Concept, family likeness, prototype: on the way towards adequate classification of philosophical concepts

Karpov Sergei Post-graduate student, the department of Ontology and Theory of Cognition, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moskva (moscow, Russia), ul. Mkr. Leninskie Gory, 1, kv. 823l ksedgm@gmail.com

Процедура классифицирования

Употребление термина «классифицирование», как и термина «классификация» (понимаемого как процедура) можно встретить в двух различных значениях: 1) процедура построения классификации 2) процедура распределения предметов по классификационным «ячейкам» ^{[14, с. 7]}. Отметим, что термин классифицирование, вынесенный в заглавие, будет использоваться в статье преимущественно во втором значении. Однако нам представляется важным прояснить в какой связи находятся эти две процедуры, обозначаемые одним именем.

И. Я. Павлинов, например, предлагает использовать термин «классифицирование» лишь для процедуры построения классификации, а для второго его значения использовать термин «идентификация». Тем самым классифицирование во 2-м значении сводится к «пользованию классификацией» и к операции сортировки ^{[12, с. 385]}. Из этого следует, что рассматриваемые процедуры выполняют качественно разные задачи (первая – скорее «творческую», а вторая – скорее «техническую»). Кажется, что разница между ними столь же велика, как между выражениями «строить дом» и «жить в доме» (где «дом» – аналогия классификации, т. е. того объекта, который «выстраивается» первой процедурой и «обживается» второй).

Выскажем и обоснуем иную точку зрения. Теоретически классификации можно строить двумя путями. Первый (таксономический), когда сначала выделяют классы-таксоны, путем сортировки предметов на основании предварительных сходств между ними, а затем пытаются определить архетип (структуру признаков) предметов этих таксонов. Второй (мерономический), когда сначала определяются архетипы предметов, а затем выделяются (опять же путем сортировки на основании архетипов) соответствующие таксоны ^{[13, с. 3-5]}. Между тем на практике классификация «неизбежно строится методом последовательных приближений» ^{[8, с. 75]} (который является комбинацией таксономического и мерономического методов). Цель этого метода состоит в том, чтобы за некоторое число итераций привести структуру таксонов в удовлетворительное соответствие со структурой архетипов классифицируемых предметов ^{[8, с. 72]}. Для нас здесь важно отметить то, что после каждой итерации, классификация (в виде структуры классов-таксонов) может измениться. Поскольку процедура классифицирования во 2-м значении («сортировка») используется в каждой итерации, она не является чисто внешней (по отношению к «созданию») «процедурой пользования», а ее результаты влияют на то, что классификатор получит в итоге (классификацию). Это служит основанием, чтобы рассматривать классифицирование во 2-м значении как неотъемлемую часть процедуры построения классификации (т. е. классифицирования в 1-м значении). Поэтому, хотя в данной статье мы будем рассматривать и проблематизировать классифицирование во 2-м значении, следует иметь в виду, что тем самым мы проблематизируем и классифицирование в целом.

Классифицирование как категоризация:
Аристотель, Витгенштейн, Рош

Прежде чем перейти к описанию и сравнению трех подходов к категоризации, нам необходимо прояснить два взаимосвязанных вопроса, без рассмотрения которых мы не сможем подступиться к этой задаче.

1. Корректно ли использовать термин «категория» применительно к витгенштейновскому и рошианскому подходам?

С одной стороны, традиционно под категориями мыслились предельно общие, фундаментальные понятия или формы мысли. Задача категорий (выражаемых определенными словами языка) заключалась в том, чтобы произвести исчерпывающее членение (мира или мышления) на части ^{[10, с. 229]}. Категорий всегда постулировалось немного, и потому далеко не любое слово (связываемое, допустим, с неким понятием) могло рассматриваться как категория. Уже в этом пункте видно расхождение в использовании термина «категория» у Аристотеля и Э. Рош (Л. Витгенштейн термин «категория» в текстах практически не использует, хотя ему и приписывают ее фактическую концептуализацию задним числом ^{[16, 6]}). У Рош любое слово (соотносимое с общим понятием) может выступать как категория (например, «птица», «цвет») ^[18].

С другой стороны, само это категориальное членение традиционно производилось таким образом, чтобы решить еще некоторые задачи. Так, категории вводились Аристотелем для того, чтобы при построении суждений можно было отличать осмысленные суждения от бессмысленых, а первые затем делить на истинные и ложные ^{[10, с. 229-230]}. Т. е. категории являлись тем фундаментом, который позволял корректно функционировать классической логике. Здесь нужно отметить, что если конструировать суждения используя «категории» в рошианском смысле, то, строго говоря, нужно использовать иную, неклассическую логику для оценки истинности этих суждений (хотя бы потому, что для рошианского понятия-категории может не выполняться правило обратного отношения между содержанием и объемом).

