The 1812-1814 conflict in Europe (A.N.Popov, historian, on the German vector of Russian foreign politics in 1812)

Orlov Alexander Anatolievich Doctor of History professor of the Modern history and contemporary history department, Moscow Pedagogical State University. 117437, Russia, g. Moscow, ul. Ostrovityanova, 9-4-61 arkigolkin@yandex.ru

Распад Тильзитского союза.

В период существования Тильзитского мира 1807-1812 гг. Россия и Франция формально были союзниками. Но этот мир слишком дорого стоил России, которая должна была по его условиям присоединиться к системе континентальной блокады Великобритании и прервать взаимовыгодные экономические связи с этой страной – главным врагом французского императора Наполеона I. Кроме того, и политически мир оказался невыгоден для российского монарха Александра I. Наполеон не признавал равного сотрудничеcтва. Он оказывал постоянное давление на Петербург, требуя практически полного подчинения своей воле.

Разрешение сложных вопросов внутренней и внешней политики с помощью нажима, запугивания, провокаций и, в конце концов, применения силы – это то, к чему Наполеон был наиболее подготовлен психологически как личность (почти вся его жизнь прошла на войне) и опытом Французской революции 1789-1799 гг. Дежурные офицеры слышали, как перед самым началом Отечественной войны 1812 года, находясь в польском Торне (совр. г. Торунь), император ночью громко запел революционную песню «Chant du départ» с грозным призывом уничтожить всех врагов Франции ^{[1, с. 469-470]}. Александр I, по словам друга его юности кн. А. А. Чарторыйского (Чарторижского), тоже «по своим воззрениям являлся выучеником 1789 года» ^{[2, с. 91]}, но не более того. Он был воспитан на идеях философии Просвещения XVIII в. и стремился в своей политической деятельности претворить эти идеи в жизнь ^{[3, с. 162]}. Естественно, что такая позиция заставляла его категорически отрицать опыт всех последующих этапов революции, когда насилие, особенно в период якобинской диктатуры 1793-1794 гг., было главным средством политической борьбы. Психологическое противостояние Наполеона и Александра I, по-разному воспринявших наследие революции, в немалой степени предопределило нарастание кризиса в русско-французских отношениях.

Понимая, что новая большая война не за горами, Александр I, начиная с весны 1811 г., взял курс на тайное сближение с Великобританией. Процесс движения двух стран навстречу друг другу был непростым. Лондон опасался того, что в решающий момент Александр I может снова переменить фронт, поставив Великобританию в крайне тяжёлое положение. Петербург не желал восстанавливать отношения со своим бывшим главным союзником и торговым партнёром с позиции слабости. Следовательно, России необходимо было самостоятельно искать союзников или хотя бы заручиться согласием соседних стран на сохранение нейтралитета. Задача весьма трудная, поскольку на севере Европы врагом России была Швеция, у которой во время войны 1808-1809 гг. русские отняли Финляндию, а на юге – с 1806 г. продолжалась очередная война с Турцией. Наполеон не упускал ни одной возможности подогреть в этих странах антироссийские настроения, хотя «свобода рук» в борьбе против Швеции и Турции была гарантирована Александру I условиями тильзитских договоров.

В связи с этим, предметом исследования будет дипломатическая предыстория европейского конфликта 1812-1814 гг. Цель статьи – выяснение того, как Александру I в, казалось бы, безвыходной ситуации удалось наладить отношения со Стокгольмом и Константинополем, защитив перед началом Отечественной войны 1812 года свою империю с севера и с юга. С помощью применения метода историко-психологического исследования, внимание будет обращено на реконструкцию идей, целей и мотивов главных действующих лиц. Это позволит уточнить некоторые важные аспекты развития международных отношений в период кризиса тильзитского союза и преддверия европейского конфликта 1812-1814 гг.

С другой стороны, следует выявить причины, приведшие к неудаче попыток императора помешать заключению в марте 1812 г. невыгодных для России договоров Франции с Пруссией и Австрией. В этом случае, по моему мнению, полезно обратиться к опыту исследования выдающегося русского историка второй половины XIX в. А. Н. Попова, который, описывая отношения ведущих держав перед войной ^[4], по оценке В. М. Безотосного, «в отличие от предшественников… не ограничивал себя рамками воен[ной] истории и, используя широкий круг источников, смог создать целостную картину событий 1812 [г.]» ^{[5, с. 134]}. Актуализация творческого наследия Попова придаст новый импульс дискуссии по указанным проблемам.

