The Image of Jonathan Swift as a National Enlightener in Yeats' Play 'Words Upon the Windowpane'

Liudmila Iurievna Makarova PhD in Philology associate professor of the Department of Literature and Teaching Methods at Ural State Pedagogical University 620017, Russia, Sverdlovskaya oblast', g. Ekaterinburg, prospekt Kosmonavtov, 26, aud. 279 zeppelin2302.@yandex.ru Other publications by this author

Первые десятилетия XIX в. в Ирландии – это период, когда в культуре актуализировались многие великие имена и события предшествующей истории, призванные вдохновить нацию к возрождению внутренних сил, которые бы явились основой для развития ирландского народа как самобытного и независимого. Неслучайно в период национального подъема в сознании ирландцев обретает особую ценность эпоха XVIII столетия как время, когда «в Ирландии, разделенной по конфессиональному признаку на католиков, потомков древних кельтов, и протестантов с англо-саксонскими корнями, возникла идея «единства нации», которой долгое время не суждено было осуществиться в сфере социальной и политической, но она реализовалась уже к концу XIX века в сфере творческой, художественной, поскольку ирландские художники всегда стремились преодолеть детерминизм конфессиональных границ» ^{[1, c. 190]}.

Джонатан Свифт был одним из ярких писателей и мыслителей начала эпохи Просвещения, чья творческая деятельность совпала с развитием возмущенных и негодующих настроений в Ирландии, идеи его публицистических и художественных произведений, созданных «ради общего совершенствования рода человеческого», во многом передавали дух ирландского общества, восстающего против разобщенности, притеснений, несправедливой и жестокой политики английской короны. О бескорыстном служении Дж. Свифта свидетельствует его признание в «Беглом взгляде на положение в Ирландии»: «Я лишь огромным усилием воли сдерживаю владеющее мною негодование, которое вызвано отнюдь не соображениями личной выгоды, ибо на всем острове мне не принадлежит ни пяди земли» ^{[2, с. 413]}. Благодаря честности, бескомпромиссности и сочувствия к ирландцам имя Джонатана Свифта было среди тех ирландцев, чьи личности, мысли, поступки воспринимались как особо значимые в возрождении национальной идеи и отстаивании независимости страны.

К творческой индивидуальности Д. Свифта обращались многие художники начала ХХ века, и каждый из них представлял образ писателя по-своему. Поэт и драматург, Уильям Батлер Йейтс, возглавивший культурное движение Возрождения, оригинально понимал значимость личности декана собора св. Патрика, воплощая образ автора памфлетов и романа «Путешествия Лемюэля Гулливера» как в поэзии, так и в драматургии.

У.Б. Йейтс рассматривал ирландский восемнадцатый век время уникальное для страны и непохожее на современность: тогда «четверо или пятеро […] людей были гениальны, сегодня гениальны двое – трое». Представители интеллектуальной эпохи, по мнению драматурга, оказали влияние не только на свой народ, Ирландия «изменила мир». Символом той эпохи, по мысли Йейтса, явился Дж. Свифт, «частично пророк, частично священник, религиозный деятель, отстаивавший политические и человеческие свободы ирландцев». Писатель и мыслитель характеризуется Йейтсом как личность, которая влияет в процессе поиска «собственного опыта» и «задевает всех тех, у кого чувство ответственности за современную мысль Ирландии отнимает сон» ^{[3, с.262, 263, 271]}. Поэтому в поэме У.Б. Йейтса «Семь мудрецов» имя Джоната Свифта поставлено в один ряд с такими значимыми для ирландской истории именами как Джордж Беркли, Эдмунд Берк, Оливер Голдсмит. Поэма была написана в 1933 году, немного раньше, в 1930 году, образ Дж. Свифта стал центральным в одноактной пьесе «Слова на оконном стекле» («The Words Upon the Window-pane»), произведение было посвящено памяти леди Грегори, в чьем доме оно было написано. Постановка пьесы состоялась в том же 1930 году, в Эбби театре, публикация – в 1934 г.

