Our Life as the Problem of Our Times

Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Other publications by this author

Статью, «Каким образом в современной культуре можно помыслить смерть?», опубликованную одном из последних номеров журнала «Культура и искусство» ^[12], я показал своему соавтору Людмиле Голубковой. В ответ она, в частности, написала мне следующее.

‒ «Про смерть. Из вашей работы я выяснила, откуда мог появиться концепт загробной жизни. Оказалось все функционально. У меня же сейчас другая проблема: как в современном мире помыслить жизнь».

А действительно, подумал я, как помыслить в нашей культуре не только смерть, над чем я давно ломаю голову, а современную жизнь, которая стала, возможно, даже более проблемной «материей», чем смерть. Задал Людмиле уточняющий один вопрос:

‒ Меня зацепила твоя фраза «помыслить жизнь». Что ты имеешь в виду, какая у тебя здесь проблема?»

Она мне ответила так.

‒ «Проблема у меня стандартная для всех, кто активно вовлечен в современную повестку. Как оставаться собой в этом турбулентном мире? Активно исследую этот вопрос. Смерть полностью вытеснена из представлений сообщества, в котором я нахожусь. Даже следующий день не мыслится! Все течет, планирования нет. Люди плавают и плывут. Оестествленное сознание. Но не первобытное, где существует мифомышление. Связь с верхом полностью утрачена».

Я решил уточнить.

‒ А что тебе мешает жить осмысленно, общаясь только с думающими людьми? Потом ты как и я живёшь в двух реальностях: в мире России со всеми её особенностями, о которых ты пишешь, и которые часто, действительно, трудно выносить, и в мире подлинной реальности, где мировые проблемы, большие и значимые события, где жизнь наполнена смыслом. Разве бытие в этом втором мире не наполняет твою жизнь и не делает её и интересной и красивой?

‒ Я бы сказала так: ‒ ответила мне Людмила, ‒ все, что красиво ‒ не интересно. Все, что интересно, не красиво. Красота ‒ сложившееся. Интересное ‒ как Вы любите писать, становящееся. В России жизнь не менее реальна, чем в других местах. По крайней мере, у нас сейчас действительно наличествует свобода мысли. События происходят там, где я. «Там хорошо, где мы есть». Это моя жизненная позиция. Поэтому реальность у меня одна. Просто моя реальность более обширна, если можно так сказать, чем реальность других людей. Мне все время что-то мерещится за дверью, на которой нарисован очаг папы Карло. Слишком много возможностей.

Именно этот диалог заставил меня размышлять над темой, обозначенной в названии статьи. Сначала я решил понять, о какой жизни говорит моя коллега, мало ли как можно рассматривать жизнь. Можно, например, подразумевать биологическую жизнь человека или социальную (коллективную и массовую), но при чем здесь тогда вопрос ‒ «как остаться самим собой» или вполне правдоподобное убеждение, что у большинство россиян «связь с верхом потеряна» (кстати, о каком верхе Людмила говорит ‒ Бог, в которого ни я, ни она не верит, или…?). Может «верх» ‒ это реальность, которая «мерещится за дверью, на которой нарисован очаг папы Карло». Интересно, что и я иногда ловлю себя на том, что мне как во сне, привиделась подобная дверь, и вот-вот я пойму самое главное в моей жизни; однако, дверь так и не открывается; знать бы, что за ней скрывается, какая реальность?

Итак, речь, очевидно, идет не о биологической или социальной жизни. Стал думать, о какой жизни. Понял, что Людмила говорит о своей жизни и жизни других людей, осознавших проблему «как оставаться самим собой в этом турбулентном мире?» Но у всех ли людей в нашем мире, спросил я себя, такие проблемы? Вряд ли, большинство занято другими заботами: как сделать карьеру, заработать деньги, купить машину или дачу, разбогатеть, отщипнуть еще кусочек власти, свести концы с концами, развлечься ‒ короче, проблемы очень далекие от названной. Кого же по-настоящему беспокоит и мучает слабая связь с верхом или потеря себя?

