Civilizational factor in state-building process of the founding countries of the Eurasian Economic Union

Grachev Bogdan PhD in Politics Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12, str.1 BogdanGrachev@gmail.com Other publications by this author

Интеграционные процессы, происходившие с середины 2000-х годов и увенчавшиеся созданием Евразийского экономического союза (ЕАЭС) в 2015 году, были представлены широкой общественности как чисто экономическое явление и в целом были благоприятно восприняты среди всех интегрирующихся стран ^[9]. Для россиян (как для представителей страны, экономика которой кратно превосходит потенциал остальных стран Союза в совокупности), позитивное восприятие события было определено не столько надеждой на какие-либо экономические улучшения, сколько ощущением воссоединения с братскими народами, успехом во внешней политике, «собиранием земель», формированием «центра силы». Любопытно, что в других странах подобное отношение также прослеживалось, но трактовалось, скорее, алармистски как «восстановление Советского союза» и «усиление влияния России, вмешательство во внутренние дела ^[16]. За последние несколько лет официальная риторика относительно ЕАЭС не изменила своего качества, но описанное противоречие вызывает несомненный научный интерес, поскольку идейные основания интеграции непосредственно связаны с вопросом о долгосрочных перспективах объединения.

Данный вопрос получил широкое освещение с позиций практической политологии, однако целесообразно рассмотреть его теоретически, более обобщенно, например, с точки зрения цивилизационного подхода. В данной статье ставится задача оценить влияние внутренних культурно-цивилизационных особенностей на систему государственного устройства и процесса ее формирования в странах Евразийского экономического союза. Такая постановка вопроса, тем не менее, не подразумевает допущения, что для отдельных стран характерны свои цивилизационные характеристики, и необходима для того, чтобы заглянуть в будущее Евразийского союза, оценить его субъектную устойчивость.

Идеологические основания смогли стать скрепами для народов СССР на 70 лет, однако распад государства привел к ухудшению отношений России не только, например, с Прибалтийскими странами, исторически тяготевшими к западноевропейскому (континентальному) жизненному укладу, но и с Украиной, которую, в сущности, можно назвать колыбелью русской цивилизации. Окажется ли достаточно силы цивилизационной близости для преодоления этого «отклонения», или существующий конфликт закрепиться на долгосрочный период – покажет время, однако можно утверждать, что со времен колонизации, для крупных территориальных образований опора на общность (продвижение) культуры была неотъемлемым инструментом в обеспечении устойчивости социума. Неслучайно, Турция, будучи одной из первых стран, подавших заявку на членство в Европейском союзе, до сих пор не получила искомого статуса – турецкое общество является носителем отличных от европейских ценностей, что определяет несовместимость отдельных форм социально-политической организации.

Евразийский экономический союз, возникший как субъект международной политики в 2015 году, эволюционировал из Единого экономического пространства Беларуси, Казахстана и России и на сегодняшний день включает в себя пять государств-членов: помимо трех упомянутых еще и Республику Армения и Республику Кыргызстан. Примечательно, что именно в странах-основательницах наиболее ярко раскрывается феномен несменяемости власти. Н.А. Назарбаев, пробыв на президентском посту 28 лет, не ушел из высокой политики, А.Г. Лукашенко занимает должность президента 25 лет, режим В.В. Путина (включая время президентства Д.А. Медведева) уже превысил по продолжительности срок пребывания Л.И. Брежнева на должности Генерального секретаря ЦК КПСС СССР.

Характерно, что в каждой из стран, СМИ неоднократно поднимали вопрос о преемнике, что достаточно ярко демонстрирует, как политический обычай, основанный на цивилизационных характеристиках общества, искажает прописанные демократические процедуры. Таким образом, в качестве гипотезы исследования принимается положение, что цивилизационные особенности находят выражение, в том числе, в структуре политической системы государства, определяя внутриполитический процесс и, одновременно, потенциал к созданию интеграционных объединений, а также допустимый объем властных полномочий, транслируемых на надгосударственный уровень. Стоит оговориться, что в данной работе термин «политическая система» используется в широком смысле – как совокупность политических акторов, отношений между ними, политическая организация общества, т.е. в отрыве от системной теории Д. Истона и структурно-функционального подхода.