В основе сюжета пьесы «Слова на оконном стекле» ^[4] – спиритический сеанс, на который собираются самые разные представители ирландского общества, в большинстве являющиеся членами «Дублинской спиритической ассоциации». Известно, что У.Б. Йейтс верил в пифагорейское учение о странствиях бессмертной души и ее инкарнациях, теософские увлечения поэта и драматурга были сопряжены с участием в литературном Возрождении Ирландии: в поисках основ национальной культуры «певец кельтских сумерек» был убежден в том, что искусство, поэзия – это проводник души, высшего духовного начала и потому полагался на «интуитивные прозрения великих поэтов и мистиков» ^{[5, p.69]}. В современном спиритическом сеансе Йейтс видел аналогии с «древней системой [ирландских] верований», открывающих «нежданные, негаданные возможности и вероятия» ^{[6, с. 146]}. Однако более приземленно воспринимают спиритический сеанс собравшиеся «дублинцы»: их ожидания общения с желанными духами, девочкой Лулу и мужем миссис Маллет, нарушены «приходом» тех духов, которых никто и не призывал, чьи имена неизвестны или безразличны большинству присутствующих: это дух Дж. Свифта, Эстер Ванхомрай и Эстер Джонсон, Ванессы и Стеллы. История вновь проживаемых отношений, в которых героини, посвятившие свои жизни «человеку сильных страстей», по-своему несчастны, послужила причиной назвать пьесу «женской трагедией» ^{[7, р.136]}. Однако подоплека вечера «встреч» гораздо более серьезна: культурные, библейские, исторические, философские аллюзии свидетельствуют о том, что пьеса не о собрании «дублинцев», которое неудачно «повторяет» сеансы медиумов, вымышленных и настоящих, Дэвида Хьюма или некой миссис Пайпер из Америки, и не о женщинах в судьбе Свифта, а о чем-то более глубоком и важном, волнующем драматурга. На наш взгляд, значимым является высказывание самого У.Б. Йейтса о том, что «судьба Ирландии была в его сознании, когда он писал свою «маленькую пьесу» ^{[7, p.136]}. Вероятно, в связи с «ирландским» аспектом пьесы раскрывается одна из сторон Дж. Свифта, многогранно воспринимаемого У.Б. Йейтсом, поэтому изучение образа Дж. Свифта как национального просветителя определит направление нашего исследования.

Название «Слова на оконном стекле» указывает на значимость пространственно-временного плана в пьесе. Ремарка в экспозиции описывает очень скромный, типовой, нечем не выделяющийся интерьер небольшой квартиры: «Меблированная комната, кресло, перед ним журнальный столик, два стула по левую и правую стороны. Камин и окно. Чайник на каминной полке и чайные чашки с блюдцами на буфете. В задней стене справа дверь. В нее виден холл. Слышится стук дверного молотка» ^[4]. Все эти бытовые детали нарочито повторяются по ходу развития действия: рефреном слышится стук в дверь, которая открывается и запирается, подвигаются стулья, действие начинается и заканчивается у окна и камина, каминной полки с чайником и чашками. Обстановочные ремарки создают атмосферу неизменной обыденности, в которую погружены действующие лица. Для большинства ирландцев, прибывающих в Дублин, сеанс общения с духами воспринимается снижено, в практическом плане: как возможность поправить финансовое положение, удовлетворить амбиции, связанные с публичным успехом. Детали раскрывают будничные и порой парадоксальные, нелепые намерения участников: так миссис Маллет ждет советов от мужа по «открытию чайного магазина в Фолкстоуне»; Абрахам Джонсон, проповедник, надеется получить благословение душ евангелистов Муди и Сэнки, чтобы усерднее обращать в веру «бедных и невежественных людей» ^[4]. Откровенно комичной воспринимается цель Корнелия Паттерсона, увлеченного скачками: сеанс становится своего рода игрой, которая поможет убедиться в земном и, опять же, приземленном характере жизни духов - «правда ли» в потустороннем мире можно «есть, пить и гулять со своей любимой собакой» ^[4], подобно мужу миссис Маллет. Пространство комнаты наполняет атмосфера суетная, меркантильная, отражающая дух настоящего и состояние, в котором пребывают представители нации, «сыны Патрика».

