Impact of F. M. Dostoyevsky’s novel “The Idiot” upon the F. Mauriac’s novella “The Lamb”: the problem of an atoning sacrifice

Galysheva Mariya Pavlovna PhD in Philology Senior Educator, the department of Foreign Languages, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, GSP-1, of. 710a forli96@mail.ru

Влияние Достоевского на европейскую - и, в частности, - на французскую литературу XX в. - тема обширная и уже ставшая предметом большого количества как фундаментальных, так и частных исследований. Творчество Ф. Мориака, видного французского классика, в этой связи не исключение.

Мориак неоднократно отмечал особую роль русской литературы для своих творческих поисков. В 1920-е гг., когда вместе с другими писателями Мориак задумывается о возможных путях преодоления кризиса французского романа, он предлагает современникам, сохраняя национальные традиции жанра, обогатить его художественными находками в сфере психологизма других литератур и особенно подчеркивает важность Достоевского, главное отличие которого от французских классиков он видит в том, что русский писатель «творит живых существ» ^{[6, с. 321]}. Достоевский, говорит Мориак, «не навязывает нам никаких правил, никакой логики, кроме логики жизни, а она-то с позиции нашего здравого смысла и представляется нам нелогичностью» ^{[6, с. 321]}. Мориак ставит перед собой и другими французскими писателями, сложную задачу: «сообщить героям наших книг нелогичность, незаданность, сложность живых людей и всё-таки продолжать их выстраивать и упорядочивать в соответствии с духом нашей нации» ^{[6, с. 322]}.

В 1935 г. Мориак писал, что «творения христианина Достоевского стоят выше творений Пруста, поскольку Достоевский в своих преступниках и проститутках увидел хотя и падших, но искупивших свою вину людей» ^{[11; с. 66]}, а в 1969 г., сравнивая Достоевского и Толстого с французскими классиками - Стендалем и Флобером, говорил, что русские авторы превосходят их по глубине ^{[11, с. 154]}.

Вероятно, последнее утверждение объясняется тем, что в сознании французских писателей XX в. с именем Достоевского был связан роман о вере, атеизме, об отношениях Бога и человека. Ещё в 1921 г. А. Жид замечал о романах Достоевского: «Мне сразу бросается в глаза, что во всей нашей западной литературе <…> роман занимается лишь отношениями людей друг к другу <…> но никогда, почти никогда не занимается отношениями индивидуума к самому себе или к Богу, которые здесь первенствуют над всеми прочими» ^{[1, с. 243]}. Таким образом, Достоевский привлекал французских писателей нехарактерной для французской литературы проблематикой.

В повести «Агнец», которая восходит к роману «Идиот» и вступает с ним в диалог, влияние Достоевского – как в плане психологизма, особой сложности и противоречивой неоднозначности характеров, так и в отношении философско-религиозной проблематики – ощущается очень сильно. Это неоднократно отмечалось исследователями – например, З. Кирнозе ^[9], обратившей внимание на многочисленные переклички и параллели в построении сюжета и образов, Б. Парамоновым ^[8], рассматривающим «Агнца» как параллель к роману «Идиот» о христоподобном человеке, но более удачную, т.к. в повести французского писателя расставлены все точки над «i» в понимании христианской любви и над его произведением «веет некая тонкая сексуальная аура, которую трудно назвать гетерономной» ^[8].

Итак, Мориак вслед за Достоевским и с его подачи проводит художественный эксперимент, создавая повествование о «положительно прекрасном человеке» в современном мире – и дает свой ответ на поставленные русским автором вопросы.

Мориака интересует прежде всего религиозно-философский аспект проблемы и он намеренно, чтобы сфокусировать внимание читателя на философской проблематике, строит произведение с простым сюжетом, отказываясь от сложных перепетий и развития любовной интриги, которые присутствовали в романе Достоевского.

В повести Мориака молодой человек Ксавье, преисполненный любви ко всему человечеству и понимающий свое предназначение как принесение себя в жертву за других, едет в Париж с намерением поступить в семинарию и затем стать священником. Однако в поезде оказывается сидящим напротив скандально известного своими похождениями Жана Мирбеля, только что расставшегося со своей женой. Мирбель, пораженный духовной силой и чистотой молодого Ксавье, начинает играть на его сострадании к оставленной женщине и соглашается вернуться к жене, если Ксавье оставит семинарию и согласится сопровождать его обратно в имение. Ксавье поддается шантажу, но с его появлением в Ларжюзоне обитатели поместья начинают соперничать друг с другом за внимание Ксавье и вокруг молодого человека поднимается целая буря тёмных страстей.