Что касается Великобритании, то здесь дело для Александра I облегчалось тем, что Лондон также предпринимал настойчивые попытки сближения с Россией и также опасался цены этого сближения ^{[6, с. 175-198]}. Стороны осторожно прощупывали почву. Среди британской правящей элиты, как и среди российской, были сторонники и противники сближения. В России одним из главных представителей «французской партии» был министр иностранных дел государственный канцлер гр. Н. П. Румянцев, убеждённый в необходимости сохранения тильзитского союза ^{[7, с. 81]}. Александр I не разделял убеждений канцлера, но, будучи вынужден вести политику дипломатических маневров, сохранял его на посту министра, используя для тайной дипломатии преданных лично ему лиц - члена Государственного совета обер-гофмейстера Р. А. Кошелева ^{[8, с. 37; 9, с. 2-3]}, убеждённых врагов Наполеона – корсиканца Шарля (Карла Осиповича) Поццо ди Борго ^[10], шведа гр. Г. М. Армфельта ^[11] и др.

Наполеон, видя, что его любимое детище – континентальная блокада – повсеместно начинает рушиться, испытывал всё большее желание отбросить дипломатические и экономические методы борьбы и перейти к силовым методам. По образному выражению французского историка Альбера Вандаля, главной целью стремлений Наполеона было желание «…нанести смертельный удар Англии сквозь тело всякого государства, которое бы вздумало прикрывать её собой» ^{[1, с. 189]}. Это проявлялось во всём, в т.ч. и в постоянном третировании российского посла в Париже кн. А. Б. Куракина, как он всегда поступал с представителем той страны, с которой решился воевать. 15 августа (н. ст.) 1811 г. на торжественном приёме дипломатического корпуса в Тюильри по случаю своего дня рождения Наполеон обрушился на Куракина с упрёками. Россия полностью подчинилась влиянию Великобритании, которая хочет поссорить союзников ради собственного возвышения. Россия погибнет, если будет рассчитывать на помощь британцев, - выкрикивал он. Австрия и Пруссия не поддержат её, обиженные аннексией пограничных областей. По той же причине не поможет и Швеция, желающая возвратить себе Финляндию, и Турция, не оставившая претензий на Закавказье. «Континент против вас! Не знаю, разобью ли я вас, но мы будем драться!», - «добил» Наполеон изумлённого Куракина [цит. по: 4, с. 96, 101-102].

Агрессивная политика Наполеона заставляла Александра I форсировать налаживание отношений с Великобританией и при этом определить главные проблемы, требовавшие немедленного решения. Император предлагал Лондону, прежде всего, содействовать скорейшему урегулированию конфликта России с Турцией и предоставить российской армии финансовую помощь ^{[12, с. 99; 13, с. 194-195]} по примеру коалиционных войн 1805-1807 гг.

Турецкую проблему пришлось решать командующему Молдавской (позднее – Дунайской) армией генералу от инфантерии М. И. Голенищеву-Кутузову и бывшему посланнику в Константинополе А. Я. Италинскому ^[14], которые установили контакты с поверенным в делах Великобритании в турецкой столице молодым талантливым дипломатом Чарлзом Стрэтфордом Каннингом (двоюродным братом Джорджа Каннинга) ^{[15, p. 48-56]}. Стремясь защитить британские интересы на Ближнем Востоке и в Средней Азии от всех возможных конкурентов, он сначала отказался пойти на контакт ^{[16, р. 599-602]}. Но после того, как российская сторона согласилась ограничить свои требования, вместо всей территории Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии), только Бессарабией ^{[17, с. 316-317, № 128]}, Стрэтфорд Каннинг оказал Кутузову содействие в подписании 7/19 мая 1812 г. в Бухаресте русско-турецкого прелиминарного мира ^{[17, с. 412-417, № 164, 165]}. Помощь Стрэтфорда Каннинга потенциальному сопернику на Востоке заставила его биографа Стэнли Лэйн-Пула удивлённо отметить: «Вспоминая более позднюю политику Лорда Стрэтфорда де Редклиффа (этот титул он получит 24 апреля [н. ст.] 1852 г. ^[18]. – А.О.) по отношению к России, забавно обнаружить в эти ранние годы его Московитские наклонности (Muscovite proclivities)» ^{[15, р. 55]}.

