Correlation of the concepts of good faith in international law and law of the United States

Vinokurov Sergey Nikolaevich ORCID: 0000-0002-0988-8822 PhD in Law Senior tutor of the department of Civil and Commercial Law in All-Russian State University of Justice (RAJ of the Ministry of Justice). 121351, Russia, Moscow, St. Molodogvardeiskay, h. 46/1, off. 203 vinokurovs@mail.ru Other publications by this author

Юридическую систему США традиционно причисляют к семье общего права. Высказывается мнение, что для англо-американского права, добросовестность выступает чуждым понятием ^[1], и для стран с подобной системой не свойственно установление в нормативных актах строго определённых юридических принципов. Предпочтение отдаётся представлениям о необходимости следования концепциям судебного позитивизма и правовой определённости где прецедент выступает источником юридических норм ^[2].

Однако право США в этом контексте выделяется из ряда стран с системой прецедентного права, так как принцип добросовестности (good faith), тесно сопряжённый с представлениями о честной деловой практике (fair dealing) и антагонистическое понятие о недобросовестности (bad faith) нашли своё закрепление в юридических актах федерального значения и отдельных штатов ^[3].

Обращает внимание, что подобный метод рецепции путём закрепления их в кодифицированных нормативных источниках свойственен в большей степени континентальной семье, чем системе англо-американского права. Восприятие принципа добросовестности на официальном уровне в США, возможно, происходит из-за присутствия интеграционных процессов между американским правом и международным, и они, вероятно, ориентированы на закрепление механизмов по соблюдению требований международных конвенций ратифицированных США и из-за нахождения этой страны в многочисленных интернациональных организациях, кроме того, международные нормы ориентированы на добросовестное соблюдение договорённостей, базирующихся на представлениях, что «договоры должны соблюдаться» (pacta sunt servanda).

Научный интерес к добросовестности и связанных с этим принципом представлений о честной деловой практике, а также установление соотношения добросовестности в американском праве с отраслью международного права, привлекает внимание тем, что российское законодательство, следуя в русле общемировых интеграционных процессов, продолжает заимствовать различные юридические институты и концепции в странах континентального права, и англосаксонского права, кроме того, Россия, как и США выступает участником многих международных конвенций. Подобное заимствование позволяет значительно обогатить отечественную правоприменительную практику и юридическую доктрину, что имеет большое значение, ведь требования о добросовестном поведении во время реализации правоотношений обязательны и в российском национальном праве, и в международном праве.

Использование сравнительно-правового метода во время анализа данных позволяет соотнести структуру содержания представлений о добросовестности воспринятых системой американского права со структурой этого понятия, установленной в международном праве, и помогает установить схожесть и взаимозависимость этих межотраслевых концепций, а также поможет выявить возможные различия в трактовке этой предположительно универсальной правовой категории.

Выступая в Гааге в 1957 году, известный британский адвокат и специалист по международному праву Джеральд Фитцморис заявил, что юридический принцип не должен ассоциироваться с каким-либо нормативным правилом, так как юридический принцип — основа для любой правовой нормы, и выступающий центральным стержнем для регулирующей нормы. При этом регулирующая норма изначально базируется на вопросе «что», в то время как принцип определяется вопросом «почему» ^[4].

Говоря о восприятии добросовестности отраслью международного права, в качестве примера закрепления этой категории обратимся к Конвенции ООН о договорах международной купли-продажи товаров (Венская конвенция 1980 года) ^[5], так как Венская конвенция 1980 года, ратифицирована Соединёнными Штатами Америки, и выступает в качестве нормативного акта, направленного на унификацию требований, регулирующих трансграничную торговлю. В период, предшествующий принятию этого нормативного акта между странами участницами, шли многочисленные дискуссии относительно определения содержания требований о добросовестном поведении и честной деловой практике закреплённых в седьмой статье этой конвенции ^[6].

