France: A way to conservatism?

В прошлом году во Франции отметили 50-летие майских событий 1968 г. – масштабного протестного движения студентов и рабочих, сильно повлиявшего на всю современную историю страны. Конкретными результатами тех событий стало заметное повышение минимальной зарплаты, пенсий и различных пособий. Преждевременную отставку президента Шарля де Голля в 1969 г. тоже в значительной мере можно назвать следствием майской революции – генерал ясно почувствовал усталость французов и добровольно отказался от полномочий. Однако, наиболее значимые итоги майских событий связаны не с социально-экономическими факторами и не со сменой власти в стране, а с памятью о них в сознании нескольких поколений французов. Для многих, особенно для интеллектуальной, университетской Франции, май 1968 г. стал «основополагющим мифом» ^{[1, p. 12]}, актом самоидентификации. Был изменен и вектор политического развития. Создание социально ориентированного законодательства, усиление профсоюзов и рост влияния левых партий и движений – тенденции, которые на протяжении нескольких десятилетий после 1968 г. определяли политическую жизнь Пятой республики. Майские события не только усилили левый политический спектр, но и заметно изменили правый. Популярность левых идей вынудила французских правых двигаться в сторону центра. Французские же консерваторы и католики на долгие годы утратили политическое влияние.

С началом XXI в. ситуация начала постепенно меняться. Снижение темпов развития экономики, рост безработицы требовали изменений в социально ориентированном трудовом законодательстве Франции, что ослабляло позиции левых политических сил. А нарастание социальной напряженности в связи с нелегальной миграцией, проблемами с интеграцией арабского меньшинства во французское общество и увеличением количества мусульман во Франции усиливали позиции консерваторов внутри правого спектра.

Изменения во французском обществе стали заметны для всех в 2002 г., когда во второй тур президентских выборов вышел Жан-Мари Ле Пен, лидер праворадикального, внесистемного Национального фронта. Сторонники «мая 68 г.» даже не могли себе представить, что в их стране такое может произойти. Правда, выход Жан-Мари Ле Пена во второй тур, прежде всего, объяснялся кризисом левых идей в начале XXI века и, соответственно, крайне низким результатом Леонеля Жоспена, кандидата от социалистов, набравшего всего 16% в первом туре. Роль консерваторов в этом была незначительной, Национальный фронт и его лидер на тот момент оставались «нерукопожатными» для большинства французов и голосовал за них только праворадикальный электорат.

Первым же событием, в котором консерваторы сыграли заметную роль, стал провал 29 мая 2005 г. референдума по европейской конституции. Референдум, хотя про него сегодня многие и забыли, важен сразу по нескольким причинам. Во-первых, именно тогда впервые после большого перерыва во Франции, и во всей Европе, стали снова говорить о христианских корнях старого континента ^{[2, p. 18]}. Одна из причин провала конституции как раз была в том, что ее авторы отказались включить в текст тезис о христианстве как о европейской религии. Во-вторых, события 2005 г. важны тем, что несмотря на победу противников конституции, провал референдума никак не повлиял на процесс европейской интеграции, о чем свидетельствовало подписание Лиссабонского договора в 2007 г. Для многих французов, особенно для консервативной части общества, этот факт предопределил дальнейшее негативное отношение к новым европейским проектам, особенно к расширению ЕС, усложнению его структуры и делегированию государственного суверенитета наднациональным органам в Брюсселе.