Переговоры о предоставлении России британских субсидий также проходили трудно. Министры британского правительства, как и многие другие европейские политики, сильно сомневались в том, что Александр I сможет долго сопротивляться натиску Наполеона ^{[17, с. 473, № 193]}, поэтому постоянно увязывали вопрос о субсидиях с вопросом восстановления торговых отношений с Россией в том виде, как они существовали до разрыва 1807 г., т.е. без учёта норм таможенного тарифа от 19 декабря (ст. ст.) 1810 г. ^{[17, с. 440, № 175]}. Российское правительство, со своей стороны, настаивало на том, чтобы до заключения договора Великобритания взяла на себя выплату «голландского долга» (долгов России голландским банкирам на сумму 87,6 млн. гульденов), а также предоставила Петербургу помощь оружием и военным снаряжением ^{[17, с. 398-399, № 159]}.

Вопрос предоставления субсидий осложнился тем, что их стала требовать и Швеция ^{[16, р. 385, 595]}, правитель которой кронпринц Карл-Юхан (маршал Ж.-Б.-Ж. Бернадот), убедившийся в том, что союз с Францией и присоединение к политике континентальной блокады поставит его страну на край гибели, начал прощупывать возможности заключения соглашения с Великобританией, а, значит, и с Россией. Британцы обещали ему защиту и возобновление взаимовыгодной торговли. Александр I, стремившийся закрепить за собой Финляндию, был не прочь содействовать Швеции в присоединении к ней Норвегии ^{[12, с. 79-80, 102, 104; 17, с. 275, № 111]}. В Стокгольм с паспортом на имя «капитана Томпсона» прибыл британский дипломат Эдвард Торнтон. Он, как и Стрэтфорд Каннинг в Константинополе, стал связующим звеном между участниками тайных переговоров об организации сопротивления Наполеону.

Александр I, со своей стороны, отправил в Стокгольм в качестве негласного представителя гр. П. К. Сухтелена. При этом делалось всё возможное, чтобы сохранить переговоры в тайне от французов. В неоконченных мемуарах барона Л. К. Боде (он в 1812 г. в чине подпоручика был адъютантом генерал-губернатора и главнокомандующего в Финляндии генерал-лейтенанта барона Ф. Ф. Штейнгеля), есть драматический рассказ о том, как ему, видимо, в апреле 1812 г. было поручено отправиться из Або (совр. г. Турку) «…в Стокгольм с секретной и важной миссией, касающейся военных операций, которые разворачивались на севере, с целью сдержать нашествие полчищ Наполеоновской армии» ^{[19, с. 57]}. Молодому офицеру пришлось на старой лодке морем добираться до шведских берегов, довелось попасть в страшную грозу и увидеть гибель почтового парохода, на который он первоначально собирался сесть, со всеми находившимися на нём людьми. «Проведя несколько дней в Стокгольме, встретившись с нашим послом (Сухтеленом. – А.О.), побывав не раз в его свите и в светских кругах этой столицы, получив бумаги чрезвычайной важности, я отправился в Або, а оттуда прямиком в Петербург к канцлеру империи – графу Румянцеву…» ^{[19, с. 57-58]}. Ясно, что таким путём императору доставлялись бумаги о русско-шведских и русско-английских переговорах. Подобные способы секретной коммуникации постоянно использовались и в дальнейшем. Ещё один подпоручик и адъютант генерала от кавалерии гр. П. Х. Витгенштейна – главнокомандующего войсками антинаполеоновской коалиции – П. И. Пестель (будущий лидер декабристского Южного общества) неоднократно исполнял конфиденциальные поручения шефа и «в июне 1813 г. в качестве секретного курьера… участвовал в переговорах между российским и австрийским императорами, в результате которых Австрия обязалась присоединиться к антифранцузской коалиции» ^{[20, с. 21]}. Опыт выполнения «секретных поручений» «тайными методами» оказался впоследствии бесценным для декабристов ^{[20, с. 106]}.