Рассмотрим основные культурно-цивилизационные особенности каждого государства в отдельности. Ключевой характеристикой самоидентификации казахов является принадлежность к исламу и тюркской языковой семье. Религия получила свое распространение из-за влияния арабов, что, по мнению ведущих казахстанских исследователей ^[4], имело целый ряд культурных последствий. Прежде всего это определило культурный расцвет тюркских народов в IX—XII веках, когда тюрки, будучи частью процессов Арабского Ренессанса, приобщились к античному наследию и оказались на передовых позициях интеллектуальной и философской мысли своего времени, что, безусловно, зафиксировало чувство национальной гордости. Таким образом сформировалась устойчивая самоидентификация, позволившая противостоять ассимиляции во время российской и китайской колонизации.

Помимо общего языка, важными характеристиками тюркской цивилизации является ее многослойность и многогранность: она не фиксирована ни в расовом отношении, ни в хозяйственном – сюда входят и кочевники (номады), и земледельцы речных долин, и горожане. Широко представлено и религиозное разнообразие – присутствуют представители различных течений ислама, православия, шаманизма, буддизма ^[10]. Такое многообразие определено тенгрианским ^[2] характером цивилизационно-исторического развития, свойственным для кочевых народов, находившихся во взаимодействии с оседлыми народами.

Такая характеристика локальной цивилизации, основанная на монотеистическом религиозном мировоззрении и номадизме, приводит к появлению таких культурных паттернов, «как чрезвычайно высокий интеграционный потенциал, доминирование духовного над материальным, способность к восприятию инноваций и достижений других народов, внутренняя свобода и независимость, а также совершенно особый тип государственности и экономики» ^{[6, с. 574]}. Этот особый тип проявляется в особой социальной стратификации: культе рода, геронтократических приоритетах нравственности.

Не случайно, при всеобщем глубоком почитании верховной власти, в Казахстане до сих пор наблюдается противостояние трех жузов –сложившихся в начале XVII века родоплеменных объединений. Несмотря на то, что с того времени прошло уже три столетия, и Казахстан прошел через опыт построения социалистической системы, противоречия между ними не исчезли, а казахстанское общество остается в некоторой степени разделенным:11 родовых групп казахов (35 процентов всего населения) относят себя к Старшему жузу, 7 (40 процентов) – к Среднему и 3 (25 процентов) – к Младшему. Присутствует разделение и на более локальном уровне. Как отмечает казахстанский политолог Н. Амрекулов, после распада СССР «клан (в отличие от партий, профессиональных общностей и т.д.) вновь стал господствующей формой группирования элит» ^{[13, с. 71]}. Сохранение этого конфликта в латентной фазе считается заслугой Н.А. Назарбаева, обусловленной его грамотной внутренней политикой, учитывающей культурную специфику ^[7].

Обращаясь к истории Казахстана советского периода, стоит отметить, что с культурно-цивилизационной точки зрения значимые изменения произошли не только в следствие построения общества на идеологических принципах, но и в силу двух «волн интернационализации». Речь идет о периодах массового переселения на казахстанские территории: 1) 30–40-е, когда вместе с «врагами народа» сюда свозились целые репрессированные этносы – немцы, чеченцы, ингуши и др.; 2) 1955–1965-е – период освоения целины и проведения масштабных проектов, связанных с индустриализацией и развитием территорий. Следствием массового притока носителей другого культурного кода стала глубокая «этно-демографическая и социально-политическая трансформация» ^{[9, с. 8]}. Таким образом, Казахстан весьма успешно объединяет несколько этносов в унитарном государстве, что свидетельствует о его высокой адаптационной способности. За исключением титульной казахской нации и русских, численность неаутентичных этносов составляет порядка 20 процентов от всего населения ^[9].

