Transformation of the approaches to using military and political channels of the U.S. international influence in the context of implementation of the energy strategy during Trump’s administration

Ponomarev Nikolai Vladimirovich Candidate at the Department of Applied Analysis of Global Problems of MGIMO  119454, Russia, g. Moscow, ul. Prospekt Vernadskogo, 76 nikolai.ponomarev@gmail.com

Энергетическая политика – одно из центральных направлений стратегии администрации Д.Трампа, обозначившего целью США достижение глобального энергетического доминирования, которое должно обеспечить как решение основных внутриполитических задач, включая поддержание экономического роста, расширение занятости и сокращение дефицита торгового баланса, так и усиление международных позиций Соединенных Штатов в условиях оспаривания их глобального лидерства со стороны новых мировых центров силы и движения к полицентричному миропорядку.

В рамках анализа энергетической стратегии администрации Д.Трампа особый интерес представляет проблема трансформации подходов к использованию для ее реализации военно-политических инструментов американской внешней политики.

Актуальность исследования данной проблемы связана с необходимостью прогнозирования эволюции внешней политики США в условиях ужесточения глобальной конкуренции, нарастания конфликтного потенциала в мире, разрушения ключевых режимов в сфере международной безопасности, роста неопределенности и нестабильности, как на уровне межгосударственных отношений, так и в рамках внутриполитических процессов в Соединенных Штатах.

Исследование данной проблемы опирается на анализ основных доктринальных документов США, определяющих иерархию глобальных и региональных приоритетов американской внешней политики и программ международного военного сотрудничества, анализ динамики количественных показателей интенсивности экономического и военного сотрудничества США с ведущими странами – партнерами, сравнительный анализ региональных векторов реализации американской энергетической стратегии, системно-исторический подход к исследованию современного этапа эволюции глобальной энергетической стратегии США с учетом опыта развития ее военных компонентов в 1980-2016 гг.

Новизна исследования связана с оценкой комплексного влияния военно-политических и геоэкономических факторов на трансформацию подходов США к применению военной силы и механизмов международного военного сотрудничества в целях отстаивания своих национальных интересов на современном этапе эволюции американской внешнеполитической стратегии, связанном с ослаблением международных позиций Соединенных Штатов в условиях возвышения новых мировых центров силы и стремлением компенсировать его за счет сохраняющегося превосходства военных компонентов ресурсно-инструментальной базы США.

В политической практике США ХХ-XXI вв. сложилась глубокая историческая традиция применения военной силы и механизмов международного военного сотрудничества с участием стран-партнеров в целях обеспечения контроля над ключевыми регионами концентрации месторождений углеводородных ресурсов и каналами их транзита на мировые рынки ^[1]. Определение технологического уклада мировой энергетики ^[2]; контроль трансконтинентальных потоков мировой торговли, первое место в структуре которой наряду с продукцией химической промышленности занимают поставки углеводородов ^{[3, p.20]}; управление международными режимами в сфере энергетической безопасности рассматриваются в американском экспертном сообществе как ключевые параметры сохранения доминирования США и предотвращения возвышения держав-соперников ^[4]. Энергетические мотивы неразрывно переплетены с военно-стратегическими задачами, связанными с контролем морских общих пространств, сдерживанием региональных оппонентов, сохранением американоцентричной модели мировой экономики ^[5].

Фиксируется взаимосвязь проблем энергетической безопасности и военно-политического противостояния США и региональных центров силы в 1990-2010-х гг. Энергетический фактор в 2000-е годы стал ключевым для всех случаев оспаривания американского лидерства, связанных с попытками построения международных режимов безопасности, независимых от диктата США, на уровне региональных систем. Подавляющее большинство держав, выдвинувших такие проекты, были экспортерами углеводородного сырья. В Евразии и Арктике – Россия, в Латинской Америке – Венесуэла, на Ближнем Востоке – Иран, в Африке до 2003 г. – Ливия. В случае АТР и Китая – крупнейшего государства-импортера нефти, а в перспективе также и природного газа, – центральной темой является контроль над морскими каналами энергоимпорта в КНР и восточноазиатские американские страны-союзники, пролегающими через акваторию Индийского и Тихого океанов, а также стратегические китайские инвестиции в зарубежную инфраструктуру ТЭК, угрожающие контролю США над мировыми энергопотоками ^[6].