Оба этих соображения ставят нас перед серьезным затруднением. С одной стороны, мы видим, что Рош и ее последователи продолжают использовать те же термины («категория», «категоризация»), образец использования и понимания которых заложил Аристотель. При этом должно, видимо, подразумеваться, что смысл, вкладываемый ими в эти термины, в общем, тот же, что и у Аристотеля (предлагается изменить лишь сам подход). Но если «фундаментальность» и «соответствие классической логике» являются необходимыми характеристиками категории, то насколько легитимно вообще говорить, что Витгенштейн и Рош по-прежнему работают именно с «категориями», а не с чем-то другим? Даже если мы ответим, что нас интересует не столько терминологическое соответствие их «категорий» аристототелевым, сколько именно сама процедура подведения под категории, т. е. «категоризация», то проблема, в общем, сохраняется: если «категория» у них является чем-то принципиально иным, то и «категоризация» не может быть поставлена аристотелевой в прямое соответствие.

2) Насколько обоснованы претензии Рош и ее последователей на то, чтобы заменить старый (классический) подход новым (прототипическим)?

Необходимо отметить, что прототипический подход очень активно критиковался и критикуется. Для нас наиболее важен тот аспект критики, который касается исходных претензий прототипического подхода. На первом этапе Рош (а потом и ее последователи), говорила не только об альтернативности прототипического подхода классическому, но даже и о ложности последнего ^[17]. Постепенно, однако, она отказалась от некоторых своих ранних утверждений, например, «отвергла идеи, что прототипические эффекты непосредственно отражают структуру категории и что прототипы конституируют репрезентации категорий» ^{[6, с. 68]}. Касательно критических претензий тоже произошли изменения: «Рош отказывается от прямой критики аристотелевской теории категорий, но ослабляет ее значимость, помещая ее в один ряд с другими способами представления категорий» ^{[5, с. 41]}. Таким образом, Рош вернулась обратно к разработке психологической теории человеческой категоризации, перестав претендовать на «онтологический и логический аспекты» этой теории (которые были у Аристотеля ведущими) ^{[5, с. 41]}. Это, однако, не отменяет того, что последователь Рош Д. Лакофф ^[6] по-прежнему настаивает на ложности классического подхода (по крайней мере применительно к «концептуальным категориям»). Между тем существует довольно убедительная критика и этой точки зрения (например, А. Вежбицкая ^[2]).

Попробуем суммировать все сказанное выше. Получается, что если и имеется какая-то связь между рассматриваемыми подходами, то она захватывает далеко не все области применения этих подходов и не все существенные их свойства. Т. е. «нить» связи между ними (если ее можно обозначить) касается только некоторых аспектов, игнорируя другие. Это очень важное положение, без учета которого вся последующая аргументация может показаться либо бессмысленной, либо ложной.

Нам представляется, что эту нить можно обозначить как способ представления. Отметим, что категоризация у Аристотеля служит не только для того, чтобы иметь возможность отделить истинные суждения от ложных и бессмысленных, но и для того, чтобы представить вещи (путем отделения одной вещи от другой и сближения ее с третьей). Каков статус этого представления (психологический или логический) – это уже второй вопрос. Для нас пока существенно то, что эти подходы задают три различных способа представления вещей, т. е. три способа собирания их под одним означающим. Разумеется, у каждого такого собирания должна быть какая-то осмысленность, но эта осмысленность не обязательно должна фундироваться классической логикой.

Тот факт, что предполагаемая «нить» связывает не все существенные свойства трех подходов (в частности, оставляет в стороне вопрос о статусе соответствующих представлений) говорит о том, что наша «критика» классического подхода (развертываемая далее) должна пониматься очень условно. Мы хотим сказать, что если и называть это «критикой», то нужно иметь в виду, что критикуется лишь способ представления и только в том смысле, что возможен (и нередко более удобен на практике) альтернативный способ.

В связи с этими соображениями, мы считаем позволительным продолжить использовать термины «категория» и «категоризация» так же, как их используют Рош и ее последователи (т. е. подчеркивая их связь с категориями Аристотеля, но при этом существенно меняя их содержание и функцию). Мы, конечно, могли бы попытаться отыскать вместо «категории» какой-то иной термин, который позволил бы нам, во-первых, подчеркнуть, что рошианские «категории» – это отнюдь не обязательно предельные фундаментальные понятия или формы мышления, а, во-вторых, что они не обязательно должны выполнять логическую функцию (в классическом смысле). Однако имеются ли у нас такие альтернативы? Например, термин «понятие» в качестве альтернативы также не подходит, поскольку, хотя он и расширяет круг «категорий», но вместе с тем отсылает нас к классическому закону объема и содержания (поэтому Витгенштейн избегал этого термина и говорил преимущественно о «словах» и их «значениях»).