После провала проекта европейской конституции такие традиционные для консерватизма темы, как необходимость защиты национальной идентичности, опора на христианские корни, отказ от дальнейшей потери национального суверенитета в рамках европейской интеграции получили новый импульс. Первым политиком общегосударственного уровня, обратившим на это внимание, стал Николя Саркози, выстроивший свою политическую программу вокруг темы идентичности. Точкой отчета можно считать его речь, тогда еще в статусе кандидата в президенты, в Тулузе 12 апреля 2007 г., за десять дней до первого тура президентских выборов: «Во Франции сегодня политик не может говорить про иммиграцию. Это не сюжет для дебатов, это неприлично! Но вы (французы – Е.О.), вы ощущаете на себе последствия неконтролируемой иммиграции. Политик не имеет права говорить о национальной идентичности, это неприлично…Политик не имеет права говорить о падении уровня образования, в то время как каждый видит это на примере собственных детей. Политик не может говорить об обесценивании дипломов. Хотя мы под лозунгом демократизации, не понимая последствий, раздаем их всем… Я хочу, чтобы Франция была на стороне тех женщин, которых заставляют носить никаб, на стороне тех женщин, которых заставляют выходить замуж не по любви. Я хочу, чтобы Франция защищала тех женщин, которым братья запрещают носить юбки. Мы не можем допустить на нашей территории средневековое поведение…Левые партии обвиняют меня в том, что я хочу, чтобы политика иммиграции учитывала вопрос национальной идентичности. Но успешная интеграция – это когда полностью ощущаешь себя французом. Это когда к своей изначальной идентичности, добавляется французская, вместе с которой и приходит ощущение принадлежности к сообществу, называемом Францией!» ^[3].

В дальнейшем Саркози развивал эту тему. В 2010 г. в Гренобле: «…Наконец, и я должен об этом сказать, мы пожинаем сегодня плоды 50 лет неконтролируемой иммиграции, приведшей к провалу политики интеграции…Когда-то она работала. Сегодня – нет. Это невероятно, но молодые люди второго и третьего поколений чувствуют себя в меньшей степени французами, чем их родители…» ^[4]. В новой программе Саркози, озвученной в Лилле 8 июня 2016 г., тема идентичности занимает центральное место: «На протяжении десятилетий, интеграция означала для вновь прибывшего на территорию Франции обязательство раствориться в национальном сообществе, перенять язык, культуру, нравы. Меньшинство интегрировалось в большинство и становилось, в свою очередь, частью коллективной памяти и истории. Но потом порядок вещей поменялся. Мы начали говорить кандидатам на въезд на нашу территорию: «мы примем вас такими, какие вы есть. Это мы будем адаптироваться под вас». Интеграция отныне означает: большинство будет адаптироваться под меньшинства, перенимать их язык, ценности и нравы…» ^[5]. Как справедливо отметил Гаэль Брюстье, Саркози провозгласил «консервативный май 1968» ^{[2, p. 30]}, бросив вызов полувековой гегемонии левых идей в интеллектуальной, и даже шире, гуманитарной составляющей жизни французского общества.

Однако, подлинный сдвиг французской политики вправо произошел в 2012-2013 гг. в период принятия парламентом скандального закона о легализации однополых браков. Негативная реакция значительной части французов на разрешение «браков для всех» выразилась в так называемых «манифестациях для всех», которые шли по всей Франции на протяжении нескольких месяцев.

Сегодня, спустя шесть лет после легализации однополых браков во Франции, можно сказать, что принятие этого закона стало серьезной ошибкой Франсуа Олланда и французской социалистической партии. На парламентских выборах 2012 г. различные левые партии во главе с социалистами получили 331 место в нижней палате парламента из 577. Иными словами, Франсуа Олланд и близкие ему движения получили карт-бланш от общества на проведение реформ, обещанных как перед президентскими, так и парламентскими выборами. Одной из первых реформ в итоге стала как раз легализация однополых браков. Такой выбор оказался ошибочным. Левые силы явно недооценили масштаб трудностей, с которыми им придется столкнуться. «Манифестации для всех» быстро стали настоящим выражением консервативной идеологии, включающей в себя целый комплекс вопросов, связанных с религией, биоэтикой, философией и т.д. Манифестанты выступали не только против гомосексуальных союзов, но и против усыновления детей однополыми парами, против возможности предоставления вспомогательных репродуктивных технологий (самая распространенная форма – экстракорпоральное оплодотворение) для всех пар (на данный же момент это возможно только для гетеросексуальных пар, не имеющих возможности иметь детей по медицинским показателям), против легализации суррогатного материнства, против распространения популярной в англосаксонском мире гендерной теории, против искажения традиционных и принятых в христианском мире представлений о семье и т.д. В конечном счете, «манифестации для всех» стали логичным продолжением дискуссии про идентичность, которая бывает не только национальной или религиозной, но и семейной. Что касается Франсуа Олланда и социалистической партии, то они не только недооценили масштаб протестов, но, по мнению некоторых экспертов, специально не предпринимали никаких компромиссных шагов в надежде внести раскол внутри правых политических сил ^{[2, p. 53]}. Подобный расчет имел под собой основания. Умеренные правые (и даже Николя Саркози) нередко выступали за легализацию однополых браков. Даже внутри более радикального Национального фронта не было единства. Например, в «манифестациях для всех» не участвовала Марин Ле Пен ^[6]. Однако, размах протестного движения был настолько большим, что постепенно большая часть правых сил к нему все-таки присоединилась.

