The Role of Philosophy in the Culture of a Technogenic Society: Criticism of Technological Mind

Постановка проблемы: нужна ли философия современному обществу

Современное общество закономерно называют техногенным: техника опосредует все стороны жизни человека, технологии регулируют все виды его деятельности — от производства до общения, а техническая рациональность определяет направленность его мыслей и потребностей ^{[4, с.105-124]}. Современная культура также пронизана техногенными воздействиями, а технический прогресс и формирующаяся по его ходу техносфера занимают ведущее место среди факторов, влияющих на ее развитие ^{[5, с.48-103]}. Особенность техногенной цивилизации, как отмечает В. А. Лекторский, «не в том, что в ней впервые начинают использоваться техника и технологии, а в том, что в рамках этой цивилизации проективно-конструктивная установка в отношении природы, общества и человека становится доминирующей, а создание новых технологий осуществляется планомерно, во все больших масштабах и на основе развития научного знания» ^{[10, с.36]}. В этом техническом мире, в культуре этого техногенного общества многие области духовной деятельности, далекие от техники, находятся в кризисе, и среди них — философия, по словам Аристотеля, — самая благородная и самая бесполезная из наук. Она далека от эффективных технологий и все чаще отвергается массовым сознанием как ненужная и бесполезная. К сожалению, это падение интереса к философии закономерно и вызвано основными характеристиками современного общества ^{[16, 17]}. «Модус существования современного общества со значительной степенью определенности может быть охарактеризован как технологический, — утверждает Б. Г. Юдин. — Мы все больше привыкаем воспринимать окружающий мир… а зачастую и самих себя как поле для осуществления самых разнообразных технологических воздействий». Современный человек, по его словам, «в целом необычайно привержен деятельностной, или технологической, установке, связанной со стремлением так или иначе упорядочить, организовать и даже поставить на службу своим интересам хаос «естественного»» ^{[28, с.56]}. Философский дискурс вряд ли способен помочь этому стремлению. Поэтому рационализация современной жизни и редукция рациональности к ее технической разновидности мало где проявляется так отчетливо, как при обвинении философии в том, что она не приносит пользы. Иногда за философией признают определенные заслуги в прошлом; ей оставляют узкое поле деятельности в качестве метанауки (для собирания научных данных в цельную картину мира), но будущего у философии не видят. Так ли это? Нужна ли философия современной эпохе (когда главным критерием является практическая эффективность), или ее место — среди некогда игравших важную роль, а ныне устаревших явлений культуры?

Этот вопрос стоит перед профессиональным сообществом философов и требует вдумчивого анализа. Разумеется, проблема приносимой философией пользы поднималась неоднократно. Какие же ответы давались и почему сегодня они признаны недостаточными для того, чтобы ответить скептикам?

В начале существования философии на вопрос, зачем ею заниматься, давался ясный и определенный ответ: чтобы познать истину — узнать, как устроен мир и какие законы им управляют, чем определяется человеческая жизнь и что ожидает все живущее за гранью смерти. Первые философы не сомневались в том, что истина существует и ее можно найти, а найдя — узнать, отличив от заблуждения. Традиционный ответ на вопрос о пользе философии отводил ей важное место в культуре: если техника обеспечивает материальную жизнь людей, то философствование помогает им постичь законы, управляющие бытием. В философском (и шире — в мировоззренческом) поиске видели путь к пониманию долга человека и смысла его жизни, к преображению внутреннего мира. Позже от философии стали ждать прогнозов на будущее и программ улучшения человеческой жизни. Но уже в первые века существования философии выявился первый недостаток этого направления — неискоренимый плюрализм концепций. Еще софисты подметили бесконечный характер философских споров и отнесли философию к источникам не вечной и общезначимой истины, а субъективного мнения — вернее, множества мнений, по-разному обоснованных, но никогда не достигающих истинного знания. Философское исследование умножает количество вопросов: анализируя одну проблему, оно вскрывает десяток новых. Эта особенность, присущая философии с начала ее существования, невыгодно отличает ее от других форм духовного освоения действительности — научной и религиозной, которые уверенно дают ответы (хотя множественность религиозных систем и периодические научные революции показывают, что на самом деле их ответы также не являются окончательными) ^{[17, с.140]}. Философам приходилось отвечать на вопрос: почему представители этой благородной профессии не могут договориться между собой и что делать с их выводами, опровергающими друг друга? Логически возможны два варианта объяснения философского плюрализма. Одни приписывали различие мнений неизжитой субъективности спорящих, различию их опыта и воспитания; именно в этом видели оправданность разных мнений, а от философии ждали налаживания диалога между людьми и совместного продвижения к истине. Другие объясняли многообразие философских концепций разным уровнем совершенства спорщиков и предполагали, что однажды они придут к согласию ^{[17, с.138]}.

Кроме того, философию представляли как путь духовного восхождения: философскими методами предлагалось произвести перестройку собственной души в соответствии с идеалом. Утверждали, что любое направление философских поисков есть поиск себя, нахождение смысла собственной жизни. Поэтому свобода поиска, свобода выбора лежит в основе философствования: оно — непрерывное самопостроение (иногда — болезненный слом старых мыслительных привычек), нужду в котором испытывают далеко не все люди. В отличие от научных и религиозных путей самопознания, философия — частный исследовательский проект: человек прокладывает его на свой страх и риск, идет по нему в одиночку (в лучшем случае — в сопровождении группы духовно близких людей). Стараясь мыслить так, как никто еще не мыслил, и дать новые ответы на вечные вопросы, философ постоянно находится на грани ошибки.