Поэтому, на наш взгляд, будет резонным, если далее мы будем использовать и понимать под термином «категория» категорию в узком, рошианском смысле. Ясно, что так понимаемая категория может рассматриваться и как конкретный пример категории сущности в аристотелевском смысле. Что же касается термина «категоризация», то для нас (как и для Рош с Витгенштейном) здесь будет наиболее важным, что, помимо строго классического представления категории сущности (образованной родо-видовыми отношениями, связанными с законами классической логики), могут быть и иные представления. Поэтому далее мы будем использовать термин «категория» скорее в рошианском смысле, а там, где будет говориться о «классической категории», по сути будет подразумеваться именно классичность ее категоризации, но не классичность самого понимания категории. Таким образом, категория и категоризация будут пониматься в определенном, довольно неклассическом, смысле.

Из сказанного выше ясно, что классифицирование во 2-м значении можно рассматривать как категоризацию, т. е. подведение предметов под ту или иную категорию (в узком смысле). Основываясь на работе Д. Лакоффа ^[6], можно выделить три поворотных момента в истории категоризации, связанных с именами Аристотеля, Л. Витгенштейна и Э. Рош, в которых представление о ней менялось, а значит, менялось представление и о классифицировании.

1) Классическая теория категоризации, идущая от Аристотеля и долгое время по умолчанию считающаяся единственно возможной, предполагает, что «вещи относятся к одной и той же категории, если и только если они имеют некоторые общие признаки» ^{[6, с. 12]}. Это вытекает из того, что по Аристотелю вторые сущности (роды и виды) определяют сущностные (не привходящие) качества первых сущностей (индивидуальных предметов), через видовые отличия (признаки) ^{[1, с. 57-61]}. Таким образом, процедура классифицирования в классическом понимании заключается в сличении классифицируемых предметов с заранее известным «ядром» признаков класса (видовых отличий этого класса от другого). Если предмет имеет все ядровые признаки, он идентифицируется как член категории (класса), иначе – исключается из нее.

2) Витгенштейн, рассматривая употребление слова «игра» пришел к заключению, что невозможно обнаружить таких признаков, которые разделялись бы всеми играми без исключения. Вместо этого «мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом, сходств в большом и малом» ^{[2, с. 111]}. Чтобы описать эту ситуацию, он вводит термин «семейное сходство». Если попытаться формализовать это представление о категории, то прежде всего следует отметить, что производится отказ от сличения предметов с заранее известным «ядром» признаков. Получается, что если предмет имеет хоть какие-то связи (в виде признаков) со всеми остальными уже включенными в категорию предметами, то он идентифицируется как член категории.

Обратим внимание, что, как и в аристотелевском представлении, у Витгенштейна сохраняется необходимость для члена категории иметь некую связь со всеми другими ее членами. Это вытекает из самого представления о «семейственности». Если между какими-либо двумя членами нет никакой (прямой) связи в виде общего признака, то на каком основании они принадлежат одной «семье»? Вместе с тем понятно, что витгенштейновское представление о категории принципиально иное, нежели классическое, поскольку происходит решительный разрыв с принципом необходимости некого «ядра» признаков, с одной стороны определяющего категорию, а с другой – присущего всем ее членах (как сущностное качество).

3) Важным следствием из классического представления о категории, на которое обратила внимание Э. Рош, является то, что все члены внутри категории оказываются логически эквивалентными, т. е., с этой точки зрения, ни один ее представитель не может быть лучшим примером категории, чем другие ^{[18, с. 81]}. Это шло вразрез с эмпирическими наблюдениями Рош в рамках экспериментов по когнитивной психологии. Так, например, испытуемые считали, что некоторые столы являются «более правильными» столами, чем другие ^{[18, с. 87]}. Это стало основанием для разработки прототипической теории категоризации. В изложении Д. Лакоффа центральными ее понятиями становятся «кластерная модель» и «прототип». Кластерная модель является совокупностью «когнитивных моделей» (выступающих в роли категориальных признаков), которая репрезентует категорию. Прототип есть наиболее представительный, образцовый ее член, удовлетворяющий наибольшему числу когнитивных моделей ^{[6, с. 107-110]}. Также, в противоположность прототипичности, вводится представление о периферийности и далее – о градуированности членов категории.