«Общая идея, согласно которой проект Конвенции обязан содержать положения о добросовестности и честной деловой практике, была поддержана большинством представителей. Было отмечено, что такие принципы прямо закреплены во многих национальных законах и кодексах и поэтому целесообразно, чтобы аналогичные положения были включены в международные конвенции. А также отмечено, что такие положения о добросовестности и честной деловой практике, содержащиеся в национальных законах, в некоторых правовых системах стали эффективными регуляторами коммерческого поведения» ^{[6, р. 342]}. Однако США возражали относительно включения этих положений в текст конвенции, аргументируя это тем, что критерии добросовестности чрезвычайно неопределённые ^[6]. Против подобного взгляда высказался профессор Питер Шлехтрием, заявив что, представления о добросовестности в международной конвенции заложены изначально и при отсутствии его прямого письменного закрепления, так как эта модель поведения вытекает из основ международных отношений, требующих от всех участников вести себя благородно с целью достижения согласия между сторонами, в том числе согласия, направленного на единообразное толкование этого термина в судебных органах стран участниц конвенции ^[7]. Одновременно, профессор, предостерегает от использования в международном праве концепций добросовестности принятых в национальных юридических системах, так как, по его мнению, в этом случае речь идёт о добросовестности как о международно-правовой категории ^[7].

К сожалению, ясного официального определения принципа добросовестности, установленного Венской конвенцией 1980 года, до сих пор нет, и отсутствует единообразие в толковании этого положения конвенции в национальных судах стран участниц, хотя за период существования международного договора появилось множество точек зрения на содержание требований о добросовестности, в основе которых лежит утверждение, что этот принцип выступает в качестве обязательного требования для сторон действовать разумно и стремится к укреплению доверительных отношений ^[8].

Ещё одним источником понятий о добросовестности и деловой практике в международном праве является Принципы международных коммерческих договоров, разрабатываемые УНИДРУА (Принципы УНИДРУА). В статье 1.7 Принципов УНИДРУА на стороны возлагается обязанность действовать добросовестно и с соблюдением критериев честной деловой практики ^[9]. Стоит отметить, что Принципы УНИДРУА не являются международной конвенцией, но они служат во многом модельными правилами широко применяемые в международных договорах. Толкование положений статьи 1.7 Принципов УНИДРУА указывает, что положения о добросовестности и честной деловой практики базируются на фундаментальности этих категорий для частного права, избегании злоупотребления правом, международно-правовой природе этих положений и общеобязательности добросовестности, а также стандартов честной деловой практики без возможности устранить их влияния с помощью внесения особых условий в договор.

Конечно же, Венская конвенция о договорах международной купли-продажи товаров от 1980 года и Принципы УНИДРУА не единственные международные источники, содержащие концепцию добросовестности. Необходимо сказать, что Устав ООН, Декларация о принципах международного права, Заключительный Акт СБСЕ от 1975 года и Венская конвенция о праве международных договоров от 1969 года и ряд других конвенций также имеют в своём тексте статьи обязывающие соблюдать эти понятия. Безусловно, что содержание принципа добросовестности в конвенциях, регулирующих международные публичные отношения и международные частные отношения, могут несколько отличаться между собой, хотя и базируются на одних и тех же началах. Говоря о добросовестности в международном публичном праве следует конкретизировать аспекты, присутствующие в основе этого понимания, сформированные на ранее упомянутом принципе «puct sant servanda», а также избежании злоупотребления правами и свободой усмотрения, эстоппель выражаемого в виде молчаливого согласия и соблюдение честности при переговорах.

Именно в статье 26 Венской конвенции о праве международных договоров принцип «puct sant servanda» был ясно сформулирован и гласит, что каждый действующий договор обязателен для его участников и должен ими добросовестно выполняться ^[10]. Добросовестное соблюдение договоров обуславливает то, что международное сообщество нуждается в системе, которая могла бы обеспечить международный порядок и предотвратить произвол и хаос ^[11].

Затрагивая, аспект злоупотребления правом, представляется сложным найти точные критерии, определяющие эту категорию в международном праве. В международно-публичных правоотношениях злоупотребление правом реализуется через деяния одного государства, являющиеся по своей природе необоснованными, совершаемые произвольным образом хотя и носящими видимость соблюдения договорных отношений, но направленные в приоритетном порядке на достижения преимущества за счёт ущемления прав и законных ожиданий другого государства, то есть в противоречие с требованием о добросовестном поведении договаривающихся сторон ^[12].