Могут ли другие области культуры дать людям то, что обещала философия, — обоснованное, рационально сформулированное мировоззрение? Наш взор обращается к науке в поисках фундаментальных истин; но, к сожалению, научные знания могут быть лишь фундаментом мировоззрения, а не его единственным содержанием. Наука еще не может ответить на все вопросы, которые люди хотят задать ей. Знаменитые «вечные» вопросы философии, направленные на нахождение жизненного пути человека, в принципе не могут разрешаться наукой, нацеленной на объективное знание. Поэтому при всей привлекательности научного решения мировоззренческой проблемы оно невозможно.

Религиозные системы и мистические учения также обещают человеку придать смысл его земному существованию и показать путь к высшей цели. Они лишены ограничений научного дискурса и сомнений дискурса философского: религия дает непререкаемые ответы на все вопросы. И философия, и религия направлены на построение целостной системы взглядов на мир и место человека в нем. Но их разделяют методы: религиозное мировоззрение строится на вере, а философское — на требовании критического анализа представлений, на отказе от авторитетов и стремлении логически обосновать все принципы.

Если видеть цель философии в построении целостного мировоззрения человека и разрешении жизненных проблем согласно его принципам, то эта цель достигалась: история знает многих философов, плативших жизнью за свои убеждения. Но в этом случае не находит обоснования философский принцип плюрализма: абсолютная истина по определению одна, и говорить о том, что ложные точки зрения имеют право на существование, нелепо. Кроме того, исследуя факторы, влияющие на мировоззрение человека и на принятые им духовные ценности, нам приходится учесть не только тезисы, полученные философскими методами, но и, по словам И. Т. Касавина, «заблуждения, фантазии, верования, убеждения, предрассудки и обыденные представления, эмоции и нравственные решения». Ведь они также «формируют определенную картину мира, в которой живет человек, свидетельствуют об уровне освоения им реальности, о характере практикуемой деятельности и общения» и, как показывает И. Т. Касавин, «тем самым, позволяют человеку достигать функциональной регулярности в окружающем мире, являются формой его встроенности в мир, а потому и по-своему коррелируют с этим миром, говорят о нем — с той или иной степенью соответствия» ^{[7, с.12]}. Следовательно, преимущественно философский метод построения мировоззрения оказывается под вопросом: во всяком случае, религии и идеологии воздействовали на людей не меньше.

Но практика, ведущая мир к глобализации, а носителей разных точек зрения — к постоянным встречам и обмену мнениями, все настоятельнее требует дать ответ: что делать, если носители разных мировоззрений должны работать вместе, реализуя общий проект или предотвращая общую угрозу? Как им понять друг друга и (не переубеждая) разработать единую программу действий? Более того, сегодня и представители разных профессий порою далеки друг от друга не меньше, чем представители разных культур. Существует ли между множеством равноправных мнений некое нейтральное смысловое поле, на котором носители несовместимых убеждений могли бы приходить к пониманию чужих взглядов, учитывать их, координировать совместные действия? Именно философию чаще всего предлагают на роль площадки диалога.

Миссия философии, согласно В. С. Степину, такова: «Философия осуществляет рефлексию над фундаментальными мировоззренческими универсалиями культуры. Она их осмысливает, выносит на суд разума, улавливает изменения, которые в них происходят, и начинает критически их обсуждать. Это – первый этап философствования… Второй этап философствования превращает эти первичные категориальные смысло-образы в строгие понятия. Они становятся своеобразными идеальными объектами, абстракциями, с которыми мышление начинает работать как с особыми сущностями» ^{[26, с.9]}. Таким образом, философия понимается как технология работы с «мировоззренческими универсалиями» или «фундаментальными жизненными смыслами и ценностями культуры»: она, «рационализируя универсалии культуры, упрощает и схематизирует их», а также обязана «генерировать новые мировоззренческие смыслы и тем самым вносить мутации в культуру, подготавливая кардинальные изменения социальной жизни». Когда «социальные запросы изменяющейся жизни общества» требуют перемен, философия, согласно работам В. С. Степина, «вырабатывая новые категориальные смыслы… предъявляет их культуре»: таким образом она «предлагает возможные изменения генома культуры» и этим «намечает новые пути социального развития» ^{[26, с.10]}. Поэтому и наука «всегда обращается к ней, когда осуществляет прорыв к новым предметным мирам» ^{[26, с.11]}.

Все чаще высказывается мнение, что философия должна выполнить работу по гуманизации социальных и экономических отношений, наверстать пропущенную идеологическую подготовку к наступившему постиндустриальному обществу и предложить людям новое миропонимание. Все эти важнейшие задачи философию призывают выполнить потому, что никакая другая область культуры ими не занимается. Бескорыстие философии, ее отказ от прагматической направленности рассматриваются как залоги нахождения нового мировоззрения. Может быть, философия необходима в настоящий момент как противовес науке, превратившейся в придаток промышленности и перенявшей от нее инструментальное отношение к природе? Именно философы должны раскрыть людям глаза, показать им разрыв между космическими перспективами и жалкой погоней за новыми вещами. Но где же здесь свобода философского поиска? Философам предназначают служебную роль — инструментов эволюции.