В контексте исследования представляется значимой для анализа эволюция в последние десятилетия – переход от распада основанной на идеологии советской системы к национальному государству. Трансформации этого периода связаны с политическим транзитом от тоталитаризма к демократии по «горбачевской» модели – посредством режима мягкого «центристского» авторитаризма ^[8]. Волна первоначальной демократизации привела к серьезному усилению социальной и политической напряженности, в следствии чего, уже в 1993–1995 годах происходит авторитарный откат ^[7]. Результатом этого процесса стало сращивание ветвей власти за счет законодательного закрепления возможности совмещения партийных и государственных должностей. Вновь созданные демократические институты остались лишь «фасадом» различных проявлений «элитарно-олигархического распределения и воспроизводства власти, причем власти симбиотической – политической и экономической» ^{[13, с. 7]}.

Другое следствие - усиление роли президента, а точнее сказать, укрепление личных позиций Н.А. Назарбаева и расширение его полномочий. Так завершилось складывание устойчивой сильно иерархиезированной системы. Оппозиция при центристском авторитаризме не уничтожается, но ее активность сильно ограничена и носит управляемый характер, а крайней проявления жестко пресекаются. Достигается это как прямыми методами, так и опосредовано – через цензуру СМИ и частичное ограничение свободы слова ^[9].

В 1995–1998 годах происходит «авторитарная модернизация», в результате чего значительные объемы национальных производительных сил приватизируются, ТНК становятся значимой экономической, и как следствие, политической силой, усиливается социальное расслоение общества ^{[7, с. 104]}. В активное употребление входят различные концепции и образы демократии: «делегативная», «авторитарная», «имитационная», «нелиберальная» и т.п. В них, разумеется, гораздо больше политического содержания присутствует именно в определении, а не определяемом слове. Такой «виток» в политической системе Казахстана от авторитаризма к демократии и обратно, по всей видимости, обусловлен именно культурно-цивилизационными характеристиками.

Демократия не является суммой демократических элементов (институтов, процедур), а должна быть органическим следствием всей предыдущей истории. Казахстану же свойственен совсем другой тип организации, который проявился в неопатримониальные практиках, которым присущи такие черты как персонификация власти, клановость и кумовство (бенефициары системы распределения – родственники и близки круг), клиентелизм (бенефициары – более широкий круг людей, связанных друг с другом личными отношениями), патронаж (подразумевает отношения между лидером и деперсонифицированными организациями и коллективами ^{[21, с. 94-95, 99]}.

Рассмотренный образ был бы не полным, без учета влияния географических факторов, непосредственно определяющих цивилизационные характеристики и идентичность современного человека, политические векторы. Казахстан, с одной стороны, делает попытки по собиранию тюркского мира, распространению идеологии пантюркизма, а, с другой, будучи зажат между конфуцианской и православной цивилизацией, в практическом поле реализует принципы многовекторной политики, пытаясь выстраивать отношения со всеми региональными и глобальными акторами, включая, США и Европу, формируя образ страны, способной обеспечить основу для позитивного взаимодействия представителей различных культур. И в данном контексте, можно говорить о влиянии «евразийского менталитета» ^[4], связанном с уже описанными массовыми миграциями населения и необходимостью обретения форм сосуществования. Демография и язык во многом определяют культурные характеристики. На сегодняшний день выделяются три культурных начала современного Казахстана: «исконная традиционная культура, колониальная рус­ская и западное влияние» ^{[4, с. 161]}.