Достоевский в черновиках к роману « Идиот» называет главного героя «Князем Христом». Сходство со Христом в тексте романа нигде не оговаривается Достоевским прямо, однако ощущается читателем на протяжении всего романа: Достоевский изображает человека, всей своей жизнью воплотившего принципы, которые проповедовал Христос. Князь Мышкин – человек огромной духовной силы, способный любить своих ближних и сквозь мрак видеть искру Божию в каждом человеке.

Ксавье также задуман как христоподобная фигура. Он готовится стать священником и старается любить всех своих ближних; в нём также жив дух Христов, воспринятый искренне и всем сердцем.

Думается, идея изображения христоподобного человека в жизни, в миру, и привлекла больше всего Мориака в романе «Идиот». Близость Ксавье ко Христу постоянно подчеркивается писателем: уже отмечалось, что многие сцены повести недвусмысленно отсылают к евангельским эпизодам, евангельские аллюзии вводятся в поле саморефлексии главного героя, специфическое религиозное чувство которого основано на ощущении глубокой сопричастности евангельским событиям - как, например, в сцене, когда Ксавье, взвалив себе на плечи лестницу, тащит ее через весь парк, изнемогая под ее тяжестью и изранив босые ноги и вдруг осознаёт, что крест, который нес Христос, был «реальный тяжёлый деревянный брус, давящий на стертые в кровь плечи» ^{[5, с. 152]}. Другой евангельской аллюзией является и сцена, в которой Мишель омывает израненные ноги Ксавье. Восприятие евангельских образов задается самоощущением Ксавье – отсюда возникают бесчисленные параллели. Например, Христос на распятии в церкви называется «пленником, которого держали под замком», потому что сам Ксавье до посещения храма вдруг ощутил, что сосны вокруг поместья «мрачным кольцом охватили переполнявшее его счастье» ^{[5, с. 95]}.

Очевидно, что ориентированность образа главного героя «Агнца» на Христа объясняется в первую очередь сильнейшим влиянием Достоевского на формирование религиозных взглядов самого Мориака. Андре Жид писал: «Христианское учение – то, которое содержится в Евангелии, - обычно представляется нам, французам, только в преломлении католической церкви, приручённое церковью. Достоевскому же церковь внушает отвращение, особенно церковь католическая. Он полагает, что воспринял учение Христа непосредственно и единственно из Евангелия, а этого как раз и не допускает католик. <…> я не знаю автора более христианского и в то же время более чуждого католицизму» ^{[1, с. 327]}. Менее категорично эту идею высказывает Ирина Пантелей: «Образ Христа настолько пронзил Достоевского, что даже «заслонил» Бога и церковь» ^{[7, с. 258]}. То же самое происходит и с главным героем-католиком Ксавье.

Сходство между Ксавье и князем Мышкиным не исчерпывается одним евангельским прототипом – Христом. Оба персонажа оказываются «не от мира сего»: Мышкин, хотя и двадцати шести лет, только что явился из Швейцарии, не имеет опыта жизни в России и кажется беспомощным. После первой же встречи Рогожин называет князя юродивым. Фон для восприятия героя создает также и его загадочная нервная болезнь в прошлом, о которой сейчас напоминают лишь эпилептические припадки.