Иными характерами наделены образы доктора Тренча и Джона Корбета. В связи с этими действующими лицами Йейтс вводит больше деталей, указывая возраст, происхождение и более подробно раскрывая увлечения. Оба являются представителями родовитых ирландских фамилий, образованы и проявляют интерес к ирландской истории. В этом плане символичен возраст героев: Джону Корбету – двадцать два – двадцать три года, доктору Тренчу – между шестьюдесятью - семидесятью. Если соотнести возраст Джона Корбета и доктора Тренча с историей Ирландии, то выясним, что рождение молодого ученого совпало с годами образования организации Шин-Фейн (Мы сами), а рождение Тренча попадает на годы возникновения Ирландского Революционного Братства. Т.е. предположительно, оба героя, как и все присутствующие, стали свидетелями процесса освобождения нации, важными моментами которого явились Пасхальное восстание 1916 г., гражданская война 1922-1923 гг. и образование Свободного Ирландского Государства. В отличие от большинства, Джон Корбет и доктор Тренч тревожатся о состоянии современного общества, над которым они размышляют сквозь призму эпохи Просвещения: молодой Корбет изучает биографию Свита в контексте интеллектуальных идей XVIII столетия, доктор Тренч увлечен идеями великого мыслителя, математика и исследователя мира духов Э. Сведенборга. Благодаря воспоминаниям доктора Тренча, образы минувшего входят в настоящее и побуждают к раздумьям о будущем нации, которая недавно обрела политическую независимость и находится в процессе духовного самоопределения.

