Emotive Analysis of M. Bulgakov's Writings

Markasova Ol'ga Alexandrovna PhD in Philology Associate Professor of the Department of Marketing, Advertising and Public Relations at Novosibirsk State University of Economics and Management 630099, Russia, Novosibirskaya oblast', g. Novosibirsk, ul. Kamenskaya, 52/2, of. 208 markasova85.@gmail.com Other publications by this author

Одной из ключе­вых задач исследования текста в плане ЯКМ личности, является анализ коммуникатив­ных возможностей слов и высказываний как элементов лексической струк­туры текста, зависимость их от адресатов писем и временного аспекта, а так­же рассмотрение языковых единиц, отображающих основные уровни в опи­сании ЭС «живое» - «полуживое» - «мертвое» с позиции их прагматической значимости в том или ином письме. Коммуникативно-прагматические аспек­ты функционирования слов в эпистолярном тексте отражают специфику тек­ста данного типа как формы коммуникации. А. В. Курьянович отмечает, что «специфи­ка функционирования слова в эпистолярном тексте связана также с непо­средственной нацеленностью последнего на диалог с конкретным адресатом, с зависимостью от характера межличностных отношений между коммуни­кантами, с тематическими и ситуативными аспектами <…>. В этой связи отметим двойственную природу эпистолярного слов: по своей обращенности одновременно к авторскому сознанию и к сознанию, воспринимающему текст, это будет моно-диалогичное слово» ^{[1, с. 88-89]}. Лекси­ческое наполнение текстов необходимо исследовать в зависимости от ком­муникативных целей писем как речевого высказывания, которые в свою оче­редь зависят от адресатов писем.

В этом плане интересны письма творческих деятелей, известных писателей, так как они образуют иной дискурс и во многом (со)противопоставлены привычному нам дискурсу художественному. Один из эпистолярных творцов ранней советской эпохи – Михаил Булгаков.

В филологии РЖ - это то же, что вид словесности, т.е. «исторически сложившийся вид речевых произведений, имеющий форму, порожденную задачами представления действительных и альтернативных миров в речевом произведении, возникающем в типичных для данного народа ситуациях об­щения в соответствии с его назначением <…>» ^{[2, с. 23]}. Концепция жанроведения впервые была выдвинута М.М. Бахтиным, выделившим пер­вичные (простые), сложившиеся в условиях непосредственного речевого об­щения, и возникшие на их основе вторичные (сложные) РЖ ^[3]. Письмо как жанр исследователь отнес к первичным. РЖ, с одной стороны, оно рассматривается в тесной связи с понятием речевого акта ^[4], и в этом случае выделяют РЖ благодарности, комплимента, приглашения, просьбы, угрозы и т.д. С другой стороны, отмечается, что «понятие РЖ целе­сообразно связывать не с речевыми действиями, которые могут быть реализованы в одном элементарном высказывании, а с текстами» ^[5]. Подробный обзор научных классификаций и истории эпистолярного жанра дают в своих статьях А.В. Курьянович ^[6], О.П.Фесенко ^[7]. В нашем случае письма изучаются как совокупность монологических рефлективных текстов, в определенной мере близких дневниковому дискур­су, но имеющих своего адресата и тематически ограниченных. И с этой точки зрения мы можем классифицировать письма по существующим в науке па­раметрам в соответствии с их содержанием и коммуникативными установками.

РЖ письменной речи могут быть представлены в разных классифика­циях в зависимости от избранного критерия. Воспользуемся, к примеру, классификацией, предложенной Г.И. Богиным ^[2] и определим об­щие жанровые черты булгаковских писем.

1. По типологизации субъекта, рассматриваемые письма имеют пер­сональное авторство.2. По характеру объекта, эти тексты индивидуально ориентированы (личные письма индивидуальному адресату, которым является, например, Н.А. Булгаков, В.В. Вересаев, И.В. Сталин и др.). 3. По ориентации во времени, письма пишутся для немедленного чте­ния с последующим их сохранением исходя из той, часто «экстренной» ин­формацией, которая связана с предельной точкой накала психологического состояния писателя Булгакова.