Если говорить о существовании евразийского типа, то его ключевой характеристикой является сочетание традиционных ценностей с западной моделью прогресса. Именно это сегодня находит выражение в казахстанском обществе: традиционалистский политический уклад с элементами «демократического фасада» и четкой ориентацией на западные стандарты образования и ведения бизнеса, пришедшие вместе с инвестициями. В этой связи становится довольно очевидным, что Казахстан, несмотря на региональное лидерство в Средней Азии, по сути, является частью «моста» между Востоком и Западом. Как и Россия.

По всей видимости, СССР помимо идеологии, опирался и на указанное цивилизационное сходство. Не случайно, возник феномен дружбы народов, не случайно, прибалтийские страны при первой возможности влились в европейскую семью, обозначив тем самым точку цивилизационного разрыва, а Казахстан и Россия последние годы возрождают исторические связи.

Какой же цивилизационный опыт сосуществования народов имеет Россия? Размер территории самым лучшим образом демонстрирует, что Российскому государству было свойственно многовековое расширение территории, определяемое стремлением к улучшению географического положения, выходу к морям, получению доступа к землям и ресурсам. На раннем этапе происходила метизация многочисленных племен.

Н.С. Трубецкой ^[19] доказывал, что Российское государство развивалось как духовный преемник Византии, контактирующий и взаимодействующий с Востоком и Западом, но имманентно самобытный. Православная традиция, привнесенная «верхами», надежно укоренилась в народном сознании. Период татаро-монгольского ига и в последующие несколько столетий характеризовался неизменностью содержания политических отношений между «верхами» и «низами». Присоединение ханств превратило Русь в многоукладное полиэтническое, многоконфессиональное государство ^[11]. Русскому народу всегда была присуща высокая степень толерантности, что обеспечило отсутствие необходимости ассимиляции и каких-либо целенаправленных «колонизационных» мероприятий, свойственных западному типу колонизации новых земель и характеризуемых непременным «просвещением отсталых племен», приобщением их к цивилизованному миру и «правильной» религии.

Унификация была частью официальной политики лишь на ограниченной территории, например, в отношении «культурно близких» украинцев и белорусов. Несмотря на серьезные противоречия, существующие сегодня, можно утверждать, что в конечном итоге произошло глубокое, «цивилизационное» сращивание этих народов. Более того, часть исследователей отмечает, что «основы цивилизационной идентичности Беларуси закладывались в период Киевской Руси IX–XII веков, когда формировался особый культурно-исторический тип на собственно славянской почве под влиянием восточной, греко-византийской культуры» [14 с. 50], поэтому белорусская государственность основана на древнерусской государственной традиции, что находит отражение в подобии политических систем двух стран сегодня. (Таким образом, в рамках данного исследования в качестве условного допущения Беларусь рассматривается как часть русской цивилизации).

Возвращаясь к проблеме культурно-политического развития российской цивилизации, стоит уточнить, что народы, присоединяемые к империи, находились на разных уровнях развития. Если для южных территорий (Кавказа и Средней Азии) был характерен агрессивный феодализм, клановые войны, то для западных, напротив, свойственной оказывалась развитая социальная и политическая самоорганизация. И если для первых новый режим, одновременно сдерживающий произвол местных правителей и дававший им гарантии, подчас оказывался весьма благоприятным решением, то вторым предлагалась сохранение существующих порядков. Например, после Северной войны были сохранены сословные привилегии и органы самоуправления в Прибалтике. Более того, были открыты школы, обучавшие местное население на локальных языках, чего не делали ни шведы, ни немцы ^[11].

Перелом непосредственно в методах государственного управления связан с реформами Петра Великого, согласно позиции евразийцев (Л.Н. Гумилева, П.Н. Савицкного, Н.С. Трубецкого), культурно разделившим «верхи» и «низы», приобщение к западному опыту не сделало государство монолитной политической системой, а исторически сформировавшиеся практики (совещательность, правовой нигилизм, кумовство, коррупция) сохранились, что и привело спустя столетию к противостоянию западников и славянофилов.