Если описать прототипическую категоризацию как принцип, то классифицирование в ее рамках производится путем сличения предметов с кластерной моделью. При этом для отнесения предмета к категории достаточно соответствия хотя бы одной из ее когнитивных моделей (т. е. обнаружения у предмета хотя бы одного ее признака). Отметим, что в более «слабом» варианте прототипического подхода (поскольку он ближе к витгенштейновскому), предполагается, что сличение будет производиться не с кластерной моделью (множеством свойств репрезентующих категорию), а с прототипическими членами категории. Если предмет обнаруживает связь (через признак) хотя бы с одним из членов категории, то он относится к ней ^{[18, с. 83]}. При этом, в отличие от витгенштейновского представления, иметь связь со всеми другими членами он не обязан.

После того, как мы формально описали три различных принципа классифицирования, попробуем проанализировать взаимоотношения между ними. Имеется представление, что последователи Рош рассматривают результаты ее экспериментов как подтверждение принципа семейного сходства Витгенштейна и в целом его категориального подхода ^{[12, с. 497]}. Так, Лакофф сильно сближает их, рассматривая Витгенштейна, с одной стороны, как разрушителя аристотелианской категориальной догмы, а с другой – как предвозвестника прототипической идеи, обратившего внимание на существование более и менее образцовых членов в категории ^{[6, с. 109]}. Действительно, можно показать, что у Витгенштейна имеются указания на некую «градацию членства» (вытекающую из наличия «плохих» и «хороших» примеров категории), например: «Некто говорит мне: “Покажи детям игру”. Я учу их играть в кости, и этот человек говорит мне: “Я не имел в виду этот род игр”» ^{[3, с. 113]}. Однако, на наш взгляд, витгенштейновская реконцептуализация классической категории базируется в первую очередь на понятии «семейного сходства», которое само по себе не дает достаточных оснований перейти к градуированию членов категории. И в этом смысле реконцептуализация Витгенштейна представляется некой полумерой, в отличие от радикальной меры, которую предложили Рош и ее последователи.

Прежде чем обосновать эту мысль, попробуем, в духе классической категоризации, найти «общее ядро», которым объединены подходы Аристотеля, Витгенштейна и Рош. Нам представляется, что таким ядром можно считать принцип связи между классифицируемыми предметами. Тогда все три подхода можно представить так:

1. а) Обязательна прямая связь между всеми предметами класса б) Есть хотя бы один единый для всех признак (связь между предметами осуществляется через него)

2. а) Обязательна прямая связь между всеми предметами класса б) Единого для всех признака может не быть (связь между любыми двумя предметами может осуществляться через разные признаки)

3. а) Не обязательна прямая связь между всеми предметами класса б) Единого для всех признака может не быть (связь между любыми двумя предметами может осуществляться косвенно – либо через связь с третьим предметом, либо через связь с признаками репрезентующими категорию).

Все три подхода по-разному концептуализируют представление о связи между любыми двумя предметами категории. Для классической категории эта связь является жестко фиксированной (т. к. предполагается, что ядро признаков в рамках конкретной процедуры классифицирования не меняется). Для витгенштейновской категории, наоборот, эта связь является переменной (поскольку для любой пары предметов связь, в виде общего для них признака, может различаться от одной пары к другой). И, наконец, для рошианской категории эта связь перестает быть непосредственной, а становится косвенной – может устанавливаться посредством соотнесенности с третьим предметом (понимаемым либо как конкретный член категории, либо как кластерная модель).

Метафорически, различие можно представить так: 1) Аристотель: связь (между любыми двумя членами категории) видима и однозначна; 2) Витгенштейн: связь видима и многозначна; 3) Рош: связь невидима и многозначна. «Невидима» в том смысле, что в случае некоторых пар членов прототипической категории «увидеть» между ними связь можно только через «посредника» (в качестве которого выступает прототип или кластерная модель). В таком представлении витгенштейновская категория выглядит промежуточным звеном между аристотелевской и рошианской.

Осталось теперь ответить на вопрос: вытекает ли идея градуирования категории из витгенштейновской реконцептуализации? Как мы пытались продемонстрировать выше, в рошианской категории появляется представление о фигуре «посредника», которое бессмысленно для витгенштейновской и тем более классической. Заметим, что посредник (если это член категории) имеет не менее двух важных для категории связей, поскольку посредничает хотя бы между двумя ее членами (предоставляя им взаимную связь друг с другом). В этом уже намечается идея неизбежного «неравенства» между членами, хотя конечно нельзя априорно утверждать, что любой посредник имеет больше кластерных признаков, чем оба члена, посредником которых он является (т. е. утверждать, что он их «прототипичнее»). С другой стороны, сама фигура «посредничества», отсылает нас к фигуре «сетей», а та, в свою очередь, к «узловым» и «терминальным» точкам сети. При этом ясно, что узлами могут быть только «посредники». В таком представлении естественно возникает оппозиция узел-терминальная точка (посредник-одинокий член), предполагающая неравенство по количеству связей. Ничего подобного мы не обнаружим в витгенштейновской категории, поскольку там у каждого члена есть непосредственная связь с каждым другим. Таким образом, идея градуированности (прототипичности и периферийности), не вытекает напрямую из витгенштейновской реконцептуализации категории, а является некой добавочной, инородной ей.