Если основная миссия философии — выработка глобальных целей и ориентаций, введение фундаментальных схем, поиск абсолютного и формулирование должного, то в техногенном обществе философия должна быть одним из главных направлений мысленной деятельности, занятых поиском разрешения техногенного кризиса. Но, если мы станем искать среди ее заслуг понятийное суммирование многообразия социальных практик и согласование всех видов отношения человека к миру (что позволит создать проект гуманистически направленного преобразования техногенного общества), то мы не найдем среди популярных идей тех концепций, что предложены современными философами. Попытки гармонизации общественного бытия и общественного сознания сегодня обходятся без философии, и сами философы признают это. Не только массовое сознание, но и собратья-ученые отвергают претензии философии. Так, скептически оценивает надежду философии на ведущую роль в познании В. Н. Порус: «Современные ученые в своем большинстве не принимают всерьез претенциозных философов. Если философам что-то непонятно, им снисходительно объяснят, а если не получится (не важно, по чьей вине), то попросят впредь не беспокоить. Когда же философы нахально «поправляют» ученых, выдавая им некие методологические или мировоззренческие прескрипции, то их либо вовсе не слушают, либо выпроваживают из дискуссии без всякого почета» ^{[19, с.64]}. Иными словами, философы, пытающиеся навязывать свои теории, по словам В. Н. Поруса, «оказываются в положении не то юродивых, не то лукавых краснобаев, небескорыстно «вешающих лапшу на уши» занятым людям» ^{[19, с.64]}.

Итак, по словам И. Т. Касавина, назрела «тема новых функций философии в технонаучном мире, в котором самодостаточность философии становится неразрешимой проблемой и философии приходится адаптироваться к миру, не демонстрирующему явной потребности в ней самой» ^{[6, с.9]}. Настоящая философия, считает В. Н. Порус, должна отвечать «на кантовские (по духу, а не по букве) вопросы: что я могу знать, что я должен делать, на что я могу и смею надеяться», и тогда она сможет вести с науками полноценный диалог, «возвращая им целостное понимание человека, так сказать, восстанавливая его из частно-научных «проекций»» ^{[19, с.65]}. Но диалог требует инициативы обоих участников, а философов, как говорилось выше, просто не желают слушать…

Казалось бы, перечисленное подводит к однозначному ответу: современному человеку философия не нужна. Но в каком смысле употребляется словосочетание «не нужна»? Означает ли оно, что современный человек, в котором взрастили техническую рациональность ^[14], не ощущает потребности с помощью философии выйти за ее пределы, или имеется в виду объективная ненужность? Уверенность в быстром и эффективном решении всех проблем может оказаться выгодным на короткой дистанции, но в далекой перспективе приведет к нарастанию экологических и социальных проблем (что мы и наблюдаем). По словам И. Т. Касавина, человек, «получивший в свое распоряжение эффективные средства преобразования природы или общества, не получит положительных результатов, если его деятельность не опирается на релевантные знания и умения, а также на соответствующие нормы и идеалы» ^{[8, с.52]}.

Место техники в современной культуре

Что же занимает центральное место в современной культуре? Техника сегодня участвует в формировании «культурных кодов» коммуникации, определяет методы социализации и инкультурации членов общества, а также рефлектируется и интерпретируется философией, религией, наукой, литературой; технические навыки транслируются в составе традиций, а правила обращения с техникой — в составе ценностных ориентаций. Мы вынуждены анализировать технику как одну из основных составляющих процесса общественного воспроизводства и как фактор, непосредственно влияющий на формирование конкретно-исторических культурных систем. Современная философия техники все чаще видит в объекте своего исследования не инструмент человека, а сложное, социально обусловленное явление. Сегодня, согласно В. Г. Горохову, техническая система рассматривается как человеко-машинная, в которой проектируются вместе машинные компоненты (являющиеся средствами деятельности) и человеческие (исполнители или субъекты деятельности — внедрения, управления, обслуживания). Проблема в том, что эти компоненты функционируют согласно разным нормам: машины — согласно законам природы, люди — согласно социальным законам ^{[2, с.43-44]}. Деятельность и создаваемый ею технический мир, по мнению В. В. Чешева, «предстают как средство социальной жизни человека, ее инструмент»: социальная жизнь человека «не может совершаться вне техносферы» как средства воспроизводства материальной культуры ^{[27, с.87-88]}. По словам В. Г. Горохова, сегодня понятие «технология» применимо «к любому виду человеческой деятельности», поскольку так мы называем любой процесс, «в ходе которого ее исходный материал преобразуется в результат, продукт»; но из этого следует, что всякая технология, «как внедренный в общественные структуры социотехнический продукт, амбивалентна, т.е. имеет как желаемые, так и часто непредвидимые нежелательные последствия и влияния на социум» ^{[1, с.123]}. В частности, мышление человека и его ценностные ориентации адаптируются к жизни и функционированию в техническом мире.

Техническая рациональность связывает в единое целое практические планы освоения мира, анализ их деятельностных условий, создание и регламентирование социальных практик. Как правило, так называют результат осмысления и алгоритмизации технической деятельности: способ рассмотрения реальности в качестве подчиненного объективным закономерностям объекта целеполагающей воли человека, преобразование которого осуществляется через планирование и реализацию технологических цепочек. Техническая рациональность рассматривает объекты окружающего мира как сырье (объекты воздействия, не имеющие объективных ценностных характеристик и подчиняющиеся неизменным закономерностям) и проявляется в единстве языковых и поведенческих практик, необходимых для создания и функционирования техники ^{[13, с.259-260]}. Система ориентиров, задаваемая технической рациональностью, выступает матрицей построения техногенных социальных практик (то есть типовых стратегий осуществления человеческой жизнедеятельности), выступая в качестве их регулятора и порицая выход за их пределы (задаваемые критерием эффективности). Прежде всего, техническая рациональность игнорирует эмоционально-оценочные аспекты объектов и учитывает в них только технологические свойства. Функционирование технической рациональности в общественной жизни определяется следующими ее параметрами: стратегической природой (ориентацией на рациональное и координированное вмешательство в естественные процессы), направленностью на постоянную перестройку естественного в искусственное (а не на спорадические вмешательства), силовым характером (готовностью к разрушению неэффективных практик, несмотря на их ценностное значение). Специфика этого регулирования зависит от конкретной ситуации и может иметь различные механизмы реализации ^{[13, с.101]}.