С коммуникативной целью связано понятие «образа автора». К этому параметру наиболее чувствительны императивные РЖ ^[8]. И на этом основании письма Булгакова дифференцируются на письма-просьбу, которые предполагают заинтересовать адресата в исполнении обсуждаемого действия, и письма-жалобу, в которых вырисовывается образ автора - по­страдавшего.

Описание Булгаковым своего ЭС, попытка посмотреть на себя со стороны и, осмыслив свои действия, переживания, чувства, изложить их вписьмах, позволяет нам обозначить исследуемые фрагменты писем как рефлективные тексты. Обращение Булгакова внутрь себя проявляется в интерпретации своих эмоций с помощью образных средств языка: языковых единиц, обладающих переносным значением, мно­жественных метафор и сравнений, которые конструируют целостный образ человека, переживающего деструктивное ЭС и представляющего себя как че­ловека, который существует, главным образом, в двух измерениях: в состоя­нии «полуживом» и «мертвом».

Исследователи отмечают бесспорную самостоятельную литературную ценность булгаковских писем. В литературоведении и лингвистике в последние годы Булгакову как эпистолярию посвящено достаточно много работ (Л.М. Харитонова, А.А. Биданова ^[9], М.Х.Дышеков ^[10], Н. Г.Наумова, А.А. Мельникова ^[11], Е. В. Рубцова ^[12], Д. И. Шамсутдинов ^[13]).

Письма Булгакова отличаются в жанровом отноше­нии. Если послания к П.С. Попову, В.В. Вересаеву скорее монологичны и по­хожи на размышления наедине с самим собой, тописьма к Е.С. Булгаковойоставляют впечатление устного диалога, беседы.

В рассматриваемом нами эпистолярном наследии М.А.Булгакова ус­ловно выделяются следующие группы адресатов:

1. «Близкие люди».В эту группу входят близкие родственники и друзья Булгакова: Н.А. Булгакова-Земская (сестра), К.П. Булгаков (двоюродный брат и близкий друг), Н.А. Булгаков (брат), В.М. Булгакова-Воскресенская (мать), Е.С. Булгакова (жена), Е.А. Светлаева (сестра), В.А. Булгакова (сест­ра), А.Г. Гдешинский (друг киевских лет). Письма к близким людям характе­ризуются максимальным раскрытием внутреннего мира писателя.

2. Люди, с которыми Булгакова связывает не только дружба или при­ятельство, но и работа, общие творческие интересы. Назовем эту группу «со­трудники». В нее вошли: А.М. Горький, К.С. Станиславский, В.В. Вересаев, П.С. Попов (первый библиограф Булгакова, философ, литературовед), И.Я. Судаков (актер, режиссер), Е.И. Замятин. С одной стороны, в данных письмах автор стремится выговориться, с другой, обращаясь к авторитетным людям (А.М. Горький), побудить к благоприятному для автора действию.

3. «Власть». Эту немногочисленную группу адресатов представляют И.В. Сталин, Правительство СССР. Письма соответствуют РЖ просьбы в об­легчении положения писателя (отпустить за границу или позволить работать в родной стране).

Для того, чтобы показать зависимость лексического-грамматического наполнения текстов от их адресатов, рассмотрим из каждой группы по одно­му письму, созданному приблизительно в один временной период.Письмо Н.А. Булгакову от 24.08.1929 г.: Теперь сообщаю тебе, мой брат: положение мое неблагополучно.Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристиче­ской ни одной строки моей не напечатают.В 1929 году совершилось мое писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявление, в котором прошу меня с женой моей выпустить за границу на любой срок.В сердце у меня нет надежды. Был один зловещий признак - Любовь Евгеньевну не выпустили одну, несмотря на то, что я оставался (это было несколько месяцев тому назад).Вокруг меня уже ползает змейкой темный слух о том, что я обречен во всех смыслах.В случае, если мое заявление будет отклонено, игру можно считать оконченной, колоду складывать, свечи тушить.Мне придется сидеть в Москве и не писать, потому что не только пи­саний моих, но даже фамилии моей равнодушно видеть не могут.Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей ги­бели - это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко. Очень прошу написать мне, понятно ли тебе это письмо, но ни в коем случае не писать мне никаких слов утешения и сочувствия

