Hedonism and “compulsory happiness” of consumer society

Феномены гедонизма и счастья всегда были и остаются предметом социально-философской, психологической, культурологической рефлексии. Такой междисциплинарный подход свидетельствует о сложности и амбивалентности понятий, а также о неоднозначности заложенных в них смыслов. Общество потребления с насаждаемой им идеологией успеха актуализировало данную проблематику: современный Homo consumens – это одновременно и Homo voluptatum (человек наслаждающийся), и эти понятия стали восприниматься как идентичные. Потребление является неотъемлемой частью жизни этого человека, стремящегося не только к обладанию вещами, но и к получению тех гедонистических радостей, которые с ними связаны. Современному социуму присуще свойство гипергедонизма, под которым понимают чрезмерное стремление к получению наслаждений и обретению счастья, определяющих статус, жизненный и культурный коды.

В социально-философском знании существуют различные определения гедонизма. Так, новейший философский словарь определяет гедонизма как этическую установку, согласно «которой основой природы человека является его стремление к наслаждению, а потому все ценности и ориентации деятельности должны быть подчинены или сведены к наслаждению как подлинному высшему благу»^[6]. Одновременно это «мировоззренческая позиция, утверждающая наслаждение в качестве высшей ценности, а стремление к наслаждению — основной движущей силой человеческого поведения… Гедонизм имеет широкий круг проявлений: от стремления к удовлетворению элементарных жизненных потребностей до утонченного эстетизма и разнообразных форм символического удовлетворения искусственно культивируемых потребностей. Примером такого «символического наслаждения» может служить чувство обладания»^[9], которое целенаправленно развивается и насаждается обществом потребления. Противостоящий гедонизму аскетизм не находит поддержки в массовом и индивидуальном сознании. Чувственные наслаждения как основа гедонистического умонастроения становятся превалирующими, именно они определяют мотивы поведения, нацеленные на достижение счастья, и в таком качестве гедонизм противостоит эвдемонизму, для которого смысл счастья заключается в получении духовных наслаждений.

Поскольку общество потребления возводит в этический принцип культ счастья, то гедонизм несет в себе нравственные ориентиры, формирующие вполне конкретные жизненные коды, отвечающие терминальным потребностям консьюмеризма. Гедонизм все более превращается в способ организации жизни, в этическую максиму – как можно больше потреблять и – соответственно – получать максимум удовольствий, что является следствием перехода от одной культурной парадигмы к другой, а именно – от коллективистской к индивидуалистской. Гедонист ориентирован на бесконечный праздник, праздничность становится социальной нормой – и для отдельного индивида, и для социума в целом. По справедливому мнению Н. В. Мулявка, «в постнеклассической философии гедонистическая процессуальность… обретает универсальный статус бытийной категории. Праздничностью становится не только сознательная деятельность отдельного субъекта, она выступает легитимным идеалом жизни целых социальных групп. В целом постмодернизм радикальным образом переосмысливает классическое понимание субъекта, освобождающегося от понимания истинности бытия в разумности и ответственности, постепенно переводя центр жизненных исканий в пространство удовольствия и наслаждения»^{[5, с. 158]}.

Распространение и утверждение установок гедонистического мировоззрения имеют своим следствием процессы, сопровождающиеся снижением духовности, замещением нравственных ценностей ценностями материальными. Стремление к удовольствиям приводит к отрицательным последствиям – деградации личности, абсолютизации своего «эго», неприятии всего того, что не относится к области наслаждений. Все обретает черты игры, внешние атрибуты жизни становятся доминирующими в массовом сознании, чувственная культура рассматривается как фактор самоутверждения. Так гедонизм, вознося индивидуальные желания и потребности в абсолют, приводит к игнорированию норм, которые утверждают ценность существования, в котором удовольствия являются отнюдь не самыми главными и значимыми. Так гедонизм приводит к утверждению нарциссизма как неотъемлемой части человеческого бытия, что является подтверждением того, что данные явления взаимосвязаны друг с другом. Общество потребления, провозглашая культ бесконечного и чрезмерного удовлетворение потребностей, превращает индивида и социум в целом в сообщество материально обеспеченных (и в этом смысле счастливых), но «уставших» от погони за материальными благами людей, а значит – несчастных. И причину широкого распространения гедонизма Э. Фромм видит в насаждении ценностей массового общества: именно оно формируют новые этические представления, касающиеся образа жизни, досуга, увлечений, чувственных и сексуальных аспектов жизни, оставляя в стороне нравственную составляющую этих феноменов.