По легенде, рассказываемой доктором Тренчем, дом, в котором собрались «дублинцы», знаменит людьми, которые некогда в нем бывали: «Еще пятьдесят лет назад это было частное владение. К тому же тогда тут был пригород, и на заднем дворе до сих пор осталась большая конюшня. А какие люди тут жили! Наверху родился Граттан; нет-нет, не Граттан, кажется, Курран... Забыл... Но мне наверняка известно, что в начале восемнадцатого столетия дом принадлежал друзьям Джонатана Свифта, нет, как будто Стеллы. Свифт подшучивал над ней в "Дневнике для Стеллы" из-за денег, правда небольших, которые она проигрывала в карты, возможно, в этой самой комнате. Ванесса появилась позже. А в то время это был загородный дом с парком и садом. Кто-то вырезал на окне стихи Стеллы... Не исключено, что она сама это сделала» ^[4]. В монологе доктора Тренча переплетаются разные интонации: он и убежден, и сомневается в том, что с поместьем действительно связаны судьбы упоминаемых личностей. Однако важно, что все они принадлежат к пластам культуры и истории Ирландии: Джон Филпот Кёрран и Генри Граттан - друзья, отстаивавшие объединение и независимость Ирландии на рубеже XVIII-XIX и в начале XIX века, Стелла и Ванесса – соперницы в интимной биографии Дж. Свифта, который испытывал к ним «искреннюю, глубокую привязанность» или «любовь старшего друга и наставника» ^{[8, с. 496]}. Благодаря шлейфу «зеркальных» образов из прошлого, легенда доктора Тренча наполняется многими приближениями, образующими спираль смыслов, один из которых содержится в ключевой детали исторического пространства дома: это «слова на оконном стекле». Неслучайно драматург использует слово «window-pane»: стекло, «символизируя утонченную духовность и хрупкость», «соизмеряется с пространством» и становится «окном в мир» ^{[9, с.307]}, впуская видимый и невидимый мир духов, нерасторжимо связанных со своим временем и его ценностями. Начертанное стихотворное послание Эстер Джонсон воспринимается как знаковый образ XVIII столетия, восполняющий утраченную атмосферу ушедшей эпохи. Стихотворение «Доктору Свифту в день его рождения» (21 ноября 1721 года) раскрывает духовный облик героини, сформированный в идеалах Просвещения: нравственный урок, преподанный Дж. Свифтом, убеждает Стеллу преодолеть «кокетство, суесловие, легкомыслие, тщеславие» ради рассудительности и благоразумия и позволяет обрести «истинную красоту» ^{[8, с.495]}. Стелла научена владеть страстями и не подчиняться общественной «лести», считая главным достоинством не тускнеющий «пламень глаз», а «пламень сердца», познавшего, «в чем добро и зло» ^{[10, с.399]}. Образ «холма времени» обретает символическое значение, сопрягая не только судьбу Стеллы и Свифта, но и судьбу декана и Ирландии. В первых строках задаются границы восприятия Дж. Свифта как декана Собора и «гордости нации». Подобно Св. Патрику, первому просветителю и выразителю христианских взглядов и идеалов ирландцев, Свифт воспринимается как нравственный вдохновитель и защитник нации в период гонений и утраты свободы. Как неизменен просвещённый характер Стеллы, так и прочно то влияние, которое оказывает деятельность Свифта и на ирландский народ. Поэтому нравственный кодекс, усвоенный Стеллой, обретает характер всеобщий: «Законом сделай свой урок, / Чтобы мужчин смирить он мог / И просвещенный женский пол / Обрел бы снова свой престол» ^{[10, с.400]}. Знаменуя эпоху прошлого, продекламированные Стеллой ценности просвещенного разума становятся нравственной перспективой для потомков: устремления ирландского общества XVIII столетья должны быть восприняты и унаследованы теми, кто приходит на смену поколению интеллектуалов. В необходимости связующей нити убежден Джон Корбет, полагая, что «все, что есть сейчас замечательного в Ирландии и в [национальном] характере, пришло из того времени, но [ирландцам] дольше, чем Англии, удалось это сохранить» ^[4]. В монологе Корбета образ Свифта как лучшего среди подобных ему сильных личностей эпохи раскрывается на фоне исторических реминисценций, отсылающих к античности: римский сенат, объединяющий людей, исполненных чувства чести и достоинства, ответственных, образованных, Брут и Катон, отличающиеся высокой нравственностью, – вот те вершины, к которым апеллировал Свифт, представляя государство и граждан. Лишь преемственность в традициях государственного устройства, гражданских и нравственных может побудить общество к прогрессивному развитию, по мнению Дж. Свифта. Поэтому образ современного парламента не выдерживает сравнения с римским сенатом, «собранием героев и полубогов», как показал спор в романе «Путешествие Гулливера» (часть 3, гл.7). А предчувствие и предупреждение идейно - философского движения и общественных катаклизмов второй половины XVIII века выразились в образе «йеху», который лишь «притязает на обладание разумом», и в чувствах Гулливера, испытавшего изумление, отвращение и отчаяние. Убежденный в хрупкости и слабости человеческого разума, Дж. Свифт переживает разочарование, которые точно выразил капитан Гулливер: «Уже шесть месяцев, как книга моя служит предостережением, а я не только не вижу, чтобы она положила конец всевозможным злоупотреблениям и порокам, – по крайней мере на нашем маленьком острове, как я имел основание ожидать, – но я не слыхал, чтобы она произвела хотя бы одно действие, соответствующее моим намерениям» ^{[11, с.28]}. В жизни самого писателя утрата надежды на просвещенную деятельность человеческого разума выразилась в «яростном возмущении»: переведенное на английский язык сочетание из эпитафии Свифта, по мнению Корбета, и вероятно, самого Йейтса, точно определяет состояние гневающегося писателя. Неслучайно Корбет настаивает на английском переводе латинской эпитафии: заменив слово «крайнее» словом «яростное», ученый приближает образ Свифта к народу. В монологе молодого ученого образ декана предстает прежде всего человеком со страстным, исполненным ответственности сердцем, который предчувствует, что благие намерения нации, объединяющейся в стремлении к свободе и независимости, сменятся упадком нравов и инертностью.