Формы присоединения территорий были самыми различными – от военных завоеваний и строительства колоний-поселений (крепостей) до создания автономий (Бессарабия, Калмыкия) и протекторатов (Кахетия, Тува, Бухарский эмират, Хивинское ханство). Народы, входившие в состав Империи оказывались под защитой российского монарха, становясь его подданными, гражданами, имевшими право жить в любой части страны. Местная знать получала доступ к государственной службе, что обеспечивало политическую интеграцию и устойчивость системы, ее идеологическую основу, характеризующуюся преданностью царю и империи.

Постоянно расширяясь, Россия со временем превратилась в одну из крупнейших империй в мире. Л.Н. Гумилев писал: «Этот континент (Евразия) за исторически обозримый период объединялся три раза. Сначала его объединили тюрки, создавшие каганат, который охватывал земли от Желтого моря до Черного. На смену тюркам пришли монголы из Сибири; после периода полного распада и дезинтеграции инициативу взяла на себя Россия. С ХV века русские двигались на восток и вышли к Тихому океану» ^{[6, c. 12]}. Экстенсивное освоение новых земель стало неотъемлемой характеристикой, причем далеко не всегда рациональной, поскольку многие территории не только не улучшали экономического состояния державы, но и увеличивали нагрузку за счет сложности обустройства и поддержания границ на фоне постоянного дефицита населения. Огромные расстояния при отсутствии качественного дорожного сообщения между населенными пунктами, удаленность регионов от центра способствовали складыванию особого менталитета, особого (нигилистического) политического правосознания, особых форм социальной организации (общине) и почитанию вышестоящих.

После революции, формировавшееся на протяжении веков общее понимание социальных процессов открыло возможность формирования нового уникального типа – советского человека и гражданина. Радикальные реформы и масштабные репрессии, коллективизация и индустриализация, Гражданская и Великая отечественная войны, идеология и язык (разработка алфавитов для местных народов на основе кириллицы) обеспечили технологический прогресс и культурную изоляцию от Запада, т.е. укрепление «изоляционистского» мировоззрения, которое, как было показано ранее, в общем-то, не свойственно российской цивилизации.

Распад СССР, на первый взгляд, направил политический процесс России и Казахстана по разным трекам. Так на начальном этапе транзита в России институт президентства стал базой конфронтации с представительными органами, в отличие от Казахстана, где он, напротив, сыграл гармонизирующую функцию. Кроме того, масштабы либерализации были кратно больше, СМИ также получили большую степень свободы ^[20].

Губернаторы получили серьезные авторитарные полномочия на местах, контролируя и исполнительную, и законодательную ветви власти, что стало серьезным фактором деформации политической системы страны, обозначив проблему целостности федерации. Решение проблемы происходило по сценарию «укрепления вертикали власти», «восстановления традиций» ^{[15, с. 87]} выраженного в создании федеральных округов под руководством «лично преданных» президенту лиц, ликвидации прямого представительства губернаторов и глав законодательных собраний регионов в Совете Федерации, формировании Госсовета (совета губернаторов) под руководством президента, отмене прямых выборов губернаторов, их назначению.

Ослабление власти глав регионов, несомненно, позволило сохранить целостность страны, однако «вакуум власти» начал заполнятся, с одной стороны, раздувающимся бюрократическим аппаратом, а с другой – сконцентрировавшими значительный капитал и набравшими политический вес олигархами. Причем президентская власть опиралась на обе силы. Это привело к достаточно быстрому сращиванию капитала и власти, созданию относительно закрытой элиты, поддерживаемой личными отношениями. Структуры гражданского общества, вначале получившие серьезный политический вес, потеряли его, СМИ все больше возвращались под государственный (прямой или опосредованный через олигархические медиа-холдинги) контроль. Таким образом, хотя политические процессы в Казахстане и России после распада СССР не были одинаковы, в результате они привели к весьма схожим политическим системам.