Ксавье очень молод и неопытен, его повышенная эмоциональность и чувствительность делают его уязвимым для окружающих; в семье он считается сумасшедшим. Как и Мышкин, он не знает женщин. Мориак подчеркивает его детскость; при первой встрече у окружающих он поначалу вызывает желание оказать ему покровительство и руководить его действиями. Жан Мирбель говорит Ксавье, что хочет спасти его от католического духовенства и необдуманно принятого решения поступать в семинарию. Старается наставлять его и ханжа Бригитта Пиан; отговаривает его от решения стать священником и деревенский пастор, рассказывая молодому человеку свой опыт служения. Однако при всей видимой беспомощности и непрактичности Ксавье, как и князь Мышкин, проницателен и способен хорошо понимать мысли и намерения людей. Так, когда Жан Мирбель пытается шантажировать его своим самоубийством, Ксавье не верит ему. Отчасти такое понимание людей объясняется постоянным самоанализом (характерны размышления Ксавье в самом начале романа о том, почему он предпочел ехать в мягком вагоне). Рядом с Ксавье, способным видеть людей насквозь, как и рядом с Мышкиным, человек вдруг раскрывается и говорит правду о себе – так, Доминика, поначалу пытавшаяся играть роль «многоопытной женщины», вдруг признается ему: «Я никому не принадлежала и не принадлежу никому» ^{[5, с. 68]}. То же самое происходит и в разговоре с Мишель: жена Мирбеля сначала заявляет, что «любит детей», а потом так же неожиданно признаётся: «Я никогда не умела разговаривать с детьми» ^{[5; с. 85]}. Герои начинают рассказывать Ксавье самое главное о себе. Как и князь Мышкин, своим присутствием Ксавье создаёт некую исповедальную ситуацию – иногда она приобретает парадоксальные черты. Так, приходской священник кратко выслушивает исповедь Ксавье, а потом вдруг начинает говорить о себе, о том, что разуверился во многом, хоть и не совсем потерял веру… Мирбель отмечает «удивительный свет», который исходил от Ксавье ^{[5, с. 36]}, говорит, что чувствует в Ксавье присутствие благодати и Святого Духа ^{[5, с. 10]}.

Мориаку было важно, чтобы «Агнец» воспринимался читателем именно на фоне «Идиота» как прецедентного текста, и он намеренно подчеркивает сходство Ксавье и князя Мышкина. Своеобразные маркеры, указывающие на сходство, вводятся Мориаком в большом количестве. Иначе кажется необъяснимым и неоправданным никакой сюжетной прагматикой, например, введение мотива эпилептических припадков у Ксавье. Как знаки присутствия романа Достоевского в тексте Мориака встречаются некоторые важные и сюжетно маркированные эпизоды «Идиота». Так, Ксавье в первый раз встречает своего главного антагониста – Жана Мирбеля – в поезде, где они оказываются, точно так же как Мышкин с Рогожиным, сидящими друг напротив друга; герои, как это часто происходит у Достоевского, сразу вступают в разговор о самом важном – о выборе Ксавье жизненного пути, о Мирбеле и его жене Мишель.

Образ Жана Мирбеля также строится на многочисленных параллелях с Рогожиным. Лицо героя, «прославившегося в городе своим беспутством» ^{[5, с. 25]}, несет на себе следы «бурно прожитой жизни» ^{[5, с. 18]}. Мирбель, решивший спасти Ксавье от кармелитов, берет его в Париже под своеобразную опеку – как Рогожин в первый день встречи с князем звал его вечером к себе, обещая «кунью шубу» и денег. Впоследствии в отношении к Ксавье Мирбель воспроизводит поведенческую стратегию Рогожина - от признания в любви («Конечно, с моей стороны нескромно вас так расспрашивать. Но клянусь, мною движет не любопытство. У меня его нет. Люди меня не интересуют. Кроме тех, кого я люблю». ^{[5, с. 32]}) – до припадков злобы, когда он начинает душить Ксавье. Интересно, что когда Ксавье, спускаясь по лестнице, видит внизу поджидавшего его Мирбеля, Мориак замечает, что «если бы Ксавье поджидал человек с поднятой дубинкой, сердце его и тут не заколотилось бы сильнее» ^{[5, с. 77]}. Вероятно, здесь непрямая отсылка к эпизоду встречи Мышкна с Рогожиным на лестнице в гостинице, когда Парфен замахнулся на него ножом.

В то же время при нарочито подчеркнутом сходстве нескольких наиболее важных характеров, нельзя говорить о схожих принципах построения всей системы персонажей. Все герои романов Достоевского, как главные, так и второстепенные, – огненные, противоречивые, непредсказуемые. Мориак же рисует провинциальное общество, утратившее страсти и жизненную силу: священник не верит в Бога, Бригитта Пиан играет в благочестие, между супругами Жаном и Мишель больше нет ни любви, ни физической близости. Но оказывается, что именно им таким и нужен Ксавье: они ждут от него поддержки и участия, потому что видят в нём «живое сердце» и «живую душу» ^{[5, с. 166]} – то, что может принести им всем исцеление. Кажется, что бытие всех этих людей каким-то мистическим образом зависит от Ксавье – и каждый из них хочет заполучить его в своё полное обладание. Молодой человек чувствует, что его разрывают на части («… нечеловеческим страданием было сидеть за этим столом, обедать вместе с этими людьми, которые окружали его, словно свора собак, сдерживаемая до поры до времени чьей-то невидимой рукой» ^{[5, с. 100]}).

