A Historian in Modern Information Environment and “the Unity of the Different”

Salomatina Sof'ya ORCID: 0000-0003-0748-6229 PhD in History Associate Professor, Department of Historical Information Science, Faculty of History, Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, Moscow, Lomonovsky Prospekt, 27, building 4, of. G423 ssalomatina@gmail.com Other publications by this author

Этот текст — еще одна версия ответов на вопросы, поставленные редакцией, не первая и не последняя в этой дискуссии. Чьи это ответы? Важно же понимать границы моего опыта. Я — историк, источниковед, со специализацией в области исторической информатики, в той или иной степени могу делать всё, что должен делать преподаватель университета, но особый интерес у меня вызывают научные проекты по истории, связанные с получением нового знания и новых выводов о прошлом. Моя технологическая подготовка включает некоторый минимум для обработки данных (электронные таблицы, базы данных, статистические пакеты), в 1990-е гг. получила вторую профессию в области компьютерных издательских допечатных процессов, поэтому умею готовить графику для публикаций и верстать. Склоняюсь к мысли, что могу освоить любую технологию или договориться с теми, кто это может делать лучше меня, если отвечу себе на вопрос, зачем и в каких границах это нужно. Для меня «зачем?» — вообще один из главных вопросов.

Этот текст написан в форме ответов на вопросы, содержание которых кратко упоминается. Я старалась придерживаться принципа «говори за себя», т.е. писать о том, что удалось действительно испытать лично.

В заголовок включено известное выражение «единство непохожих», которое является парафразой Аристотеля британским писателем и философом Клайвом Стейплсом Льюисом (1898-1963): Aristotle has told us that a city is a unity of unlikes (Аристотель сказал нам, что город — единство непохожих) ^{[1, p.132]}. Дискуссию по поводу авторства этого выражения можно увидеть здесь ^[2].

1) «Цифровой поворот», массовая оцифровка, их воздействие на исторические исследования.

На мой взгляд, «цифровой поворот» привел к изменению профессиональной среды историка, тогда как масштабы оцифровки именно исторических источников переоценены, особенно в России.

Теперь об этом чуть подробнее. Современная рабочая среда значительно отличается от того, что я застала в 1990-е гг., не говоря уж о предшествующей эпохе. Да, у меня сейчас большие библиотеки файлов с оцифрованными книгами и опубликованными в XIX в. источниками, постоянно нужными в работе. За это спасибо библиотекам, Интернет-просторам и коллегам, а какие-то книги я фотографировала сама. Коллекция файлов с фотосъемкой и сканами архивных источников тоже уже поднакопилась, здесь преобладает моя съемка с качеством «как вышло», но работать с этим можно, особенно после того, как я видела оригинал. Онлайн доступ к библиотечным каталогам и архивным описям, включая удаленный электронный заказ дел в читальный зал архива из другого города — в середине XX в. об этом нельзя было и мечтать. Государственных границ для научной коммуникации сейчас фактически нет: электронные рассылки, членство в международных научных обществах, реферативные журнальные базы — всё в нашем распоряжении. А еще покупка электронных книг, нужно искать на это деньги, и не малые, но хотя бы больше не нужно оплачивать доставку.

Всё, что я выше перечислила, доступно любому историку, и здесь я ничем не отличаюсь от коллег, работающих без специальных информационных технологий.

Теперь о том, почему масштабы оцифровки исторических источников переоценены. Подчеркну, что я говорю именно о России. Неоцифрованного пока очень много, и время, проводимое в библиотеках, пока не уменьшается. Не раз встречалась некачественная оцифровка, когда всё равно приходилось ехать в библиотеку и заказывать бумажный оригинал. Лакуны и ошибки в электронных каталогах — это особая «боль», поэтому, например, тропа в бумажный каталог Российской государственной библиотеки (РГБ) для меня пока не заросла. Хорошо, что я начинала работать в библиотеках еще до эпохи электронных каталогов, поэтому примерно представляю, как искать то, чего нет в таком каталоге, но точно должно быть в этой библиотеке. В настоящее время еще рано думать, что в библиотеке есть только то, что значится в электронном каталоге. Например, попробуйте найти в электронном каталоге РГБ отчеты Государственного банка Российской империи (дата моего обращения к каталогу 5.09.2019), а потом я вам расскажу, где находится ящик с этими карточками. Это же часть современной информационной среды, так ведь? Еще печаль — в России в библиотеках очень плохо с иностранными книгами, потому что в XX в. они закупались в очень ограниченных масштабах. Оцифровки таких книг нет по соображениям авторского права. В дополнение к этому архивная информатизация идет как-то неровно: два шага вперед — один назад. Например, с сайта Центрального государственного архива города Москвы исчезли старые путеводители в html-формате с возможностью поиска, и вместо них теперь стоят нераспознанные pdf-файлы.