Философия техники прослеживает этапы и закономерности развития технической рациональности, отмечая ее экспансию на другие области культуры ^[25]. Эту господствующую техническую рациональность В. М. Розин характеризует так: «Исходной предпосылкой технократического дискурса, как известно, выступает убеждение в том, что современный мир — это мир технический (поэтому нашу цивилизацию часто называют «техногенной») и что техника представляет собой систему средств, позволяющих решать основные цивилизационные проблемы и задачи, не исключая и тех, которые порождены самой техникой. В рамках технократического дискурса «технически» истолковываются все основные сферы человеческой деятельности: наука, инженерия, проектирование, производство, образование, институт власти» ^{[22, с.131]}.

Техническая рациональность противоположна традиционной рациональности, на почве которой выросла философия. Ее целями были постижение мира и нахождение скрытых смыслов бытия. Если техническая рациональность порождает технологии, то результат философствования, как известно со времен неокантианства, — духовные ценности. Разумеется, философы ставили ценности выше технологий: по словам А. В. Разина, «некоторая идея, которая… определяет цели деятельности, совсем не то же, что идея, связанная с определенной системой социальных норм, подтвержденная практикой существования человечества в этом нормативном поле». Такая идея «обладает уже совсем иным (бόльшим) онтологическим статусом» ^{[21, с.27]}. Но в современном мире, как правило, эффективные технологии оцениваются гораздо выше идей.

Различие двух ценностных ориентаций в отношении мира природы убедительно показывается Б. Г. Юдиным. Одна из них «выражает ценности сохранения и акцентирует необходимость оберегать, защищать существующий порядок вещей, который может быть легко и необратимо разрушен нашими грубыми и неразумными действиями». Другая же установка гласит, что «мы можем ставить наши интересы и стремления выше императивов сохранения окружающей нас природы». В этом случае «природа воспринимается прежде всего как сырье, которое подлежит преобразованию… в соответствии с нашими замыслами и посредством наших технологий», то есть «как нечто лишенное собственной внутренней ценности и значимости» ^{[28, с.57]}. Эти установки, — «с одной стороны созерцательная, натуралистическая, нацеленная «только лишь» на объяснение, и, с другой стороны, установка, которая ставит во главу угла изменение мира и которую можно интерпретировать как технологическую, проектную, конструкторскую» ^{[28, с.58-59]}, — согласно Б. Г. Юдину, проявляют себя и в области познания. Для современной науки «исследование выступает не только как познание мира как он есть сам по себе, мира естественного, но и как преобразование этого естественного мира, т.е. как создание мира искусственного»; в результате познание «оказывается прообразом технологического способа освоения, более того, видения мира» ^{[28, с.59]}. Сегодня даже гуманитарное знание, согласно Б. Г. Юдину, «заражено» технологическим взглядом на мир: «Традиционное гуманитарное знание ориентировано на понимание социального и человеческого мира, а выражением его результативности являются прежде всего интерпретации этого мира… Интерпретации, получившие признание, могут затем становиться основаниями, определяющими человеческие действия… В таком их функционировании уже заложены элементы технологичности гуманитарного знания — в той мере, в какой оно используется для изменения реальности» ^{[28, с.62]}. Отметим эти технологические черты даже в той области культуры, которая, казалось бы, максимально удалена от техники: в самом деле, когда древние философы обещали своим ученикам гармонизацию души, самовоспитание и т. д., разве не технологию работы с внутренним миром они имели в виду?

В. Н. Порус также согласен с тем, что существуют «две стратегии целенаправленной деятельности и, соответственно, два типа рациональности». Первый тип — «техническая рациональность», второй — «космическая рациональность» ^{[20, с.128-129]}. Каждая из них имеет свои преимущества и недостатки, и спор между ними вряд ли будет окончательно разрешен: «Ведь его порождают внутренние противоречия культуры — между должным и сущим, свободой и необходимостью, между всеобщим и особенным, между Человеком («родовой сущностью человека») и человеком (смертным и ограниченным своим существованием индивидом), между историческим временем и временем экзистенциальным» ^{[20, с.146]}. Но в современном обществе равновесие нарушено: критерием рациональности вообще стала, по словам В. Н. Поруса, «ориентация на образцы успешной (познавательной, конструктивной, хозяйственной и т.п.) деятельности». Это значит: «Действие рационально, если оно способствует достижению цели, и нерационально в противном случае, иррационально (противоразумно), если оно разрушает цель или достигает противоположной» ^{[18, с.6-7]}. По мере развития техники и расширения области ее социального применения происходит перестройка социокультурной сферы: традиционные нормы, ориентированные на высшую реальность, утрачиваются, на смену им идут новые. Многие из этих трансформаций оцениваются негативно. Указывая на падение «высокой культуры», рост преступности и аморализма, негативные социальные явления и т.д., сторонники традиционных ценностей делают вывод: причина всего этого — техника, ее рост и подчинение ей социокультурной среды. Мы, по словам Б. В. Маркова, «живем в постантропологическую эпоху, для которой характерен отказ от универсальной роли человека», и приходится признать, что «общество и, тем более, государство вовсе не имеет свой целью человека» ^{[12, с.24]}. По-прежнему не подлежит сомнению, что человек — «это такое существо, которое ищет и находит представление о собственной сущности и строит свою жизнь в соответствии с этим идеалом». Человек, «будучи незавершенным природой, осуществляет себя в культуре» и «даже самые простейшие жизненные акты осуществляет не инстинктивно, а в соответствии с общественными образцами» ^{[12, с.27-28]}. Но эти образцы имеют техногенное происхождение. Разумеется, следует помнить, что техногенная зависимость человеческой жизни сменила не эпоху полной свободы, а иную форму зависимости — от непредсказуемых стихий природы (включая стихийные процессы в обществе). Чувство несвободы возникает у критиков техники не вследствие объективного сравнения реального положения дел с прошлым, а в результате разрушения завышенных ожиданий, родившихся у людей после промышленной революции. На самом деле все не так беспросветно: творчество и технический прогресс не противостоят друг другу. Новые технологии рождаются благодаря росту умственного потенциала людей и дают возможность человеку все больше сил и времени уделять творчеству — в том числе техническому. Хотя многие исследователи видят технику враждебной человеку стихией, необходим объективный анализ ситуации и рассмотрение причин технической экспансии.