Первое высказывание является вводным, предваряющим все дальней­шее сообщение, направленное на раскрытие «неблагополучного положения». Положение в данном случае можно рассматривать в двух значениях: 'место, роль отдельного человека в обществе', то есть как социальное положение, и 'состояние, обусловленное какими-л. обстоятельствами' ^{[14, с. 266]}, а состояние - это 'физическое самочувствие или настроение, расположение духа человека', тогда неблагополучное положение будет пониматься как психологическое состояние. Глагол сообщить определяет текст как РЖ сообщения и вносит оттенок некоторой официальности, имеет ЛЗ 'довести до чьего-л. сведения, уведомить, известить', известие 'сообще­ние, сведение о ком-, чем-либо, весть' ^{[14, с. 637]}. По данным РАС стимул известие вызывает следующие реакции: хорошее 11, о смерти 9, пло­хое 6, печальное 5, приятное 3, неприятное, о гибели, радостное, радость 2,благостное, дурное, о хорошем, пренеприятнейшее, пренеприятное, смерть, событие, сообщение, страшное 1. Таким образом, слов-реакций с отрица­тельным компонентом (29) в ЛЗ больше, чем с положительным (20). Поэтому выбор слова сообщаю может объясняться содержащимся в его семантике глубинным значением «сообщать что-то плохое». Первый деструктивный элемент неблагополучно - наречие к неблагополучный 'сопровождающийся неудачами, бедой, отсутствием успеха' ^{[14, с. 277]}. Слово можно рас­сматривать как антоним благополучно ('сопровождающийся успехом, удача­ми'). На первый план выходит сема 'плохо' (благо - хорошо), а также 'отсут­ствие чего-л.', заложенное в приставке не-. Далее раскрывается социальный смысл неблагополучного положения: мои пьесы запрещены семантически соотносится с ни одной строки моей не напечатают. В первом случае каузатор воздействия не назван, состояние замыкается в самом субъекте, во вто­ром случае употреблен глагол в неопределенно-личной форме, акцентирует­ся внимание на действии. Следующие абзацы можно условно разделить на описание внешнего и внутреннего пространства автора. Внешнее связано с описанием внешней ситуации воздействия на писателя: совершилось мое пи­сательское (писательское как социальный статус, роль) уничтожение. Дест­руктивная семантика существительного выражается в ядерной семе 'конец', воплощена высшая степень разрушения, не просто смерти, а смерти насиль­ственной: "прекратить существование кого-л., истребить" ^{[14, с. 308]}. РАС на слово уничтожить приводит реакции: врага 21, убить 5, противника 3, война, враг, зло 2 и т.д. Реакции - объекты уничтожения - имеют отрица­тельную семантику. Также в числе реакций наблюдается множество слов с деструктивной семантикой, образованных одним способом словообразования и обозначающих физическое воздействие: разбить, размазать, разрушить, растереть, растоптать ^{[15, с. 688]}. Следовательно, выражение писатель­ское уничтожение, сказанное Булгаковым о себе, ассоциируется с физиче­ским уничтожением врага, вредителя и имеет социальный смысл. Сам писа­тель ощущает свою писательскую смерть и констатирует ее в несколько официально-пафосной манере, чтобы передать адресату масштабность произо­шедшего с ним события. Внутреннее пространство состояния вводится по­гружением читателя в то, что происходит в сердце человека: В сердце у меня нет надежды. Сердце как средоточие душевной жизни нечасто появляется в письмах. Состояние отсутствия надежды локализуется в двух объектах: в са­мом авторе и в его сердце как средоточии чувств. Зловещий признак семанти­чески соотносится с темным слухом. Метафорическое выражение Вокруг ме­ня уже ползает змейкой темный слух...передает перспективу осуществления чего-то нежелательного, которое раскрывается в придаточной части предло­жения: что я обречен во всех смыслах. Образ змеи по данным РАС отражает нечто негативное: подколодная 20, ядовитая 9, гадюка 6, укус 2, жалит, злая, извивается, кусать, опасность, смерть и т.д. ^{[15, с. 66]}. Змея кусается, приносит боль, о чем свидетельствуют ассоциации РАС. Такую боль достав­ляют писателю слухи - то, что исходит от других, то, что ассоциируется со сплетнями, клеветой, неприятным, судя по реакциям, приведенным в РАС ^{[15, с. 163]}. Ср. ЛЗ слова слух: 'известия, сведения, достоверность кото­рых еще не установлена' ^{[14, с. 154]}, то есть это то, что еще не конеч­но. Такое же значение перспективы передается деструктивным элементом обречен, имеющим ЛЗ 'такой, которому суждена гибель' ^{[14, с. 227]}. Семантика перспективной смерти также выражается в высказывании: вопрос моей гибели - это лишь вопрос срока. Гибель как насильственная смерть от­ражает высшую степень деструктивного состояния Булгакова. Идея конца, предопределенности, заложенная в письме, передается единицами: уничто­жение, последнее усилие, нет надежды, обречен во всех смыслах, гибель, ме­тафорой игру можно считать оконченной, колоду складывать, свечи ту­шить. Повторение конструкции сообщаю тебе, мой брат является как бы структурным обрамлением фрагмента, вводит самые ценные для автора мыс­ли: от неблагополучного положения к возможной гибели, то есть наблюдается движение в не только в мыслях автора, отраженных в языке, но и в ощуще­нии своего состояния. Повторение этих элементов на вербально-ассоциативном уровне передает состояние замкнутости положения, в кото­ром находится автор, безвыходности, избавление от них обозначается как чу­до. Просьба не писать никаких слов утешения и сочувствия связана с тем, что для Булгакова главное - выговориться, приобщить брата к своему душев­ному состоянию. При этом автору важно, понимает ли его адресат (Очень прошу написать мне, понятно ли тебе это письмо), ведь не всегда используя только лишь вербальные средства, можно передать свои чувства и самоощу­щения. Деструктивная лексика с выраженной семантикой смерти и конца за­нимает план «полуживое», передает состояние человека, ощущающего себя находящимся на границе между жизнью и смертью.

