Sino-Albanian split of 1977-1978 reflected in TASS correspondence

Dorozhkin Andrei Gennad'evich Doctor of History Professor, the department of History, Nosov Magnitogorsk State Technical University 455000, Russia, Chelyabinskaya oblast', g. Magnitogorsk, ul. Lenina, 38 dorozhkin_andrey@rambler.ru

Китайско-албанский раскол 1970-х гг., один из многих в истории мирового коммунистического движения, усугубил кризис маоизма, вышедшего еще в предыдущем десятилетии на международную арену ^{[1, с. 484–495]}. Следует напомнить, что, изначально подвергнув критике «советский ревизионизм», олицетворяемый руководством КПСС, с ультралевых позиций, маоизм в 1970-х гг. основательно сдвинулся вправо. Руководство Китайской Народной Республики (КНР) взяло тогда курс на все более интенсивное «наведение мостов» с западными державами и Японией, а также, в контексте своей политики «единого антисоветского фронта», с правоавторитарными режимами в странах «третьего мира». Это породило раскол среди приверженцев «идей Мао», среди которых в 1960-х гг. оказались и албанские лидеры, категорически не принявшие линию ХХ и ХХII съездов КПСС на десталинизацию Советского Союза. Теперь они столь же отрицательно отнеслись к изменению политики китайского руководства, следствием чего стало нарастание разногласий между союзниками, постепенное распространение их на сферу межгосударственных отношений и, в конечном счете, разрыв между Албанией и Китаем. Все это нашло отклик в мировой прессе; данные события освещались и в советской печати, справочных изданиях, и в антимаоистской публицистике, в т.ч. в переводной литературе, издававшейся в СССР ^[2]. При этом советские авторы обращались и к публикациям зарубежной печати, чему немало способствовала интенсивная деятельность аккредитованных в различных странах корреспондентов Телеграфного Агентства Советского Союза (ТАСС), ведущего информагентства Советского Союза. Работа последних играла существенную роль в системе внешнеполитической пропаганды в СССР, основательно проанализированной Силиной ^{[3, с. 39–51]}.

Материалы, присылаемые корреспондентами ТАСС, содействовали складыванию представлений о причинах и сущности албано-китайских разногласий, о чем, как и вообще о кризисе маоизма во второй половине 1970-х гг., уже приходилось писать автору этих строк [4–7]. Но в целом, несмотря на определенный интерес к истории албано-китайского разрыва как в научно-популярной ^{[2, с. 175–177; 8, с. 468–471]}, так и в исследовательской литературе ^{[9, с. 444–445]}, оставляет желать лучшего анализ советских пропагандистских материалов конца 1970-х гг., имевших отношение к указанному вопросу. Албанскому фактору, как правило, не уделяется значительного внимания в отечественных исследованиях, посвященных советско-китайским отношениям и внешней политике СССР 1960–1970-х гг. Не стали здесь исключением и фундаментальные труды крупнейшего современного российского китаеведа Галеновича [10–12], как и обобщающая работа Глушкова по истории Китая в минувшем столетии ^[13]. Также оставляет желать лучшего исследование данных, составлявших в свое время основу материалов советской пропаганды антимаоистского характера. К числу последних, несомненно, относились и корреспонденции ТАСС, излагавшие содержание публикаций зарубежной прессы, посвященных нарастанию кризиса в международном маоистском движении в 1977–1978 гг., проявлением которого и явился раскол между Тираной и Пекином, дошедший до прекращения союза между ними в середине 1978 г.

Целью данной статьи является рассмотрение отражения характера отношений между двумя странами — Китайской Народной Республикой и Народной Социалистической Республикой Албания — в корреспонденциях ТАСС за 1977–1978 гг. Основным источником работы являются корреспонденции ТАСС, представленные в Служебном Вестнике иностранной общеполитической информации [14–17].