24 марта / 5 апреля 1812 г. между Россией и Швецией был заключён союзный договор ^{[17, с. 324-328, № 130]}. Это был единственный полноценный союзный договор, который Александру I удалось заключить перед началом войны. Но выход Швеции из сферы влияния Наполеона серьёзно ударил по авторитету французского императора. Кроме того, за Швецией стояла Великобритания с её мощным флотом и возобновляемыми, несмотря на континентальную блокаду, финансовыми ресурсами ^{[21, p. 7-8]}. Сила главного врага Франции постоянно росла, что не могло не оказывать психологического давления на Наполеона, провоцируя его на подготовку вторжения в Россию.

А. Н. Попов о германском векторе российской внешней политики в 1812 г.

Потеряв Турцию и Швецию, Наполеон стал придавать бóльшее значение укреплению союза с Пруссией и Австрией, точнее говоря, втягиванию Берлина и Вены в ещё бóльшую зависимость. При описании этих событий мне представляется важным использовать информацию, содержащуюся в полузабытой монографии А. Н. Попова, о которой упоминалось ранее. Дело здесь не только в том, что Попов пользовался новыми архивными документами при описании отношений Пруссии и Австрии с Россией и Францией. Это делали многие историки до и после него, например, блестяще владевшие пером Вандаль и его русский коллега вел. кн. Николай Михайлович из династии Романовых. В современной российской историографии данной темой давно и плодотворно занимается петербургский историк С. Н. Искюль ^[22]. Следует обратить внимание на творческий метод Попова, способствующий «объёмному взгляду» на предмет исследования. Автор ни в коей мере не диктует, как надо понимать ту или иную часть предыстории Отечественной войны 1812 года, он приглашает читателя вместе с ним проследить процесс назревания и разрешения кризиса. В концепции Попова разные факты и события постепенно складываются в одну общую картину, но до тех пор, пока этого не произошло, читатель находится в постоянном напряжении, поскольку не может предугадать (даже если знает историческую канву), к чему приведёт столкновение разнонаправленных человеческих воль. Как отмечали биографы Попова С. А. Никитин и В. В. Савицкий, «…количество привлечённого историком документального, мемуарного, эпистолярного, научно-исследовательского материала на четырёх языках (кроме русского, на французском, немецком и английском) просто поражает. Приблизительный подсчёт показывает, что он использовал в своём исследовании около 500 источников. И это не число библиографических ссылок – их значительно больше, а именно сборников писем, материалов, мемуаров, архивных блоков или циклов документов. <…> Закулисная деятельность европейских кабинетов, тайная дипломатическая борьба самым существенным образом воздействовали на военные планы противоборствующих сторон, и Попов одним из первых обратил на это самое пристальное внимание. <…> Это понятно и оправданно: дипломатическая активность русского правительства в последние месяцы 1812 г. резко усилилась, что во многом предопределило успех кампании 1813-1814 гг.» ^{[23, с. 456-457]}.

Давление Наполеона, давно вошедшего в роль европейского диктатора, на Пруссию и Австрию продолжалось в течение 1810-1811 гг. Неудивительно, что эти государства, насильно втянутые в орбиту влияния Франции, были готовы прислушаться к поступавшим к ним предложениям России. Александр I не собирался упускать подобной возможности расколоть будущий блок враждебных держав. Прежде всего, внимание императора оказалось обращено на Пруссию. Методами тайной дипломатии к осени 1811 г. он сумел договориться с прусским королём Фридрихом-Вильгельмом III о совместных действиях против Франции. 5/17 октября Румянцев и военный министр генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли подписали с начальником Генерального штаба прусской армии генерал-майором Г. И. Д. фон Шарнгорстом конвенцию, согласно которой, в случае начала агрессии со стороны Франции, российские и прусские войска должны были начать упреждающее наступление, чтобы «…дойти до Вислы раньше, чем неприятель утвердится на ней с превосходными (т.е. превосходящими. – А.О.) силами» ^{[4, с. 416-421; 17, с. 197-201, № 76]}.

Пока продолжались эти переговоры, Александр I отправил послу в Берлине гр. Х. А. Ливену проект нового союзного договора с Пруссией ^{[4, с. 424-425]}. Но прусский король, устрашённый могуществом Наполеона (Пруссии был поставлен ультиматум в трёхдневный срок прекратить все военные приготовления), в последний момент отказался ратифицировать военную конвенцию и заключить союзный договор с Россией. Об этом, а также о намерении Пруссии вступить в союз с Францией, Александра I должен был уведомить специальный посланник короля полковник барон К. Ф. фон дем Кнезебек. Он прибыл в Петербург 2 февраля (ст. ст.) 1812 г. и во время приёма у Румянцева представил ему подробную записку о нейтральной торговле, в которой Россия обвинялась в провоцировании недовольства Франции из-за нежелания бороться с проникновением в страну британских товаров на нейтральных судах.