Резюмируя, представляется резонным утверждать, что, во-первых, прототипический подход развивает интуицию Витгенштейна о том, что в категорию могут быть включены (и нередко включаются на практике) любые предметы, которые обнаруживают хоть какие-то «семейные сходства» с остальными. При этом прототипический подход идет дальше: он старается категориально «ухватить» не только эти предметы, но и те, что имеют общие признаки лишь с наиболее репрезентативными членами категории. Как мы покажем далее, необходимость в таком «схватывании» на практике имеется. Во-вторых, прототипическая реконцептуализация категории обосновывает интуицию Витгенштейна о том, что для ряда задач очень удобно полагать некую градацию членства внутри категории.

Таким образом, прототипический подход можно рассматривать как концептуальное развитие идей Витгенштейна. Важным для нас является то, что это развитие не только усугубляет разрыв с классической категоризацией, но и предоставляет принципиально новый инструмент для классифицирования.

Использование классического и прототипического подходов
для классифицирования философских концепций

С одной стороны, Д. Лакофф подчеркивает, что проблематичность классического подхода начинает проявляться явным образом в случае «концептуальных» категорий ^{[6, с. 481]}. Однако именно с концептуальными категориями мы зачастую и сталкиваемся, когда рассматриваем классификации философских концепций. С другой стороны, понятно, что любая классификация философских концепций пытается выявить их сущность, т. е. некоторые сущностные признаки в рамках того взгляда, который и устанавливается классификацией. Это дает нам основание говорить о том, что классический подход вполне легитимно применять к такой предметности как философские концепции.

Чтобы проиллюстрировать оба положения, обратимся к известной классификации, связанной с ответом на «основной вопрос» философии. Идеалистический ответ на этот вопрос предполагает, что «сознание (дух) первично материи» ^{[15, с. 282-283]}. Этот ответ несложно переопределить как сущностной признак (если говорить в терминах классического подхода) или как когнитивную модель (если говорить в терминах прототипического) категории «идеализм». Однако, как справедливо замечает А. Л. Никифоров, сам исходный вопрос, дающий возможность определить признаки классов «будет иметь один и тот же смысл только в том случае, если все три входящих в него термина “материя”, “сознание”, “первично” сохраняют одно и тоже значение во все времена и в системах всех мыслителей прошлого и настоящего» ^{[9, с. 30]}. Тем не менее «изменение значений философских понятий хорошо известно каждому философу» ^{[9, с. 30]}. Таким образом, указанная выше когнитивная модель (или же признак) идеализма будет варьировать от концепции к концепции в силу изменения входящих в нее понятий. Более того, может оказаться, что в некоторых концепциях этот признак вообще потеряет какой-либо смысл (поскольку, например, никаких «первичности», «порождения», «материи», «духа» или чего-то аналогичного им в концепции просто не предполагается), либо этот смысл будет сильно искажен по сравнению с исходным. Однако, как мы увидим далее, эти проблемы не останавливают философов, и они продолжают классифицировать концепции, пытаясь оставаться при этом в парадигме классической категоризации.

Чтобы проявить проблемы классического подхода и показать преимущества прототипического, рассмотрим конкретный пример классифицирования. В качестве исходной возьмем уже упоминавшуюся классификацию, «главенство» и «всеобщность» которой (в смысле предполагаемой возможности вписать в нее любую концепцию) наиболее активно исповедовалось в рамках диалектического материализма. Советский философ Т. И. Ойзерман в книге «Главные философские направления» упоминает онтологическую и гносеологическую сторону решения «основного вопроса» философии, но в качестве базовой все же традиционно указывается онтологическая: «идеализм – материя продукт развития духа (сознания, идеи)»; «материализм – наоборот, дух продукт развития материи»; «дуализм – материя и дух, независимые и несводимые друг к другу субстанции» ^{[11, с. 16]}.