Западная юридическая доктрина выделяет несколько обстоятельств, свидетельствующих о злоупотреблении правом в международном праве. Первое проявляется тогда, когда государство заявляет о своих правах методом, препятствующим другому государству реализовать суверенные права. Второе характеризуется тем, что государство использует своё право ради достижения целей этим правом не установленные. Третье обстоятельство возникает когда государство реализует своё право способом, причиняющим реальный вред другой стороне ^[13].

Ещё одним аспектом добросовестного поведения в международной практике выступает принцип эстоппель, реализуемый в том числе, через молчаливое согласие ^{[14; 15]}. Классическая концепция эстоппель возникла в английском праве, как процессуальная норма, запрещающая стороне оспаривать обстоятельства, которые до начала судебного процесса она считала бесспорными исходя из сделанных ею в прошлом заявлений ^[16]. Содержание представлений об эстоппель как в общедоктринальном, так и в международно-правовом смысле, вытекают из двух римских правовых аксиом гласящих, что никто не обладает правом совершать акты, противоречащие собственному предыдущему поведению (non licet venire contra factum proprium), и никто не владеет правом делать противоречивые заявления (allegans contraria non est audiendus) ^{[14; 17]}. В международном праве наличие этой концепции создаёт предсказуемость межгосударственных отношений, базирующихся на согласованности деяний государства, с ранее сделанными им заявлениями ^[18]. Эстоппель в таком значении подразумевает утрату государством права требования об устранении нарушения его прав, в случае, если во время подобного нарушения государство молчаливо соглашалось со сложившимся из-за этого нарушения положением ^[18].

Касательно добросовестности при проведении межгосударственных переговоров в международно-правовой доктрине есть концепция, что они должны продемонстрировать разумный учёт интересов противоположной стороны и быть направлены на урегулирование имеющейся спорной ситуации, а также переговоры должны способствовать формулированию ясности в конкретном вопросе, безусловно, демонстрируя намерение к достижению согласия ^{[19; 20]}. К сожалению, в международном праве нет строго сформулированной нормы, обязывающая государства проводить переговоры в определённой форме, хотя исторически сложившаяся дипломатическая практика стремится к согласованию значимых процедурных элементов международных переговоров ^[21].

Вышеперечисленное относится к представлениям о добросовестности базирующихся на правовых нормах, содержащихся в международных договорах и строгих правовых концепциях, вытекающих из этих правовых норм. Другой подход гласит, что добросовестность как международно-правовой принцип следует трактовать через моральную категорию. Австрийский профессор А. Фердросс утверждал, что добросовестности в международном праве присуща исключительно моральная природа, так как в международных отношениях нет подчинённых субъектов ^[22].

Говоря о праве США, как упоминалось ранее, подход к доктрине добросовестности отличается от принятого в других странах общего права тем, что этот принцип оказался широко востребованным и нашёл своё закрепление в кодифицированных юридических актах, а это свойственно в большей степени странам континентального права. Так, требование о добросовестности указано в параграфе 205 Пересмотренного (вторая редакция) контрактного права (The Restatement (Second) of the Law of Contracts), подготовленного Американским институтом права, который гласит, что содержание любого контракта необходимо толковать с соблюдением требований презумпции о добросовестности и честности деловой практики (good faith and fair dealing) ^[23].

Другим источником, на который ориентируется американская правоприменительная практика выступает Единообразный торговый кодекс (The Uniform Commercial Code), являющийся модельной формой кодификации торгового права США, принятый с некоторыми изменениями или без таковых большинством штатов в качестве нормативного акта и содержащий приблизительно в шестидесяти разделах обязательство о соблюдении требований добросовестности и честной деловой практики ^[24]. Обращает на себя внимание то, что касательно доктрины добросовестного поведения в американском праве принято употреблять два термина, а именно добросовестность (good faith) и честная деловая практика (fair dealing). По мнению известного американского профессора Фарнсворта, вызвано это тем, что концепция американским правом воспринята из немецкого права, где этот принцип также имеет парную структуру ^[3].