При рассмотрении поставленной проблемы автором применяются научные принципы историзма, объективности, всесторонности и системности. Работа базируется на следующих общенаучных и общеисторических методах:

· идеографический, выражающийся в описании основного содержания корреспонденций ТАСС, связанных с нарастанием конфронтационных тенденций во взаимоотношениях между Китаем и Албанией в 1977–1978 гг., а также между правящими партиями обеих стран;

· метод периодизации, согласно которому изучение корреспонденций ТАСС осуществляется в рамках конкретного периода, что позволяет выявить и начало новых тенденций при рассмотрении интересующей темы в использованной нами категории источников;

· историко-системный, рассматривающий международное маоистское движение конца 1970-х гг. как целостную систему, подверженную, однако, разногласиям и противоречиям, что находило отражение и в материалах Служебного Вестника иностранной общеполитической информации ТАСС;

· историко-сравнительный, позволяющий сопоставлять взгляды и оценки, содержащиеся в корреспонденциях;

· историко-генетический, дающий возможность проследить углубление и развитие конфронтационных тенденций и их отражение в анализируемых материалах.

«Медовый месяц» Пекина и Тираны (1960-е гг.)

В советской исторической литературе уже отмечалось, что и в 1960-х гг., в период своеобразного «медового месяца» Пекина и Тираны, отношения между ними вовсе не были безоблачны — так, албанское руководство довольно сдержанно восприняло «культурную революцию», не во всем было удовлетворено направленностью и характером экономической помощи Пекина своей стране, и крайне негативно оценивало заигрывания КНР с ФРГ, политика правящих кругов которой совершенно не устраивала албанцев ^{[18, с. 107]}. Последние до конца десятилетия фактически были солидарны в этом вопросе с Москвой, своим оппонентом и объектом постоянных нападок тиранской пропаганды.

На возникновении и постепенном усилении трений между Китаем и Албанией в конце 1960-х гг. специально остановился Улунян в недавнем своем исследовании. Он отметил, что разногласия между союзниками касались тогда не вполне одинакового их отношения к «культурной революции» в КНР, к возможности развития экономических связей с социалистическими странами Центрально-Восточной Европы, а также вопроса о помощи, получаемой албанской стороной от китайцев ^{[19, с. 33–34, 50–51]}. Исследователь подчеркнул интерес советского руководства к такого рода информации и подробно остановился на попытке зондажа возможности нормализации отношений СССР с тогдашней Народной Республикой Албания. Она была предпринята в 1969 г. советским руководством как раз через восточноевропейских союзников Москвы, не последовавших ее примеру и сохранивших отношения с Тираной по государственной линии. Этот зондаж, впрочем, не увенчался успехом ^{[19, с. 76–77]}, что, возможно, оказало воздействие на осторожное поведение советской открытой печати уже в 1977–1978 гг. относительно возможности нормализации на антипекинской основе двусторонних межгосударственных отношений и даже межпартийных связей. Данный вопрос поднимали в те годы корреспонденты ТАСС в материалах, посылаемых в Москву, но не авторы публикаций в прессе Советского Союза. Очевидно, возможность такой нормализации не переоценивалась руководством СССР, в то время как раскол в маоистском лагере сам по себе не мог не радовать Москву.

Постепенно углубляясь, разногласия между двумя странами, номинально остававшимися союзниками, приняли открытый характер. В 1977 г. это в полной мере нашло отражение в корреспонденциях ТАСС, отчасти — и в открытой печати СССР. Албанское руководство подвергло резкой критике теорию «трех миров» и идею создания, в соответствии с ней, единого антисоветского фронта, проводником которой в последние годы жизни выступил Мао Цзэдун, а также начавшуюся нормализацию китайско-югославских отношений. Все это, со ссылками на зарубежную прессу, неустанно отмечали корреспонденты ТАСС ^{[2, с. 175–177; 15, л. 10–121; 20, с. 125–128, 132–144, 147, 158, 168]}. На страницах советской периодики это тоже находило отражение; правда, не желая лишний раз осложнять отношения с Югославией, в СССР не акцентировали внимание на роли югославского фактора в росте разногласий между Тираной и Пекином, и сдержанно оценивали саму нормализацию отношений последнего с Белградом, в т.ч. по партийной линии ^{[8, с. 460–463; 21, с. 123; 22, с. 72, 115]}.