Нацеленность общества консьюмеризма на получение наслаждений, в том числе (или же в первую очередь) от процесса приобретения вещей, привела французского писателя П. Брюкнера к мысли о том, что современный социум с его культом успешности, к чему должны стремиться все, создает условия для появления феномена «принудительного счастья». Счастье, гедонизм становятся долгом, который необходимо исполнять, в противном случае велики риски социального аутсайдерства, что не приемлется обществом потребления. Быть счастливым, получать максимум наслаждений, в том числе и от процесса чрезмерного потребления, является социальной нормой и культурной ценностью. Используя понятие «принудительное счастье», П. Брюкнер показывает, что консьюмеристское понимание счастья и гедонизма представляет собой ничто иное как составную и важнейшую часть «всеобщей программы тотального потребления»^[2], поскольку в таком качестве счастье есть требуемый культурный императив и ценностная установка, суть которых заключается в получении максимума удовольствий, к чему и стремится общество потребления. Именно оно, по мнению П. Брюкнера, провозглашает: «Будьте счастливы! Есть ли предписание более парадоксальное, более ужасное…? Трудно выполнить столь беспредметный наказ. Ибо как узнать, счастлив ты или нет? Кто определяет нормы? Почему непременно, обязательно надо быть счастливым?»^[2]. Ответ однозначен, и он заключается в том, что для общества консьюмеризма постулат «быть счастливым» превращается в обязательство, которое должно быть исполнено.

В современных условиях ослабления моральных ограничителей безудержное стремление к счастью и гедонизму превращается в способ человеческого существования, чреватый утратой свободы. А в ситуации гипертрофии гедонистических установок происходит их вульгаризация, ценность удовольствия, становясь абсолютным жизненным стимулом, искажает ценность ценности наслаждения и счастья. Предлагая необходимый и постоянно меняющийся стандарт потребления, социум ориентируют общество на постоянное приобретение вещей, связывая с этим индивидуальное и коллективное счастье, при этом ограничивает свободу индивида в выборе ориентиров. Итогом такого диктата становится возникновение морального сознания, предполагающее соответствующее поведение, основу которого составляют гипергедонизм и гиперсчастье как атрибуты удавшейся жизни. По мнению П. Брюкнера, «наш культ благополучия зиждется на идее, что всё в наших силах: мы хозяева своей судьбы, мы сами распоряжаемся удовольствиями, сами себе их устраиваем, как и когда хотим. И вот уже счастье входит… в число прометеевых подвигов человечества; мы должны производить счастье как товар, и производить впечатление счастливых»^[2]. Погоня за счастьем приобретает черты патологии, с которой трудно справиться, особенно в ситуации, когда масштаб распространения социальных болезней, а именно к ним может быть отнесен гипергедонизм, приобретает угрожающие размеры.

В этом П. Брюкнер видит духовную пустоту и смерть, которые разрушают личностное ядро в индивиде. Следует согласиться с исследователем в том, что современный век с его прагматизмом и абсолютной верой в успех ценит не столько человеческое достоинство, сколько то, насколько индивид преуспел во всем, насколько ему доступны наслаждения жизни. Идеи относительно востребованности удовольствий, понимание их важности как непреходящей ценности «вносятся» в общественное сознание самыми разнообразными инструментами, и в первую очередь средствами массовой информации. Раскручиваются так называемые бренды, обладание которыми необходимо как с материальной, так и с гедонистической точки зрения, поскольку через предлагаемые товары утверждаются желания наслаждения. Так вещи перестают отвечать своему прямому предназначению, а выполняют латентную функцию фактора счастья от обладания вещью. Кроме того, СМИ напоминают о быстротечности и безвозвратности времени, поэтому необходимо успеть «взять от жизни» все, «расслабляться по полной программе», жить сиюминутной жизнью, в которой удовольствия играют первостепенную роль. Итогом таких воздействий становятся возникновение, а затем утверждение мифов и стереотипов о счастье и удовольствиях как феноменах исключительных, которым необходимо следовать, стремиться к тому, чтобы взять от жизни все возможные наслаждения. Придание чрезмерного значения наслаждениям имеет своим следствием то, что удовольствие принимает черты симулякра: оно должно быть получено, даже в ситуации, к нему не располагающей.

