Formation of the Ukrainian cultural space in the Russian Empire during the XIX century: main trends

Aleksandrovskii Ivan Sergeevich External Doctoral Candidate, the department of Philosophy, Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of Russia 119454, Russia, g. Moscow, ul. Prospekt Vernadskogo, 76 dsp.sup@yandex.ru Other publications by this author

Kasatkin Petr Igorevich Docent, the department of Global Political Processes, Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of Russia 119454, Russia, g. Moscow, ul. Prospekt Vernadskogo, 76 pkas@mail.ru

Украинская тематика в современной России, с одной стороны, вызывает справедливый интерес со стороны исследователей, а с другой – определенную напряженность в связи с последними событиями в российско-украинских отношениях. Россия всегда существовала как полиэтнического государство с большой региональной спецификой и доминирующими региональными этносами, что делало чрезвычайно сложным процесс выстраивания отношений в рамках общероссийского политического, социального и культурного пространства ^[8]. В недавнем прошлом частью этого пространства и этих отношений был «украинский вопрос» – формирование национальной культуры жителей малороссийских губерний, а затем союзной республики в составе СССР. Многие проблемы в российско-украинских отношениях, очевидно, уходят в корнями в прошлое. Поэтому особенно важно проследить, как формировалась украинская культура в прошлом (прежде всего, в XIX столетии) и как это воспринималось российским обществом и властью.

Украинская культура как неотъемлемый элемент региональной социальной жизни возникла на рубеже XVI-XVII вв. Неcколько веков существования казачьей автономии (Гетманщины) и Запорожского войска обусловили, помимо прочего, формирование самобытного говора, который со временем развился в нынешний украинский язык. Как известно, первым памятником украиноязычной литературы считаются богословские произведения киевского книжника Демьяна Наливайко (начало XVII века). Данные региональные и лингвистические различия долгое время такими и оставались: главным маркером идентификации оставалась религиозная принадлежность.

Постепенно ситуация менялась, что в конкретном украинском случае было вызвано следующим. Во-первых, для казачьей аристократии (старшИны) ликвидация автономии Малороссии обернулась не только получением дворянских прав, но и утратой многих политических прав. Соотвественно, начал формироваться миф о казачестве как более справедливой форме сущесвования малороссийских (украинских) земель. Во-вторых, присоединение Правобережной Украины привело к увеличению роли польской шляхты, которая отличалась большим благосостоянием и самоорганизацией, чем бывшая казачья старшина: возникла конкуренция, в которой старшина практически не имела возможности победить. В-третьих, идею нации как государствообразующей общности, к появлению которой надо стремиться как к неизбежному политическому идеалу, на украинские земли принесла Отечественная война 1812 года – ведь именно во Франции выкристаллизовалась идея национального государства и нации как суверена. Более того, стремление Наполеона возродить польскую государственность в форме герцогства Варшавского подтокнуло малороссийскую элиту к размышлениям над альтернативными проектами – необязательно связанными с Россией ^{[4; 10]}.

Важными элементом этих поисков себя стали для малороссийских интеллектуалов вопросы изучения истории и литературного творчества. В 1822 году была опубликована четырехтомная «История Малой России» архивиста и чиновника Д. Бантыш-Каменского (1822). Сын сельского священника, филолог по образованию и профессор Московского университета И. Бодянский в 40-50 гг. XIX столетия отыскал и издал многочисленные источники по древней и средневековой истории, происхождению славянских языков. Более того, в Киеве в 1843 году была сформирована Временная комиссия для разбора древних актов (затем – Киевская археографическая комиссия). Эта комиссия систематизировала архивные и исторические источники, публиковала ранее неизвестные данные, что способствовало формированию научно обоснованной версии локальной истории. Помимо научных изданий, на формирование представлений об истории оказывали произведение памфлетного характера – в первую очередь, «История русов», приписываемая архиепископу Георгию Конисскому. В этом произведении содержалось большое число легендарных и околоисторических сведений, которые идеализировали казацкое прошлое Малороссии. В 30-40 гг. XIX в. «История русов» ходила в рукописных версиях и приобрела огромную популярность – не только в малороссийских губерниях, но и в столичных салонах.