Определенную сдержанность, но уже по отношению к особой позиции албанского руководства, первоначально проявляли и китайские руководители. Выдающийся советский ориенталист и дипломат Капица отметил в своей монографии тщетные попытки пекинских лидеров спасти союз с Албанией от развала ^{[8, с. 468–469, 470–471]}. Очевидно, в условиях усиления советского влияния во Вьетнаме и в Лаосе при одновременно растущей напряженности во взаимоотношениях Китая с этими странами, особенно с СРВ, преемники Мао полагали нецелесообразным форсировать разрыв со старым союзником и клиентом. К тому же выводу их подталкивала перспектива раскола маоистского движения в случае такого разрыва — в условиях продолжающейся борьбы за власть в КНР с указанным фактором также, видимо, приходилось считаться, тем более, — что не ускользнуло от внимания корреспондентов ТАСС, — точка зрения албанских лидеров по ряду вопросов идеологии и международной жизни стояла ближе к позиции официально преданных в Пекине анафеме Линь Бяо и «банды четырех», нежели к взглядам преемника Мао, Хуа Гофэна, а тем более, лидера прагматиков в КПК Дэн Сяопина ^{[14, л. 58, 59, 174]}. Самого Дэна албанский лидер Холжа оценивал особо отрицательно и, резко раскритиковав в своем дневнике поддерживаемую им идею создания единого антисоветского фронта, даже охарактеризовал будущего великого реформатора КНР как «китайского фашиста» ^{[20, с. 673]}. В связи с этим уместно сказать, что в открытой пропаганде в СССР избегали таких характеристик по адресу руководителей КНР даже во время наибольшего обострения отношений Москвы с Пекином.

Нарастание китайско-албанских разногласий в конце 1970-х гг.

Констатируя в конце 1977 — начале 1978 гг. нарастание китайско-албанских разногласий, корреспонденты ТАСС обратили внимание и на некоторые второстепенные, на первый взгляд, детали, нашедшие отражение в зарубежной печати. Так, со ссылкой на агентство «Франс пресс» в январе-марте 1978 г., сообщалось об изъятии из пекинской книгопродажи сочинений Энвер Ходжи и о прекращении продажи тканых портретов албанского лидера, в отличие от портретов Ким Ир Сена и Хо Ши Мина ^{[16, л. 10–11, 42–43]}, о тенденции к прекращению распространения в Китае албанского официоза — газеты «Зери и популлит» ^{[16, л. 43]}, об отсутствии в прессе КНР поздравлений от лидеров НСРА Хуа Гофэну и Е Цзяньину в связи с избранием их на государственные посты, притом что было объявлено о поздравлениях, присланных пекинским руководителям из Ханоя ^{[16, л. 36–37, 42]}.

С учетом уже далеко зашедшей тенденции к разрыву между Китаем и Вьетнамом, сам этот факт говорил о многом, в т.ч. о начавшемся распространении межпартийных расхождений Албанской партии труда (АПТ) и Коммунистической партией Китая (КПК) на сферу межгосударственных отношений. Французское информагентство, как известило ТАСС, сочло уже в марте дружбу Пекина и Тираны мертвой ^{[16, л. 43]}. Для такого вывода были все основания — на протяжении первого полугодия 1978 г. корреспонденции ТАСС, со ссылкой на зарубежную прессу, неизменно констатировали прогрессирующее ухудшение китайско-албанских отношений, нарастание в них напряженности, в то время как в 1977 г. ситуация была несколько иной: в последней декаде августа 1977 г., по утверждению того же «Франс пресс», в китайско-албанском идеологическом споре установилось своеобразное перемирие, связанное с проведением XI съезда КПК (12–18 августа 1977 г.). Оно, однако, оказалось крайне недолгим — состоявшийся 30 августа — 8 сентября визит Тито в КНР вызвал резко негативную реакцию в Народной Социалистической Республике Албания (НСРА), нашедшую отражение и в албанской печати ^{[14, л. 240–241; 15, л. 29]}.

Оперативные корреспонденции ТАСС, несомненно, оказывали влияние на трактовку албано-китайских отношений советской периодикой и справочной литературой. В полном соответствии с содержанием данных корреспонденций популярное в СССР справочное издание по вопросам международной жизни констатировало еще относительно 1976 г. «признаки отмежевания албанского руководства от некоторых маоистских установок». Также было указано и на расхождение позиций сторон по ряду вопросов мировой политики (отношение к США, блоку НАТО, «Общему рынку», движению неприсоединения) ^{[23, с. 71]}. Год спустя то же издание отмечало уже обострение идеологической полемики между АПТ и КПК, что внесло «элементы дополнительной напряженности» и в межгосударственные отношения: стороны сократили взаимный обмен делегациями при прекращении контактов на высоком уровне, а также объем информации друг о друге в СМИ ^{[21, с. 61]}.

