Externalistic Paradigm in Cognitive Science

Ivanov Dmitry Valer'evich Doctor of Philosophy Leading Researcher at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str. 1, of. 418 ivdmitry@mail.ru

Статья подготовлена при поддержке РФФИ, проект № 16-03-00373а «Экстерналистская парадигма в философии сознания и когнитивной науке».

I

Одной из главных проблем философии сознания и когнитивной науки является проблема натуралистического объяснения феноменальных аспектов сознательного опыта, т.е. проблема сознания. Данная проблема существенным образом отличается от множества других проблем, с которыми сталкиваются исследования психического. Указывая на ее особый эпистемический статус, Д. Чалмерс предложил обозначить ее термином «трудная проблема сознания» ^[3]. По мнению многих философов, особенностью данной проблемы является то, что, по-видимому, ее решение предполагает изменение существующей научной картины мира и включение в нее психического в качестве базового элемента, нередуцируемого к каким-либо иным элементам. Философы, придерживающиеся подобного рода представлений, как правило, занимают антинатуралистическую позицию по вопросу о природе сознания.

Однако, как представляется, прежде, чем принимать подобного рода взгляды, следует все же выяснить, какой именно элемент сознательного опыта сопротивляется попыткам объяснить его с позиции натурализма. Большинство философов согласно с тем, что именно объяснение феноменальных характеристик опыта представляет наибольшую трудность. Между тем, мнения разнятся относительно того, каким именно образом следует понимать данные феноменальные характеристики. Как я полагаю, трудности в объяснении сознания возникают в случае, когда мы понимаем феноменальные характеристики как качества, свойства ментальных состояний. Для обозначения подобных качеств в философии сознания используется термин «квалиа». Такой подход к пониманию феноменальных качеств, присутствующих в сознательном опыте, получил название «адвербиализм» (adverbialism) ^{[4, 7]}. С точки зрения адвербиализма, феноменальные характеристики ментальных актов следовало бы выражать в языке наречиями (отсюда происходит название подхода), например, о сознательном опыте восприятия оранжевого апельсина нужно было бы сказать так: «Я оранжево воспринимаю этот апельсин».

Сам по себе адвербиализм еще не порождает проблему сознания. Помимо принятия данной позиции мы также должны рассматривать феноменальные качества как нередуцируемые к любым иным качествам ментальных состояний. Многие философы полагают, что источником трудной проблемы является антиредукционистский подход к пониманию феноменальных свойств. Однако это не так. Помимо антиредукционистских установок мы должны также принять положение о том, что феноменальные качества являются внутренне присущими (intrinsic) ментальным состояниям. Таким образом трудная проблема сознания возникает, если мы одновременно поддерживаем три тезиса: квалиа являются феноменальными качествами, свойствами, характеристиками ментальных актов, состояний; эти качества внутренне присущи данным состояниям, т.е. они не являются реляционными свойствами; и эти качества нередуцируемы ни к каким иным свойствам (физическим, функциональным) данных состояний. Очевидно, что подобное понимание природы феноменальных характеристик, обнаруживаемых в сознательном опыте, действительно вынуждает нас принять какую-либо антинатуралистическую позицию, близкую по духу интерналистским, картезианским представлениям о природе психического.

Адвербиализм не является единственной возможной интерпретацией феноменальных характеристик. В качестве альтернативы данному подходу выдвигались такие интерпретации данных характеристик, как интенционализм (репрезентационализм) и прямой реализм. В современной когнитивной науке господствует репрезентационалистский подход к пониманию природы психического. Согласно данной позиции, феноменальные качества могут быть объяснены с помощью понятия содержания ментальной репрезентации (интенционального состояния). Репрезентационализм классической когнитивной науки является интерналистским подходом.

Несмотря на активное развитие энактивистских теорий в последние несколько десятилетий, критикующих классический репрезентационализм, в настоящий момент в дисциплинах, исследующих психические процессы, по-прежнему доминирует интернализм в понимании природы ментальных состояний. Согласно этому подходу, ментальные состояния рассматриваются как внутренние состояния организма, а точнее, мозга. Основная проблема, с которой сталкивается данный подход, заключается в том, что, используя его, мы не способны объяснить природу ни содержательных, ни квалитативных аспектов ментальных состояний.