При личной встрече с Кнезебеком император сам начал говорить об этом, стараясь объяснить необходимость для его страны нейтральной торговли и, в то же время, не дать повода к новым обвинениям. «Я строго исполняю, - говорил он, - все условия договоров. Россия не имеет никаких сношений с Англией и не ведёт никакой с нею торговли. <…> Спросите купцов, спросите помещиков, до какой степени стеснена наша торговля к ущербу России. Стеснять её ещё более, запрещая нейтральную торговлю и без того незначительную, невозможно. Я, как государь, имею обязанности в отношении к моему народу, и я не могу не соблюдать их».

Кнезебек в ответ заметил: континентальная блокада, цель которой состоит в стремлении достигнуть свободы морей, страдает от торговли России с американцами, и это обязательно вызовет войну с Францией. Чтобы устранить опасность, Кнезебек наивно предлагал послать очередного российского уполномоченного для переговоров в Париж. «Во всяком случае, - отвечал император, - не я буду зачинщиком войны, потому что я не обязывался препятствовать нейтральной торговле. Народ имеет свои права, которые я обязан принимать во внимание, и первое из них есть право на существование. Уступать в этом случае, имея наготове войска, было бы слабостью. Теперь бесполезно даже было бы посылать уполномоченного в Париж: император Наполеон принял такое грозное положение, что эта попытка показалась бы исканием мира из страха войны» ^{[4, с. 443-444; 17, с. 725. Прим. 296]}. Миссия Кнезебека окончилась безрезультатно, и имела только то значение, что в Пруссии узнали о твёрдом решении Александра I ни в коем случае не уступать Наполеону. В то же время, следует обратить внимание на либеральные высказывания императора о народных правах и обязанностях монарха (наследника Французской революции необходимо было бить его же оружием). Причём это были не пустые слова, использованные только в подходящий момент и потом отброшенные за ненадобностью. По оценке О. И. Киянской, «Александровская эпоха – это время повального увлечения идеями конституционализма. Причём первенство в постановке перед русским обществом вопроса о конституции принадлежит… императору Александру I…» ^{[20, с. 12]}.

В марте 1812 г. Фридрих-Вильгельм III заключил союз с Францией ^{[4, с. 449-450]}. Тогда же прусское правительство подписало ещё три тайных договора. Первый – о мере содействия Франции в войне с Россией, второй – об образе действий в отношении к Великобритании и третий – об обеспечении французских войск продовольствием во время движения через Пруссию. Это, по выражению английского историка Чарлза Файфа, присоединило прусский народ «…к тем бесславным толпам, которые сражались по приказу Наполеона против всего в Европе, что только продолжало сохранять свою национальную независимость» ^{[24, с. 333]}.

О заключении франко-прусского союзного договора Фридрих-Вильгельм III лично уведомил Александра I письмом, отправленным из Потсдама 10/22 марта 1812 г. Пытаясь смягчить негативное впечатление, которое должна была вызвать в Петербурге его двуличная политика, король писал: «Если начнётся война, мы не сделаем более зла один другому, чем сколько потребуют строгие правила войны, и не будем забывать, что мы – друзья, и что придёт время, когда мы будем союзниками. Уступая непреоборимой необходимости, мы сохраним, однако же, свободу и искренность наших чувств» [цит. по: 4, с. 454-455].

Оценивая этот шаг Пруссии и то, что Александр I отказался от попыток во что бы то ни стало привлечь её к союзу, Попов отмечал: «Личные ли нравственные качества императора, или политические соображения, основанные на знании характера государства, с которым он желал заключить добровольный (здесь и далее курсив автора. – А.О.) союз, отклонили его от намерения вовлечь Пруссию насильственно в союз с Россией, но, во всяком случае, его поступок соответствовал достоинству России. Насильственный союз Пруссии с Россией, без сомнения, в случае неудачи военных действий, окончился бы так же, как и союз ея с Францией в начале 1813 г., то есть, изменою своему союзнику» ^{[4, с. 445]}.