Корреспонденции ТАСС уже в 1977 г. со ссылками на некоторые западные СМИ содержали намеки на возможность распространения албано-китайских идеологических расхождений на сферу межгосударственных отношений ^{[14, л. 59, 142; 15, л. 49]}. События, таким образом, грозили развиваться по образцу 1948, 1960 и 1961 гг., о чем тоже упоминалось в сообщениях корреспондентов ведущего информагентства Советского Союза — разумеется, со ссылками на западные материалы. Во всех трех случаях разрыву СССР с «братскими странами» — Югославией, Китаем и Албанией — предшествовали идеологические и политические расхождения, за которыми следовало прекращение экономической помощи со стороны Советского Союза как более сильного партнера ^{[16, л. 52; 17, л. 52–56]}.

Результативность помощи КНР Албании оценивалась отнюдь не однозначно и в корреспонденциях ТАСС, и в позднейшей исследовательской литературе. В письме ЦК АПТ китайскому руководству, отправленному в Пекин в конце июля 1978 г., через три недели после разрыва, отмечалось невыполнение КНР своих внешнеторговых обязательств перед Тираной, указывалось, что из 35 объектов, намеченных к строительству с китайской помощью на пятую пятилетку (1971–1975 гг.), завершено было лишь 15, а при рассмотрении следующего пятилетнего плана Китай согласился предоставить албанцам только четверть от запрошенной ими суммы кредитов (14, с. 444). И в советской периодике, и в публицистической литературе конца 1970-х гг. указывалось также на попытки Пекина манипулировать экономической помощью для оказания давления на албанское руководство, вплоть до использования ее как средства шантажа ^{[8, с. 470–471; 15]}. Вместе с тем как в отечественной ^{[9, с. 445]}, так и в зарубежной ^{[1, с. 488]} литературе уже в конце ХХ — начале ХХI вв. признавалось значение китайской помощи для поступательного экономического развития Албании в 1960–1970-х гг., также как и для поддержания в стране относительно высокого уровня жизни населения в 1960-е гг. Немалое значение имела и военная помощь КНР своему восточноевропейскому союзнику — показательно, что в шестую пятилетку (1976–1980 гг.), когда размеры этой помощи сократились, Тиране пришлось удвоить свои оборонные расходы по сравнению с первой половиной 1970-х гг., когда военное сотрудничество с Пекином (разумеется, за счет последнего) поддерживалось в полной мере ^{[9, с. 445]}.

И в 1978 г. в сообщениях корреспондентов ТАСС говорилось о неоднозначном воздействии китайской помощи на экономику НРА/НСРА. Со ссылкой на информагентства и печать как социалистических, так и капиталистических стран, подчеркивались, с одной стороны, издержки зависимости от пекинской поддержки, в т.ч. преобладание устаревшей техники на промышленных предприятиях НСРА, изоляция страны от мирового рынка, а с другой — определенная хозяйственная самостоятельность Албании как следствие такой изоляции ^{[21, л. 288; 23, л. 1–3, 20]}. При этом из некоторых материалов ТАСС можно было предположить, что Ходжа является сторонником автаркической системы, что вовсе не соответствовало истине ^{[25, с. 457–458]}.

Весьма высокая, со ссылкой на французскую прессу. оценка помощи Пекина Тиране прозвучала в сообщении корреспондента ТАСС от 25 июля 1978 г., т.е. уже после прекращения двустороннего сотрудничества. Здесь напоминалось, что китайско-албанский союз, оформившийся в 1960–1963 гг. по идеологическим соображениям, оказался в конечном счете обременительным для КНР. Ее траты на экономическую и военную помощь союзнику составили $5 млрд. При содействии Пекина албанская армия оказалась оснащена современной техникой, которой в достаточном количестве не было и у самой Народно-освободительной армии Китая. Переход КНР после смерти Мао на более прагматические позиции, отход от левизны, верность которой по-прежнему демонстрировали в Тиране, быстрое сближение Пекина с Белградом обусловили в итоге прекращение альянса, переставшего быть выгодным для преемников Мао ^{[17, л. 31]}.