Так, В. М. Розин считает, что дело не в технике, а в сложившемся типе социальности и культуры — «за технической экспансией стоят социальные институты, ценности, картины мира». Современный человек «встроен в технологический процесс и ориентирован на него» ^{[24, с.205-206]}. По словам В. М. Розина, социальные институты современного общества можно назвать особой техникой: «Когда мы говорим об институте, имея в виду функции, процедуры, заданные правилами, организацию института, перед нами типичная техника (институты концептуализированы, в качестве процедур и организации они ничем не отличаются от технологии и технических изделий)» ^{[24, с.138]}. Даже смысл культурного бытия, отмечает В. М. Розин, «задается сегодня в рамках технической реальности»: с техникой мы связываем качество нашей жизни. В техногенном обществе «воспроизводятся и всячески поддерживаются технические ценности, дискурсы, картины мира и… вытесняется и подавляется все, что угрожает безоблачному существованию технического мироощущения» ^{[24, с.191]}. Культура и социальные институты сегодня «осознаются, артикулируются и манифестируются в рамках техногенного дискурса»: «технически» истолковываются наука (как «непосредственная производительная сила, позволяющая овладеть природой»), образование (как «институт, призванный готовить специалистов» для производства) и т. д. ^{[24, с.193-195]}. Итак, не только средний человек, «как социальный индивид, полностью обусловлен образами и ценностями техногенной цивилизации», но, по словам В. М. Розина, и «те, от кого сегодня зависит развитие современной технологии, включая власти, специалистов и экспертов… мыслят в рамках реалий техногенной цивилизации» ^{[23, с.223-226]}.

Поскольку современное общество является техногенным, именно взаимосвязь философии и техники должна рассматриваться приоритетно для нахождения ответа на вопрос о нужности философии в современном мире.

Взаимосвязь между техническим прогрессом и прогрессом духовным уже исследовалась философией. Так, концепция, рассматривающая духовную жизнь и технику в качестве взаимодополняющих сторон человеческой деятельности, была предложена Л. Мэмфордом. По его словам, не технические умения стали первым отличием человека от животного мира: первейшей заботой первобытного человека было «вовсе не покорение природы или изменение окружающего мира, а… формирование своего человеческого «я»» ^{[11, с.22]}. Прежде всего человеку требовалось привести в порядок собственную психику: «Первоочередной задачей человека было не изготовлять орудия для подчинения себе окружающей среды, но измышлять инструменты… для подчинения самого себя — прежде всего, своего бессознательного. Изобретение и усовершенствование этих орудий: ритуалов символов, слов, образов, стандартных моделей поведения (морали) было… важнейшим занятием древнего человека, гораздо более значимым для выживания, чем производство вещественных орудий» ^{[11, с.77]}.

Материальное производство заключается в присвоении и переработке продуктов природы; духовное — в самоизменении человека как участника социально-исторического процесса. Последовательно проводит их противопоставление А. М. Ковалев: «Если материальное производство обеспечивает преобразование человеком окружающего мира, то его духовное производство… направлено на познание этого мира с целью адаптации человека к этому миру… Если материальное производство выступает продуктом деятельности человека в сфере производства вещей… то духовное производство — продукт деятельности людей в сфере производства идей» ^{[9, с.144]}. Для материального производства предмет труда — окружающий мир, для духовного — сами люди и отношения между ними ^{[9, с.140-141]}. Эти два вида деятельности, согласно А. М. Ковалеву, могут компенсировать друг друга: недостаточное развитие орудий уравновешивается «мобилизацией усилий самих индивидов, повышением уровня их сплоченности и коллективизма», а при техническом прогрессе ослабляются коллективистские усилия ^{[9, с.149]}. Как видим, развитие технологий и развитие идей могут концептуализироваться в качестве противоположных полюсов человеческой активности.