О том, как фактически распался союз Пруссии с Францией в конце 1812 г., Попов рассказал в четвёртом, до сих пор неизданном, фрагменте своей монографии. Рукопись этой части хранится в личном фонде историка в Российском государственном военно-историческом архиве ^[25]. Охарактеризовав политические взгляды командующего прусским вспомогательным корпусом генерал-лейтенанта Г. Д. Л. Йорка («принадлежал к числу немногих защитников союза с Россией при Прусском дворе или, лучше сказать, к числу врагов Наполеона и преобладания Франции»), Попов отметил: «Когда Шарнгорст заключил в Октябре 1811 [г.] военную конвенцию с нашим кабинетом, Прусские войска, состоявшие под начальством Йорка, должны были действовать совокупно с корпусом гр[афа] Витгенштейна» ^{[25, л. 251 об.]}. Но Кнезебек, возвращавшийся из Петербурга, известил его о том, что политика Пруссии приняла другое направление. Йорк был назначен вторым командующим прусским корпусом под началом генерала от инфантерии Ю. А. Р. фон Граверта. Прусский контингент входил в состав 10-го корпуса Великой армии, которым командовал маршал Э.-Ж.-Ж.-А. Макдональд. «Цель назначения Йорка состояла в том, чтобы наблюдать за генералом Гравертом и поддерживать самостоятельность Прусских войск. Про генерала Граверта писал Йорк впоследствии: "Он смотрел на Наполеона, на его действия как на что-то сверхъестественное, а на маршалов Удино и Макдональда, как на учеников пророка". И, следовательно, часто подчинялся всем требованиям французских военачальников. Маршал Макдональд был весьма доволен уступчивостью Граверта и старался расположить к себе прусских офицеров; но про Йорка говорил, что считает его хорошим офицером и подозревает, что он действует заодно с Французами не по доброй воле…» ^{[25, л. 252 об.]}.

Из-за болезни Граверта (он в первом же бою у Экау 7/19 июля 1812 г. упал с лошади и сломал ногу) Йорк вскоре занял пост главного начальника прусского корпуса. «Исполняя волю короля, он добросовестно содействовал Французам в военных предприятиях, Пруссаки дрались не хуже французов при … (пропуск в тесте. – А. О.), но он строго оберегал своё достоинство, как определял и достоинство вверенных его командованию войск, и быть может даже и излишнюю придирчивостью, которая и повела его к совершенному разрыву с маршалом Макдональдом. Прусский генерал жаловался, что французское интендантство обсчитывает и обманывает его корпус в выдаче продовольствия и фуража, маршал на основании сведений своего управления обвинил Пруссаков, что они, получая продовольствие, даром берут его у обывателей и даже угоняют скот и отправляют в пределы Пруссии. Вероятно, жалобы обоих сторон были справедливы. Французское интендантство не отличалось добросовестностью и честностью, особенно в отношении к своим союзникам; Прусское казначейство дошло до такого бюджета, что подолгу не выдавало жалованья ни офицерам, ни солдатам, что без сомнения поставило их в затруднительное положение и к концу военных действий в зимнее время они оказались раздетыми и разутыми до такой степени, что впоследствии мы должны были одевать и обувать их французскими запасами, захваченными нашими войсками в Вильно» ^{[25, л. 253]}.

Йорк оказался тем самым человеком, который в критической для Великой армии ситуации пошёл на переговоры с представителями русского командования и 18/30 декабря 1812 г. подписал с генерал-квартирмейстером корпуса Витгенштейна генерал-майором И. И. Дибичем Таурогенскую конвенцию. По её условиям Йорк принимал на себя обязательство прекратить военные операции, сохраняя полную свободу действий, всё вооружение и боеприпасы. Однако прусский король отказался ратифицировать конвенцию и предложил Наполеону выставить новый вспомогательный корпус. Йорк был снят с поста командующего и предан военному суду. Но поскольку условия конвенции оказались чрезвычайно выгодными для Пруссии, наказание Йорка стало чисто символическим актом. В письме королю от 22 декабря 1812 г. / 3 января 1813 г. он отмечал, что пошёл на заключение конвенции из патриотических побуждений и убеждал своего монарха как можно быстрее заключить союз с Александром I. Таурогенская конвенция способствовала успеху дальнейшего наступления российской армии и, более того, создавала условия для начала освободительной борьбы германских государств против наполеоновского господства ^{[26, с. 426]}.