По сути, хотя Мориак отказался от сюжетных хитросплетений, значительно упрощая сложный и многокомпонентный сюжет прецедентного романа Достоевского, вокруг Ксавье складывается ситуация, аналогичная той, в какой оказался князь Мышкин. Центральный, главный вопрос о положительно прекрасном человеке в философском фокусе повести Мориака - тот же самый, что ставился в ряду других вопросов у Достоевского – это вопрос об искупительной жертве, её возможности и целесообразности.

Мориак упрощает себе задачу, наделяя главного героя религиозным сознанием. Помним, что в ответ «Идиоте» на прямой вопрос Рогожина о вере, Мышкин, уходя от ответа, рассказывает о своих четырёх встречах с русскими людьми. Ксавье тоже в ответ на вопрос Мирбеля, верует ли он, не может просто ответить: «Да, верю», и уходит от ответа: «Если бы я не верил, разве я пошёл бы в семинарию?» ^{[5, с. 29]} Однако потом Ксавье признаётся: «Бог существует, раз я его люблю. Уж я-то знаю, что Христос не умер, что он жив. Он присутствует в моей жизни, это факт, и каждое его слово адресовано, в частности, и лично мне» ^{[5, с. 29]}. Ксавье верит в Бога, хоть и не совсем канонически: теологические трактаты, рекомендованные его наставником перед поступлением в семинарию, описывают совсем не такого Бога, как тот, к кому обращается в своих горячих молитвах Ксавье. Ксавье ощущает присутствие Бога в своей жизни – оно доступно ему в живом переживании – как ощущение благодати и счастья. Ксавье экстатичен и страстен по своей натуре; его религиозное чувство – дионисийское: «О, это присутствие Бога, о, эта уверенность! Его словно сжимала какая-то рука – он ощущал ее жгучее прикосновение временами так сильно, что у него прерывалось дыхание» ^{[5, с. 17]}. Сердце Ксавье переполнено нежностью и состраданием к людям. «Бог не имел лица, он был воплощен для него в лицах тех, кого Ксавье обожал, как ему казалось, со дня своего рождения, “в этих миллионах Христов с темными и нежными глазами…”» ^{[5, с. 17]}. Он видит в каждом ребенке Христа и знает, что всем людям открыта благодать – но знает об этом только он, Ксавье, реально переживший это счастье. У Ксавье большой опыт общения с детьми: в воскресной школе на него оставляли по пятьдесят ребятишек. Князь Мышкин за границей дружит в основном с детьми и оказывает на них сильнейшее духовное влияние; в Швейцарии с детьми же князю удаётся достичь ситуации райской гармонии, счастья и любви на земле.

Мышкин при первой же встрече с девицами Епанчиными говорит, что за границей «почти все время был очень счастлив», а потом на насмешливое замечание Аделаиды, что он философ и их приехал поучать, вдруг неожиданно простодушно отвечает: «я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать... Это может быть; право, может быть» ^{[2; VIII, c. 51]}. Таким образом, если можно соотносить героя произведения с фигурой Христа, то получается, что Мышкин – Христос, пришедший проповедовать возможность счастья, благодати и Царствия Божия на земле.

Мориак, так же, как и Достоевский говорит об опыте ощущения счастья и благодати как присутствия Бога на земле, но делает акцент на другом. Ксавье с самого начала чувствует глубокую внутреннюю потребность принести себя в жертву. Когда это ему не удаётся сделать из-за болезни на войне, Ксавье понимает это так: «…просто его временно оставили в покое, потому что от него ждут другой жертвы» ^{[5, с. 17]}. В желании пожертвовать собой нашло выражение религиозное чувство Ксавье: для него Христос – это прежде всего Христос жертвующий собой, Aгнец Божий, добровольно преданный на заклание.

Вопрос о жертве - один из многих религиозно-философских вопросов, поднятых сюжетом романа «Идиот»; он связан с проблематикой всего произведения. Наиболее выпукло проблема жертвы прорисовывается в отношениях Мышкина и Настасьи Филипповны, Мышкина и Рогожина, сюжетно разрешается в любовном треугольнике Мышкин – Аглая - Настасья Филипповна.