Быть счастливым через вещизм – один из постулатов философии потребительства. Современный человек является не только существом потребляющим, но и наслаждающимся, поскольку приобретение вещей всегда окрашивается и гедонистически. Благодаря избыточному потреблению, которое могут себе позволить представители среднего класса, пространство которого имеет тенденцию к расширению, в частности в европейских странах, вещи несут в себе «счастливые» смыслы, т. к. они формируют широкий спектр радостей – как от самой покупки, так и от возникающих на ее почве удовольствий. Так вещи материализуются в конкретных желаниях, чувствах, предпочтениях. Скромность в приобретении все более уступает место расточительству, которое воспринимается и как признак социального успеха, и как соблазн и удовольствие.

Обладание материальными благами, «вещное» изобилие позволяют индивид не только сравнивать себя с более успешными, но и отнести себя к тем, кто располагается на более высоких этажах социальной лестницы. И это не может не сопровождаться моментами, несущими удовольствия. Расточительство создает, в представлениях многих, счастливого человека – как в потреблении, так и в наслаждении. Достигнув одного уровня благосостояния с системой соответствующих ему удовольствий, индивид желает иного материального достатка и других наслаждений, делающих индивида более счастливым. В противном случае велики риски социальной неудовлетворенности, апатии, дискомфорта. Риски возникают и в том случае, когда в стремлении поддерживать свое благосостояние и даже расточительный образ жизни индивиду приходится жертвовать многим: происходят изменения в менталитете, морали, жизненном обиходе и повседневности.

Создание соответствующей обществу потребления культуры потребления превращает счастье и наслаждения в инструменты манипулирования индивидуальным и коллективным сознанием. Формируется образ человека благополучного, которому доступны все радости жизни, в том числе от избыточного и демонстративного потребления. Появление человека эгоистически ориентированного ведет к возникновению феномена эгоистического гедонизма, смысл которого состоит в сосредоточенности на себе и своих желаниях, удовлетворении собственных радостей, в противовес т. н. универсальному, выраженному в обретении счастья всем обществом или наибольшему числу индивидов. Этот принцип воплощается в устранении всяческих преград на пути получения наслаждений: современный человек жаждет удовольствий, средством гармонизации своего «Я» выступает процесс приобретении вещей, которым заполняется все разнообразие жизни. Поэтому вещизм стал для многих важнейшим морально-психологическим императивом и смыслом жизни, причем смыслом гедонистическим, направленным на получение максимума удовольствий во всем и от всего.

Общество потребления возвело в абсолют и феномен престижа, с помощью которого оцениваются социальные явления и который стал фактором социального сравнения. Престижность превратилась в социально-культурный стандарт, призванный поддерживать социальный статус и репутацию, создавать иллюзию счастья. Престиж, обладая множественными свойствами, способен создавать реальные или символические стремления к самореализации и обретению счастья. Престиж обладает свойством, кроме того, направлять деятельность индивида, придавать ей ценностные черты. Общество потребления придало особое значение явлению престижа, которое воспринимается индивидуальным и коллективным сознанием как атрибут социального успеха и уважения, отсутствие же его чревато формированием чувства неполноценности, с одной стороны, а с другой – низкой оценкой в общественном мнении. Неудовлетворенность в престиже имеет своим результатом морально-психологические переживания, неуверенность, фрустрации, проявления агрессии. Поэтому престиж выступает в качестве инструмента мотивации, который обеспечивает уважение, авторитет и т. д. Последние предполагают признание социумом личностных качеств индивида, что объективно способствует формированию позитивных настроений, в том числе и «счастливых».

Поддержка престижа осуществляется различными путями. Во-первых, через механизмы сравнения с другими, более успешными (а значит, и счастливыми), выбирая их образ и стиль жизни, что получило в социологии название «эффект присоединения», авторство которого приписывается американскому исследователю Х. Лейбенстайну^[7]. Приобретаемые вещи символизируют принадлежность индивида к «своим», через предметы он становится «как все», и это не может не приносить наслаждений и удовольствий. Во-вторых, престижность может формироваться в ситуации выделения себя из массы, не быть «как все», не покупать то, что покупают другие, отличаться, а значит, быть счастливым по-особому. Это явление было названо ученым «эффектом сноба». В-третьих, счастье может поддерживаться и через механизмы расточительного и демонстративного потребления, т. н. «эффект Веблена», когда ценность вещи определяется не столько ее функциональными свойствами, сколько ее престижностью, а также тем, какое впечатление она производит или может произвести на социальное окружение.