Чем отличается философия от господствующей техники? Техника сугубо прагматична и нацелена на конкретный результат (достигнутый с максимальной эффективностью), философия принципиально бескорыстна и обещает только духовный рост; техника развивается в явно выраженном направлении прогресса, а философия ведет равноправный диалог между веками и тысячелетиями, предлагая слово мыслителям всех эпох; техника обеспечивает жизнь современного человека и всей цивилизации, а философия давно признана интеллектуальной роскошью; экспансия техники признана угрозой выживанию человечества и биосферы, а философия претендует на миссию по их спасению — разработкой и проповедью этических и экологических принципов новой, гуманной эпохи ^{[17, с.139]}. Но объединяет и философию, и технику их творец — человечество. Среди всех социальных практик эта пара — философия и техника — выглядит противоположностями, полюсами: одна направлена на изменение мира внутреннего, другая — на изменение мира внешнего. Философия побуждает человека быть недовольным собой и изменять себя, а техника направляет его внимание на несовершенство окружающего мира и предлагает изменять природу. Философия и техника — противоположности и, как полагается противоположностям, в самом своем противоречии находят единство. Основа этого единства — человек, чьи взгляды обращаются то на внутренний мир, то на внешний. В разные эпохи он усиливал активность в одном из этих направлений — и результатом были технические или мировоззренческие революции.

Прямой синхронизации между ними не видно, но если воспроизвести логику развития обоих направлений деятельности, то мы обнаружим, как изменения на одном полюсе требуют компенсирующего изменения на другом. Например, зарождение философского взгляда на мир (появление личного мировоззренческого выбора и отказ от ссылок на авторитеты) привело к цепочке взаимосвязанных изменений в социально-политической и культурной областях, что подготовило почву для промышленной революции. Человек освободился от преклонения перед традиционным и авторитетным в остальных областях своей жизни (что привело к различным результатам — от демократизации до маргинализации) и завершил этот процесс освобождением хозяйства от природной зависимости. Но процесс отказа от авторитетов в философии пошел дальше, дойдя до логического абсурда постмодернизма в конце ХХ века; лидерство в развитии культуры перешло к техническому прогрессу, который, начиная с научно-технической революции, изменил все способы умственного труда и общения. Возможно, следующим этапом развития будет новая мировоззренческая революция (которую уже назвали «гуманитарной» или «персональной») ^[15].

Развитие технической реальности ставит много новых вопросов перед философией. Как связаны технический и культурный прогресс — они катализируют друг друга или идут в противофазе? А может быть, один с запаздыванием следует за другим? Или вообще между ними нет связи? Какие характеристики местной культуры и менталитета способствуют техническому прогрессу, а какие препятствуют? Долгое время технический прогресс ассоциировался с европейскими культурными ценностями, но экономический рывок Юго-Восточной Азии заставил распроститься с наивным евроцентризмом. Как технические средства распространения информации влияют на содержание культуры — например, на количество субкультур и их сравнительный вес, на расцвет или угасание разных жанров искусства, на исполнение культурой функции социального контроля или познавательной функции? Культурное воспроизводство многих этносов находится под угрозой ввиду распространения ценностных систем и социальных стандартов наиболее технологически развитой цивилизации; поэтому знания о закономерностях культурного развития, о культурных аспектах создания и внедрения технических инноваций, об испробованных на историческом опыте способах социокультурной саморегуляции помогут в осуществлении социального проектирования. Нуждаются в раскрытии функциональные механизмы и формы культурной организации и регуляции технической деятельности (ценности, образы жизни, нормы, технологии воспроизводства технического сообщества и т. п.), которые проявляются в отдельных областях деятельности (научной, политической, экономической и т. д.).

Таким образом, философствование как противоположность технической рациональности должно занимать определенное место в культуре современности. В чем же заключается реальная роль философии в системе социума?

Постулаты технического разума и их влияние на философию

Итак, два типа рациональности выделяются в качестве полюсов, составляющих фундамент современных социокультурных практик: философская и техническая. Разумеется, в нашем разуме они тесно переплетены, и сегодняшняя экспансия технической рациональности, в частности, проявляется в том, что философы вынуждены рассуждать на языке своего конкурента. Сам вопрос «зачем нужна философия» построен согласно технической рациональности ^{[17, с.135]}. Предположение, что явление оправдано своей полезностью, уже основано на таком понимании окружающего мира, при котором все представляется в виде инструментов, пригодных только для достижения какой-либо цели.

Цель философской рациональности — поиск смыслов, понимание. Цель технической рациональности — поиск средств, создание технологии (материальной или интеллектуальной) для достижения цели. Разумеется, результатом поиска смыслов может стать изменение внутреннего мира человека, а результатом поиска средств — понимание процесса, который мы научились воспроизводить. Это переплетение постоянно происходит в реальности, но для рассматриваемой проблемы важен мотив: или перед нами стремление к истине и другим духовным ценностям, или — поиск алгоритма достижения цели.

Когда произошло разграничение этих противоположностей? Во всяком случае, еще в мифах древности мы видим, в частности, различные варианты представления космоса: в одних — это живое существо, в других — изделие богов, результат их целенаправленной деятельности, творение. Соответственно, от людей требовалось либо послушание мировым ритмам (и смирение с непонятной и незаслуженной судьбой), либо построение своей вечной участи (или кармы) через выполнение требований хозяев космоса — принесение жертв, выполнение заповедей и т. п. (что позволяло хотя бы прогнозировать происходящее с человеком). Иными словами, живой и непонятный мир одних мифов противопоставлялся рукотворному и прогнозируемому космосу других.

Позднее, когда зарождаются первые методы рационального дискурса, мы снова видим распределение их на две группы: или перед нами логика, методика, «технэ» — все, что обещает прямой путь к цели, или бескорыстный сократический поиск, иной цели, кроме постижения истины, не имеющий и поэтому непонятный и ненужный большинству обывателей. Когда был провозглашен знаменитый тезис «Знание — сила» и началось развитие экспериментально-математического естествознания, приоритет был окончательно закреплен за технической разновидностью дискурса: классическая наука стала конвейером по производству полезных знаний, а в современном мире — по производству технологий (недаром фундаментальные науки отступили на задний план).