Натуралистическое объяснение данных феноменов заключается в демонстрации того, как утверждения о них дедуцируются из утверждений о физических или функциональных характеристиках мозга. Иначе говоря, мы должны показать, что содержательные и квалитативные аспекты редуцируются к данным характеристикам. Однако, по мнению многих философов, мы не способны редуцировать ментальные состояния к физическим или функциональным состояниям мозга.

В последние несколько десятилетий было написано множество работ, предлагающих различные аргументы и мысленные эксперименты, демонстрирующие трудности редуктивного объяснения квалитативных аспектов сознательного опыта, квалиа. Как было отмечено, в настоящий момент многие философы согласны с тем, что подобного рода объяснение квалиа действительно является трудной проблемой. Между тем, такое единодушие среди философов относительно вопроса о редуктивном объяснении содержательных аспектов ментальных состояний отсутствует. Многие философы и ученые склоняются к тому, что мы способны представить натуралистическое объяснение содержания, например, обращаясь к понятию информации. Более того, многие полагают, что мы можем редуцировать квалитативные аспекты ментальных состояний к содержательным и тем самым избежать трудной проблемы сознания.

Однако, как продемонстрировали Д. Хутто и Э. Мин ^[10], мы также сталкиваемся с проблемой, аналогичной трудной проблеме сознания, пытаясь объяснить содержание ментальных состояний. Эту проблему Хутто и Мин обозначили термином «трудная проблема содержания». Основным препятствием на пути натуралистического объяснения содержания оказывается нормативное измерение, присущее содержанию наших ментальных состояний. Дело в том, что содержание ментальных состояний является не просто каким-то отпечатком, несущим информацию о каузальном воздействии внешнего объекта. Оно всегда представляет некое положение дел определенным образом, фиксируя определенные аспекты внешнего мира. Благодаря содержанию ментальных состояний мы реагируем не просто на объекты, оказывающие на нас каузальное воздействие, но на объекты, воспринятые нами под определенным углом зрения. Относительно такого содержания всегда можно спросить, верно или неверно оно представляет положение дел, должны ли мы привести содержание наших ментальных состояний в соответствие с тем, что есть, и, исходя из этого, выстраивать свое поведение в окружающем мире. Такое содержание всегда является предметом оценки и корректировки.

Пытаясь натуралистически объяснить содержание в каких-либо нейтральных терминах, в которых не фигурировало бы в скрытом виде понятие содержания, мы игнорируем нормативные аспекты, присущие содержанию. Например, как отмечают Хутто и Мин, объясняя содержание, мы можем попытаться воспользоваться понятием информации. Однако данное понятие, проинтерпретированное нейтрально относительно понятия содержания, обозначает лишь информацию-как-ковариацию. С таким видом информации мы сталкиваемся, когда говорим о следе, отпечатке пальца, годичных кольцах на срубе дерева. Об этой информации нельзя сказать, что она верно или неверно представляет положение дел, поскольку мы не можем говорить здесь о возможной ошибке и, соответственно, корректировке этой информации. Скорее, она является лишь свидетельством каузального воздействия.

Отсутствие редуктивного объяснения содержательных и квалитативных аспектов ментальных состояний сталкивает нас с двумя стратегиями натуралистического понимания этих аспектов. Мы можем либо элиминировать понятия содержания и квалиа, т.е. показать, что объекты, которые эти понятия должны были бы выделить, не существуют, либо мы можем признать, что содержание и квалиа нередуцируемы ни к каким иным объектам. В последнем случае нам необходимо расширить натуралистическую картину мира, включив в нее в качестве особых естественных объектов содержание и квалиа. Такую стратегию вряд ли можно реализовать, не нарушив базовых представлений, например, о природе каузального взаимодействия, лежащих в основе этой картины. Реализация этой стратегии, скорее, способна привести нас к каким-нибудь экстравагантным антинатуралистическим взглядам на природу психических процессов.

Поскольку ни одна стратегия натуралистического понимания природы содержания и квалиа с позиций интернализма не является удовлетворительной, постольку имеет смысл обратиться к анализу экстерналистских взглядов в философии сознания. В последние десятилетия все больше философов склоняется именно к такому подходу к пониманию природы ментальных состояний. Ф. Дретске так пишет по этому поводу: «Материалисты должны быть склонны принимать до определенной степени экстерналистскую позицию относительно сознания. Трудно понять, как от этого можно уклониться. Убеждения, самые заметные жители сознания, и их индивидуация осуществляется в терминах того, о чем эти убеждения. Я не знаю ни одной приемлемой психосемантики, ни одной приемлемой теории, объясняющей то, как одна вещь может представлять другую, которые не были бы по своему характеру экстерналистскими» ^{[6, p. 143]}.