Условным начало формирование литературного языка считается «Энеида» И. Котляревского (1798) – оригинальная пародия на поэму Вергилия. Автор задумывал произведение как литературную шутку, а не как политический манифест: вместо греков героями произведения стали запорожские казаки, что придало произведению колорит – естественно, казакам не пристало говорить на высокопарном русском стихотворном языке (подобно произведениям Тредиаковского и Ломоносова), а лишь на народном говоре Гетманщины. Но «Энеида» и продолжения к ней привели к появлению большого числа последователей Котляревского, которые пробовали силы в стихосложении и прозе на разговорном украинском языке (например, И. Бодянский, П. Кореницкий, П. Писаревский). Естественно, написание произведений требовало определенной кодификации, чтобы авторы не слишком увлекались изобретением языковых форм. Поэтому в 1818 г. в Харькове вышла «Грамматика малороссийского наречия» А. Павловского, в 1823 году – словарь малороссийского языка И. Войцеховича ^{[10; 13]}. Именно в 20-40 гг. XIX века сформировался базовый корпус текстов украинской литературы, возникло несколько вариантов правописания, то есть не только фиксации, но и систематизации языковых особенностей.

По мере нарастания политики культурной унификации в Российской империи для малороссийских интеллигентов все более актуальной становилась дилемма самоидентификации ^[12]. Известный украинский этнограф Н. Рябчук так формулирует данную дилемму – применительно к писателю Н.В. Гоголю, которого никак не могут «поделить» русская и украинская литература: «Трагедия Гоголя в этом контексте – это, по сути, трагедия досовременного, архаичного сознания в современном, националистическом мире, где оставлось все меньше места для двойной, регионально-имперской идентичности и где «малороссийская» интеллигенция все сильнее сталкивалась с требованием однозначного выбора между собственно украинским и собственно русским» ^[14]. Многие отказывались делать этот выбор или понимали, что выбор в пользу «собственно украинского» имел далеко идущие последствия. Неудивительно, что противниками украинофильских произведений и притязаний украинской литературы на статус «высокой литературы» активно сопротивлялись те, кто в современном понимании мог считаться настоящим украинцем. Например, идейным вдохновителем Эмского указа, вводившего ограничение на украинское книгопечатание, был полтавский помещик М. Юзефович, а одним из основателей националистического Клуба русского народа в Киеве был другой полтовчанин – А. Савенко, который, кстати, добился запрета на мероприятия, посвященные 50-тилетию кончины Т.Г. Шевченко ^[9].

В то же время, по крайней мере в первую половину XIX столетия давление на двойственную культурную идентичность малороссов не было повсеместным, напротив, среди российской общественности разгорелась дискуссия об украинской литературе и языке: рассуждения о языке имели прямую связь с рассмотрением литературы на нем написанной. Парадоксально, но многие российские публицисты и общественные деятели даже испытывали симпатию к малороссийской культурной специфике. Но это объясняется тем, что литературные пробы на малороссийском наречии или диалекте – считались частью большого проекта русской и русскоязычной культуры, которая многим виделась не в узкоэтническом смысле, а в терминах восточнославянского (если не панславянского) единства. Как отмечал известный педагог Д.В. Скрынченко: «при всех польских наслоениях народ Южной Руси остался русским, с русским, повторяю, самосознанием; из него не получилось даже, так сказать, промежуточной народности» ^[11].

Публицистика первой половины (даже первой и второй трети) XIX века явно свидетельствует о стремлении интеллигенции вписать малороссийскую специфику в общерусский контекст. Например, педагог И.А. Кулжинский подчеркивал, что «мова» есть «нечто среднее между польским языком и русским, так точно, как уния в свое время была среднею религиею между католичеством и православием» ^[1]. В то же время, многие современники «украинского литературного бума» отмечали, что задача общества и государства состоит в интеграции всех подданных, а не в пестовании локальных особенностей. В 1863 году генерал-губернатор киевский и волынский (а в свободное время – также литератор) Н.Н. Анненков в письме управляющему III Отделением В.А. Долгорукову отмечал, что украинский язык имеет небольшой словарный запас, а, значит, пришлось бы в буквальном смысле выдумать слова для произведений «высокой литературы». В попытках украинского книгоиздания Анненков видел «характер политический» и подчеркивал: «польская и малорусская партии, расходящиеся в окончательной цели своих стремлений, сходятся в средствах, ибо и поляки стали в воззваниях к простому народу тоже напоминать им о прежней независимости Украйны, о казачестве...» ^[5].

