Linguopoetics of Names in the Newest Russian Literature (the Case Study of Zakhar Prilepin's and Lyudmila Ulitskaya's Prose)

Glazkova Marina Mikhailovna ORCID: 0000-0003-0518-9896 PhD in Philology Associate Professor, Department "Russian Language and General Educational Disciplines", Tambov State Technical University 392000, Russia, Tambov region, Tambov, Sovetskaya str., 106 rusfilol37@mail.ru Other publications by this author

Современные писатели обнаруживают принципиальную важность выбора имени героя, служащего одним из концептуальных основ художественного текста и выражающего позицию авторов произведений. В романах Захара Прилепина и Людмилы Улицкой антропонимы и антономазия, интертекстуальная игра именем являются также важным характерологическим средством, так как эти художественные приёмы «включают имя героя в систему сопоставлений и противопоставлений, организующих художественный текст на разных его уровнях, служат ключом к подтексту произведения, выделяют его мифологический, фольклорный и др. планы» ^{[1, с. 137]}.

В романе Захара Прилепина «Санькя» имя главного героя, вынесенное в заглавие, подчёркивает вековую укоренённость героя в русском деревенском быте, переданную ему прадедами. Устное произнесение имени, зафиксированное письменно в тексте произведения на якающем говоре, свидетельствует о том, как звали Сашу в детстве его дед и бабка и их деревенские соседи, тогда, когда «деревня исчезала и отмирала» ^{[2, с. 34]}. И молодые поколения, как хилые деревца, припавшие, но не нашедшие, куда «пустить корни», убегали в город, который «оказался слабым, игрушечным» ^{[2, с. 34]}. Вокруг было беспросветное одиночество в шумном городе, похожее на пустую «пластмассовую игрушку» ^{[2, с. 34]}.

В романе поставлена проблема гибели русской деревни, главной носительницы русского духа. Определяется причина одиночества, которая возникает от бездуховности её сынов, крестьян-христиан, убежавших в многомиллионные города, где они не нашли себе места нигде, кроме пустых площадей и улиц для выражения своего отчаяния, неприятия цинизма современного общества и своей неприкаянности.

Прерванная связь поколений вызвала трагедию отчуждения даже в традиционных семьях. Бабушка Саньки любила только ушедших сыновей, а в Саньке она не чувствовала уже «свою кровь»: «Саша был отдельным человеком, почти уже отчуждённым» ^{[2, с. 43]}. И только в имени «Санькя» сохранился отзвук прежней всеобщей соборности, слитности душ. А теперь: «Всё истекло и отмелькало. Накатывало бесцветное. Редко капало оставшееся на дне» ^{[2, с. 43]}. Это «редко капало» есть память о предках, оставшаяся в старинном произнесении имени.

Помня своё настоящее имя, герой Прилепина «остался один хранителем малого знания о той жизни», что прожила его деревенская семья, изображённая на чёрно-белых снимках семейного «иконостаса» Тишиных. Он был уверен, что «новые хозяева» выбросят фотографии вон, и родные лица предков «на карточках» размоют дожди и снега, как будто их и никогда не было на русской земле ^{[2, с. 55]}.

Будущее представляется Саньке в образе безымянного, одиноко играющего за окном ребёнка на фоне не подававшей признаков жизни деревни, мальчик изо дня в день «бил по своему грязному отражению» в луже хворостиной ^{[2, с. 50]}.

Неслучайно Саньку окружают друзья из «Союза созидающих» без имён, только с кличками: «Негатив», прозванный так за вечное недовольство всем и вся, и безымянные Рогов, Безлётов, Афганец, Кавказец, Хомут и др. «пацаны». Они обретают полное имя только тогда, когда совершают что-то достойное человека. Например, Безлётова мать Саньки называет Алексеем Константиновичем, когда он помогает семье доставить гроб умершего отца в родную деревню, вопреки всем препятствиям, которые возникли, когда водитель машины их кинул одних в сугробах русского бездорожья.

По определению О.И. Фоняковой, «прозвище – самый мотивированный вид антропонима в художественном тексте с прямо или косвенно характеризующей семантикой» ^{[6, с. 45]}. Добавим, что прозвище – это вид антропонима, дополнительное фамильярное имя, данное человеку окружающими людьми в соответствии с преобладающей чертой его характера, «сопутствующим его жизни, обстоятельствам, по какой-либо аналогии, по происхождению», по особенностям внешности и другим мотивам ^{[4, с. 240]}. Как и имя, прозвище в художественном тексте отличается семантической двуплановостью, делающим его «говорящим», оценочным.