Применительно к обществу потребления следует вести речь об «эффекте гедонизма», которым подчеркивается влияние приобретаемых вещей на психо-эмоциональные состояния индивида: приобретаемые вещи приносят удовольствия и наслаждения. Невозможность удовлетворения постоянно растущих потребностей оборачивается драматическими переживаниями разного свойства. В «Бегстве от свободы» Э, Фромм заметил, что человек-эгоист «всегда беспокоен, его постоянно гонит страх где-то что-то недобрать, что-то упустить, чего-то лишиться; он преисполнен жгучей зависти к каждому, кому досталось больше…Человек такого типа далеко не в восторге от себя самого себя…Он вынужден…жадно доставать себе все, что есть у других…должен доказывать, что он не хуже остальных»^[10]. Человек-гедонист, по мнению Э. Фромма, утратил чувство радости, которое было присуще индивидам в прежние времена. В современных условиях, считает исследователь, радость и удовольствие оказались наполненными новым содержанием: радость от приобретенной вещи носит кратковременный характер, а значит, и наслаждение мимолетно. Э. Фромм указывает на отсутствие настоящей радости, поскольку нет внутреннего удовлетворения от этой радости, с одной стороны. С другой – человек всегда должен ощущать себя радостным, и это чувство ведет нередко к отказу от подлинных смыслов бытия. Гедонизм все время требует новых наслаждений, итогом которых являются процессы насыщения и пресыщения ими. Бытие отдельного человека находится в зависимости от утверждаемых обществом потребления гедонистических императивов: жизнь по установленному консьюмеристскому порядку делает людей заложниками насаждаемых ощущений и радостей.

Причиной этих явлений может быть то, что индивид не свободен в выборе своего образа жизни, системы социокультурных ценностей: он застает их в готовом виде, их ему навязывает общество потребления. С одной стороны, индивид так же счастлив, как и другие, но если и выделяться, то по-особому. Человек эпохи консьюмеризма – конформист, он является частью машины под названием «общество потребления», частью системы, «созданной его собственными руками. Он знает, каких мыслей, каких чувств, каких желаний ждут от него окружающие, и мыслит, чувствует и желает в соответствии с этими ожиданиями…»^[10]. В противном случае велики риски оказаться отнесенным к группе социальных неудачников, более того – к изгоям, отвергнутым по тем или иным причинам близким социальным окружением. Такое положение не может не приводить к формированию негативных установок как по отношению к самому себе, формами выражения чего могут быть проявления социальной неудовлетворенности и неуверенности, так и по отношению к другим, в особенности – к более успешным.

Во-вторых, индивид пребывает в мире социальных иллюзий, к каковым могут быть отнесены богатство, успех, счастье, положение и т. д., и это в определенном смысле облегчает жизнь в мире, где господствуют конкуренция и нажива. Будучи инструментом манипулирования, иллюзии заполнили пространство человеческой жизни, придали явлениям свойства симулякров. Иллюзии относительно того, что вещи приносят счастье и удовольствия, проникли в индивидуальное и коллективное сознание, чему служит подтверждением стремление к накопительству, которое, как в собственных глазах, так и с точки зрения других, символизирует успех и статус – социальный, личный, профессиональный и т. д. Иллюзии – при поверхностном рассмотрении – облегчают многим жизнь, дают возможность сравнить себя с более успешными, ориентироваться на них, создают вероятность достичь тех же высот, и это всегда сопровождается гедонистическими настроениями. Но иллюзии всего лишь иллюзии, т. к. формируют, с одной стороны, ложные желания, ориентиры, впечатления, от которых непросто избавиться, а с другой – создают проблемы, решение которых сопряжено с признанием реальности, которая нередко далека от гедонистической.

В-третьих, в погоне за вещами, а значит, и за счастьем, индивид не одинок, он такое же роботизированное существо, как и другие, ему доступны такие же наслаждения, он член консьюмеристского сообщества, он – «свой», и это не может не радовать. Происходит замещение смыслов: счастье трактуется как обладание, как безудержное приобретение вещей, вне которых, как понимается многими, радости жизни невозможны. Поскольку процесс устаревания вещи происходит достаточно быстро, чему в немалой степени способствует деятельность различных структур – от финансово-экономических до рекламных, индивид в стремлении приобрести новую, в особенности модную, вещь постоянно испытывает наслаждения, он все время счастлив. Возникает пространство симулякров, в котором трудно различимы реальные чувства и впечатления и ложные. Так индивид эпохи всеобщего потребления пребывает в иллюзорном мире, становится заложником псевдожеланий и радостей, приводящих в конечном итоге к формированию несчастного человека.