В 1980-1991 гг. США создали в Персидском заливе первую в своем роде и крупнейшую систему военного обеспечения безопасности экспорта углеводородов ^[7]. Опираясь на данный опыт, в начале 2000-х гг. они предприняли попытки создать аналогичную систему в Гвинейском заливе, закрепиться на Каспии, а со второй половины 2000-х годов приступили к формированию единого комплекса механизмов международного военного сотрудничества, который обеспечил бы военный контроль над морскими маршрутами транзита углеводородов на Индо-Тихоокеанском пространстве, параллельно активизировав взаимодействие с военными союзниками в Арктике на фоне климатических изменений, открывающих возможности для разработки сырьевых ресурсов региона и для развития транзитных поставок по Северному морскому пути.

Стремительный рост добычи нефти и газа в США, резкое снижение зависимости от импорта углеводородов в результате «сланцевой революции» сформировали к началу президентского срока Д.Трампа новую политическую реальность, в которой иерархия приоритетов американской глобальной энергетической стратегии претерпела значительные изменения. Хотя контроль над международными режимами в сфере энергетической безопасности и обеспечение стабильности энергопоставок на глобальном уровне сохранили свое стратегическое значение для Соединенных Штатов, гарантированное удовлетворение внутреннего спроса США за счет импорта нефти и газа утратило статус основной задачи, и появился новый приоритет – наращивание экспорта СПГ на новые рынки. В этот же период наметилась тенденция к значительному расширению доли «возобновляемых источников энергии» в энергобалансе ведущих экономик мира, и активизировались исследования, связанные с формированием в долгосрочной перспективе технологических основ постуглеводородного уклада мировой энергетики.

В период администрации Д. Трампа, благодаря дополнительным стимулирующим мерам правительства, добыча нефти и газа стремительно росла. В 2017 г. США впервые с 1957 г. стали чистым экспортером природного газа, к 2020 г. также ожидается превращение США впервые с 1953 г. в нетто-экспортера нефти. США также стали крупнейшим производителем нефти в мире. Вклад добычи нефти и газа в ВВП США вырос в 2017-2018 гг. на 64% ­ с 133,6 млрд долл. до 218,8 млрд долл ^[8]. При этом общий вклад нефтегазовой промышленности в ВВП США достигает 7,6% – 1,3 трлн долл. ^{[9, p.6]}. К концу 2040-х гг. планируется нарастить добычу нефти до уровня более 14 млн барр. в день, а газоконденсата – до 6-8 млн барр. к 2030 г. Экспорт СПГ к 2030 г. планируется увеличить в 5 раз, а при высокой ценовой конъюнктуре – в 11 раз ^[10].

Объем экспорта нефти в 2018 г. почти удвоился, поднявшись до уровня в 2 млн барр. в день ^[11]. Объем экспорта СПГ из США вырос в 2017-2018 гг. в 5,8 раза – до 30,6 млрд м3, при этом экспорт в Южную Корею вырос в 25 раз, в страны ЕС – в 13 раз, в Японию – в 11 раз, в Мексику – в 6,5 раза, в Индию – в 3,4 раза, в КНР – в 5 раз, удвоились поставки на Тайвань. За первое полугодие 2019 г. экспорт в страны ЕС вдвое превысил результаты за весь 2018 г., доля ЕС в структуре американских поставок СПГ выросла с 12 до 30%. Несмотря на прекращение экспорта в Китай в условиях американо-китайской торговой войны, на Японию, Южную Корею, Тайвань, Сингапур и Таиланд приходится 25% американского экспорта СПГ. Еще четверть поставок приходится на страны Латинской Америки и оставшееся – на Ближний Восток ^[12].