Что же касается Беларуси, то ее принципиальное отличие заключается в том, что здесь не происходило столь массовых процессов приватизации, и как следствие, олигархический класс не сформировался. Тем не менее, остальные «цивилизационные» черты, проявленные в политической системе, совпадают. Элиты концентрируется вокруг лидера, который и определяет внутренний и внешнеполитический курс. Народ же в целом проявляет аполитичность, институты гражданского общества не развиты.

И хотя интеграция, базовая идея которой, помимо получения выгод от торговли, заключается в транзите власти на наднациональный уровень, на первый взгляд выглядит нелогичной для трех сильных авторитарных режимов, неспособных делегировать полномочия согласно принципу субсидиарности, ее развитие вполне оправданно, если посмотреть на ситуацию с точки зрения геополитики и геоэкономики.

Беларусь безусловно, имеет ряд экономических выгод от интеграции, причем как прямых – ее внешнеторговый баланс более чем на 50 процентов ориентирован на страны Союза, так и косвенных – Минск конъюнктурно использует свой внешнеполитический ресурс для получения значительных экономических преференций со стороны Москвы. Для Казахстана Евразийский союз является одной из важных «подушек безопасности», дополнительным вектором внешней политики, предотвращающим формирование прямой зависимости от КНР и США. Для России, приграничные страны являются традиционным буфером безопасности и, одновременно, коридорами на внешние рынки. Транспортные мосты в Центральной Азии способствуют развитию отношений со странами Юго-Восточной Азии, Китаем. Беларусь, после событий в Украине, осталась единственным союзным транзитным узлом в Европу.

Значимость геополитической ситуации раскрывается также и в анализе политики внешних по отношению к региону игроков – США и КНР. Стремление контролировать Центральную Азию обусловлено не только важностью владения «Хартлендом», но и желанием получить доступ к сырьевой базе – металлам и углеводородам. Более того, Китай, реализуя свой глобальный проект Экономического пояса Шелкового пути, планирует провести через рассматриваемую территорию транспортные маршруты, оснащенные инфраструктурными объектами, которые частично обеспечат ему диверсификацию экономики, трудоустройство своих граждан, контроль за торговыми маршрутами, безопасность на границах.

Таким образом, политика стран-участниц ЕАЭС, развивающих интеграционное сотрудничества представляется вполне оправданной и логичной. Важным фактором, определяющим ее успех на данном этапе, является наличие политической воли глав государств-членов, и концентрация в их руках существенных полномочий. Однако у этого факта есть и обратная сторона, негативно сказывающаяся на интеграции. Несмотря на создание ряда наднациональных органов по модели Европейского союза, их реальные возможности оказываются весьма ограничены именно в силу особенностей политических систем стран-участниц.

Подытоживая выше изложенное, отметим, что государства-основатели Евразийского экономического союза – Беларусь, Казахстан, Россия – в процессе становления и культурно-исторического развития, с одной стороны, сталкивались с принципиально разными обстоятельствами, с другой – имели периоды взаимного сосуществования. Присущие культурно-цивилизационные установки оказывают влияние на политическую традицию, весь политический уклад. После распада СССР все три страны формировали собственную модель политической системы. В каждом случае процесс этот носил сугубо индивидуальный характер. Однако спустя почти три десятилетия можно говорить о том, что в результате были сформированы схожие системы, в основе своей имеющие те типы политических процессов, которые были присущи рассматриваемым странам исторически. Таким образом, первые успехи евразийской интеграции определены не только потенциальными экономическими выгодами и геополитической необходимостью, но и определенной легитимностью – принятием широкими массами установки на существование общего пространства, сформированного на основах исторической и культурной преемственности. Однако в условиях запроса на национализм и суверенитет, сильная государственная власть становится главным (после некомплементарности экономик) препятствием к дальнейшему углублению интеграции. В долгосрочной же перспективе для успеха объединения необходимо формирование некоторой идеологической основы, которой с наибольшей вероятностью может стать та или иная вариация неоевразийства.