В сюжетном любовном треугольнике для князя выражается проблема выбора двух жизненных путей: в любви к Аглае открывается возможность простого человеческого счастья; в отношении к Настасье Филипповне – крестный путь, страдание и необходимость жертвы. Аглае Мышкин чистосердечно признается, что любит ее, а время, проведенное с Настасьей Филипповной вспоминает «с ужасом». В разговоре же с Аглаей на зеленой скамейке князь говорит, что готов отдать жизнь свою, чтобы только возвратить Настасье Филипповне спокойствие и сделать ее счастливой, хотя не может любить ее «и она это знает». Когда Аглая провоцируя Мышкина, вдруг говорит ему: «Так пожертвуйте собой, это же так к вам идет! Вы ведь такой великий благотворитель. <…> Вы должны, вы обязаны воскресить ее, вы должны уехать с ней опять, чтоб умирять и успокоивать ее сердце» ^{[2; VIII, с. 363) , князь ей отвечает: «Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один раз и... может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее. <…> В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, - и мы оба погибнем!» [2; VIII, с. 363]}. Важный момент – в том, что князь до катастрофы в финале романа понимает, что приносить себя в жертву бессмысленно т.к. это приведет к гибели их обоих. Настасья Филипповна «глубоко убеждена, что она самое павшее, самое порочное существо из всех на свете <…> Она слишком замучила себя самое сознанием своего незаслуженного позора! <…> поминутно в исступлении кричит, что не признаёт за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но <…> она сама, первая, не верит себе, и что она всею совестью своею верит, напротив, что она... сама виновна» ^{[2; VIII, с. 361]}.

Сложность спасения Настасьи Филипповны заключается в том, что она одновременно является и лицом страдающим и виновной в своем страдании; она и грешница, и находит в своём позоре неестественное наслаждение «точно отмщение кому-то». Мышкин оказывается бессилен как-либо помочь; его попытки «разогнать этот мрак» лишь усиливали ее страдание. В такой ситуации «искупительная жертва» князя неизбежно становится бессмысленной и приводит к гибели обоих, что князь и видит заранее со свойственной ему прозорливостью. Однако в то же время глубина страдания Настасьи Филипповны настолько потрясает князя, что оставить ее он тоже не может и оказывается обреченным на жертву.

Иная ситуация с Рогожиным. У Рогожина к князю отношение любви-ненависти, но Мышкин оказывает на него гармонизирующее влияние. Рогожин признается: «Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб». ^{[2; VIII, с. 174]}. Совершив убийство, Рогожин находит князя и приводит его к себе домой, где они проводят ночь у тела убитой Настасьи Филипповны. «Рогожин изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; <…> князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрагивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки...» ^{[2; VIII, с. 506]}. В этом жесте - когда Мышкин гладит убийцу по голове, как ребенка, - прощение и милование, однако после этой ночи князь от ужаса всего пережитого полностью теряет рассудок. Князь-Христос приносит себя в жертву и за убийцу, и за закланную им Настасью Филипповну.

Финал «Идиота» катастрофичен. Жертва князя не спасла никого. Далеки от счастливой романной развязки и судьбы остальных персонажей, с которыми соприкоснулся князь и которые ощутили на себе воздействие его личности. Исключением стали Коля Иволгин, в чье сердце князь заронил семена добра, которые должны будут взойти в будущем, и «чистая сердцем» Вера Лебедева. Очевидно, вывод Достоевского пессимистичен и скептичен: спасти и искупить всех своей жертвой мог только Богочеловек Иисус Христос.

Но нельзя не видеть, что катастрофичность финала была обусловлена и особенностями личности положительно прекрасного Мышкина. Во-первых, серьёзную проблему в реальном мире представляет особая «христианская любовь» Мышкина к людям – по словам Т. А. Касаткиной, князь на протяжении романа показывает «удивительную способность понимания и сопереживания самым заблудшим – а потому, казалось бы, самым далёким от князя душам» ^{[3; 202]}. Но постепенно, по наблюдению исследовательницы, эта христианская любовь начинает вызывать у героев романа ревность и даже недовольство и вспышки злобы. По мнению Т. А. Касаткиной, причина этой странной ситуации в том, что глубокое понимание другого человека – какое демонстрирует князь, вступая в различные отношения с героями романа – возможно только при глубокой, исключительной любви к этому человеку, а любовь Мышкина, при всей его прозорливости, исключительности не знает. Проницательность без исключительности любви кажется героям обидной и даже оскорбительной. Исключительно глубокое видение души и христианская любовь без исключительного отношения к объекту любви были бы возможны в отношениях со старцем-духовником, умершим для мира и не живущим в нём. Мышкин же не является священником, он существует в миру и оказывается в центре всех конфликтов. Эта ситуация неизбежно должна привести к катастрофе, и выход из неё для самого Мышкина оказывается возможен лишь ценой его собственной жертвы – что мы и видим в финале романа.