Оставаясь в рамках классической категоризации, можно показать, что, например, философские системы Гегеля, Декарта и Маркса-Энгельса (диалектического материализма) довольно легко вписываются в эти три категории (идеализм, дуализм и материализм соответственно). По крайней мере с точки зрения «базовой» интерпретации (онтологической стороны вопроса). Однако возникают сложности, когда производится попытка однозначным образом определить философию Канта (конкретно «теоретическую» ее часть) в одну из предложенных категорий.

С одной стороны, известно, что сам Кант определял свою философию как «трансцендентальный идеализм». И, хотя он в то же время критиковал «обычный» идеализм, такое самоклассифицирование подразумевает все же отсылку к общему домену идеализма. С другой стороны, самоописание философа никогда не мешало другим философам определять его туда, куда они сами сочтут нужным. Так происходит и в нашем случае: Ойзерман отводит Канту целый параграф, озаглавленный «Трансцендентальная дуалистическая метафизика Канта» ^{[11, с. 166-175]}. Тем самым можно допустить, что Ойзерман определил Канта в класс «дуализма». Однако уже в этом параграфе также аккуратно указывается на «непоследовательный материализм» Канта ^{[11, с. 166]}. В других местах Кант характеризуется как «философ-идеалист» ^{[11, с. 22]}, который «применял гносеологический императив для обоснования идеализма» ^{[11, с. 20]}. В книге есть еще, как минимум, два упоминания Канта, в которых Ойзерман обнаруживает у его концепции то дуалистические ^{[11, с. 37]}, то идеалистические ^{[11, с. 98]} признаки. Нам представляется, что дело здесь не в том, что Ойзерман довольно непоследователен в своих рассуждениях. Скорее, сама концепция Канта плохо укладывается в традиционное представление о трех рассматриваемых категориях, т. е. ставит под сомнение «главенство» и «всеобщность» «основного вопроса» (которые утверждаются в ^[7,11,15]), а значит, и соответствующей классификации.

Попробуем сами произвести классифицирование концепции Канта «глазами» классической категоризации, и покажем, что имеются основания для отнесения его ко всем трем категориям. Как мы обсуждали ранее, сначала нужно соотнести понятия «сознания» («духа») и «материи», используемые в каждой из трех категорий с аналогичными понятиями у Канта. Причем, чтобы проверить философию Канта на причастность к каждой из категорий, отталкиваться нам придется от тех представлений о «сознании» и «материи», которые используются в наиболее представительных для этих категорий концепциях (допустим, это будут вышеупомянутые «опорные» концепции Гегеля, Декарта и диалектического материализма).

Если представление о «духе» у Канта можно с оговорками уподобить представлениям о духе в опорных концепциях (через понятие трансцендентального субъекта), то с «материей» все несколько сложнее. Материя как термин фигурирует у Канта как «материя явлений» ^{[4, с. 76]} или «ощущений» ^{[4, с. 92]}. То есть так понимаемая «материя» уже «вшита» в восприятие и не является чем-то внешним по отношению к субъекту. Для объективистского диалектического материализма такая «материя» плохо коррелирует с представлением о ней. Впрочем, у Канта есть и кандидат на объективистскую материю. Это представление о вещах в себе, которые аффицируют нашу чувственность и являются, таким образом, основанием «материи ощущений». Во 2-м издании «Критики» Кант утверждает, что вещи в себе существуют внешним образом ^{[4, с. 238]}. И, хотя для них нигде не используется термин «материя», тем не менее мы можем рассматривать их как еще один аналог понятия «материи» в опорных концепциях (особенно когда для нас важно подчеркнуть, что материя является внешней по отношению к «духу»).

С одной стороны, Кант утверждает, что нет никаких оснований сомневаться в существовании вещей в себе и в том, что они аффицируют нашу чувственность. С другой стороны, априорные формы чувственности и рассудка, которые связаны с трансцендентальным субъектом, «могут рассматриваться отдельно от всякого ощущения» ^{[4, с. 76]}. Из этого следует, что мы можем говорить о двух независимых субстанциях, которые несводимы друг к другу. Таким образом, есть основания утверждать, что Кант – дуалист.

Если мы будем считать материей кантовскую «материю явлений» (а на это есть хотя бы то основание, что по существу субъект имеет дело лишь с миром явлений, доступа к вещам в себе у него нет), то ситуация предстает иным образом. В такой оптике видно, что у Канта ни о каком декартовском дуализме свойств между «вещью протяженной» и «вещью мыслящей» говорить не приходится. У Канта «вещь мыслящая» (трансцендентальный субъект) позволяет «вещи протяженной» (материи явлений) быть протяженной (формируя ее априорными формами пространства и времени). При этом обратное не верно: «вещь протяженная» не позволяет «вещи мыслящей» быть мыслящей (формировать что-либо). Трансцендентальный субъект, конечно, не порождает «материю явлений» (т. е. материя явлений не является «продуктом духа», говоря терминами Ойзермана), однако «формирование» является весьма активным действием, близким по смыслу к порождению. В частности, можно сказать, что трансцендентальный субъект участвует в «порождении» законов материи (путем исходного упорядочивания материи явлений априорными формами чувственности и категориями рассудка). Таким образом, есть основания утверждать, что в кантовской концепции у «духа» имеются «порождающие претензии» качественно иного характера, чем в классическом дуализме Декарта, что сближает Канта с «идеализмом» Гегеля или Платона.