При этом ряд правоведов полагают, что источником для установления этих принципов в американском праве выступают не столько издания Пересмотренного (вторая редакция) контрактного права и Единообразного торгового кодекса с императивными требованиями о соблюдении добросовестности и честной деловой практике, сколько прецеденты американских судов, принимаемые на базе основополагающих принципов общего права ^[25]. Из-за этого противоречия относительного того, какой подход к определению содержания этих понятий первичен, континентальный или прецедентный, между американскими юристами не прекращается спор касательно природы этих требований, выступают они диспозитивными или императивными нормами. Например, ряд прецедентов устанавливают, что обязанность действовать добросовестно нельзя устранить путём указания об этом в условиях договора из-за императивности этих требований, установленных нормативными актами ^{[26; 27]}. Однако такой подход ограничивает главенствующее в системе англо-американского права представление о доминировании концепции о свободе договора, что позволяет американским судам в ряде случаев заявить о неприменимости идей о добросовестном поведении и честной деловой практике ^[28]. Так, профессор Фарнсворт отмечает, что «иногда нелегко примирить императивный характер обязанности добросовестности с принципом, часто повторяемым судами, что такой обязанности не существует, если это противоречило бы прямому положению договора» ^{[29, р. 341]}.

Говоря о содержании требований добросовестности, установленных с принятием Единообразного торгового кодекса, профессор Фарснворт указал, что «добросовестность всегда требует проявлять сотрудничество одной стороны там, где это необходимо с тем, чтобы другая сторона могла получить ожидаемые выгоды от контракта. И стандарт для определения того, какое сотрудничество требуется, всегда был объективным стандартом, основанным на социальных представлениях о порядочности, справедливости или разумности, а не на личных убеждениях индивида относительно того, что может быть порядочным, справедливым или разумным» ^{[30, p. 672]}. Однако заявлять, что американские юристы выработали универсальные и единые критерии объективной оценки требований к добросовестности было бы поспешным. Одним из спорных обстоятельств выступает необходимость учёта наличия или отсутствия фактора виновности в поведении, так как американские суды выработали разный подход к этому субъективному обстоятельству при выявлении недобросовестности (bad faith) ^[31]. Доктрина, учитывающая обязательное наличия виновности у недобросовестной стороны, получила название «невиновное сердце и пустая голова» (the pure heart and the empty head), она подразумевает, если лицо искренне полагает, что оно действует добросовестно, то обвинить его в недобросовестности хотя бы она и была выявлена в дальнейшем, нельзя ^[32]. Однако в ряде дел американские суды признали ошибочность учёта виновности, сославшись на то, что в основе обязательства о добросовестности лежат объективные критерии содержания структуры поведения сторон договора, независимо от того, какие предположения выдвигает каждая из них ^{[33; 34; 35]}.

Из-за наличия трудностей с установлением объективных пределов содержания представлений о добросовестности и спорности понимания природы действий сторон через призму субъективных факторов, известный американский профессор Роберт Саммерс предложил свой взгляд для оценки этого принципа, через призму доктрины о недобросовестности (bad faith) ^[36]. Благодаря этой теории американскому юристу нет необходимости оценивать критерий положительного содержания добросовестного поведения или выявлять общепринятые установки честной деловой практики, наоборот, он устанавливает признаки и соответствия критериям о недобросовестном поведении ^[37]. В общем виде, под недобросовестностью, профессор понимал «уклонение от соблюдения духа сделки, пренебрежение усердием и проявление халатности, умышленное соблюдение только существенных условий сделки, злоупотребление полномочиями по установлению условий сделки, злоупотребление полномочиями по определению критериев выполнения условий сделки, вмешательство в деятельность другой стороны или отказ от сотрудничества с другой стороной» ^{[36, р. 200]}.

Иной взгляд на содержание добросовестности предложил профессор Стивен Бартон, утверждавший, что требования о добросовестности базируются на разумных ожиданиях сторон ввиду наличия у них права на получения обещанной экономической выгоды от сделки ^[38]. Добросовестность, по мнению профессора, выступает как обязанность одной стороны проявляет осмотрительность при исполнении сделки, одновременно контролируя возможность получения ожидаемой экономической выгоды другой стороной, и как следствие, недобросовестность проявляется тогда, когда один из контрагентов получает необоснованную выгоду за счёт другой стороны, тем самым причиняя ей ущерб ^[39].