Однако у того, что герой оказывается в положении священника, не будучи им, есть ещё одно последствие, пожалуй, более губительное. В статье «Роковая ошибка князя Мышкина» Л. А. Левина убедительно доказывает, что катастрофа в финале романа была обусловлена самовластным присвоением князем права прощать и отпускать грехи. Так, на именинах Настасьи Филипповны в речи, обращенной к ней, он отрицает сам факт её греха, тем самым лишая ее единственного шанса на спасение через покаяние и подводя её к состоянию сумасшествия. То, что в финальной сцене над трупом Настасьи Филипповны Мышкин гладит по голове Рогожина, как гладят детей, выражает способность Мышкина «потенциально в каждом увидеть ребёнка – существо без греха»; это «единственная способность, уцелевшая, когда уже все свойства и проявления личности покинули его» ^{[4, с. 137]}. По мнению исследовательницы, через этот жест Мышкин «объединяется с Рогожиным как сопричастный случившемуся» ^{[4, с. 37]}.

Так или иначе, катастрофа в финале романа, явная бессмысленность принесённой князем жертвы были обусловлены тем, что «положительно прекрасный» князь Мышкин принял роль - во многом навязанную ему другими персонажами, во многом соответствующую его личностному складу – духовного лица, не имея на себе благодати духовного сана и оставаясь в центре страстей в миру.

Кроме того, хотя мы говорим о христоподобии Мышкина, но в философском плане романа это фигура развивающаяся, не воплощающая ещё во всей полноте христианский идеал Достоевского. Князь ещё только начинает узнавать русский народ, но сам верит, что будущее обновление и воскресение человечества произойдёт русской мыслью и на вечере у Епанчиных приводит слова купца-старообрядца: «Кто почвы под собой не имеет, тот и Бога не имеет» ^{[2; VIII, с. 137]}. В идеологически значимой заметке «Социализм и христианство» Достоевский пишет, что в противовес современному всеобщему разъединённому состоянию для него идеал – возвращение человека в массу, в непосредственную жизнь. «Достигнуть полного могущества сознания и развития, вполне сознать своё я – и отдать всё самовольно для всех. <…> быть властелином и хозяином даже себя самого, своего я, пожертвовать этим я, отдать его – всем. В этой идее есть нечто неотразимо-прекрасное, сладостное, неизбежное и даже необъяснимое» ^{[2; XX, с. 192-193]}. Так пожертвовать собой - Князь Мышкин признаётся в этом Аглае – он не может, хотя и хочет – и в итоге жертвует в конце романа. Однако рай на земле со Христом возможен, если так принести своё я в жертву всем захотят сразу все – а персонажи романа продолжают бороться за исключительность внимания князя, не принося в жертву своего «я», не отдавая свою личность, а требуя всего для себя.

Очень похожая ситуация складывается в «Агнце» Мориака. Жизненный идеал Ксавье – служение священника, смысл которого он формулирует так: «Не принадлежать никому, чтобы принадлежать всем. Иметь возможность отдать себя целиком любому человеку, никому при этом не изменяя» ^{[5, с. 27]}- с небольшими изменениями эта мысль повторяется на протяжение всего романа. Ксавье у Мориака чувствует себя одним из немногих избранных, каждый из которых «имеет власть повести за собой все, казалось бы, отверженные души, попавшие в его орбиту» ^{[5, с. 32]}. Идеалом и квинтэссенцией священнического служения была жертва, принесенная на Голгофе Христом.

Христу Ксавье старается подражать. Он с самого начала, по своему внутреннему устремлению готов принести себя в жертву ради своего ближнего, и несмотря на свой отказ поступить в семинарию, он в и жизни, и в Ларжюзоне ведет себя как священник – отдавая себя целиком любому встреченному человеку и потом полностью переключая свое внимание на другого, если ему понадобится его помощь и участие. Так, он является в Ларжюзон из сострадания к увиденной им из окна поезда Мишель, которую оставлял Мирбель, потом его сердцем полностью завладевает никому не нужный приютский мальчик Роллан, позднее - приходской священник.