Вопреки успокаивающей философско-медитативной интонации эпитафии, в вечности душа Свифта не обретает покой: в соответствии с представлениями доктора Тренча (и в концепции самого Йейтса), душа Свифта «постоянно возвращается к волнующей… мысли» о человечестве и не в силах покинуть земной круг. «Яростное возмущение» - это «земная страсть», которая властвует в сердце писателя, переживающего это состояние вновь и вновь ^[4].

Однако участники вечера, кроме Корбета, далеки от того, чтобы понять, о чем говорит мятущийся дух Свифта, отпугивающий духов мистера Маллета и девочку Лулу: упрощенное восприятие духов как добрых или злых не позволяет внять голосу писателя, его вторжение воспринимается как помеха со стороны «злой силы». Проникнутые суеверием, сомневающиеся, участники сеанса не узнают Дж. Свифта и им неведомы «слова на оконном стекле», декларируемые деканом. Являясь «фильтром духовного света, духовного преобразования мира», стихотворение Стеллы замкнуто в своем времени и в настоящем воспринимается лишь как артефакт, утративший свое значение. Фоном для диалогов Свифта со Стеллой и Ванессой становится пение спасительного гимна и роптание, передающее смятение и ужас «дублинцев», являющих срез современного Йейтсу общества. Участники сеанса, лишенные исключительности, одаренности и деятельности ума интеллектуалов XVIII века, не могут стать восприемниками ценностей, отстаиваемых деканом Святого Патрика. Чувство гражданской ответственности в их душах заменено коммерческим чутьем, желанием «быстрой победы, быстрой выгоды» и уверенностью, что «жокею платят в любом случае, выиграл он скачки или проиграл» ^[4]. «Жокеем» в сцене сеанса становится образ медиума, миссис Хендерсон, не сознающая присутствия Свифта. Призванная стать проводником «дублинцев» в мир духов, посредником в «Великих Мгновениях», миссис Хендерсон, напротив, характеризуется духовной слепотой, которая не позволяет распознать голос декана, узнать в образе «грязного старика» «выдающегося человека эпохи» ^[4].

Финал пьесы открытый, иронический и мрачный одновременно: сеанс завершен, деньги сосчитаны и убраны в кошелек, но связь мира иного с миром земным не порвана. Неутомимый дух Свифта прорывается сквозь меркантильное, «жалкое» сознание миссис Хендерсон и продолжает монолог о цели своего присутствия на земле, будто его жизненный круг не завершен. Став частью вечностью, Свифт не обрел покоя, и, как в «Эпитафии», написанной самим У.Б. Йейтсом, писатель остался «сыном свободы, рабом времени», не услышанным и забытым потомками ^[12].

Таким образом, исследование образа Свифта как национального просветителя в пьесе У.Б. Йейтса «Слова на оконном стекле» позволило увидеть отчуждение фигуры писателя, явившееся закономерным последствием «изменений природы ирландского движения», о котором писал драматург в работе «Поэзия и традиция» (5, с. 242). Отстаиваемые Свифтом идеи нравственной стойкости, свободы и ответственности «за все, что вокруг», сменились ценностями иного характера, игнорированием культуры и бездуховностью; «ирландская ненависть и одиночество, ненависть к человеческой жизни», переживаемые писателем, предчувствующим катаклизмы будущего, остались непонятыми его потомками. Интерпретация судьбы образа Дж. Свифта как «отверженного» писателя приближает нас к пониманию взгляда драматурга на судьбу Ирландии: подобно своему «великому предшественнику», убедившемуся в тщетности избавления общества от «пороков и безрассудств», У.Б. Йейтс, в 1930-е годы критически настроенный против ирландской жизни и политики, полагал, что «если […] власть не будет сломана, […] общество обречено двигаться от насилия к насилию или от насилия к апатии, […] парламент — портить и развращать каждого, кто в него попадет» ^[13]. Очевидно критическое созвучие между автором «Путешествия Гулливера» и автором «Слов на оконном стекле»; но также и очевидно, что оба, Свифт и Йейтс, - «Ирландии сыны,/ Ее тоской заражены / И горечью с пелён» ^[12]. Именно эта горечь в душе не позволяла двум поэтам сбросить с себя бремя ответственности за судьбу народа.