Показательно, что крупнейшими импортерами американского СПГ выступают военные союзники США, на территории которых размещены американские военные базы, – Южная Корея и Япония, а также Сингапур, ОАЭ, страны НАТО, наделенные статусом основного союзника вне НАТО государства, в частности, Таиланд и Иордания, страны, активно участвующие в программах военного сотрудничества с США, – Индия, Тайвань. Тесные военно-политические контакты и связанное с ними влияние на местные элиты играют важную роль в продвижении американского СПГ на региональных рынках. Примечательно, что попытки сопротивления принуждению к массовым закупкам американского СПГ и отказу от расширения поставок из России со стороны стран ЕС сопровождаются активизацией дискуссии о создании европейской армии и развиваются параллельно формированию линии раскола в евроатлантических отношениях. Аналогичным образом активизация энергетического диалога с преимущественно ориентированными на США странами Центральной и Восточной Европы в рамках «Инициативы трех морей», касающегося организации поставок американского СПГ, сопровождалась инициативами о расширении американского военного присутствия в Польше, Румынии и прибалтийских странах.

Ранее сформированные механизмы международного военного сотрудничества получили новое значение для отстаивания интересов США как новой державы-экспортера природного газа и завоевания глобального энергетического доминирования. Низкая конкурентоспособность американского СПГ на отдельных рынках способствует активному обращению США к внерыночным механизмам и приемам недобросовестной конкуренции.

Отличительной чертой администрации Д. Трампа стало широкое применение экстерриториальных санкций, направленных против нефтяного экспорта Ирана и Венесуэлы, и усиление ранее введенных санкций против России, в том числе ограничивающих расширение разработки российских нефтегазовых ресурсов. Тема военного противостояния России и российской угрозы активно использовалась США для оказания давления на европейские компании, участвующие в реализации проекта строительства газопровода «Северный поток-2». Наряду с этим Д. Трамп неоднократно выступал с резкой критикой ОПЕК, добиваясь изменения ценовой политики картеля.

Ключевой концепцией внешнеполитической доктрины Д. Трампа стало «энергетическое доминирование», которое министр энергетики Р. Перри интерпретировал как энергетическую самодостаточность и энергетическую безопасность Америки, освобожденной от геополитических рисков, связанных с государствами, которые пытаются использовать энергоносители в качестве экономического оружия, а также усиление глобального лидерства и влияния США, опирающееся на экспорт американских энергоносителей на мировые рынки ^[13].

Закрепление некоторых общих положений новой энергетической доктрины произошло в Стратегии национальной безопасности, утвержденной в конце 2017 г., согласно которой США «должны занять центральное положение в глобальной энергосистеме в качестве ведущего производителя и потребителя энергии, источника инноваций в энергетике, которое гарантирует свободу рынков, безопасность и устойчивость энергетической инфраструктуры США. В этом качестве США усилят независимость своих союзников от тех, кто использует энергетику для политического давления. США будут сотрудничать со своими союзниками и партнерами в целях защиты глобальной энергетической инфраструктуры от физических и киберугроз и поддерживать диверсификацию источников и маршрутов энергопоставок за рубежом». Стратегия также фиксирует переплетение американских экономических и военно-политических интересов, отмечая, что Россия и Китай используют инвестиции в развивающиеся страны и энергетику, чтобы получить конкурентные преимущества над США, и утверждая, что США развивают внешнеэкономические связи для реализации общих интересов в области безопасности ^[14].

Новая Стратегия национальной обороны 2018 г. среди приоритетов выделяет: расширение двусторонних и многосторонних механизмов сотрудничества в сфере безопасности в Индо-Тихоокеанском регионе с целью формирования архитектуры безопасности, которая обеспечит свободный доступ к общим пространствам; создание долговременных коалиций на Ближнем Востоке с целью не допустить доминирования в регионе враждебных США держав, укрепить стабильность глобальных энергетических рынков и безопасность торговых маршрутов; ограничение разрушительного влияния внерегиональных держав в Африке ^[15].

Руководство Соединенных Штатов вопреки прежней риторике о недопустимости политизации энергетики прямо декларирует роль энергоэкспорта как нового инструмента американского влияния в мире, использует тесные военно-политические контакты в рамках альянсов в Восточной Азии и НАТО для продвижения своих экономических интересов уже как экспортера энергии.