Последствия легализации однополых союзов и «манифестаций для всех» оказались очень серьезными для французской политической жизни. Как уже упоминалось выше, у левых партий, получивших большинство мест в нижней палате парламента, были все возможности для проведения давно назревших реформ. Вместо этого был одобрен законопроект, напрямую не затрагивающий жизнь абсолютного большинства французов, но при этом вызывающий отторжение у значительной части населения страны. В итоге вместо раскола внутри правых сил французские левые получили раскол во всем французском обществе, преодолеть который они так и не смогли в течение пяти лет нахождения у власти. Имея большинство в парламенте, они не смогли отойти от противостояний 2012-2013 гг. и провести намеченные ими реформы. Более того, неудачные пять лет у власти привели социалистов к настоящей катастрофе на следующий выборах в 2017 г.: партия получила всего 5,68% (вместо 40,91% в 2012 г.) голосов избирателей и всего 30 мест в Национальной Ассамблее (вместо 280 в 2012 г.), что стало худшим результатом за ее долгую историю. Вызванные этим поражением финансовые проблемы привели к тому, что сегодня партия вынуждена продать свою знаменитую резиденцию на улице Солферино в Париже ^[7] и бороться не за власть, а за выживание.

Еще одним важным последствием событий 2012-2013 гг. стала активизация католического электората. Для французских католиков период с 60-х гг. XX в. до начала двадцать первого столетия стал временем постепенного ухода с политической карты страны. С 1961 по 2012 гг. количество людей, посещающих Церковь каждое воскресенье, сократилось с 35% до 6%, а количество людей, никогда не посещавших Церковь, увеличилось с 24% до 46%. ^{[8, p. 23]}. То есть за пятьдесят лет французские католики из заметной и активной части населения превратились в политических «маргиналов» ^{[8, p. 30]}.

Легализация однополых браков для католической части населения стала двойным ударом. Во-первых, парламент принял закон, нарушающий фундаментальные христианские принципы семьи. Во-вторых, даже массовые манифестации не помешали его принять, что лишний раз подчеркивало, что католики больше не являются серьезной силой. Однако, именно во время «манифестаций для всех» «католики вышли из летаргического сна» ^{[8, p. 33]} и стали постепенно возвращаться в политическую жизнь страны.

Активизация католического электората не осталась незамеченной. Процесс постепенного потепления отношений между французской католической Церковью и государством начался еще во второй половине XX в ^[9]. Но именно в последние несколько лет он стал особенно заметен. Например, Мануэль Вальс, премьер-министр страны и член социалистической партии, присутствовал при канонизации Иоанна Павла II и Иоанна XXIII в 2014 г., хотя это не предусмотрено протоколом и не соответствует французской политической традиции XX в. А в апреле 2018 г. Эммануэль Макрон стал первым из президентов Пятой республики кто выступил с речью перед французскими епископами.