Говоря о «непоследовательном материализме» Канта, Ойзерман пытается зацепиться за его эмпиризм (поскольку по В. И. Ленину эмпиризм, вкупе с постулированием существования вещей в себе – это как раз материалистический ответ на гносеологическую сторону «основного вопроса» ^{[7, с. 18]}). В обеих версиях представления «материи» у Канта (как вещей в себе или как материи явлений) нужно отметить тот факт, что без них нечего было бы оформлять «духу» (трансцендентальному субъекту). Таким образом, активность «духа» является не более чем формирующей активностью, между тем как «материя», является условием возможности для функционирования «духа». Без «материи» никаких явлений, представлений и идей чистого разума не было бы. Тем не менее, как и в предыдущем случае, не верным будет утверждать, что трансцендентальный субъект («дух») «порожден» материей (является ее «продуктом»). Однако все же исходный эмпиризм Канта и интерпретация «материи» как условия возможности «сознания», предоставляет нам основание говорить и о неких материалистических мотивах его философии.

Итак, мы показали, что имеются основания, чтобы отнести Канта ко всем трем категориям классификации. При этом важно отметить, что мы постоянно видоизменяли (причем существенным образом) базовые признаки этих трех категорий. В частности, чтобы «сделать» Канта идеалистом, мы фактически предложили добавить новый признак в категорию «идеализм» примерно такого содержания: «сознание формирует материю». Аналогично, появился новый признак у категории «материализм»: «материя является условием возможности сознания». В рамках прототипического подхода эта ситуация означала бы, что данные категории являются кластерными, т. е. имеющими несколько когнитивных моделей. Но с точки зрения классической категории, введение таких признаков уже проблема. Ведь добавление в категорию-понятие нового сущностного признака сужает ее объем, т. е. отсекает те члены, которые одновременно не удовлетворяют старым признакам и новому. Если следовать классической категоризации строго, т. е. понимать категорию как конъюнкцию необходимых и достаточных признаков, то у нас появляются четыре решения этой проблемы: 1) признать, что рассматриваемая классификация не является «всеобщей»; 2) признать, что кантовская философия является «эклектичной»; 3) делить категории на подвиды; 4) рассматривать новые признаки как новые основания для классифицирования и производить новое переклассифицирование концепций в соответствии с ними.

Первое и второе решения этой проблемы неудовлетворительны по следующим причинам. Допустить, что существуют влиятельные концепции (а кантовская, безусловно, такая), которые тем не менее не укладываются в «главную» классификацию, означает признать, что, возможно, эта классификация не главная. Однако ее «главенство» – это, собственно, ставка диалектического материализма в этом вопросе. Если допустить, что невозможность однозначного определения философии Канта в один из классов лишь следствие ее исходной «эклектичности», то появляются два варианта дальнейших действий. Первый: попытаться выделить у Канта «главное» и «второстепенное» так, чтобы его концепция все-таки попала только в один из классов. Однако из проведенного выше анализа ясно, что это будет тот или иной вариант радикального интерпретационного упрощения и насилия. Второй: произвести жест исключения Канта из «магистрального» философского дискурса, на основании «эклектичности» его концепции (с точки зрения «основного вопроса»). Однако это очень рискованный жест (поскольку влияние Канта на всю последующую философию сложно поставить под вопрос). Кроме того, это все же ограничивает универсальность «главной» классификации.

Итак, если для нас важно, чтобы классификация была способна подвести под свои категории любые концепции, и при этом желательно, чтобы это подведение не выглядело как силовое «запихивание» (путем герменевтических упрощений), то нам нужно отвергнуть первые два решения и посмотреть на оставшиеся два. Третье решение в принципе позволяет сохранить и «всеобщность» классификации, и классический способ категоризации. Однако родство кантовской философии с материализмом (а не только с дуализмом или идеализмом) не будет схематически отражено в структуре предполагаемой древовидной таксономии. Кантовская философия будет принадлежать одному из идеалистических или дуалистических подвидов, но связь ее с материализмом будет обнаруживаться только посредством дополнительного сличения признаков. Что же касается четвертого решения, то оно, по существу, и реализуется Ойзерманом (пусть и не в явном виде). Это действительно позволяет проявить гибкость при классифицировании и отразить тот факт, что конкретная концепция может относиться к разным классам.