Прозвищем заменяют имя потому, что люди зачастую не осознают себя достойным имени, не помнят, что за каждым именем человека стоит святой мученик или исповедник Веры Христовой, и имена всех людей «написаны на небесах». Санька спокойно перечисляет своих «самых забубённых ребят: Шаман, Паяла, Бурый… Дальнобойщик… Грек», не задумываясь о том, что и сам потерял исконное имя, хотя и остался «Сашей» ^{[2, с. 134]}.

Герои романов «Санькя», «Патологии», как и персонажи повестей «Восьмёрка», живут в сложное время распада «великой» страны на излёте 90-х годов в начале 2000-х годов. Они молоды и готовы погибнуть за то, чтобы «умирающий русский мир» вновь возродился. Они только что вышли из детства, поэтому личное имя легко включается в «атропонимическую цепь», «заменяется прозвищем, отвечающим его поведенческой характеристике, и, наоборот, возвращается к неполному имени при взрослении. В свою очередь, прозвище может терять свою изначальную изоморфность характеру и поведению героя, персонаж может «перерастать» своё прозвище» ^{[4, с. 238]}. Он способен возвращаться, изменяя своё поведение, личное имя. Санька, Александр переводится с греческого как «мужественная помощь», что звучит символически ^{[8, с. 7]}.

Сборник Захара Прилепина «Восьмёрка» представляет собой единое целое, т.к. обнаруживает явную цикличность: все восемь повестей и рассказов, входящих в него, объединены темой жестокости и насилия в современном обществе, осознание которой происходит в детстве и формирует человека-волка; в книге есть сквозные мотивы детства, отцовства, смерти, любви, потери родовой памяти и др.; общие сюжетные линии об одиночестве молодёжи в период безвременья и т.д.

Имя героя повести, стоящей в сборнике первой, вынесено в заглавие «Витёк» ^[3]. Заголовок является сильнейшей позицией текста, т.к. несёт в себе концептуальный смысл произведения и выражает авторскую позицию. Знаменательно, что семилетний мальчик, только что выучивший буквы, главный герой, имеет неполную форму имени, нагружённую коннотацией фамильярности и ни разу не повторенную в самом художественном тексте. С помощью суффикса -ёк- передана субъективная оценка (пацан, бродяга) и выражено панибратское отношение к носителю имени.

Семантика полного имени Виктор, обозначающего «победитель» и заимствованного из латинского языка ^{[8, с. 14]}, звучит в финале тоже один раз при знакомстве с девочкой из московского поезда, что соответствует замыслу автора и отвечает главной идее произведения. Только девочка была воспринята героем как доброе, неагрессивное существо, похожее на его бабушку.

Автор-повествователь, как и все персонажи «Витька», называют главного героя «пацан» (более тридцати раз), что подчёркивает крайнюю степень обобщённости этого образа. При этом в прозвище «пацан» повествователем маркируется принадлежность центрального персонажа к простонародной, почти маргинальной среде: в «умирающей деревне» ребёнок одет «в обноски», за ним не следит никто из взрослых, он не учится в школе, которая очень далеко: «Дедов в деревне не было вовсе, деды перевелись. Детей тоже почти не водилось», кроме «бандеровской мелкоты», внуков осуждённого бродяги» ^{[3, с. 44]}.

Все члены семьи мальчика тоже не имеют личных имён: их зовут «мать», «отец», «бабушка». Напротив, домашние животные обладают «людскими» именами и характерами: корова Маруся, «неспешная и отзывчивая, как бабушка. Другая – ближнего соседа по прозвищу Бандера, такая же рыжая, как он» ^{[3, с. 9]}, называлась Бандерка.

Возможно, такая «путаница с именами, по мнению Витька, происходит от того, что кругом люди жестоки и ненавидят друг друга. Отец с Бандерой дерутся «насмерть» из-за съеденного соседским псом петуха, убивают несмышлёных животных (котов, собак). И то же самое творится в Москве: «В Москве война, в Москве злоба и коловорот – затрещало радио на все голоса. Москва горит, бьёт витрины и пугается ездить в метро» ^{[3, с. 21]}. Как и Санька, Витёк уверен, что «Москва похожа на разукрашенную заводную игрушку. Поезда светились на ней, словно бусы, во лбу горела звезда, всё внутри неё стрекотало, гудело, искрилось» ^{[3, с. 21]}.