Действительно, к середине XIX столетия вопрос определения одной из ключевых вопросов украинского языка стоял остро, но проблема была не столько в выборе слов, сколько в выборе правил написания. В литературной летописи «Библиотеки для чтения» за 1839 г. можно найти рецензию О.И. Сенковского на «Думки» Метлинского. Редактора журнала также весьма занимает проблема существования малороссийского языка. Согласно Сенковскому, этот язык «доселе не имеет правописания, и люди, занимающиеся обработкой его, беспрестанно придумывают новые способы выражения его слов». В предисловии к «Думкам» Метлинский привел образцы пяти различных систем правописания или, скорее, произношения на малороссийском языке – Максимовича, Котляревского, Срезневского, Гулак-Артемовского и, наконец, свою собственную. Сенковский приходит к выводу, что система Метлинского является одной из самых неправильных, а наиболее близкая к чистому и настоящему выговору – система Гулак-Артемовского ^[2].

После Польского восстания 1863-1864 гг. в русском обществе и государственном аппарате возобладало подозрительное отношение к украинской культурной деятельности. Постепенно пришло осознание, что формирование украинской нации, с одной стороны, формировало конкуренцию недооформленному проекту российской (русской) нации, а, с другой стороны, прямо ему противоречило, поскольку затрагивало судьбу части русского национального «ядра». Представляется, что именно об этом писал М.Н. Катков в «Московских ведомостях»: «украйнофильская идея бесконечно хуже, нежели польская, ибо клонится к тому, чтобы расколоть в самой сердцевине народ русский» ^[11].

В то же время, несмотря на принятие ряда ограничительных мер («Валуевский циркуляр», «Эмский указ») в отношении украиноязычной литературы, а также целого ряда правительственных мер по дальнейшей русификации малороссийских губерний (прежде всего, в образовательной сфере), результат деятельности властей был скорее отрицательным. Борьба крайних взглядов – российской имперской идеи и украинской «самостийнической» – обусловила интеллектуальное выделение украинского культурного самоопределения в отдельный «украинский вопрос». Борьба с «мазепинством» становилось частью государственной политики и общественной полемики, что более всего свидетельствует о новом (пусть и внешнем) качестве украинского культурного пространства – о его четких границах. Стоит отметить, что репрессивные меры редко дают эффект, к сожалению, российские власть и общество не пришли к необходимости кооперативной политики – политики привлечения украинофильского движения к общероссийской повестке дня ^{[3; 7]}.

Несмотря на то, что происходило разграничение украинского и русского, большинство украинофилов использовало понятия из общероссийского политико-исторического дискурса, так или иначе подчеркивая, что украинская народность – в той или иной мере часть большой российской нации, по аналогии с британцами и валлийцами. Так было, во всяком случае, до публикации первого тома «Истории Украины-Руси» М. Грушевского (1898). По мнению Д.В. Карева, украинские интеллектуалы считали, что ««народ» в разных частях Руси создавал особые черты, и именно они и должны быть объектом исторических исследований, а не династии или государственной структуры. Украинский народ рассматривался ими как индивидуалистичный, демократический и федералистский, а российский – как общинный и самодержавный» ^[6].

Такие образом, в XIX столетии за несколько десятилетий украинское культурное пространство перешло от аморфного существования на уровне регионально-имперской идентичности и от статуса этнографической «диковинки» к четко очерченным границам и осознанию самобытности его (пространства) участников. Этому способствовало оформление «казацкого мифа» и относительно бессистемная региональная политика Российской империи. Понадобились новые внешние факторы, чтобы умеренная автономистско-федералистская версия украинского локального патриотизма трансформировалась в современную украинскую культуру – и, вероятно, этот процесс еще далек от завершения. До этого времени основными тенденциями развития украинского культурного пространства были попытки включить локальную специфику в общероссийский контекст и сформировать локальную литературную традицию.