Попробуем посмотреть на ту же ситуацию с точки зрения прототипической категоризации. Отметим сначала, что в задачи данной статьи не входит построение конкретной прототипической классификации. Это построение предполагало бы вычленение списка когнитивных моделей (признаков), относящихся к рассматриваемым категориям и распределение (на основании этого списка) выбранных концепций по классам. Нам достаточно того, что на примере кантовской концепции удалось продемонстрировать, что полученные «девиантные» когнитивные модели («формирование», «условие возможности») должны быть различены с «базовыми» («первичность», «порождение»), в силу своей несводимости к ним. Добавление «девиантных» когнитивных моделей в прототипически понятые категории позволяет отнести концепцию Канта одновременно сразу к трем доменам классификации.

На основании проведенного исследования, дадим прогноз относительно места кантовской концепции в прототипически выстроенной классификации. Представляется, что при последовательном применении прототипического подхода, Кант, скорее всего, окажется 1) довольно типичным представителем дуализма (но далеко не таким прототипическим, как, скажем, Декарт), 2) менее типичным представителем идеализма и, наконец, 3) еще менее типичным – материализма (ближе к периферии этой категории).

Вернемся к четвертому классическому решению (проблемы введения новых «девиантных» признаков) и сравним его с прототипическим. Надо признать, что если мыслить такое классифицирование как всю последовательность актов классифицирования по разным основаниям, то полученный результат будет отличаться от прототипического только по форме. Например, также можно будет показать, что кантовская концепция является дуалистической по нескольким основаниям, идеалистической по меньшему количеству оснований, и материалистической (предположительно) по одному. Таким образом, классическое и прототипическое решения отличаются лишь формой? В определенном смысле, да.

Можно высказать лишь такое замечание касательно классического решения. Если перед классификацией мы ставим унифицирующую задачу (т.е. иметь возможность без существенных искажений проклассифицировать любую концепцию), то неизбежно окажется, что в каждом конкретном акте классифицирования решить эту задачу не удастся для всех концепций. Так, Никифоров наглядно демонстрирует, что ряд философов (например, К. Поппер и П. Шарден) не смогут быть адекватно проклассифицированы в рамках рассматриваемой классификации по традиционному основанию «порождения» или «первичности» ^{[9, с. 36-37]}. Между тем, для прототипической классификации такой проблемы, очевидно, нет (она решается просто добавлением новой когнитивной модели-признака в ту или иную категорию).

Однако может возникнуть возражение: а зачем нам вообще ставить перед собой такую «унифицирующую» задачу? Ответим на него так: мотивы этой задачи могут быть различными, но несомненно, что на практике такие задачи для классификаций ставились и ставятся. В случае Энгельса можно допустить, что «истинный» мотив был политическим. Предположительно, «главенство» «основного вопроса» позволяло ему «втянуть» в борьбу всю предшествующую философскую традицию и, кроме того, заполучить часть солидной репутации от философской линии «материализма», который «всегда был» и «всегда боролся» с «идеализмом». Но мотивы этой задачи могут быть и, например, педагогическими. Так, на наш взгляд, представление Канта как довольно типичного дуалиста, менее типичного идеалиста и периферийного материалиста, многое позволяет о нем сказать перед тем (или, если угодно, после того) как раскрывать многочисленные детали его концепции. По крайней мере, это прототипическое представление теоретической философии Канта кажется более наглядным и менее искусственным, чем классическое.

Заключение

Кажется, нам удалось продемонстрировать проблематичность и недостаточную гибкость классической категоризации применительно к классифицированию философских концепций. Источником проблем служит тот факт, что категории («ячейки») таких классификаций зачастую являются концептуальными категориями. Если же пытаться классифицировать в классической парадигме, то мы сталкиваемся с двумя проблемами. Во-первых, должен иметься хотя бы один признак, который разделяется всеми членами категории. При этом для философских концепций нередкой является ситуация, когда такого единого для всех признака не существует, но вместе с тем все же имеются признаки, позволяющие отнести концепцию к той или иной категории. Во-вторых, представление ситуации, при которой концепция может быть отнесена сразу к нескольким категориям (и с разной степенью «включенности» в них) в классическом подходе выглядит довольно громоздким и недостаточно наглядным. Исследование показало, что прототипический подход способен решить эти проблемы и позволить классифицировать философские концепции адекватнее и нагляднее.