Я это всё к тому, что мы еще только в самом начале пути в цифровое будущее, и пока невозможно сделать хорошее историческое исследование, не отходя от домашнего компьютера с Интернетом. Мне вообще кажется, что при нормальном развитии событий историк должен попасть в это светлое будущее последним. Например, непонятно, как на мне отразился какой-то там поворот в оцифровке источников, если на значительной части бумажных архивных дел, что я заказала этим летом, моя подпись на листе использования была первой. А ведь этим делам больше 100 лет. Да, оцифровка архивных источников идет, но логично, что это касается в первую очередь часто заказываемых дел, например, для генеалогических изысканий. А я работаю с бухгалтерскими книгами дореволюционных банков, с которыми могут что-то сделать всего несколько специалистов в стране. Очевидно, что оцифровка таких материалов начнется в последнюю очередь, и мне кажется, что на моем веку она точно не случится. Но кто как не мы, историки, должны вводить в научный оборот новые источники, в особенности архивные? Это же суть нашей профессии.

И вишенка на этом торте: имею опыт общения со студентами, в информационных навыках которых у меня нет сомнений, которые для подготовки выпускных работ предпочли бумажный оригинал источника оцифрованному аналогу, потому что электронная копия, по их мнению, не давала почувствовать материал. У меня у самой сложилось мнение, что, даже если приходится работать с оцифровкой, стоит потратить время, чтобы вживую увидеть оригинал. Например, размер источника вообще теряется при оцифровке, добавить данные об этом в описание изображения было бы хорошо, но всё равно, визуальное восприятие ничем не заменишь. Чем больше вокруг оцифровки, тем большую ценность имеет то, с чем удалось столкнуться вживую.

Цифровой поворот не оказал заметного влияния на методологические основы и принципы профессиональной работы историка.

Мне кажется, что это именно так. По сути, я делаю то же самое, что и мои учителя и предшественники. А если судить по научным результатам, я точно не умнее их, несмотря на всю окружающую меня цифровую среду. Мой арсенал технических и программных средств сейчас намного больше, чем 20 лет назад, а вот что из всего этого выбрать, чтобы получить результат — каждый раз вопрос для тщательного обдумывания. Я часто слышу, что новая цифровая среда сама по себе приведет к качественно новому аналитическому результату. Кажется, я уже получила от этого прививку. Интеллектуальный прорыв ожидался на каждом новом технологическом витке, и всегда эти ожидания оказывались напрасными, хотя какую-нибудь кофеварку улучшить получалось (моя вот уже со мной разговаривает, правда, иногда переходит с русского на клингонский, тогда приходится делать ей перезарузку), а аналитические способности исследователей где были, там и остались. Видимо, дело просто в привлекательности идеи, что с новыми технологиями можно будет меньше думать. Но, к сожалению, это лишь мечты. А в действительности раз за разом приходилось убеждаться, что никакие технологии не спасут исследование, в котором плохо поставлены цель и задачи, у которого не продумана структура. Технологии в этом не виноваты. Исследование проектируется не машинами, а интеллектуальными усилиями ученых. А вот с этим сейчас лучше точно не стало. Важная ремарка: я всячески поддерживаю тех, кто верит, что по мере развития технологий за нас будет думать компьютер. Вдруг у них получится решить эту проблему. Для современных исторических исследований это пока не очень применимо, но мечтать — как без этого?

2) Изменения в исследовательском инструментарии историка.

О моих исследованиях в рамках исторической информатики: я сейчас использую технологии, которые уходят корнями в 1990-е гг., т.е. в эпоху появления персональных компьютеров в России, хотя в их основе лежат докомпьютерные методики. А вот масштаб, скорость, глубина моих исследовательских возможностей значительно увеличились от 1990-х гг. к современности. Поясню это на уже упомянутом примере бухгалтерских книг дореволюционных банков. Сейчас я не мыслю своей работы с этими источниками без электронных таблиц, баз данных, статистических пакетов. Однако у меня в памяти пример классика нашей банковской истории Иосифа Фроловича Гиндина (1900-1980), который очень много сделал с бухгалтерскими записями без каких-то современных технических средств. И я всегда помню, что его результаты еще во многом не превзойдены. Что я могу сделать в этой области после И.Ф.Гиндина? Я могу уйти глубже, на уровень отдельной записи, собрать воедино тысячи записей, осуществить перегруппировку и сводку записей, которые принципиально нельзя сделать без компьютера. Новая технологическая реальность дает возможность поставить задачи, которые в середине XX в. решить было просто технически невозможно. Однако объемы материала здесь всё равно огромные, трудозатраты большие, поэтому очень опасно делать ставку на оцифровку материала, оставляя на потом формулирование цели, задач и структуры проекта — это грозит слабым результатом. Получается, что возросшие технологические возможности не уменьшили требований к проектированию исследований, а повысили.