Несмотря на то, что все кругом «бьют и толкаются», пацан нашёл такую же, как он, девочку в поезде из Москвы, и только ей он назвал своё полное имя «Я Виктор, – добавил он. – Это моё имя» ^{[3, с. 24]}.

По большому счёту, в повести Прилепина Виктор восстанавливает ещё одно полное имя, которое Витёк многократно выкладывает серебристыми большими буквами. Это «Москва». Для мальчика «Москва» – не город, не географическое название, а личное имя, которое в сопряжении с его именем Виктор знаменует скорую победу здравых сил и возрождение большого жестокостью русского мира 1990-х годов.

Антропонимы в прозе Захара Прилепина обладают полифункциональностью, характеризуя героя, выражая основную идею произведения, выполняя социальную, эмоциональную, аккумулятивную и адресную функции. При этом главной является функция эстетическая и экспрессивно-стилистическая.

Имя главного персонажа романа Захара Прилепина «Обитель» ещё больше расширяет функциональность: кроме названных второстепенных функций, в нём подчёркивается мифологический подтекст, выступающий как текстовая доминанта произведения.

Артём, Артемий означает в переводе с греческого языка «здравый, невредимый» ^{[8, с. 11]}. Но имя это двойственно, с тёмной непроявленной этимологией, восходит к культу богини Артемиды – покровительнице охоты, символом которой является луна – чистота и девственность. Но Артемида обладает решительным агрессивным характером, в гневе она часто убивает царей за то, что они не принесли вовремя дары ей, «потребовала в жертву дочь Агамемнона, предводителя ахейцев в походе на Трою, за то, что он убил священную лань», требовала человеческих жертв» ^{[7, с. 107]}.

Через имя главного персонажа «Обитель» раскрывается не только суть его язычески-страстного характера, но одна из центральных идей произведения, что все беды России ХХ века от распада в душах людей христианской морали и возобновления в человеке языческой распущенности, устремлённости к страстным телесным наслаждениям и удовлетворении плоти при полной бездуховности и эгоизме. Автор романа «Обитель» отвечает, по сути, на вопрос, поставленный в романе «Санькя». «Почему повсеместно возникают между людьми агрессия и злоба?» – задаёт вопрос герой «Саньки», «Удивительным казалось то, что встреча душ, ищущих добра, оборачивалась бешеным вихрем» ^{[2, с. 152]}. «Почему собак в часы прогулок больше, чем детей?» ^{[2, с. 153]}.

Имя Артём в романе «Обитель» З. Прилепина выполняет не только основные (номинативную, идентифицирующую и дифференцирующую) функции, но, прежде всего, несёт символическую и эстетическую функциональность. Подробно эта проблема рассмотрена в статье И.М. Поповой «Амплитуда исторического пути России сквозь призму трансформированных концептов «Правда Господня» и «своя правда» по роману Захара Прилепина «Обитель» ^{[10, c. 144-150]}. В ней доказывается, что отсутствие твёрдого стержня православной морали, телесная страстность определяют низкую духовность персонажей. По словам З. Прилепина, Артём «жил неоглядой, задорный, ветреный», «не имел никакой предрасположенности ни к рукоприкладству, ни к подавлению тщедушных и робких», «разозлиться как следует никогда не умел» ^{[5, с. 152]}. Но, попав в штрафной изолятор, Артём безжалостно, как садист, издевается над Санниковым, Горшковым и другими «чекистскими штрафниками» ^{[5, с. 674-677]}. Хотя окружающие его заключённые указывают ему: «Поведение ваше, в общем говоря, омерзительное и отвращающее», Артём, убивший собственного отца, чувствует себя «неуместно здоровым молодым человеком» ^{[5, с. 678]}. Галина Кучеренко в «Дневнике» отмечала нераскаянность и неосознанность заключёнными своей вины: «Тут все говорят, что невиновны – все поголовно … я же знаю их дела, иногда на человеке столько грязи, что его закопать не жалко, но он смотрит на себя совсем чистыми глазами. Человек – это самое ужасное» ^{[5, с. 718]}.