Письмо Правительству СССР от 28 марта 1930 г.По объему оно больше, чем другие письма, состоит из нескольких глав, имеющих разные темы. Свое психоло­гическое состояние Булгаков описывает в отдельной главе.

Ныне я уничтожен.Уничтожение это было встречено советской общественностью с_ полной радостью и названо «ДОСТИЖЕНИЕМ».Р.Никель, отмечая мое уничтожение («Изв.», 15/IX-1929г.), высказал либеральную мысль:«Мы не хотим этим сказать, что имя Булгакова вычеркнуто из спи­ска советских драматургов».И обнадежил зарезанного писателя словами, что «речь идет о его прошлых драматургических произведениях» <...>. Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены -работа в книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифици­рованных театральных специалистов бесчисленные отзывы - блестящая пьеса.Р.Пикелъ заблуждается. Погибли не только мои прошлые произведе­ния, но и настоящие и все будущие <...>. Все мои вещи безнадежны <...>я прошу Советское Правительство поступить со мной, как оно най­дет нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, В ДАННЫЙ МОМЕНТ, - нищета, улица и гибель.

Душевное состояние Булгакова к моменту написания этого письма дос­тигло своего накала, кульминации, поэтому здесь рисуется образ писателя умершего. Слова с деструктивной семантикой образуют ТГ «смерть»: унич­тожен, уничтожение, зарезанный, гибель, погребены, погибли. Глагольные единицы (в том числе, причастия) имеют каузативную семантику и обозна­чают негативное, разрушительное воздействие других людей на автора и его творчество. С одной стороны, отмечается факт смерти произведений: погиб­нуть 'подвергнуться уничтожению, полному разрушению', то есть умереть неестественной смертью; погребены 'закопать умершего в землю, похоро­нить', похоронить 'перен. отказываться от чего-л., предавать забвению' ^{[14, с. 212]}. В данных контекстах пьесы оказываются объектом чужих действий. С другой, прибегая к прямым значениям слов, автор характеризует состояние произведений, которое как бы замыкается в самом себе и не имеет каузаторов:

Если в письме к брату состояние автора можно обозначить как «полу­живое», динамичное, ориентированное на будущее, то в данном письме автор ощущает себя умершим: Ныне я уничтожен; у меня <...>В ДАННЫЙ МОМЕНТ, - нищета, улица и гибель. Булгаков акцентирует внимание читате­ля на своем ЭС «здесь и сейчас», подчеркивается безвыходность и отсутствие будущего (Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие и все будущие).Важно также отметить, что в письме передается душевное со­стояние именно писателя, драматурга, человека творческого, а душевное со­стояние просто человека отходит на второй план, в отличие от письма к бра­ту. Кроме того, в письме Правительству наблюдает резкое противопоставле­ние автора - другим: уничтожение («я») - радость («другие»), что в целом передает состояние одиночества, противопоставленности автора окружаю­щему миру. Высшая степень деструкции, заложенная в лексических едини­цах, доминирующих в письме, объясняется не только таковым ощущением Булгакова себя, но стремлением оказать на читателя более сильное воздейст­вие, убедить в крайней необходимости помощи писателю, находящегося на грани. Не случайно, прочитав данное письмо, И.В. Сталин посчитал возмож­ным самоубийство М.А. Булгакова, и, как отмечают исследователи, после самоубийства В.В. Маяковского, последовал телефонный звонок писателю, чтобы «несколько «исправить» булгаковское положение» ^{[16, с. 434]}.

Письмо В.В. Вересаеву от 22-28.07.1931 г.: В самом деле: почему мы такредко видимся? В тот темный год, ко­гда я был раздавлен и мне по картам выходило одно - поставить точку, вы­стрелив в себя. Вы пришли и подняли мой дух. Умнейшая писательская неж­ность! <...>. Причина - в моей жизни. Занятость бывает разная. Так вот, моя за­нятость неестественная. Она складывается из темнейшего беспокойства,размена на пустяки, которыми я вовсе не должен был бы заниматься, пол­ной безнадежности, нейрастенических страхов, бессильных попыток. У ме­ня перебито крыло. <...>. Викентий Викентъееич! Прочтите внимательно дальнейшее. Дайте совет.Есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся мой разговор с генсекром. Это ужас и черный гроб. Я исступленно хочу видеть хоть на короткий срок иные страны. Я встаю с этой мыслью и с нею засы­паю. <...>.И тем не менее этой весной я написал и отправил (письмо). <...>. Правда эта лучше всего могла бы быть выражена телеграфно:«Погибаю в нервном переутомлении. Смените мои впечатления за три месяца. Вернусь».Ответ мог быть телеграфный же: «Отправить завтра».При мысли о таком ответе изношенное сердце забилось, в глазах поя­вился свет. <...>. Но поток потух. Ответа не было. Сейчас чувство мрачное.

Адресат этого письма воспринимается Булгаковым как старший колле­га, является для него авторитетом. В письме наблюдаем динамику в изменении состояния автора. Деструк­тивной лексики, выражающей идею смерти становится гораздо меньше (был раздавлен, гроб, погибаю, изношенное сердце). А состояние полного разру­шения отнесено автором в прошлое. Метафора мне по картам выходило одно - поста­вить точку, выстрелив в себя - образно передает идею самоубийства. Таково было ЭС автора в темный год, где темный, черный (ср. черный гроб) цвет в наивном представлении ассоциативно связан с чем-то тяжелым, негативным. Насыщенность письма метафорическими вы­ражениями может быть объяснена характером адресата - он такой же писа­тель, коллега по творческому делу, а также собственной метафорической КМ Булгакова, уже осмыслившего, отрефлексировавшего свое ЭС. Передача автором своих чувств строится в предложении на принципе нанизывания слов, образующих ТГ «чувства»: темнейшего беспокойства, размена на пустяки, которыми я вовсе не дол­жен был бы заниматься, полной безнадежности, нейрастенических стра­хов, бессильных попыток. Темнейшее беспокойство возникает на уровне предчувствий чего-то плохого, нейрастенические страхи - это признаки душевной болезни. В целом можно отметить, что слово страх достаточно частотно в языке писем и соотносится с одино­чеством (иногда это представляется как боязнь оставаться одному), появля­ется в виде припадков (Я страдаю припадками страха в одиночестве). Два слова мучительное не­счастье семантически дублируют друг друга, одно значение усиливает дру­гое, ср. ЛЗ несчастье 'тяжелое событие, тяжелое положение; горе, беда, бед­ствие', ЛЗ горе 'душевное страдание, глубокая печаль, скорбь'имучитель­ный, образованный от мучить, имеющий ЛЗ: 'причинять муки, физическое или нравственное страдание' ^{[14, с. 315, 333]}.Особенностями деструктивной лекси­ки, употребленной в этом письме является то, что кроме ЛЗ самих слов, дест­рукция выражается с помощью словообразовательного компонента (пристав­ки), а также метафорических высказываний, доминирует лексика плана «по­луживое».