Наряду с оценкой тенденций в сфере применения механизмов международного военного сотрудничества для решения новых задач американской энергетической стратегии актуальность сохраняет вопрос о будущем ранее созданных США региональных механизмов военного обеспечения безопасности энергоэкспорта. Акцент предвыборной программы Д. Трампа на изоляционизме и сокращении американского военного присутствия за рубежом позволил открыть дискуссию о пересмотре прежних подходов к использованию военных механизмов защиты американских энергетических интересов с учетом дефицита глобально рассредоточенных военных ресурсов США и растущей необходимости концентрировать их для противостояния Китаю.

Многие американские эксперты, включая либерального политолога Б. Джоунса, полагают, что США будут способны использовать энергетическую дипломатию как новый геоэкономический инструмент для укрепления альянсов и партнерских отношений, особо подчеркивая военный аспект, поскольку энергетические интересы большинства стран-импортеров энергии лежат за пределами их собственных регионов и безопасность маршрутов транзита и регионов добычи, которую способно обеспечить лишь глобальное военное присутствие США ^{[16, p.200-201]}. Джоунс предлагает применять механизмы военного обеспечения безопасности энергоэкспорта для решения важнейших проблем, стоящих перед США на мировой арене, включая возвышение Китая, в частности «использовать сокращение присутствия ВС США в Персидском заливе как рычаг давления на КНР в вопросах о режимах судоходства в Южно-Китайском море» ^{[16, p.79]}.

Ряд авторов поспешили заявить, что достижение США энергетической независимости избавляет их от бремени заботы об обеспечении физической безопасности разработки и экспорта ближневосточных нефти и газа. Ранее мнение о преувеличенности последствий возможных нефтяных шоков в случае нарушений поставок из региона и контрпродуктивности американского военного присутствия уже высказывалось в экспертном сообществе, в частности, в работах Е. Гольц, но не получало широкой поддержки ^[17]. На новом этапе сторонники пересмотра американской стратегии, в рядах которых выступили такие известные ученые, как Ч. Гласер и Р. Келаник, ссылаются на неуклонное сокращение зависимости американского ВВП от нефти и ожидаемое радикальное сокращение зависимости транспортного сектора, значительные накопленные резервы, низкую вероятность продолжительного и крупного нарушения поставок, возможности увеличения мощности обходных трубопроводов. США могли бы отказаться от стратегии ведения войны на двух театрах военных действий, достигнув экономии 15% военного бюджета и 75 млрд долл. в год ^{[18, p. 234-235]}.

Другие эксперты, в частности американский политолог Э. Прайс-Смит, также предлагают отказаться от военного присутствия в Персидском заливе в пользу сосредоточения новой энергетической стратегии на стабилизации положения в Западном полушарии, развитии связей с Мексикой и Бразилией, «улучшении» отношений с Венесуэлой: «необходим переход от сохраняющегося у американского руководства представления о том, что все нефтяные ресурсы мира имеют стратегическое значение для США, что ведет к повсеместному проецированию военной силы, к приоритезации континентальных энергопотоков» ^{[19, p.121-123]}.

Наиболее радикальный сценарий развития международных отношений рисует британский экономист Д. Хелм, который полагает, что «сланцевая революция» обеспечила Соединенным Штатам беспрецедентную свободу во внешней политике, полностью избавив от зависимости от экспортеров нефти и газа. Грядущая же неизбежная смена энергетических основ технологического уклада мировой экономики вернет США незыблемое глобальное лидерство, устранив всех геополитических оппонентов. Энергетический фактор, согласно взглядам Д. Хелма, настолько определяет поведение ведущих мировых держав, что Иран может вновь превратиться в регионального союзника США, заняв место Саудовской Аравии, или же сойти со сцены вместе с Россией, а Китай, утратив интерес к нефтегазовым ресурсам южных морей, не только откажется от экспансии в АТР и Индийском океане, но и направит все силы на колонизацию Сибири ^{[20, p. 224]}. При всей нестандартности оценок Хелма он единодушен со своими коллегами в том, что только принципиальные технологические сдвиги способны долгосрочно решить проблему зависимости США и мировой экономики от углеводородов. При этом никаких конкретных перспектив в данной области авторы обрисовать не могут, будучи солидарны с оценками российских экспертов, подчеркивающих, что возобновляемые источники энергии – всего лишь переходный этап в развитии энергетики, и на их базе невозможно построить новый технологический уклад ^{[21, c. 150]}.