Хотя все вышеперечисленные концепции добросовестности в американском праве, очевидно, между собой не согласуются и противоречат друг другу, в американской судебной практике временами их используют совместно без учёта наличия в них этих противоречий ^[40].

Выводы

Очевидно, что принцип добросовестности оказался востребован и в международном и в американском праве. Сопоставление содержания добросовестности, принятого в американском праве, с содержанием добросовестности в международном праве позволяет выявить между ними общие черты и концептуальные различия. Это понятие закреплено в ряде конвенций ратифицированных США, таких как Устав ООН, Конвенция ООН о договорах международной купли-продажи товаров (Венская конвенция 1980 года), Декларация о принципах международного права, Заключительный Акт СБСЕ от 1975 года и Венская конвенция о праве международных договоров от 1969 года и других международно-правовых источниках. В конвенциях, регулирующих международные частноправовые отношения, добросовестность упоминается в совокупности с представлениями о честной деловой практике.

По сути, добросовестность как международно-правовой принцип имеет структурированную природу, проявляющуюся через ряд иных правовых институтов и понятий, таких как принцип безусловности обязательства о соблюдении заключённых договоров (pacta sunt servanda), стремление избегать злоупотребления правами и свободой усмотрения, принцип эстоппель, молчаливое согласие со сложившимся положением и соблюдение честности при переговорах. Толкование добросовестности также включает в себя проявление сторонами намерений, направленных на достижение согласия во время исполнения взятых на себя обязательств и требование действовать разумно и стремится к укреплению доверительных отношений.

Говоря же о добросовестности в американском праве, эта концепция получила широкое применение, через принятия большинством штатом требований Единообразного торгового кодекса (The Uniform Commercial Code), и применение положений Пересмотренного (вторая редакция) контрактного права (The Restatement (Second) of the Law of Contracts), что считается нетрадиционным подходом для стран общего права с доминированием у них представлений о судебном позитивизме, в основе которого лежит процесс принятия прецедентов, и на доминировании в прецедентном праве представлений о свободе договора. Хотя, есть мнения, что определяющими источниками требований о добросовестности в системе общего права выступают не законодательные акты, а прецедентная практика судов, базирующаяся на основополагающих принципах прецедентного права, и которая содержит прямо противоположные взгляды на этот принцип.

Проводя сравнение представлений о добросовестности принятых в американском праве и международном праве, можно выявить ряд одинаковых признаков. Это сходство проявляется в том, что добросовестность выступает в качестве общеобязательного требования, закреплённого в нормативных актах, и базирующегося на необходимости проявлять разумность и честность по отношению к другой стороне и на стремлении к достижению согласия между ними, а также на соблюдении стандартов деловой практики во время исполнения взятых на себя обязательств, избегании любых форм злоупотребления правом и получения за счёт другой стороны необоснованных экономических или иных преимуществ ^{[26; 27; 33; 34; 35]}.

Принципиальные различия между добросовестностью, установленной в правовой системе США и принципом, принятым в международном праве, проявляются в том, что американская судебная практика в ряде прецедентов предлагает учитывать субъективный фактор виновности при оценке поведения сторон как обязательное условие для признания поведения недобросовестным, а также когда в прецедентной практике США берёт верх традиционное для системы общего права доминирование представлений о свободе договора в ущерб императивной природе норм о добросовестности принятых в законодательных актах ^{[28; 29; 31; 32]}.

Интересным является метод оценки добросовестности через концепцию «исключения» предложенный американским профессором Робертом Саммерсом ^{[36; 37]}, в основе которого лежит метод определения идеалов добросовестности через выявление и «отсечение» проявлений любых форм недобросовестного поведения. Подобный метод, по мнению автора статьи, в случае широкого использования в международном праве, позволил бы серьёзно обогатить международно-правовую правоприменительную практику.