«Манифестации для всех» в совокупности с проблемами нелегальной миграции, распространения ислама и, в целом, провалом политики мультикультурализма привели к еще одному серьезному последствию – изменению расклада сил внутри правого политического спектра. События 2012-2013 гг. разрушили монополию традиционных, системных правых партий и движений на правую идею. На протяжении нескольких десятилетий ключевым игроком на правом фланге и, соответственно, основным соперником французских социалистов, была голлистская партия (сменила много названий, с 2015 г. называется «Республиканцы»), которая была носителем умеренных правых идей и тяготела к правому центру. Общая радикализация французской политической жизни в связи с выше перечисленными проблемами привела, с одной стороны, к усилению позиций более радикальных, иногда несистемных, правых сил и движений, например, Национального фронта, а с другой стороны, к вынужденному смещению акцентов деятельности «республиканцев» вправо, от центра к консерватизму.

Поражение Алена Жюппе, фаворита президентской гонки, на праймериз правых в ноябре 2016 г. от Франсуа Фийона стало как раз следствием изменения расстановки сил внутри правого спектра. Жюппе всегда придерживался центристских позиций и его поражение объясняется взглядами на острые для правого электората проблемы. Он выступал против пересмотра закона о легализации однополых браков, а проблему сохранения национальной идентичности вообще не считал важной для страны, употребляя словосочетание «счастливая идентичность». Что касается Франсуа Фийона, чья программа была наиболее правой из всех участников праймериз, то его победа стала возможной благодаря поддержке консервативной, включая католическую, части правого электората. Фийон не только предлагал внести поправки в закон о легализации однополых браков, но и регулярно высказывался на тему распространения ислама в стране. Достаточно привести цитату из его книги под названием «Победить исламский тоталитаризм»: «Во Франции нет религиозной проблемы. Есть проблема, связанная с исламом» ^{[10, p. 8]}. Более того, Фийон неоднократно говорил, что лично выступает против абортов, что весьма радикально для французской политической жизни.

Еще более показательна политическая судьба Лорана Вокье, возглавляющего сегодня «республиканцев». Активное участие в «манифестациях для всех» превратило его из мэра маленького города в политика общенационального масштаба. В итоге, в 2014 г. он стал генеральным секретарем, а в 2017 г. лидером «республиканцев» - крупнейшей правой партии во Франции. Победа Вокье на внутрипартийных выборах, как и в случае с Фийоном в 2016 г., объяснялась довольно радикальной программой, наиболее правой из всех представленных. Вокье выступает за пересмотр закона об однополых браках, против распространения вспомогательных репродуктивных технологий на однополые союзы и против гендерной теории, особенно в сфере школьного образования.

Не стоит забывать и про Марион Марешаль-Ле Пен, племянницу Марин Ле Пен. В 2017 г., после президентских выборов, будучи самым молодым депутатом французского парламента, она взяла паузу в политической карьере. Во многом это было связано с конфликтом внутри Национального фронта (сегодня партия называется «Национальное объединение»). Марион Марешаль-Ле Пен, возглавлявшую консервативное, или как его часто называют «идентитарное» (от слова «идентичность») крыло партии, не устраивала деятельность заместителя председателя партии Флориана Филиппо, сделавшего программу более «экономической». Именно Филиппо добился включения в программу требования об отказе от евро, что стало одной из причин сокрушительного поражения Марин Ле Пен на дебатах перед вторым туром президентских выборов ^[11]. Однако, сегодня Филиппо в партии больше нет, а Марион Марешаль-Ле Пен постепенно возвращается в большую политику. Неслучайно, что ее первое после большого перерыва политическое выступление состоялось на конференции консерваторов в США в феврале 2018 г. А в сентябре 2018 г. она открыла в Лионе собственную школу политических наук, которая также носит явно консервативный уклон. Рейтинги Марион Марешаль-Ле Пен в последние месяцы постоянно растут. По результатам опроса, проведенного в июне 2018 г., среди сторонников Национального объединения (бывший Национальный фронт) к ней положительно относится 95% опрошенных, а к Марин Ле Пен – 86% ^[12]. Более того, среди сторонников «республиканцев» по результатам опроса в октябре 2018 г. Марион Марешаль-Ле Пен оказалась популярнее лидера партии, Лорана Вокье ^[13]. На данный момент ей всего 29 лет, у нее уже есть серьезный политический опыт, она нравится французам, и у нее еще не было поражений.