Отец Иоанн надеялся, что Артём «дитя среди всех», «не поспевший колос, полный молоком беззлобия» ^{[5, с. 519]}. Повествователь подчёркивал правду: «окаменелость» души героя после убийства отца и нераскаянность – причина того, что Артём не может преодолеть своё неверие, называя Евангелие «глупой книжкой» ^{[5, с. 524]}.

Проекция на мифологический образ Артемиды здесь на лицо. Захара Прилепина называют неореалистом, завершившим и подытожившим эпоху русского постмодернизма. Людмила Улицкая – писатель более старшего поколения – прошла и через увлечение наиболее продуктивными постмодернистскими приёмами в своём творчестве (романы «Казус Кукоцкого», «Даниэль Штайн, переводчик» и др.). Интерес к имени, антропонимы как средство выражения концептуального смысла в художественном тексте сохраняется в её романе «Зелёный шатёр», который показывает взаимосвязь символики имени с образом героя в концептуальной канве сюжетной сферы повествования, то же наблюдается и у Захара Прилепина.

Основной темой романа Л. Улицкой является роль российской (советской) интеллигенции в противостоянии тоталитарной сталинской системе. Центральные герои романа – трое школьных друзей (Илья, Саня и Миха) и их учитель Виктор Юльевич, воспитавший свободолюбивые личности, которым чужды раболепство, готовность терпеть унижения и ограничения любых свобод.

Имя Илья в переводе с древнееврейского языка означает «крепость Господня» ^{[8, с. 23]}. Смысл имени позволяет говорить об его ассиметричном варьировании в произведении. То есть, речь идёт о приёме антономазии – игре именем, часто в его перекодированном, противоположном значении.

По окончанию школы Илья не желает обременять себя какой-либо работой или учебой в ущерб своему личному времени, поскольку все интересное для себя он мог узнать самостоятельно, без навязывания извне. По сути, это человек, всегда тяготевший к свободе, которая позволила бы ему отстраниться от его социальной роли, к свободе от обязательств, ответственности перед семьей, друзьями, обществом, моралью. Эпоха поспособствовала созданию нравственного урода, в совершенстве овладевшего лишь способами «избегания, ускользания и растворения». ^{[9, 480-481]}.

Илья во многом циничный атеист. Он легко бросает жену с больным ребёнком, не хочет иметь детей от любимой им Оленьки под предлогом, что от него рождаются только аномальные дети, пренебрегает единственным сыном, то есть, «о крепости Господней» речи быть не может.Он, спасая себя от преследований властей, совершает предательство Михи, самого чистого и беззащитного из друзей.

Игра именем происходит и в случае с Михеем Меламидом. В данном случае можно говорить, что здесь осуществлено писателем симметричное варьирование именем. Ведь Бог есть любовь милосердная, сочувствующая, вплоть до смертной жертвы собой. Всё это есть в судьбе Михи, в его поступках.

Функциональность имени Михи также направлена на выявление концептуальной основы романа. Михаил – «кто подобен Богу»^{[9, с. 34]}. Однако окружающие обращаются к нему, используя уменьшительно-ласкательную форму имени – Миха. Ему свойственна тонкая душевная организация, он наделен редкой способностью искренне любить людей, сострадать им, герой обладает множеством способностей. Являясь полным антиподом Ильи, этот персонаж не находит в себе сил для преодоления страданий и прощается с жизнью, не сумев «спасти душу».

Миха – тип человека идеального, совершенного в нравственном, духовном отношениях. Все существо его жаждало знаний, было открыто миру, исполнено любовью, добротой, восторгом, творческим горением.

В этой личности сочетается трудносочетаемое: твердость, непреклонность, смелость и любовь, чуткость, сострадание к ближнему. Миха, с детства проникшись всеобъемлющей, стоической жалостью ко всем людям, не делил их на плохих и хороших, поскольку видел их беззащитность, уязвимость.

«Обнажённость сердца» сделала Миху поэтом, так и не сумевшим реализовать свои творческие возможности.

Душевную отзывчивость, безграничную способность к состраданию автор комментирует как уникальный талант, делавший своего обладателя особенным и превносивший в его жизнь сложности.