Вернёмся к началу 1812 г. Союз с австрийским императором Францем I Наполеону удалось заключить всего через неделю после подписания франко-прусского договора ^{[4, с. 481-482]}. Австрия обязалась выставить вспомогательный корпус (30 тыс. солдат при 60 пушках), за что ей были обещаны Молдавия и Валахия, возвращение Галиции или компенсация равнозначными территориями в другом месте. В договоре, в отличие от франко-прусского союзного трактата, особо оговаривалось: австрийские войска не будут использоваться ни в Испании, ни против Великобритании, но только против России.

Это стало ещё одним серьёзным ударом для Александра I. В отношениях с Австрией, которая также, как и Пруссия, долго была его союзником, ему пришлось пережить даже бóльшее разочарование. Выполняя обязательство держать договор с Францией в полной тайне, Франц I хранил молчание. Российский посланник в Вене гр. Г. О. Штакельберг и посол в Париже Куракин также ничего не знали об этом. Первое известие о переходе Вены в другой лагерь пришло в Петербург от Карла-Юхана ^{[4, с. 483]}.

Однако и в этом случае Александр I мог увидеть выгодные для него симптомы недоверия к Наполеону. Министр иностранных дел Австрии К. В. Л. фон Меттерних во время беседы со Штакельбергом 24 апреля (н. ст.) 1812 г. обещал: численность австрийского вспомогательного корпуса на деле не превысит 26 тыс. чел. Он также выразил от имени своего правительства готовность вступить в тайное соглашение с русскими о том, что австрийские войска в Галиции и Трансильвании не будут действовать против России ^{[4, с. 490]}.

6 мая (н. ст.) 1812 г. Штакельберг получил аудиенцию у императора Франца I. Во время неё российскому посланнику было выражено сожаление монарха по поводу недавних событий, а также «…искреннее желание, чтобы русский император, к которому он не перестаёт питать глубокую преданность, был уверен, что втайне он сохраняет надежду на самый искренний союз между двумя империями». Штакельберг сообщал: его собеседник «…говорил с большим одушевлением, выражая желание, чтобы наш император согласился на предлагаемый нам способ отношений между двумя империями и не доводил бы дел до крайностей. В противном случае император Франц был бы вынужден, к величайшему его сожалению, противопоставить нам 200 тысяч войска, которые могли послужить с пользою для России, как угроза для Франции при будущих мирных переговорах» ^{[4, с. 496; 17, с. 395-396, № 158]}. «Таким образом, дальновидная политика Австрии устраивала себе выгодное положение в будущем, как посредницы между воюющими державами», - отметил Попов ^{[4, с. 496]}.