II

Можно говорить о разных видах экстернализма в философии сознания и когнитивной науке. С. Хёрли предложила классифицировать их следующим образом ^[9]. Она предложила различать, прежде всего, экстернализм относительно содержания и экстернализм относительно квалиа. В каждом из этих видов экстернализма мы можем выделить подходы, которые Хёрли обозначила терминами «что-экстернализм» (what-externalism) и «как-экстернализм» (how-externalism). Можно не согласиться с таким вариантом типологизации экстерналистских теорий сознания. Дело в том, что данная Хёрли классификация упускает из виду экстернализм относительно самих ментальных состояний. Иначе говоря, для понимания природы сознания нам необходимо объяснить отдельно природу ментального содержания, феноменальных качеств и самих ментальных состояний. В работе Хёрли экстернализм относительно ментальных состояний обозначается в качестве как-экстернализма относительно содержания. Такое обозначение мешает увидеть, что речь идет о принципиально ином виде экстернализма, отличном от классического экстернализма относительно содержания.

В последние два десятилетия именно экстернализм относительно ментальных состояний стал завоевывать позиции в когнитивной науке. Он представлен прежде всего теорий расширенного сознания. В эксплицитном виде аргумент в поддержку данной теории был сформулирован Э. Кларком и Д. Чалмерсом. Свою позицию они также обозначали термином «активный экстернализм». В активном экстернализме внешние характеристики окружающей среды являются активными, формируя здесь и сейчас когнитивные состояния. Организм и объект окружающей среды создают спаренную систему, которая может рассматриваться как когнитивная система. Внешний объект в этой системе играет активную каузальную роль. Его удаление ведет к исчезновению определенного когнитивного процесса. Настаивая на том, что мы имеем дело именно с подлинными когнитивными процессами, Кларк и Чалмерс опираются на принцип соответствия: «если, когда мы решаем определенную задачу, часть мира функционирует как процесс, который, происходи он в голове, мы без промедления распознали бы как когнитивный процесс, то эта часть мира является (как мы утверждаем) частью когнитивного процесса» ^{[5, p. 29]}.

Кларк и Чалмерс подкрепляют свои идеи следующим мысленным экспериментом. Они предлагают рассмотреть ситуацию, когда наше поведения основывается на воспоминаниях. У Инги нет проблем с памятью. Когда она узнаёт, что в музее современного искусства будет интересная выставка, она вспоминает, что музей находится на 53-й улице, и направляется туда. У Отто – болезнь Альцгеймера. Он не может полагаться на свою биологическую память и постоянно использует записную книжку. Когда он узнаёт о выставке и решает на нее сходить, он обращается к своей записной книжке, чтобы узнать местоположение музея. И Инга, и Отто ведут себя одинаково, оба направляются в музей, поскольку оба имеют желание посетить выставку и истинное убеждение, что музей – на 53-й улице. По мнению Кларка и Чалмерса, мы можем сделать вывод, что записная книжка Отто играет ту же роль, что и биологическая память Инги. Это значит, что система человек-внешний объект в данном случае выполняет определенную когнитивную функцию, что определенный психический процесс расширяется в мир за счет внешнего объекта.

Критикуя Кларка и Чалмерса, оппоненты выдвинули ряд возражений ^[16]. Одно из них заключается в указании на совершение сторонниками теории расширенного сознания следующей ошибки. По мнению оппонентов, внешние объекты способны оказывать каузальное воздействие на наши когнитивные процессы. Однако это не значит, что данные объекты конституируют когнитивные процессы. Ошибкой будет рассматривать их таким образом, и именно эту ошибку каузации-конституирования совершают сторонники теории расширенного сознания.

Как представляется, подобного рода возражения со стороны защитников классической когнитивной науки, классического репрезентационализма, являются не вполне справедливыми. Дело в том, что в основе классической когнитивной науки лежит функционализм – представление о том, что ментальные состояния прежде всего характеризуются своими каузальными ролями, а не тем, на каких объектах они реализованы. Функционалистские идеи лежат в основе исследований искусственного интеллекта, базирующегося на допущении, что мы можем реализовать ментальные процессы на носителях, отличных от биологического мозга. В свете подобного предположения допущение того, что когнитивные состояния могут быть гибридами, реализованными отчасти элементами мозга, а отчасти объектами окружающей среды, с которыми взаимодействует субъект, не кажется чем-то экстравагантным.