Весной — в начале лета 1978 г. китайско-вьетнамский конфликт принял весьма острые формы и одновременно активизировались контакты КНР с Северной Кореей, Румынией и Югославией, что несколько отвлекло внимание мировых СМИ от назревавшего разрыва между Китаем и Албанией. Сам этот разрыв состоялся, как известно, 7 июля 1978 г. Как сообщили АТА и Синьхуа, ведущие информагентства бывших союзников, из Албании вернулось на родину 513 специалистов, 507 из которых до последнего времени были заняты «на различных гражданских объектах» и шестеро — на строительстве объектов военного характера. Здесь же извещалось о возвращении в НСРА 47 албанских студентов, обучавшихся в вузах КНР ^{[17, л. 13]}. Корреспонденты ТАСС указали при этом, что их зарубежные коллеги обратили внимание на едва ли случайный характер совпадения даты разрыва с первой годовщиной публикации в «Зери и популлит» статьи «Теория и практика революции» с разгромной критикой теории «трех миров», а также с официальным прекращением сотрудничества между Пекином и Ханоем, о котором объявлено было 3 июля ^{[1, л. 52–56]}.

Обращено было внимание и на опубликованную в конце июля 1978 г. в «Вашингтон стар» статью, в которой утверждалось, что после разрыва с КПК и КНР албанцы могут опираться лишь на моральную поддержку «мелких сталинистских групп», а в плане экономическом — на более интенсивные связи с рядом стран Европы, особенно с Францией. Действительно, о расширении экономических контактов Албании с европейскими капиталистическими странами еще в 1977 г. говорилось и в цитируемом уже Международном ежегоднике, выходившем в СССР, причем особо отмечалась роль в этих контактах Греции, Италии, Франции, скандинавских стран ^{[21, с. 61]}. К тому же сам Ходжа определенно симпатизировал Франции (он там учился), а ее внешняя политика в 1970-е гг. воспринималась им в основном благожелательно ^{[24, с. 270–273, 289, 295–297, 335, 372–373, 396–397, 416, 423–424, 428-429, 520; 25, с. 188, 216, 226]}.

Переданный ТАСС тезис «Вашингтон стар» о «мелких сталинистских группах» как единственных теперь союзниках Тираны на мировой арене заслуживает определенного внимания. Следует отметить, что корреспонденции советского информагентства в конце 1970-х гг. обычно не придавали особого значения маоистским группировкам в отдельных странах, но из многих материалов явствовал как неоспоримый факт кризис в это время международного движения приверженцев «идей Мао». Китайско-албанский раскол еще более усугубил ситуацию и, по сути, провел явное разграничение между собственно маоизмом и сталинизмом ^{[8, с. 469; 14, л. 55]}. В советской публицистике того времени термин «сталинизм» не употреблялся — вместо этого отмечалась переориентация на АПТ ряда ортодоксально-маоистских групп ^{[9, с. 446; 26, с. 139]}. Насколько, однако, правомерно именовать их таким образом?

Противопоставление маоизма идеям марксизм-ленинизма

Современный исследователь истории коммунизма Пристланд не без основания указывает на существенно большую близость того, что он сам именует «албанским маоизмом», к позднему варианту сталинизма, нежели к китайской модели коммунистического режима ^{[27, с. 623]}. Сам Ходжа с 1978 г., во изменение своей прежней позиции, совершенно отлучил Мао Цзэдуна от марксизма и в вышедшей тогда своей работе «Империализм и революция» отнюдь не противопоставлял ортодоксальный маоизм позднейшей его версии, якобы искажавшей наследие Мао. Объявив «маоцзэдунъидеи»[*] несовместимыми с марксизмом-ленинизмом ^{[28, с. 761]}, лидер АПТ и НСРА указал, что в лучшем случае покойный лидер КНР был «прогрессивным революционным демократом, длительное время стоявшим во главе» КПК, сыгравшим «важную роль в китайской революции, но не как марксист, а эклектик», соединивший «некоторые элементы марксистской диалектики с идеализмом, с буржуазной и ревизионистской философией и даже с древнекитайской философией» ^{[28, с. 761]}. Это суждение было едва ли не самым лестным по адресу Мао в книге «Империализм и революция».