Причину гибели Михи автор видит в его неверии и в стремлении освободиться из тисков тоталитарного бытия. Слова, с которыми герой устремляется вниз с подоконника навстречу небытию: «Имаго, имаго!» ^{[9, с. 583]}.

Повествователь называет Миху «неверующим поэтом», но его последнее стихотворение содержало: «Друзья, молитесь за меня» ^{[2, с. 583]}.

Третий друг – Александр, которого все называли Саня. Греческое имя Александр переводится как «мужественная защита» ^{[8, с. 7]}. Саня отмечен печатью инокости. Он не просто музыкально одарённый человек. Для Сани мир – это грубая и грязная камера, ограничивающая и уничижающая человека. Гармония для этого юноши заключена лишь в музыке. Имя героя антонимично его характеру: он отрицает, а не защищает окружающий мир, представляя его простым, как семь нот. Сознание героя даже мироустройство способно постичь только посредством сольфеджио. По сути, Саня таким образом вступает с миром в противоречие, при этом абсолютно абстрагируясь. Погрузившись в стихию музыки, он живет мимосоветской жизнью.

Для героя окружающий мир иллюзорен, безынтересен; его собеседники – Бах, Бетховен. Саня отторгает действительность, а с нею и школьных друзей, находясь постоянно в параллельном мире , где царят лишь музыка и ее законы.

Автор в имени Сани явно осуществил, как и в имени Ильи, ассиметричную антономазию с целью обозначения слабости характера талантливого, но хлипкого, безвольного человека.

Имена второстепенных персонажей романа «Зелёный шатёр» тоже выполняют концептуальную роль. Среди них с полным «говорящим» антропонимом Дмитрий Степанович Дулин. Персонаж с говорящей фамилией перешел из прежней «прослойки» общества в интеллигентскую элиту.

Имя «Дмитрий» в переводе с греческого языка означает «плод земной», а «Степан» – «венец». Дмитрий Степанович – выходец из деревни, «привычный к животным, и оставался деревенским до тех пор, пока город Подольск, разрастаясь, не проглотил их некрасивой деревеньки и деревенская жизнь постепенно не разрушилась» ^{[9, 410]}. Городская жизнь именно «проглотила» его, оставив героя внутренне «с душой», с «шишом», невзирая на все внешние «венценосные» перевоплощения и статус старшего научного сотрудника.

Все успехи «интеллигента» Дулина были обеспечены практической разворотливостью его жены, которая, не отягощая себя мыслями о высоких материях, обустраивала жизни свою и мужа, найдя ему вакансию в научном институте и поспешив сделать все, чтобы он формально соответствовал должности.

Вынужденно «подобразовываясь», Дулин успешно продвинулся по карьерной лестнице, однако содержание данной личности не в состоянии соответствовать форме: интеллектуального развития так и не произошло, герой остался «простодушным и добросовестным дураком» ^{[2, с. 413]}. Он не мог ни забыть, ни, переосмыслив, отпустить свое прошлое. Ему вспоминались издевательства городских ребят, оры учительницы Камзолкиной, побои матери, таскания за уши пьяным маминым «прихажером» дяди Коли – все серое, обидное, мерзкое в его жизни. «Дулин плакал – потому что был кроликом, а не мужчиной» ^{[2, 446]}. Антономазия в данном случае заключается в переносе имени героя на его восприятие маминым «прихажёром».

Псевдоинтеллигент Дулин при всех своих относительно положительных качествах (незлобивости, бескорыстности, терпении) остался «животноподобным». Такова и Полухина Галя (Полушка), которая была бедной не только по социальному положению, но и внешностью – «полушка», и обделена умом, интеллектом. Как и многие люди с пустыми, ущербными головами и душами, она обладала замечательной способностью к самосохранению, приспосабливаясь к любым условиям в любых ситуациях и используя каждого, кто проявлял к ней расположение и участие.

Улицкая резка, категорична по отношению к бездарным, бесталанным личностям, не обладающим высоким интеллектом и творческим потенциалом.

Имя Галина переводится с греческого языка как «тихая», ясная» ^{[8, 15]}. Подобно Дулину, она повысила свой социальный статус: девушка стала знаменитой спортсменкой, но после серьёзной травмы ей пришлось довольствоваться должностью секретаря-машинистки, а затем жены сотрудника КГБ Грызуна, у которого тоже «говорящее» прозвище, как и фамилия другого сотрудника КГБ – Сафьянова.