Другое дело, что сам мысленный эксперимент Кларка и Чалмерса не может быть использован в качестве решающего аргумента в поддержку гипотезы расширенного сознания. Скорее, он лишь указывает на возможность подобного понимания когнитивных процессов. Из эксперимента Кларка и Чалмерса не следует, что сущностное определение памяти должно включать упоминание влияния каких-либо внешних объектов. Скорее, мы должны интерпретировать анализируемую ими ситуации с Отто как пример улучшения деградирующей психической функции. Аналогичным образом мы рассматриваем очки как средство, улучшающее зрительное восприятие, но не конституирующее его. Упоминание роли очков не входит в сущностное определение зрительного восприятия.

Еще один недостаток обсуждаемого мысленного эксперимента заключается в том, что он не позволяет нам увидеть подлинную возможность для обоснования активного экстернализма. Вместо того, чтобы рассматривать отдельные примеры, где, как нам кажется, внешние объекты влияют на психические функции, нам следовало бы рассмотреть, как в онтогенезе организма формируются новые психические функции, которые не могли бы существовать без интеракции объекта и организма. В эксперименте только Отто рассматривается в качестве субъекта с расширенным сознанием. Это препятствует пониманию того, что сознание Инги также может быть примером расширенного сознания. Например, это расширение могло бы обеспечиваться языком, знаками, другими социальными артефактами, манипулирование с которыми осваивается в раннем детстве.

Подобный альтернативный подход к обоснованию теории расширенного сознания, выработанный задолго до того, как в философии когнитивной науки начались дебаты относительно гипотезы расширенного сознания, инспирированные статьей Кларка и Чалмерса, мы находим в культурно-исторической психологии Выготского. Несомненно, подход к пониманию психических процессов, предложенный Выготским, следует охарактеризовать как экстерналистский. Вот что Выготский пишет об этом: «Таким образом, мы приходим к выводу, что операция употребления знака, стоящая в начале развития каждой из высших психических функций, по необходимости носит в первое время характер внешней деятельности. Знак вначале, как правило, есть внешний вспомогательный стимул, внешнее средство автостимуляции. Это обусловлено двумя причинами: во-первых, происхождением этой операции из коллективной формы поведения, которая всегда принадлежит к сфере внешней деятельности, и, во-вторых, примитивными законами индивидуальной сферы поведения, которая в своем развитии еще не оторвалась от внешней деятельности, еще не эмансипировалась от наглядного восприятия и внешнего действия (например, наглядное, или практическое, мышление ребенка). Законы же примитивного поведения гласят, что ребенок раньше и с большой легкостью овладевает внешней деятельностью, чем ходом внутренних процессов» ^{[1, с. 16-17]}.

В экспериментах Выготского мы видим, что внешняя речь ребенка является не просто сопутствующим элементом практического интеллекта, она ответственна именно за формирование данной когнитивной способности. Воздействуя на речевое поведение ребенка, мы можем наблюдать изменение у него соответствующих когнитивных процессов. Например, Выготский пишет: «Первое же наблюдение за ребенком в экспериментальной ситуации, сходной с ситуацией, в которой Келер наблюдал практическое применение орудия обезьянами, показывает, что ребенок не просто действует, пытаясь достичь цели, но одновременно говорит. Речь, как правило, возникает у ребенка спонтанно и длится почти непрерывно на протяжении всего эксперимента. Она проявляется с большим постоянством и усиливается всякий раз, когда ситуация становится более трудной и цель оказывается не столь легко достижимой. Попытки помешать ей (как показали эксперименты нашего сотрудника Р.Е. Левиной) или ни к чему не приводят, или останавливают действие, сковывая все поведение ребенка» ^{[1, с. 22]}.

Исследуя природу практического интеллекта, Выготский, по сути, демонстрирует, что данная когнитивная функция является спаренной системой, образованной организмом и таким внешним социальным феноменом, как речь. В этой системе речь играет активную каузальную роль в формировании практического интеллекта ребенка и ее исчезновение ведет к нарушению всего когнитивного процесса. Поскольку принцип каузальной спаренности лежит в основе активного экстернализма, постольку подход Выготского вполне может быть рассмотрен как вариант данной теории.