Однако то, что Ксавье кажется естественным, вызывает протест и ревность у «ближних» не готовых «делиться» с другими, требующих исключительного отношения и воспринимавших переключение внимания Ксавье как измену. Видимо, изначально обитатели Ларжюзона хотели со стороны Ксавье исключительного к себе внимания, участия и сострадания, потом в свете произошедшего это стало формулироваться как «жертва» Ксавье, принесённая ради кого-то из них. Так, Жан все время хотел, чтобы Ксавье пожертвовал собой исключительно ради него: «Я не хотел ее делить ни с кем. Вся его жизнь, вся целиком, не была слишком дорогой ценой за мою жизнь» ^{[5; с. 54]} Прекрасно понимая, что заставить Ксавье бросить семинарию и следовать за ним в Ларжюзон он может только используя жалость к страдающей Мишель, Мирбель, тем не менее, пробует шантажировать Ксавье своим самоубийством. Впоследствии Мишель, которую Ксавье тоже оставил ради Роллана, старается вернуть его внимание; Доменика тоже не хотела бы ни с кем делить Ксавье: она чувствует досаду на Роллана, когда из-за него ей не удается остаться наедине с Ксавье.

Гармонично существовать принадлежа одновременно всем и никому в отдельности у Ксавье не получается, его появление в Ларжюзоне только усугубило существующие между героями конфликты и противоречия. Ксавье признается себе: «… я сею зло одним своим присутствием» ^{[5, с. 187]}. Мирбель впоследствии восклицает: «Ах, Ксавье, Ксавье, какая пародия на Бога, которого он так любил! Принадлежать безраздельно всем и каждому в отдельности! Сперва тебе, потом мне, потом по очереди всем, кого мы застали в Ларжюзоне, включая мальчишку! Ух, как я его ненавидел, этого Ролана. Я мог бы его утопить как котенка. Господи!» ^{[5, с. 54]}

Видим, что складывающаяся ситуация отражает ситуацию романа «Идиот». Но важно, что, в отличие от Мышкина, Ксавье, погружаясь в душу другого человека, разделяя его страдания, никогда не снимает с него его грехов и вины – только разделяет боль и грехи - взваливает себе на плечи его крест и помогает его нести, потому что «никто не властен никого бросать» ^{[5, с. 191]}. Встреченные люди оставляют глубочайший след в его жизни и душе. Так, в один момент Ксавье с болью говорит Мирбелю: «Исцелюсь ли я когда-нибудь от знакомства с вами?». Лучше всех его понимает священник: «Не взваливайте на себя эту ношу <…> Мою жизнь. Вам она не по силам, она вас раздавит» ^{[5, с. 190-191]}.

Роман кончается катастрофой – гибелью Ксавье под колёсами автомобиля Жана Мирбеля. Но это личная катастрофа Ксавье, конец его земного пути. В сущности, его жертвоприношение –это то, ради чего он хотел жить и умереть.

На первый взгляд гибель Ксавье кажется нелепой случайностью: он не принес свою жизнь в жертву ради кого-то конкретно. Однако в то же время его гибель оказывается связанной со всеми остальными персонажами: Ксавье насмерть сбивает на своем автомобиле Жан Мирбель, когда тот возвращается в Ларжюзон из дома священника, устроив судьбу Ролана. И вдруг оказывается, что гибель Ксавье становится неким мистическим действом. Происходит катарсис, очищение аффектов - герои переживают глубокую внутреннюю перемену. Рассказывая Мишель о своей встрече с Ксавье, Мирбель в самом начале ретроспективно построенного романа говорит: «… я просто хочу проникнуть в то, чего и сам не понимаю. Я был другим». ^{[5, с. 7]} По словам Мишель, он перестал испытывать ненависть к Ролану – «исцелился». После смерти Ксавье Мирбель признаётся: «Теперь я знаю, что в этом мире существует любовь. Но она распята, эта любовь, и мы вместе с нею» ^{[5, с. 138]}. Характерный вывод делает Мишель: «Мы страдаем, но мы не опустошены, как прежде <…> Он отдал тебе свою жизненную силу» ^{[5, с. 138]}. Священник, переставший верить в Бога после гибели Ксавье называет его святым и объясняет произошедшее рассказом о бесноватом ребенке из Евангелия от Марка. Даже ханжа Бригитта Пиан, стараясь искупить свою вину перед Ксавье, заказывает повсюду панихиды по нему.