О несовместимости «идей Мао» с марксизмом-ленинизмом постоянно говорилось во время массированной пропагандистской кампании, развернутой в НСРА после разрыва с КНР, о чем не умалчивали и советские публикации конца 1970-х гг. Так, «Международный ежегодник», освещая события 1978 г., со скрытым удовлетворением отметил, что во время этой кампании подчеркивалось, что «Китай никогда не был и не является социалистическим государством, а так называемые маоцзэдуновские идеи не могут быть и никогда не были марксистско-ленинскими» ^{[22, с. 46]}. В первой части такой сентенции албанские пропагандисты шли гораздо дальше своих советских коллег (и по-прежнему оппонентов) — при всех проблемах во взаимоотношениях с Пекином, в СССР никогда официально не отлучали КНР от «социалистического содружества», и в том же «Международном ежегоднике» в 1970-х гг. КНР неизменно присутствовала в списке социалистических стран. Тем более не утверждалось в СССР, что Китай социалистическим государством никогда не был — напротив, его внутреннее развитие и внешняя политика 1950-х гг. подавались советской литературой периода двустороннего разрыва даже несколько идеализированно ^{[29, с. 243–274, 281, 285–292, 300–304]}.

Обращает на себя внимание созвучность обвинений, выдвигавшихся в 1977–1978 гг. по адресу пекинского руководства албанской стороной, пропагандистским атакам Москвы на политику Мао и его наследников. В обоих случаях обличались антимарксистская направленность «идей Мао», приверженность КНР политике великодержавного шовинизма как внутри страны, так и на международной арене, блокирование с силами империализма, реваншизма и реакции, а также с буржуазными элементами внутри и вне КНР ^{[28, с. 718–719, 761, 763]}. Пока неясно, имели ли здесь место прямые взаимные заимствования, но очевидно использование отдельных антимаоистских материалов албанской стороны советским Агитпропом, что отразилось и в некоторых корреспонденциях ТАСС за 1977–1978 гг. Так, летом 1977 г. утверждалось, что советская пресса охотно поддерживает критику теории «трех миров» тиранским руководством, а в августе 1978 г. указывалось, со ссылкой на британскую «Файнешнл таймс», что во время балканской поездки Хуа Гофэна в этом месяце «Правда» поддержала нападки албанцев на Пекин, обрушившись, в унисон с прессой НСРА, «на поджигательские планы Китая на Балканах» ^{[17, л. 296]}.

Но насколько вероятной казалась зарубежным журналистам-международникам, позиция которых отражалась в корреспонденциях ТАСС, нормализация советско-албанских отношений на антимаоистской основе? Была ли, по их мнению, возможна подлинная солидарность Москвы и Тираны в противодействии «пекинскому гегемонизму»?

Сами советские корреспонденты не поднимали этот вопрос — если говорить о просмотренных автором статьи материалах, то их непосредственные отправители вообще не высказывали каких-либо соображений по тематике своих телеграмм. Отправители ограничивались обыкновенно лишь пересказом, реже — дословным воспроизведением первоисточников, так что направляемые в Москву депеши носили сугубо информативный, а не аналитический характер. Но обозначенный вопрос поднимался авторами публикаций в зарубежной прессе, и на него отвечали по-разному (исключение составляла, однако, пресса стран советского блока — в соответствии с линией Москвы здесь вопрос о нормализации отношений не ставился ^{[17, л. 42]}).

Но в корреспонденции от 25 июля 1978 г., ссылаясь на французскую печать. ТАСС не исключало такой возможности, отмечая, что к ней располагает провьетнамская позиция Албании, притом, что в СРВ в связи со стремительным ухудшением отношений с КНР резко возросло влияние СССР ^{[17, л. 52]} — вьетнамцы даже пошли на активное сотрудничество с Советским Союзом в разведывательной сфере и оказались тем самым летом 1978 г. в числе наиболее близких союзников Москвы ^{[30, с. 715–716]}. На фактически одинаковое, пренебрежительное по сути, отношение Пекина к Албании и Вьетнаму в период получения ими китайской помощи (характерно, что объем ее и Албании, и Вьетнаму, КНР еще в 1975 г. уменьшила вдвое ^{[31, с. 560]}) прозрачно намекала в конце июля 1978 г. весьма читаемая и пользующаяся спросом в СССР «Литературная газета». При желании ее статью «Бескорыстная помощь по-пекински» можно было интерпретировать как готовность Москвы к диалогу с Тираной, но напрямую такое предложение албанцам там не высказывалось ^[32].