Активный экстернализм, теория расширенного сознания лежат в основе энактивизма – современного направления внутри когнитивной науки, критикующего репрезентационализм и представляющего когнитивные состояния как зависящие сущностным образом от деятельностной встроенности живого существа в окружающую среду. Однако поскольку теория расширенного сознания зависит от функционалистского понимания ментальных состояний и поскольку признано, что функционалистские объяснения не способны прояснить природу квалитативных аспектов сознательного опыта, постольку следует признать, что энактивистская программа в определенном смысле также упускает данные аспекты. Можно сказать, что энактивизм как конкурирующая с репрезентационализмом научная программа не так уж много добавляет к нашему пониманию феноменальных характеристик опыта.

III

Как уже отмечалось попытка представителей классического репрезентационализма объяснить феноменальные характеристики сознательного опыта посредством понятия содержания обречены на провал. Дело в том, что классический репрезентационализм опирается на интерналистское понимание содержания, пытается объяснить содержание как внутренний психический феномен посредством понятий информации или функции. Однако, как отмечают Хутто и Мин, подобного рода интерналистский подход сталкивается с трудной проблемой содержания. Занимая позицию радикального энактивизма, Хутто и Мин предлагали вообще отказаться от понятия содержания. Отказываясь от данного понятия, мы должны делать акцент на исследовании природы самих ментальных актов, состояний. Между тем, если сделанные мной в предыдущем параграфе замечания являются верными, то следует признать, что изучение природы ментальных актов, ментальных состояний самих по себе не приблизит нас к пониманию феноменальной природы сознания. Как я полагаю, вопросы о природе ментальных состояний и вопросы о природе содержательных и квалитативных аспектов сознательного опыта должны быть разведены. Таким образом, если мы хотим сохранить понятие содержания и объяснить с его помощью феноменальные аспекты сознательного опыта, то нам следует попытаться экстерналистски проинтерпретировать содержание.

Экстернализм относительно содержания является классическим и самым популярным вариантом экстернализма. Наибольший вклад в развитие этого вида экстернализма был сделан такими философами, как Х. Патнэм ^{[13, 14]} и Т. Бёрдж ^[2]. Мысленные эксперименты, разработанные этими философами, убедили многих, что содержание ментальных состояний определяется не внутренними (физическими, функциональными) факторами организма, а положениями дел окружающей среды, в которую включен организм. В этих экспериментах нам предлагается представить некоторую контрфактическую ситуацию, при которой внутренние состояния субъекта остаются теми же самыми, а какой-нибудь элемент внешней среды изменяется. Например, изменяется вода на планете-двойнике Земли из мысленного эксперимента Патнэма или изменяется употребление понятия «артрит» в контрфактической ситуации, представленной Бёрджем. Попав в эти ситуации, субъект сохраняет все свои физические, функциональные характеристики, все свои предшествующие убеждения, однако из-за того, что окружающая его ситуация изменилась, меняется и содержание его убеждений. Если убеждения субъекта о природе артрита были ложными в нашем мире, то они станут истинными в сообществе, где понятие артрит функционирует так, как изначально предполагал субъект. Убеждения нашего физического и функционального двойника о воде на своей планете будут иными только потому, что они будут об ином объекте, который внешне не отличим от воды с нашей планеты.

Существенным недостатком подходов Патнэма и Бёрджа является то, что данный вариант экстернализма совместим с двухкомпонентной теорией содержания, согласно которой мысль состоит из референта, внешнего объекта, и внутреннего содержания, обозначаемого часто термином «ограниченное содержание» (narrow content). В случае с двойниками из мысленного эксперимента Патнэма мы можем сказать, что у обоих наличествует одинаковое ограниченное содержание, т.е. их система дескрипций, смыслов тождественна, но их мысли о воде отличаются друг от друга, поскольку зависят от разных внешних объектов. Такое понимание природы ментальных состояний может привести нас к заключению, что в конечном итоге мир не играет существенной роли в конституировании их содержания. С точки зрения этой концепции, ограниченное содержание является тем общим моментом, который я разделяю с моим двойником, когда мы оба высказываем мысль «Это – вода», указывая при этом на разные жидкости. Однако если наши ментальные состояния обладают одним и тем же содержанием, хотя мы и говорим о разных объектах, то это значит, что объект оказывается исключенным из процесса конституирования содержания ментального состояния. Такое представление о ментальных состояниях возвращает нас к интерналистской, картезианской парадигме понимания сознания.

