавших между филологами в СССР, позволяет по-новому взглянуть на историю филологии в нашей стране, в другом ракурсе рассмотреть проблему противостояния советской науки как социального института, находившегося под контролем государства и ученых ее создававших, уточнить важные факты в становлении стиховедения.