Оказалось, что жертва, принесенная Ксавье за всех сразу – и виновных, грешников, и безвинно страдавших, имела действительно сакральное значение и снимала все противоречия, разрешить которые при жизни Ксавье со своими идеальными установками не мог. По Мориаку, христианская жертвенная любовь к ближнему сакральна; здесь в немощи человеческой совершается сила Божия.

Итак, ориентированная на «Идиота», повесть «Агнец» одновременно глубоко полемична по отношению к тексту Достоевского. Очевидно, Мориак, создавая своего христоподобного героя, учитывает неудачный опыт князя Мышкина. От обоих героев, находящихся в миру, в силу их особой личной ауры другие персонажи ожидают поведения, характерного для лица, облеченного священническим саном, - при том что ни Мышкин, ни Ксавье таковыми не являются. От главных героев их ближние требуют полного и исключительного к себе внимания, особого отношения, вплоть до принесения себя в жертву. Ксавье, однако, взваливая себе на плечи крест каждого встречного, лишь помогает ему нести тяготы, не давая никому прощения и не посягая на роль, на которую не имеет права. В итоге его жертва мистическим образом искупает и спасает других персонажей.

Ставя в философский фокус романа вопрос о жертве, Мориак существенно сужает проблематику Достоевского. Он создаёт роман одной проблемы, которая подчиняет себе все образы произведения. Благодаря этому его роман выигрывает в художественном плане, производит впечатление более цельного и гармоничного, но несомненно уступает роману Достоевского по глубине поставленных философских вопросов и содержания. Очевидно, эта философская монохромность привела Бориса Парамонова к выводу, что «Агнец» написан «на тему Достоевского, но лучше». Вопросы, поднимаемые Достоевским в «Идиоте» - о вере и бытии Бога, о существовании вселенского зла и смысле страдания – не могли решиться во всей глубине в рамках одного романа. Сюжеты, связанные с ними, потенциально могли бы развернуться в сюжеты самостоятельных произведений, хотя в рамках «Идиота» они взаимодополняют и отражают друг друга, создавая сложную философскую конструкцию. На часть из поставленных вопросов Достоевский даст ответ только в последнем романе пятикнижия; часть останется без ответа. Очень характерно, что в 1939 г. французский исследователь Жак Мадоль, говоря о религиозных, политических и социальных воззрениях Достоевского, охарактеризует творчество русского писателя как «провал», пояснив своё высказывание словами: «Это провал плодоносный, он для нас ценнее, чем посредственные успехи. Это провал в том смысле, что <…> Достоевский не даёт ответ на вопрос, который сам ставит» ^{[10, с. 162]}.

Список литературы

• Жид Андре. Достоевский. Пер. А. Федорова // Жид Андре. Собр. Соч.: В 7 т. Т. 6. М.: «Терра – книжный клуб», 2002.
• Достоевский Ф.М. полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 197-1990
• Касаткина Т.А. Характерология Достоевского. М., «Наследие» 1996.
• Левина Л.А. Роковая ошибка князя Мышкина. // Достоевский и современность: Материалы IX международных старорусских чтений. Новгород, 1995.
• Мориак Франсуа «Агнец» повесть. М., «Астрель полиграфиздат», 2011
• Мориак Франсуа. Не покоряться ночи… Художественная публицистика. Пер с французского / предисловие В.Е. Балахонова. М., «Прогресс», 1986.
• Пантелей Ирина. Достоевский и его французские читатели // Достоевский и XX век: 2 том. М.: ИМЛИ Ран, 2007.
• Парамонов Борис. На тему Достоевского, но лучше // https://www.svoboda.org/a/25428425.html
• Kirnozé. Z. Les motifs du peche et de la grace dans les romans de Dostoïevski «L’Idiot» et de Mauriac «L’Agneau» // ВЕСТНИК Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова Выпуск 9 Лингвистика и межкультурная коммуникация. Нижний Новгород 2010 С. 105-114.
• Madaule Jacques. Le Christianisme de Dostoïevski. Paris: Bloud et Gay, 1939 (Coll. La Nouvelle Journée. Vol. IV.)
• Mauriac Francоis, Les paroles restent, P., 1985.