По-видимому, для того чтобы выйти за рамки интерналистской парадигмы, не достаточно занять экстерналистскую позицию. Нам необходимо также отказаться от концепции ограниченного содержания. Экстерналистская теория содержания ментальных состояний должна быть не двухкомпонентной, а однокомпонентной. Именно такой вариант экстернализма предлагает в своих работах Дж. Макдауэл ^[11]. Особенностью всех теорий, которые условно можно представить как относящиеся к интерналистской, картезианской парадигме, является противопоставлении содержания мышления и мира, с которым мы имеем дело в опыте. Такое противопоставление, по мнению Макдауэла, сталкивает нас с мифом о данном, с представлением о том, что концептуальному содержанию нашего опыта противостоит неконцептуальная реальность «сырых» данных. Однако такое понимание базируется на натуралистической ошибке. По мнению Макдауэла, существует лишь один способ избегнуть мифа о данном. Он заключается в признании того, что сфера концептуального содержания не ограничена чем-то внешним, неконцептуальным. Наш опыт не является восприятием неконцептуальных данных, которые потом должны быть обработаны в концептуальной сфере. Опыт изначально является концептуальным. Рассматривая опыт подобным образом, Макдауэл отмечает, что содержание, по сути, должно мыслиться как «то, что вещи такие-то и такие»: «То, что вещи такие-то и такие, есть концептуальное содержание опыта, но... этот же самый момент, то, что вещи такие-то и такие, также является воспринимаемым фактом, аспектом воспринимаемого мира» ^{[11, p. 26]}. Таким образом, если классический экстернализм может быть обозначен как двухкомпонентная теория ментальных состояний, т.е. предполагающая наличие ограниченного содержания и некой реальности, выходящей за сферу концептуального содержания, то экстернализм, предлагаемый Макдауэлом, является однокомпонентным. В нем содержание не мыслится как некая внутренняя ментальная сущность, отделенная от внешних объектов. Оно вынесено во вне, являясь определенным положением дел в мире. Такое понимание содержания приводит нас к позиции прямого реализма.

Наравне с теорией чувственных данных, адвербиализмом, интенционализмом прямой реализм является теорией, претендующей на объяснение феноменальных аспектов сознательного опыта. Прямой реализм не тождественен наивному реализму, как многие полагают. Скорее, наивный реализм является вариантом прямого реализма. Вариантом прямого реализмам может быть особая форма интенционализма, например, предлагаемая Серлом ^[15]. Другим вариантом прямого реализма является дизъюнктивизм, который представляет собой альтернативу обозначенным теориям восприятия.

Все теории, претендующие на объяснение феноменальных аспектов опыта, должны давать определенный ответ на вызов, исходящий от аргумента от иллюзии. Этот аргумент опирается на принцип, согласно которому, воспринимая свойство F, мы воспринимаем объект, которому принадлежит данное свойство. Поскольку в случаях иллюзии или галлюцинации физические объекты, которым могли бы принадлежать соответствующие свойства, отсутствуют, постольку делается вывод о том, что эти свойства принадлежат каким-то иным данностям. Поскольку случаи искаженного и достоверного восприятия тождественны с точки зрения своих феноменальных качеств, постольку делается вывод о том, что, воспринимая объекты внешнего мира, мы на самом деле воспринимаем лишь некие феноменальные данности, но не сами объекты.

Прямой реализм в своей наиболее интересной форме – дизъюнктивизме – отказывается принимать посылку о тождестве иллюзорного и достоверного опыта. Этим дизъюнктивизм радикально отличается от всех других теорий восприятия. Все эти теории искали общий элемент, присутствующий якобы в достоверном и искаженном восприятии. С точки зрения же дизъюнктивизма, такой элемент отсутствует. Соответственно, тот общий момент, который мы хотели бы выделить, анализируя эти два акта восприятия, может быть представлен только в качестве дизъюнкции: либо мы воспринимаем реальный объект, либо мы находимся в состоянии, как если бы мы воспринимали подобный объект. Согласно дизъюнктивизму, феноменальные характеристики сознательного опыта следует связывать с воспринимаемыми нами свойствами реально существующих вещей и положений дел.