Каковы же основные принципы технического разума — его постулаты? Они были созданы обобщением и концептуализацией технических практик, рассматривающих реальность как результат целенаправленных преобразований или сырье для них. Обоснованные и эффективные в рамках технической деятельности, эти постулаты были перенесены на остальные области мысленного анализа, в том числе — те, где ранее господствовала иная рациональность.

Технический разум провозглашает следующие постулаты.

1. Сущность явления — его причина, а смысл процесса — цель его реализации. Рассматривая техническую деятельность, очевидность этого постулата мы не подвергаем сомнению: чтобы создать техническое устройство или технологию, мы должны поставить перед собой цель, стоящую за пределами самого акта создания. Технология реализуется для получения чего-либо полезного, а не ради ее самой: поэтому деятельность может быть представлена в виде причинно-следственной цепочки, каждое звено которой является средством для реализации следующего звена, а все вместе они ведут к некоей цели, полезной для нас, но не для этих звеньев, и поставленной нами, а не ими. Но природные процессы не обязаны соответствовать этому шаблону, поэтому для философской рациональности приведенный постулат не является очевидным.

2. Две стороны явления — активный субъект и пассивный объект. Этот постулат является логическим продолжением предшествующего: если мы имеем технологию или технический комплекс, то очевидным кажется их полное подчинение автору — человеку. Техника создается нами и подчиняется нам; мы, напротив, ее создаем и ею управляем, используя в собственных целях. Иные отношения между техникой и человеком (обратная связь, формирующаяся с ХХ века) до сих пор воспринимаются как недолжные и являющиеся результатом некоей ошибки. Но обусловленность поступков (и даже мыслей) человека внешними факторами уже доказана; логично предположить, что, с другой стороны, в реальности нет и абсолютно пассивных объектов.

3. Целое — сумма элементов, процесс — сумма операций. Снова частный случай выдается за общее правило. Планируя технологический процесс или конструируя технический комплекс, человек действительно мысленно собирает их из деталей, которые создаются в первую очередь. Но органическое целое не поддается подобному принципу: в живом организме все системы формируются одновременно, а мысленное разложение реального процесса на отдельные «кадры» приводит к логическим парадоксам, что показал еще Зенон.

4. Единичное — частный случай общего. Технические единицы производятся, как правило, сериями; технологии должны реализовываться многократно при наличии внешних условий. Даже если в данный момент они существуют в единственном экземпляре, возможность их повторения предусмотрена и заложена в стандарт любых технических действий. Принципиальная единичность в области техники была бы абсурдной. Но реальность не обязана отвечать этому принципу: возможно, в ней все существует в единственном экземпляре, и наше представление об одинаковых предметах или явлениях — лишь упрощение.

Наверняка философское исследование сможет обнаружить и другие постулаты технического разума; но изложенного достаточно для того, чтобы понять, насколько наше мышление пронизано этими «очевидностями» и как закономерно они вытекают из характеристик технической деятельности.

Можно ли в качестве альтернативы постулатам технического разума сформулировать иные постулаты, философские, освещающие другой взгляд на мир? Это не очевидно. Возможно, сама дедуктивная структура технической рациональности относится к ее характеристикам, а иные формы отношения к миру не обязательно имеют предзаданные шаблоны для анализа реальности.

Как же технический разум проявил себя в философии? Казалось бы, будучи его противоположностью, философия должна ограничиваться бескорыстными вопросами «что?», «как?» и «почему?», избегая ведущего в противоположную сторону вопроса «зачем?» Но философствовал человек, воспитанный на техническом разуме, поэтому он вносил в философский дискурс свою убежденность в том, что всякое хорошее занятие полезно. Какая же польза могла быть от философии? Например, упоминавшаяся выше: создание целостного мировоззрения, формирование критического взгляда на реальность, воспитание души и т. п. Так философия пыталась стать технологией совершенствования внутреннего мира человека. Иногда заявленная цель достигалась и философ считал себя полезным членом общества, пока не выяснялось, что другие философы используют другие предпосылки и приходят к другим выводам… и приходилось выбирать: или истина никому не нужна и главное — сам процесс философского поиска (он же духовный рост), или прав кто-то один, а большинство философов заблуждается и, таким образом, портит свой внутренний мир, уклоняясь от истины. Вопрос о природе философского плюрализма неразрешим для технологически направленной философии: временно укрепив ее авторитет, технический разум в итоге обрушил его. Когда люди восхищались всеобъемлющим порядком все объясняющей очередной философской системы, они могли считать философа мудрецом; когда же философы стали спорить друг с другом, противопоставляя свои системы, то прагматически настроенный человек пришел к выводу, что цели философии так и не достигнуты, она бесполезна. А быть бесполезным для технического разума означало быть ненужным.

Но не только цель философии в эпоху классики искали в области технической рациональности: философские принципы слишком часто повторяли перечисленные постулаты технического разума. Например, в области онтологии чаще всего выделяли две субстанции — активную и пассивную, дух и материю; телеологическое объяснение природы долгое время конкурировало с зарождавшимся научным, а механистическая картина мира экспериментально-математического естествознания по сути имеет техногенное происхождение. Удивительно ли, что результатами подобного философствования стали тезис о «человеке-машине» и картина бесчеловечного мира, лишенного смысла?