Зависимость от адресатов прослеживается не только в плане лексиче­ского наполнения писем, но и в плане характера синтаксических моделей, передающих состояние. Из всех синтаксических моделей, передающих ЭС автора, первое место разделили предложения, построенные по глагольной и причастной моделям, другие модели выражения психического состояния употребляются в равной степени. Глагольные предложения чаще передают негативное состояние, а именно усталость, плохое самочувствие, относятся к плану «полуживое». Причастная модель семантически наиболее глубоко от­ражает образное состояние умирания и смерти автора, а деструктивные пре­дикаты, выраженные краткой формой страдательных причастий, являются доминирующими в группе слов со значением «мертвое». Причастные пред­ложения передают состояния, возникшие из-за чего-то/кого-то в определен­ный момент времени, несут в себе оттенок каузированности, который сохра­няется и в тех случаях, когда каузирующее данное состояние обстоятельство автором не указывается. Предложения, в которых предикат выражен кратким страдательным причастием, по наличию в них второстепенных членов пред­ложения, являются в основном нераспространенными, главным в них оказы­вается именно субъект и переживаемое им ЭС. Такие модели описывают со­стояние внутреннего страдания автора, вызванного невозможностью реали­зоваться творчески: запретом писать пьесы и печатать уже созданные. По­этому причиной «уничтожения» писателя Булгакова (по выражению автора)являются решения других людей, чьи имена Булгаков в письмах не называет, но его окружению они известны. Этим может объясняться вербальная невыраженность в данных конструкциях каузатора, разрушительно действующего на субъект состояния. В значительном объеме такие предложения обнаружи­ваются в письмах, обращенных к Правительству СССР, И.В. Сталину, брату Н.А. Булгакову, поскольку наиболее полно отражают психологическое со­стояние автора, а метафорическое их употребление призвано воздействовать на эмоциональную сферу адресата.