В целом, очевидно, что за последние годы правый спектр во Франции, как и во всей Европе, стал заметно консервативнее. Программы правых партий и движений сегодня похожи на лозунги, с которыми выходили на французские улицы в 2012-2013 гг. участники «манифестаций для всех». Для действующего президента Пятой республики, Эммануэля Макрона, это создает ряд трудностей. В 2017 г. в ходе президентской кампании, несмотря на серьезный миграционный кризис, усиление позиций крайне правых сил по всему континенту, нарастание европессимизма и «брекзит», Макрон поставил европейскую интеграцию в центр своей программы, отказался говорить о мигрантах и мусульманах, и, к удивлению многих, выиграл президентские выборы. С самого начала Макрон воспринимался как особенный президент, не такой, как все предыдущие. Молодой, 39 лет на момент избрания, без длительной политической карьеры, он не причислял себя «ни к правым, ни к левым». И для Европы, и для Франции все это было по-новому и создавало большие надежды. Первый президентский год он начал с проведения реформ, в том числе с самой трудной – изменение трудового законодательства. Но впоследствии популярность Макрона заметно снизилась. По результатам опроса, проведенного в феврале 2019 г., 40% избирателей, проголосовавших за Макрона в первом туре президентских выборов, больше ему не доверяют ^[14]. Сегодня рейтинг Макрона примерно такой же, как был у Саркози и Олланда в середине их президентских сроков. Начались различные скандалы. Самым нашумевшим стало «дело Беналлы», одного из ближайших помощников президента, лично и в жесткой форме участвовавшего в подавлении беспорядков 1 мая 2018 г. Отказ от проведения части реформ в связи с кризисом «желтых жилетов» в конце 2018 г. также заметно изменил образ президента. Во французской прессе все чаще пишут о «банализации» Макрона, то есть о том, что он превращается в обычного президента, теряя то, что «делало разницу» в ходе президентской кампании 2017 г.

В недавней американской истории уже происходили подобные события. Исключительность Барака Обамы, его молодость, совершенно отличный от привычного стиль руководства, планы реформ, все это позволило Обаме победить на президентских выборах. Однако впоследствии, потеряв свою исключительность, он столкнулся с серьезными трудностями, которые привели к кардинальным изменениям в американской политике – резкому сдвигу вправо, к консервативному повороту и к неожиданному избранию Дональда Трампа. Макрон, известный своими симпатиями к американской политической традиции и лично к Бараку Обаме, не может игнорировать опыт США в своей деятельности, особенно учитывая заметный рост популярности французских консерваторов во Франции.

Сегодня во французском обществе сложился запрос на правую политику. «Ни левый, ни правый» больше не воспринимается французами как преимущество действующего президента. На самом деле, первые полтора года президентского срока Макрон и так был скорее «справа». Реформа трудового и пенсионного законодательства, изменение налоговых правил, порядка поступления в высшие учебные заведения – все это часть программы умеренных правых, признанным лидером которых уже давно является Ален Жюппе. Неслучайно, рейтинг Макрона упал, прежде всего, среди левого электората, в то время как французские правые более благосклонны к президенту. За первый год президентства среди избирателей, проголосовавших в первом туре за социалиста Бенуа Амона, количество людей, удовлетворенных работой Макрона, снизилось на 33%, среди избирателей Жан-Люка Меланшона (крайне левый спектр) – на 22%, а среди избирателей Фийона – всего на 6% ^[15].

В любом случае Макрону придется теперь учитывать в своей политике и мнение французских консерваторов, поэтому в ближайшее время стоит ожидать конкретизации президентской программы по проблемам, связанным с сохранением национальной идентичности Франции (нелегальная миграция, роль ислама, религиозный коммунитаризм и т.д.), что сблизит президента уже не с Жюппе, а скорее с Николя Саркози. Если этого не произойдет, то еще больше усилятся позиции французских консерваторов, католиков и популистов, а политические перспективы таких политиков, как, например, Марион Марешаль-Ле Пен станут еще более осязаемыми.