Ряд ведущих американских специалистов по Ближнему Востоку привели убедительные контраргументы, доказывающие фактическую безальтернативность долгосрочного и полномасштабного сохранения американского военного присутствия в регионе. Так, Э. Кордесмен указывает на рост угроз безопасности – как со стороны усиливающегося Ирана, так и негосударственных акторов, подчеркивая сохранение значительной косвенной зависимости от стабильности поставок из Персидского залива: 6 из 15 крупнейших стран-торговых партнеров США, от импорта из которых на 35% зависят Соединенные Штаты, в свою очередь зависят от поставок нефти из Персидского залива, что дает реальный показатель зависимости США в 10 раз выше, чем формальная зависимость от прямого энергоимпорта. Особо он заостряет внимание на критических геополитических последствиях: только КНР или Россия способны заменить США в регионе. Отказ США от военного присутствия в Персидском заливе резко ослабит их влияние в Тихоокеанском регионе, а влияние Китая на крупнейшие экономики Восточной Азии, напротив, резко возрастет, также в результате принципиально изменится и баланс сил в Южной Азии и в отношениях Индии и КНР ^[22].

Ведущий американский специалист в области энергетики С. Йетив, напротив, считает, что Персидский залив не только не утратит своего значения, но станет еще более геополитически важным, указывает на то, что ни один из крупных кризисов на нефтяном рынке за последние 40 лет не произошел во время американского военного присутствия в Персидском заливе. США стали главным гарантом безопасности поставок нефти из региона благодаря 30- летнему инвестированию в создание военной инфраструктуры, и ни одна держава не сможет скоро принять на себя эту роль, в то время как уход США усилит влияние Ирана и готовность арабских стран идти с ним на компромиссы по вопросам, которые могут угрожать безопасности поставок нефти ^{[23, p. 82]}.

На первый план выступила тема контроля транзитных пространств мировой торговли и основных глобальных потоков. Влиятельный политолог П. Ханна считает основной ролью вооруженных сил США в современных условиях защиту цепочек снабжения и транзитных пространств вместо конкретных союзников, которая неотделима от национальной безопасности и образует основу альянсов. Сходных оценок придерживается и один из ведущих геополитических экспертов США Р. Каплан. Он признает глобальное ослабление позиций Соединенных Штатов, но оптимистично оценивает перспективы сохранения американского лидерства на фоне ожидаемой им внутренней хаотизации всего пространства Евразии, включая ЕС, Россию и Китай. По его мнению, морская мощь США в Западной части Тихого океана и в Индийском океане – на основных маршрутах мировой торговли и энергопотоков, способна предотвратить возвышение враждебной евразийской сверхдержавы ^[25].

Таким образом, осмысление военно-политических аспектов современной энергетической политики США в американском экспертном сообществе демонстрирует как интерес к применению существующих военных механизмов обеспечения безопасности экспорта нефти и газа в качестве геополитического рычага, так и вероятную ставку на оспаривание суверенитета России и Китая на морских пространствах Арктики и Юго-Восточной Азии, противодействие интеграционным процессам в Большой Евразии через дестабилизацию ситуации в стратегически важных регионах континента.

Сходные результаты дает анализ доктринальных документов США и выступлений представителей американской военной и политической элиты. В докладах региональных объединенных военных командований ВС США перед Конгрессом 2017-2019 гг. акценты на непосредственной роли ВС США в отстаивании национальных интересов в сфере энергетики были менее выражены, чем в период 2000-2015 гг. Тем не менее, в стратегии ОЦК ВС США по-прежнему подчеркивается первостепенное стратегическое значение для США Ближнего Востока как региона расположения крупнейших месторождений углеводородных ресурсов и трех стратегически важных и критически уязвимых участков транзитных маршрутов глобальных энергопоставок. Особое внимание уделено усилению позиций России, КНР и Ирана, отмечается необходимость исключить доминирование враждебной США иностранной державы в зоне ответственности ОЦК, которое могло бы представлять риск для способности США защищать глобальные общие пространства и поддерживать стабильный мировой энергетический рынок. Утверждается, что «до тех пор, пока регион сохраняет свое значение глобального поставщика энергоносителей, США не могут позволить отказаться от роли доминирующей в нем державы» ^[26]. Отмечается ключевая роль стран Персидского залива для энергетической безопасности КНР ^[27].