Впечатления об исторических исследованиях за пределами исторической информатики: историки, для которых технологии не являются решающей компонентой получения результата, продолжают составлять большинство в историческом сообществе, и такая ситуация, судя по всему, сохранится. Поэтому важно понимать, что история в целом будет развиваться не в рамках технологической повестки. Историки, которые хотят и могут применять технологии, могут быть полноценными членами исторического сообщества, если они кроме технологий уделяют достаточно внимания общеисторическим вопросам.

3) Наиболее перспективные исследования в русле исторической информатики.

С одной стороны, важно разнообразие, потому что историческая информатика — всё-таки экспериментальная площадка. С другой стороны, мне кажется, что нам не хватает конкретно-исторических аналитических исследований с результатами, признаваемыми широким историческим сообществом, т.е. результатами не технологическими. Рассказывать научному сообществу о методах и технологиях, которые применимы в исторических исследованиях, не бесполезно, но эта популяризация не приводит к тому, что «традиционные» историки вдруг начинают делать технологичные исследования. У них достаточно своих важных задач, поставленных в рамках их научных школ. Если сообщество «технологичных» историков считает, что их методы способны совершить прорыв, то они сами должны показать это в конкретных исследованиях. Если таких исследований мало, получается, что наши «технологичные» методологи в некоторой степени проповедуют друг другу, а это так называемая проповедь хору (preaching to the choir), т.е. попытка убедить в чем-то тех, кто и так с тобой согласен при том, что методологические дискуссии сами по себе полезны. Если в сообществе «технологичных» историков аналитическая компонента будет на низком уровне, это будет вести к их маргинализации внутри исторического сообщества в целом. В итоге сегодня стоит важный вопрос: как организовать сообщество «технологичных» историков, чтобы этой маргинализации не произошло?

4) Баланс ресурсной и аналитической компонент.

В этом вопросе для меня есть большая дилемма. С одной стороны, технологии в гуманитарных науках нужны, причем здесь и сейчас, их нужно изучать, о них нужно писать и дискутировать. Но, с другой стороны, через какое-то время технологии устаревают. Мы же не ради технологий читаем статьи 1960-х — 1990-х гг. Аналитический результат исследования имеет шанс прожить намного дольше, чем технологический.

Проблема еще и в том, что на всё сил не хватает, и приходится выбирать, чем будешь заниматься именно ты. Так формируется индивидуальная специализация, и в итоге все историки очень разные, а их сообщество представляет собой «единство непохожих». Мой выбор в пользу аналитической компоненты сделан, и в этой области мне хватает работы. Но гуманитарная карьера многовариантна. Возможно те, кто имеет к этому вкус, смогут совместить ресурсную компоненту с системой научных публикаций, исследовательских проектов и защит диссертаций и как-то справиться с устареванием технологий, разъедающим результаты «ресурсных» научных работ. Кажется, я опять вернулась к мысли, что цель, задачи и структура исследования всегда должны быть поставлены вперед.

5) Источниковедение цифровых документов.

Я поддерживаю постановку такой задачи. Если кто-то ее решит — буду читать и ссылаться. У меня все силы уходят на неоцифрованные источники. Именно поэтому важно разнообразие специалистов, или то самое «единство непохожих».

Термин «аналоговые источники».

Думаю, что вполне проживу без него. Гуманитарный тип мышления всё-таки существует (это я про себя). Я не очень хорошо понимаю физику («аналоговый», это же из физики, так?). Поэтому в этом слове для меня недостаточно смысла, и оно уж точно никак не соотносится в моей голове с бумажными архивными документами.

6) Взаимодействие истории с филологическими науками «под зонтиком» digitalhumanities (DH).

Я пока не очень понимаю, как в рамках этого направления строить карьеру историку, который решил специализироваться на аналитических результатах. У меня нет никаких идей, чем мне заняться с филологами, чтобы это исследование можно было потом довести до приличного исторического журнала при том, что филология сама по себе — важная и уважаемая наука. Границы научных дисциплин и направлений оказываются довольно жесткими, когда начинаешь вникать в редакционную политику журналов. После этого начинаешь понимать, что междисциплинарность — это еще одно переоцененное понятие. Мне иногда говорят, что система научных институтов устарела. Мне кажется, что это не совсем так. Мир стал многообразнее, это да, но именно исходя из этого, институциональная наука никуда не делась и деваться не собирается.