Использует Людмила Улицкая и говорящие неологистические фамилии с особым фонетическим звучанием и созвучием друг с другом, как у Гоголя Бобчинский-Добчинский. Это создаёт не только сатирический эффект, но и маркирует бездарность, дебилизм маргинальных личностей.

В самом начале романа повествователь подчеркивает посредством использования системы имён и прозвищ противопоставление интеллигентного, высокого мира и мира примитивного, низменного; показывает драматический конфликт глубоких, сложных чувствований, личностных переживаний, характеризующих трех друзей, и пошлости, грубости, безнравственности, жестокости, воплощённых в образах Мурыгина и Мутюкина.

Стоит отметить, что последние не имеют имён: все называют их только по фамилиям. Это подчёркивает, что за ними стоят такие же неразвитые духовно семьи, родовые кланы, питавшие среду пролетариата, возведённого на пьедестал революцией 1917 года.

Этих «гегемонов» писатель саркастически называет «два вождя»: «Два вождя, Мутюкин и Мурыгин, держали всех остальных в руках, а когда ссорились между собой, то и класс разделялся на две враждующие партии…». Помирившись, «вожди» предпочитали «постоянно напоминать, кто здесь главный: очкарик, музыкант, еврей или «нормальные ребята», как Мутюкин и Мурыгин» ^{[9, 16]}.

Социальный конфликт обострялся, приобретал более осознанный характер, по крайней мере, со стороны притесняемого «меньшинства». Тогда Илья и назвал этих «потомков трудового народа» именами нарицательными, представляющими емкие характеристики людей подобного типа, – «мутюки и мурыги».

Мутюки – это слово, напоминающее «матюки», то есть мат – привычный язык представителей маргинального слоя населения, которые, в силу своих интеллектуальной и нравственной скудости, душевной и духовной примитивности, с энтузиазмом утверждались как атеисты, победоносные строители новой жизни, имеющие право на все.

Саня и Миха расшифровали суть души хулиганов в «филологической игре», тем самым развенчав их. Мальчики увидели в фамилиях своих мучителей животное начало («му»: «разговор на лугу двух почтенных особ» – коров); невоспитанность, дикость нрава («не вполне приличный звук, издаваемый после еды («рыгать»; увидели «тяжесть», ношу неосознанных грехов «ух»); и сделали вывод: «Вместе – имена двух существ, условно принадлежащих виду Homo sapiens» ^{[9, 25]}.

За свою лингвистическую загадку, которую разгадал только Илья, Миха и Саша поплатились самым важным: Саша – мечтой о судьбе музыканта; Миха –большого поэта, хотя и Мутюкин лишился впоследствии самой жизни.

Этот эпизод из детства героев очень знаковый, так как показывает резкое разделение общества по уровню личностного развития и ненависть пролетарского «простонародья» к интеллигенции, заложенную большевиками. «Уравновешивают» классовую ненависть такие «новые интеллигенты», как Дулин.

Таким образом, анализ произведений таких разных по возрасту и проблематике, но одинаково талантливых писателей, как Захар Прилепин и Людмила Улицкая, показывает, что важной составляющей поэтики их прозы является игра антропонимами в их разных модификациях и формах.

И в романах Л. Улицкой, и в прозе З. Прилепина поэтика имени и прозвища работает полифункционально: и на авторскую интерпретационность, и социально-личностную, и творческую, и на выражение авторской позиции, и на характеристику персонажей. Контекстуально обусловленное преобразование какой-либо из побочных коннотаций имени или прозвища в устойчивую, доминирующую ведёт к эффекту нарицательности и символизации (Мутюкин, Грызун, Полушка – у Улицкой; Негатив, Бурый, Шаман и др. – у Прилепина). Личное имя заменяется прозвищем, отвечающим за поведенческую характеристику, когда автору необходимо дать социальные или экспрессивные определения персонажам.

Имя является в прозе З. Прилепина и Л. Улицкой текстовой доминантой, несущей общеконцептуальный смысл, позволяющий более глубоко раскрыть авторскую интенцию, противопоставить или сопоставить героев, включить мифологический, библейский или другой какой-либо культурный контекст, позволяющий сделать образ персонажа многоаспектным, сложным, глубоким, как в реальной действительности.