Лексическое наполнение писем особенно зависит от времени их напи­сания, от самоощущений Булгакова в тот или иной момент жизни. В целом можно отметить, что к 1929 - 1931 годам возрастает число де­структивной лексики, образующей ТГ слов с общей семой 'смерть': затрав­ленный, умученный, уничтожен, обречен, прикончен, отравлен, раздавлен, погребены, погибать, гибель, смерть, гроб и однокоренные им слова, передающие состояние автора и его пьес. Лексика, употребленная в переносных значениях, передает образ автора, ощущающего свою писательскую и духовную смерть. Лексика прямая чаще связана с образом говорящего, пребывающего в состоянии «по­луживом», переходном. Психологическое состояние описывается как бо­лезнь: Я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха; Я страдаю припадками страха в одиночестве. В этот пе­риод частотно употребление предложений условно-следственной семантики, в которых смерть автора описывается как следствие нежелательных событий. Некоторые (адресованные И.В. Сталину) представлены как элемент РЖ угро­зы, ср. Нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчал - погибнет. Причина моей болезни - многолетняя затравленностъ, а затем молчание. Мы также можем рассматривать язык писем (в частности, адресованных И.В. Сталину) как на попытку осуществления соци­альной власти в акте коммуникации. В кульминационный период (1929 - 1931 гг.) в развитии психологического состояния Булгакова в письмах увеличива­ется не только количество деструктивной лексики, но и становится частот­ным, наряду с глагольными моделями, употребление причастных моделей, в которых предикат выражен кратким страдательным причастием. Как пишет Р. Блакар, «выбор активной или пассивной формы не только оказывает неяв­ное воздействие на восприятие причинных отношений получателем. Быть может, еще важнее то, что это изменение на самом деле приводит к переос­мыслению ситуации в отношении того, кто является «главным действующимлицом», тем о ком идет речь» ^{[17, с. 107]}. Несомненно, в период наи­более острой травли Булгаков ощущал себя жертвой действий других людей, и такое самоощущение отразилось в языке писем, его семантико-строевой организации. Возрастание числа употреблений причастных моделей связано с идеей передачи пассивного каузального состояния. А в нескольких пись­мах, целью которых является желание добиться помощи в облегчении поло­жения писателя (М. Горькому, И.В. Сталину), такие модели становятся, так называемым, инструментом власти, и хотя каузатор воздействия автором вербально не выражается, каузативное воздействие, семантика разрушения субъекта-объекта явственно присутствует в этих формах.

С 1932 года Булгаков в письмах констатирует смерть произведений как некую данность, отнесенную в прошлое, а состоя­ние выражается как сопутствующее действию: «Мольер» мой в гробу; Мне тяжело работать там, где погубили «Мольера»; У нас тихо, грустно и бе­зысходно после смерти «Мольера». В письмах последних лет план «мертвое» в основном образуют эти лексические единицы, описывающие состояние булгаковских произведений. Состояние усталости «за годы литературной ра­боты» сменяется апатией и отвращением. Эта пассивность говорящего есте­ственным образом отражается в языке: предложно-падежные конструкции передают погруженность субъекта в ЭС, пассивное пребывание в отрица­тельных эмоциях. Уменьшается число причастных моделей, ранее необходи­мых автору для характеризации своего максимально деструктивного ЭС, об­разной смерти. Темой последних булгаковских писем становится описание состояния болезни. Появившаяся надежда связана с избавлением от смерти. В письмах, написанных в разные дни одного месяца, встречаются предложе­ния, различные по форме, но близкие по смыслу. Ср. В основной моей болез­ни замечено улучшение. Благодаря этому у меня возникла надежда, что я вернусь к жизни и ...у меня надежда зарождается, что на сей раз я уйду отстарушки с косой. Динамика состояния обнаруживается при сопоставлении этих предложений с другим: Поточнее говоря о болезни: во мне происходит, ясно мной ощущаемая, борьба признаков жизни и смерти.Различная форма выражения субъектов состояния объясняет семантическое различие: у меня обозначает принадлежность, как бы внешнюю связь субъекта (автора) с эмо­цией (надеждой), как чувства «чуждого» для автора, во мне передает глубину локализации состояния, его внутреннее обнаружение.

В исследуемых фрагментах писем был выявлен круг эмотивной дест­руктивной лексики, которая, главным образом, передает состояние горя и грусти. Среди лексики, выра­жающей эмоции, преобладают имена существительные, выражающие абст­рактные понятия, наполняющие план «полуживое» и план «мертвое». Таким образом, особенностью ЯЛ Булгакова является то, что посредством образной деструктивной лексики она презентирует себя и свои произведения, находящимися в состоянии либо «живом», либо «полуживом» и «мертвом».Среди синтаксических моделей, выражающих ЭС, преобладают гла­гольные и причастные. Причастные оказываются универсальным средством, наиболее ярко воплощающим переживаемое автором деструктивное состояние. Таким образом, в центре ЯКМ Булгакова, передающей эмоциональную жизнь, оказывается ЯЛ, находящаяся в оппозиции, изолированности от ок­ружающих и подвергающаяся с их стороны разрушительным воздействиям. И кроме того, само со­стояние оказывается воздействующей на ЯЛ силой, занимая в языке актив­ную грамматическую позицию.