Что же касается корреспондентов зарубежных периодических изданий, материалы которых использовали корреспонденты ТАСС, то там, как правило, отрицалась вероятность любой нормализации советско-албанских отношений при жизни Ходжи, да и в случае его смерти такая возможность не переоценивалась и допускалось даже, как более реальное, новое сближение Тираны с Пекином ^{[17, л. 286–290, 298]}. С другой стороны, отмечалось, что сам Ходжа вполне допускал тогда возможность тактического сближения КНР с СССР ^{[17, л. 425–426]}; интересно, что косвенным образом на вероятность подобного сближения (на антиамериканской основе) в 1979 г. были осторожные намеки даже в советской антимаоистской литературе ^{[33, с. 356]}. Так или иначе, но официальная Москва, очевидно, не без влияния извещений корреспондентов ТАСС, не упрощала ситуацию и не делала скоропалительных выводов, что албано-китайский разрыв автоматически приведет к восстановлению былых дружественных отношений с Тираной. Летом 1978 г. советские лидеры, судя по всему, решили занять выжидательную позицию — они, очевидно, полагали, что в деле нормализации инициативу следует проявить албанской стороне и не предполагали повторять попытки неудачного зондажа 1969 г.

Источниковая значимость корреспонденций ТАСС по интересующей тематике бесспорна. Основываясь на репортажах своих зарубежных коллег и материалах, опубликованных в прессе различных стран, авторы этих корреспонденций в 1977–1978 гг. регулярно информировали вышестоящие инстанции о нарастании разногласий в маоистском движении в связи с «особой позицией» албанского политического руководства, о неуклонной тенденции к отходу Тираны от маоизма, о прогрессирующем ухудшении отношений между двумя недавними союзниками при устойчивой тенденции распространения политико-идеологических расхождений и на сферу сугубо межгосударственную. Когда же произошел разрыв Албании с Китаем, корреспонденции ТАСС, опять-таки со ссылкой на зарубежные информационные материалы, уделили внимание возможным последствиям случившегося, включая сюда и вероятные перспективы улучшения отношений между НСРА и Советским Союзом. При этом, как правило, советские корреспонденты ограничивались изложением содержания посвященных интересующим проблемам публикаций в зарубежной прессе, воздерживаясь от собственных оценок, умозаключений и выводов.

В процессе изучения вопроса автор пришел к следующим выводам:

1. В течение 1977–1978 гг. мировая пресса достаточно активно обращалась к тематике албано-китайского раскола, почти неизменно (единственное исключение — последняя декада августа 1977 г.) констатируя его углубление и расширение. Это отражалось и на интенсивности подачи таких сюжетов в корреспонденциях ТАСС — указанная тематика присутствовала в них довольно часто, особенно в периоды обострения полемики между Тираной и Пекином, как то: летом-осенью 1977 г., весной-летом 1978 г.

2. В соответствующих корреспонденциях подробно излагалась позиция албанской стороны — точка зрения руководства КПК приводилась более сжато и без детализации, что было обусловлено первоначальным нежеланием Пекина обострять полемику, резко и систематически нападая на оппонента. Наиболее часто основными пунктами расхождения позиций сторон назывались идеологические разногласия (особенно концепция «трех миров», выдвинутая тогда китайским руководством), отношение к политике США и к НАТО, а также к отдельным странам (так, летом 1978 г. особо обращалось внимание на принципиально противоположное отношение к Вьетнаму и его политике со стороны Албании и КНР). Вместе с тем указывалось на неизменно антисоветский характер внешней политики и Тираны и Пекина, и возможность нормализации албано-советских отношений не переоценивалась.

3. Составители корреспонденций ТАСС воздерживались от собственных суждений и комментариев по содержанию своих материалов — они ограничивались изложением содержания, прогнозов и выводов приводимых ими публикаций зарубежной прессы. Но, несомненно, отправляемые ими данные играли для высших инстанций роль ориентиров и способствовали формированию представлений как по сути вопросов, так и по вероятным перспективам развития отношений Советского Союза и с Китаем, и с Албанией. Востребованность корреспонденций ТАСС, таким образом, не вызывает сомнения; они использовались и в газетно-журнальных публикациях в СССР, что, однако, заслуживает специального рассмотрения.