Важно отметить, что свойства воспринимаемых объектов могут пониматься как реляционные, т.е. зависящие от той перспективы, из которой субъект знакомится с объектом. Обозначая реляционные свойства как П-свойства, свойства, воспринимаемые из определенной перспективы, Ноэ так пишет о них: «П-свойства – видимая форма и размер объектов – являются вполне «реальными» или «объективными». Действительно, отношение П-формы и П-размера к форме и размеру может быть описано с помощью точных математических законов (например, закона линейной перспективы). Важно, для того чтобы охарактеризовать П-свойства, не нужны отсылки к ощущениям и чувствам. … Тем не менее, П-свойства являются реляционными. Конкретно, они зависят от отношения между телом воспринимающего субъекта и воспринимаемым объектом. … Если существует разделение между сознанием и миром (в картезианском смысле, раздел между ментальным внутренним пространством и нементальной внешней средой), то П-свойства выступают определенно на стороне мира» ^{[12, p. 83]}.

На возможность рассмотрения феноменальных качеств как реляционных свойств воспринимаемых объектов указывал также Г. Харман. Апеллируя к феномену прозрачности опыта, он критикует тех философов, которые принимали вывод, делаемый из аргумента от иллюзии. Как отмечает Г. Харман, те, кто поддерживает этот аргумент, путают свойства репрезентируемого объекта со свойствами самого опыта. Харман так пишет об этом: «Когда вы видите дерево, вы не воспринимаете какие-то характеристики, внутренне присущие опыту. Взгляните на дерево, а затем направьте ваше внимание на характеристики, внутренне присущие вашему визуальному опыту. Я предсказываю, вы обнаружите, что единственные характеристики, на которые вы направляете внимание, будут характеристики представленного дерева, включая реляционные характеристики дерева, как оно видится “отсюда”» ^{[8, p. 39]}. Такое смешение характеристик происходит, по мнению Хармана, из-за ошибочного убеждения, что когда репрезентируемый объект отсутствует как в случаях иллюзорного восприятия, то качества этого объекта должны приписываться самим ментальным состояниям. Однако, как отмечает Харман, это не так. Например, из факта, что некто ищет какой-либо объект, который не существует в действительности, – Харман приводит в пример поиски испанским конкистадором Понсе де Леоном фонтана вечной молодости – не следует, что этот человек нацелен найти нечто ментальное. То же самое мы можем сказать и о человеке, который воспринимает несуществующее дерево. Даже если это дерево не существует, «содержанием ее визуального опыта является то, что перед ней находится дерево, но не идея дерева» ^{[8, p. 36]}. В своей работе Харман защищает репрезентационализм, но очевидно, что не принимая аргумент от иллюзии, мы можем занять только дизъюнктивистскую позицию, т.е. позицию прямого реализма.

***

Все вышесказанное можно резюмировать следующим образом. Классическая когнитивная наука, опираясь на репрезентационализм и функционализм, не способна решить трудную проблему сознания, не способна объяснить природу феноменальных характеристик, обнаруживаемых в сознательном опыте. Более того, поддерживая интерналистскую интерпретацию ментального содержания, она также сталкивается с трудной проблемой содержания. Противопоставляя себя интернализму классической когнитивной науки, представители такого неклассического подхода, как энактивизм, занимают экстерналистскую позицию. Однако данный вид экстернализма является экстернализмом относительно самих ментальных состояний. Как было отмечено, он не способен помочь нам понять феноменальные аспекты опыта. Более того, критикуя интернализм предшествующей традиции исследования психического, представители радикального энактивизм делают вывод о необходимости отказаться от понятия содержания. Однако такой вывод не следует из критики интернализма. Правильнее предположить, что данная критика указывает на необходимость обратиться к экстерналистской концепции содержания. Последовательное развитие идей экстернализма относительно содержания приводит нас к позиции прямого реализма, которая позволяет объяснить нам не только содержательные, но и квалитативные аспекты сознательного опыта. Если данное рассуждение является верным, то это значит, что нам не следует выделять экстернализм относительно качеств, как предполагала Хёрли. Основную роль в понимании природы сознания играет экстернализм относительно содержания, вспомогательную – экстернализм относительно самих ментальных состояний.