Оставшаяся в рукописи последняя часть монографии Попова дополняет этот комментарий. Говоря о переговорах, которые Австрия в конце 1812 – первой половине 1813 гг. вела одновременно с Наполеоном и с союзниками по антифранцузской коалиции, он рассказал о поездке бывшего австрийского посла в Париже фельдмаршал-лейтенанта гр. Фердинанда фон Бубна унд Литтиц к Наполеону. От имени Меттерниха Бубне «…поручалось… усилить предложения Венского кабинета, потому что обстоятельства с того времени сделались ещё хуже и затруднительней. Война против России, говорилось в данных ему наставлениях, совершенно не достигла той цели, которую имел в виду император Французов. Россия не вывела на поприще войны ни одного военного дарования. Россия, которая на каждом шагу делала ошибки, выходит победительницей из борьбы и, в свою очередь, угрожает государствам, союзным с Францией, которых она (Франция. – А. О.) прикрыть не имеет средств. Последний удар общественному мнению был нанесён отъездом императора Наполеона в свою столицу. Народы, которые в продолжении 20 лет привыкли судить о больших военных действиях, весьма хорошо оценивают действительные силы, которыми могут располагать государства и тем труднее ввести [их] в заблуждение о том, какие может иметь последствия то или другое событие» ^{[25, л. 233 об.]}. Далее Попов писал: «Общественное мнение действительно не ошибалось даже в Австрии. Оно громко высказывалось в пользу союза с Россией и разрыва с Наполеоном и, руководясь даже простым здравым смыслом, не думало, что последствием ряда ошибок и совершенного отсутствия военных дарований могло быть блистательное торжество России над таким противником, как Наполеон в союзе почти со всею Европой, как думал гр[аф] Меттерних (после битвы при Лейпциге он получит княжеский титул. – А. О.). Здравый смысл, конечно, был умнее и вернее понимал, и оценивал события, но здравый смысл бессилен в мировых отношениях с коварною политикою таких кабинетов, в среде которых первое место давно уже занял Венский. Такое противоречие общественного мнения в этой державе с видами её кабинета, игравшего родственными чувствами неограниченного государя, как император Франц, было главною и единственною причиною тех войн, которые ещё несколько лет продолжались после 1812 года и стоили многих жертв Европейским державам и особенно Германии. Гр[аф] Меттерних, пользуясь родственными чувствами императора, вертел политику Австрии, с одной стороны, к тому, чтобы поддержать династию Наполеона на престоле Франции, а, с другой, угрожая ему общественным мнением всей Германии, принуждать его к уступкам» ^{[25, л. 234 об.]}. Попов, конечно, отдавал должное ловкости и находчивости Меттерниха, соглашаясь с тем, что внешняя политика Австрии может быть названа его именем, но, в то же время, иронически добавлял: «Как некогда особого рода политика обозначалась именем Макиавелли» ^{[25, л. 249]}.

В начале 1812 г. Александр I был вынужден согласиться на предложенную ему австрийцами схему отношений. Он постоянно получал заверения в том, что действия австрийского корпуса «по возможности будут ограничены» и Австрия в любом случае «всегда останется другом России» ^{[17, с. 447-449, № 181]}. Наполеон, действительно, не смог добиться от Франца I активной помощи. Австрийские власти закрыли глаза на тайные закупки российскими агентами оружия в Австрии. Даже в период вторжения Наполеона в Россию австрийские войска, в отличие от пруссаков, продвинулись вглубь страны на минимальное расстояние единственно для того, чтобы обозначить своё участие в войне. Политические контакты двух дворов сохранились практически в неизменном виде.

Александр I: «Это последняя и решительная борьба независимости против… тирании».

Российско-британские переговоры окончились вскоре после начала Отечественной войны 1812 года. 2/14 июля Александр I отправил из Дрисского лагеря первое со времён разрыва 1807 г. личное письмо английскому принцу-регенту Георгу. «Это последняя и решительная борьба независимости против порабощения, либеральных идей против системы тирании», - утверждалось в нём. В завершение письма император заверял принца-регента в том, что он «…полон решимости бороться до последней крайности и как можно дольше вести эту борьбу» ^{[17, с. 465, № 189]}. 6/18 июля 1812 г. в шведском г. Эребро (Эребру) российско-британский договор о мире, был, наконец, подписан ^{[17, с. 491-493, № 199]}. В тот же день был заключён и аналогичный шведско-британский договор. Пока ещё никто в Европе не мог предсказать результата начавшегося конфликта. Но соперники были готовы идти до конца, надеясь на прочность созданных ими перед войной союзов.

Таким образом, историко-психологическое обоснование целей, мотивов и действий Наполеона и Александра I позволяет, вместо объяснения их политики вульгарным стремлением перехитрить друг друга или захватить ту или иную территорию, сделать вывод о том, что Наполеон в трудной для него ситуации начала крушения континентальной блокады Великобритании не смог и не захотел вести её далее политическими и экономическими методами, переключившись на оправданные Французской революцией 1789-1799 гг. силовые методы. Александр I долго отвечал на это дипломатическими маневрами, но, в конце концов, решился на открытое сопротивление, повернув против Наполеона его же оружие, т.е. использовав лозунги Французской революции о справедливости борьбы за свободу, права и независимость народов. Опыт предвоенной (и военной) пропаганды впоследствии самым непосредственным образом скажется на идеологическом обосновании внутренних реформ в России.

Клубок противоречий вокруг Пруссии и Австрии, распутанный (одним из первых) Поповым, - также показательный пример психологической склонности Наполеона к силовым методам разрешения назревших проблем, а Александра I – к компромиссам с учётом либеральных принципов, постоянно заявляемых и постоянно же нарушаемых его противником.