С моей точки зрения, главная проблема «методологического зонтика» (когда вокруг одного метода пытаются собраться представители разных гуманитарных наук) в том, что при этом не обеспечивается достаточного референтного сообщества для обсуждения аналитического результата, который нужен, скажем так, в высокорейтинговых профильных журналах по каждой научной дисциплине. Общение с экономистами или социологами помогает мне в моей работе, при этом точек соприкосновения с филологами я не вижу, а DH — в основном филологи. О том, что такое разметка текста, у меня представление есть, пробовала. Соединить это с научно значимой исторической задачей у меня пока не получилось. Может, у кого-нибудь другого получится.

7) «Историческая информатика» или «цифровая история», специфика «цифровой истории».

Как я понимаю, «цифровая история» — часть DH. Позиционировать себя как «цифрового историка» не очень выгодно, если ты занимаешься аналитической историей. Попробую объяснить свою точку зрения. Как я уже написала выше, в истории доминируют специалисты, которые не применяют технологии для получения научных результатов. «Технологичные» историки могут быть интересны широкому историческому сообществу, если решают общеисторические задачи. Поэтому слово «цифровой» в исторической среде ничего не добавляет к образу профессионала, кроме некоторой комичности из-за широкого понимания этого термина у тех, кто непосредственно не имеет дела с технологиями. У историков-экономистов или других историков со специализацией в социальных науках (речь идет о зарубежных научных школах), всегда на первом месте аналитическая научная проблема, поэтому эпитет «цифровой» при общении с ними просто в минус.

С исторической информатикой ситуация другая. Это направление всегда у нас шло в связке с термином «клиометрика» при том, что западная клиометрика и наша школа И.Д. Ковальченко — это очень разные явления, однако в обоих случаях клиометрика подразумевала технологии с тщательно поставленной аналитической задачей. При этом историческая информатика в России допускает как аналитическую, так и ресурсную компоненту в исторических исследованиях, тогда как «цифровая история» создает вышеописанные неудобства аналитическим историкам.

8) Цифровой поворот в образовании.

Современные образовательные технологии — это отдельная специализация, на которую у меня не хватает сил и времени (это опять про «единство непохожих»). Материалы своих учебных курсов я держу в Moodle, хотя это у меня скорее хранилище, чем полноценные дистанционные курсы. С учетом вышеупомянутого разнообразия мира цифровые образовательные технологии не отменяют реального живого профессионального общения, что я ставлю для себя приоритетом в преподавательской работе.

9) Информационные ресурсы в исторической информатике. Информационные ресурсы, созданные в иных областях гуманитарного знания, как источники в исторических исследованиях.

Я не специалист по информационным ресурсам, поэтому пусть лучше выскажутся профессионалы в этой области (это тоже про единство непохожих). Как историк могу только сказать, что просто оцифрованного и выставленного в интернет источника недостаточно. Меня максимально интересует источниковедческий контекст документа, потому что, если я возьму этот документ в работу, мне всё равно придется собрать и проанализировать эту информацию.

Что в итоге? Возможности окружающих нас технологий впечатляют. Визионерство процветает (как же без этого?), тогда как прикладные аспекты заметно отстают от теоретических. Российские гуманитарные и общественные науки организованы по-другому, по сравнению, скажем, с Западной Европой и Северной Америкой, особенно это заметно в объеме финансирования — с этим точно все согласны. Понятно, что в таких условиях российские научные реалии имеют ограничительную специфику.

В мире современного научного разнообразия сообщество «технологичных» историков выглядит очень небольшим островком. Мы укоренены в исторической инфраструктуре, и с этим нельзя не считаться. Если не уделять внимания сохранению наших исторических корней, может получиться печальная ситуация, когда эти корни засохли, а побеги на других площадках не прижились. С экономистами, филологами и представителями других наук нужно сотрудничать, но стоит быть готовыми к тому, что значимые научные результаты здесь будут реже, чем хотелось бы, потому что междисциплинарное взаимодействие сложнее внутридисциплинарного.

Технологиями мы «традиционных» коллег не особо заинтересуем, им нужны общеисторические результаты, поэтому важно поддерживать «технологическую» среду, чтобы иметь возможность развиваться самим. Как обеспечить «единство непохожих», чтобы соединить в одной научной среде творческие наклонности, особенности специализации и карьерные интересы разных ученых? Как направить это единство на получение значимого результата? Ответы на эти вопросы совсем не очевидны в нашем в многообразном мире. Если мы не сможем на них ответить, наука точно ничем не рискует, потому что, как говорится, если не мы, так другие.