В докладах Африканского командования 2016-2019 гг. сохранилось упоминание о стратегическом приоритете, касающемся обеспечения морской безопасности в акватории Гвинейского залива, который сохраняется, несмотря на снижение зависимости США от импорта нефти из Африки, с учетом значения сырьевых ресурсов стран региона и его транзитных маршрутов для мировых энергетических рынков ^[28]. В декабре 2018 г. администрация Д. Трампа утвердила новую Стратегию США в отношении Африки, основными направлениями которой стали активизация торгово-инвестиционных связей со странами континента и укрепление сотрудничества в сфере безопасности. При этом стратегия и последовавший за ней доклад Африканского командования 2019 г. отличаются резким акцентом на противодействии укрепляющемуся и противоречащему национальным интересам США влиянию России и Китая в новую «эру соперничества великих держав». Отмечается стремление России установить контроль над газовыми ресурсами Судана и нефтяными ресурсами Ливии, а также вызов для стратегических интересов США, касающихся контроля над морскими транзитными маршрутами в районе Африканского рога, связанный с открытием в 2017 г. первой зарубежной военной базы КНР в Джибути. Активизация военно-технического сотрудничества с африканскими странами в рамках программ укрепления их военного потенциала различного профиля – миротворческого, контртеррористического, антипиратского – рассматривается как один из основных каналов проекции американского влияния в регионе ^[29-31].

В докладах Северного командования, посвященных ситуации в Арктике и Арктической стратегии министерства обороны США 2019 г., избегается прямое упоминание роли вооруженных сил в реализации американских энергетических интересов в регионе, помимо констатации нарастания конкуренции за сырьевые ресурсы Арктики в условиях потепления климата. Заявлено о готовности США бросить вызов чрезмерным претензиям на контроль арктической акватории в интересах сохранения основанного на правилах международного порядка и права на свободное судоходство, пересечение воздушного пространства и иные связанные с ними формы использования морских пространств Арктики. Арктика – потенциальный коридор между Индо-Тихоокеанским пространством, Европой и США – арена стратегического соперничества, на которой необходимо вмешательство США, чтобы поддерживать выгодный им баланс сил в Европе и АТР. Отмечается экспансия в регионе Китая, поставки российского СПГ в КНР по Северному морскому пути. США отказываются признавать претензии Китая на статус «нового арктического государства». Подчеркивается приоритет, связанный с укреплением военного сотрудничества с арктическими государствами-партнерами США ^[32].

В докладах Индо-Тихоокеанского командования отмечается, что КНР стремится установить контроль над стратегическими территориями и сырьевыми ресурсами в регионе ^[33]. В Индо-Тихоокеанской стратегии министерства обороны США отмечаются стратегическое значение региона, связанное с концентрацией в нем морских маршрутов транзита углеводородного сырья, попытки России выйти на азиатские энергетические рынки, чтобы компенсировать потери, связанные с экономическими санкциями, и укрепить свое влияние за счет поставок продукции военного назначения ^[34].

Оценка показателей динамики военного взаимодействия США с союзниками в данных регионах в 2017-2019 гг. также говорит о расширении масштабов военных учений и программ военно-технического сотрудничества.

Многоуровневая институциональная непрерывность внешней политики США ^[35] обусловила сохранение опоры на военные механизмы в решении новых задач американской глобальной энергетической стратегии в 2017-2019 гг. Вопреки мнению ряда экспертов не приходится ожидать кардинального пересмотра сложившейся модели американского военного присутствия за рубежом в части, касающейся обеспечения безопасности экспорта углеводородного сырья. В период администрации Д. Трампа значительно усилился акцент на глобальном и региональном противодействии КНР, России и Ирану, наметилось обострение соперничества за контроль над морскими транзитными пространствами.

Конкуренция за формирование международных режимов энергетической безопасности становится одним из центральных направлений соперничества США и формирующихся независимых мировых центров силы.