Неклассическая философия, интуитивно поняв, что классический дискурс уперся в технологический тупик, попыталась взорвать завалы философских систем и вырваться к свободе мышления. Классическая философия была основана на идеях предсказуемого бытия, наличия у него смысла (который, в силу своей рациональной природы, может быть реконструирован интеллектом) и мирового порядка (закономерных изменений, управляемых из одного центра). К сожалению, в рамках подросткового бунта, философы неклассики вместо отказа от перечисленных постулатов сменили тезисы на противоположные и остались в том же плену, отрицая утверждавшееся ранее и ведя полемику на том же смысловом поле. Неклассическая философия, отказавшаяся от традиционных понятий и призывающая к формированию «пост-метафизического» стиля мышления, в результате выполняет типичные философские функции: создает новые понятия и формирует новый способ видения мира (как нелинейного процесса самоорганизации в хаотической среде). Старая картина мира была отвергнута (по словам М. Фуко, тайна вещей — в том, что у них нет сущности). Но «смерть автора», «смерть субъекта», «закат метанарраций» и другие тезисы постмодернизма оказались перевернутой классической картиной реальности. Было провозглашено, что мир не поддается дешифровке, и любая форма его осмысления — это насилие, которое мы совершаем над вещами; что язык, находясь в процессе самоорганизации, ничего не означает (Ж. Деррида провозгласил «освобождение означающего от означаемого»). Постмодернисты рассуждали про «мир без Бога», «текст без автора», «язык без субъекта», отрицая наличие какого-либо источника смысла или первоначала, управляющего структурой. Идеи души, мира, Бога отвергались потому, что опыт не в состоянии обосновать существование идентичного «Я», тотальной системы вещей и ее первопричины (Ж. Делез): делался вывод, что существует только свободная «генеральная игра мира», субъект которой — знак. Бытие понималось как флуктуационный процесс самоорганизации, лишенный внешней причины, и — вполне логично — философствование как построение теоретических моделей сменилось их деконструкцией. Неудивительно, что конец ХХ века ознаменовался надеждой на новую эпоху — философской постнеклассики, которая бы смогла вырваться из черно-белой чехарды утверждений и отрицаний и взглянуть на мир свежим взглядом.

Вывод неутешителен: современная философия находится в кризисе, поскольку подвергается атаке чуждой рациональности — технической, несущей в себе нефилософское отношение к миру. Используя постулаты этой рациональности и говоря на ее языке, философия разрушает собственную основу и становится ненужной современному обществу. Но этому обществу необходима такая рациональность, которая бы смогла противостоять технологическому взгляду на мир и оттеснить его обратно в область производства, где применение его оправдано. В современной культуре не видно иной сферы рационального познания, на это способной, кроме философии. Религия была вытеснена европейской цивилизацией в область частной жизни; искусство растворилось во множестве стилей и его произведения стали либо коммерческим проектом, либо самовыражением автора. Приходится сделать вывод: только на языке философии сегодня люди разных эпох и культур могут говорить о своих духовных стремлениях и с максимально возможной для человеческого ума достоверностью искать ответы на знаменитые кантовские вопросы: «Что я могу знать? Что я должен сделать? На что я могу надеяться?» А это значит, что именно с помощью философии, по словам А. А. Гусейнова, «на основе иерархии основных жизненных ценностей определяются легитимные, то есть допустимые и предпочтительные способы их реализации» ^{[3, с.41]}.

Таким образом, избавляясь от собственных болезней, философия сможет указать пути формирования нового, нетехнологического отношения к миру. Человек, способный мыслить только в критериях пользы и эффективности, — не специалист, а инвалид. Для выправления этой односторонности и нужна философия: пусть она напоминает о неясном и нерешенном, демонстрируя, как сложно отвечать на простые вопросы. Парадоксальная ситуация: отдельным людям философия может оказаться ненужной, а человечеству в целом она нужна.

Итак, философия необходима людям для защиты от техники. Сопоставление технического и философского развития выявляет многосторонние связи между прогрессом техники (с ее монизмом целей и критериев) и многоплановым развитием философии (с ее плюрализмом принципов и методов). Философия (изменяющая внутренний мир человека) и техника (изменяющая мир внешний) сменяли друг друга в качестве регуляторов человеческой жизни, контролируя в разные эпохи одну сторону деятельности и оставляя людям возможность для свободного изменения другой. Сама цель философствования представлялась людям различной; из этого различия проистекало разнообразие философских методов и получаемых выводов. В итоге судьбы техники, философии и человека оказываются тесно сплетенными, а их мысленный анализ — многофакторным и требующим постоянного расширения поля исследования. Научно-техническая революция за короткий срок дала людям мощные средства достижения своих целей, но моральный потенциал человека явно отстает, оставаясь на уровне прошлых столетий. Человечество предпочитает действовать по инерции, повторяя стереотипы индустриальной эпохи и не понимая, что они становятся опасными. Только ускоренное развитие гуманитарного потенциала способно предотвратить самоуничтожение человечества.

Сохранение базисных оснований культуры и ее обновление (вместо унификации), восстановление ее целостности (вместо изоляции элитарной культуры), трансляция в ходе социализации собственного культурного наследия (вместо заражения массовой культурой чуждой цивилизации) стали жизненно важными для решения многоаспектной задачи сохранения человечества. Миссией философии как раз является разработка новых мировоззренческих принципов и моральных норм будущей гуманной цивилизации; хотя большинство людей еще не осознает свою нужду в новом мировоззрении, но обостряющийся с каждым десятилетием цивилизационный кризис обратит их внимание на необходимость изменить привычные способы мышления. Только философия сможет предложить новые пути развития для человеческой мысли и деятельности — сохраняющие и умножающие богатства культуры.