Мои исследования показывают, что тех людей, которые, с одной стороны, являются личностями, а с другой ‒ не просто сочувствуют другим в их судьбе, но пытаются выстраивать свою жизнь таким образом, чтобы и самому правильно жить и по возможности хорошо было другим. Личность по моим исследованиям впервые складывается в античной культуре ^[10]. В отличие от социального индивида, который беспрекословно следует культурной традиции и подчиняется роду, личность действует самостоятельно и нередко против традиции. Как необходимое условие самостоятельного поведения личность вынуждена выстраивать самостоятельный мир и себя в этом мире.

Идея правильной жизни была разработана Платоном в рамках его концепции спасения. Она, как это видно из «Государства» и ряда других платоновских диалогов, предполагала своеобразную остановку жизни (ее нужно было положить как объект познания), продумывание жизни на предмет проблем и преимуществ, наконец, выбор правильного пути, что на современном языке можно понять как требование «сознательного построения жизни по определенным принципам». На излете античности в «Апологии или Речи в защиту самого себя от обвинения в магии» Апулей именно так и формулирует кредо своей жизни – «Не на то надо смотреть, где человек родился, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь» ^{[2, c. 28]}.

Представление о правильной жизни включало в себя и установку на идеальное и божественное, что, очевидно, можно поставить в соответствие идее «связи с верхом». Как писал Аристотель в «Метафизике». «Нет, не нужно следовать увещеваниям “человеку разуметь человеческое” и “смертному ‒ смертное”; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе; право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит» ^{[4, с. 1177Ъ]}.

Известно, что Платон или Аристотель, стали обсуждать, что такое благо, справедливость, истина, богатство, бедность и прочее, причем не только для себя, но и для других. В «Законах» Платон с горечью пишет следующее: «И теперь нам предстоит сражаться с двумя противниками: бедностью и богатством. Богатство развратило душу человека роскошью, бедность их вскормила страданием и довела до бесстыдства» ^{[6, с. 381]}. Аристотель хотя и не отрицает ценность жизни отдельного человека, но ставит ее значительно ниже ценности общества. «Помимо всего прочего, ‒ пишет он, ‒ трудно выразить словами, сколько наслаждения в сознании того, что нечто принадлежит тебе, ведь свойственное каждому чувство любви к самому себе не случайно, но внедрено в нас природой…Желанно, разумеется, и благо одного человека, но прекраснее и божественнее благо народа и государства» ^{[3, с. 410]} «Государственным благом является справедливость, то есть то, что служит общей пользе» ^{[3, с. 467]}.

Другими словами, правильная жизнь уже в античной философии была понята как жизнь сознательная и неэгоистическая. Сознательная, поскольку она должна строиться на рациональных началах (продумываться, осмысляться, оцениваться, сценироваться и пр.), неэгоистическая ‒ как забота одновременно о себе и о других. И дальше мы видим, что в истории европейской философии и культуры эти две установки сохраняются, но понимаются применительно к своеобразию своего времени.

Однако помимо этих, так сказать инвариантных характеристик, каждый философ и мыслитель задавали уникальные характеристики правильной жизни. Например, Платон мыслил правильную жизнь как спасение, включающее работу по припоминанию мира идей способом построения философии и математики; в правильную жизнь он включал также кардинальную перестройку обычной социальной жизни по небесному образцу мира идей. Для Аристотеля правильная жизнь предполагала деятельность, опирающуюся на познание сущности и построение наук.

Мы видим, что и сегодня думающие личности, стараясь жить правильно, реализуют установки на сознательную и неэгоистическую жизнь, но понимают эту работу в логике современности и сообразно ценностям своей личности. Например, стратегия жизненного пути известного философа античности Пьера Адо задается не конечной целью, а способом его жизни. Обычный ход присоединиться к какой-нибудь системе взглядов или построить свою, новую. Но Адо не примкнул ни к одной из известных философских школ, не он построил и собственную философскую систему. Адо вообще отрицает «порядок мира» и, следовательно, возможность понять, как мир устроен. «Эйнштейн, ‒ замечает Адо, ‒ приходил в восторг от законов природы, предполагающих трансцендентальный разум, и от порядка мира, соответствующего порядку мысли. Можно было бы сказать по этому поводу: непонятно то, что мир был бы понятен… вопрос провидения и порядок мира имеют мало значения. Эпикур в это не верил, и, кстати, взгляды стоиков в конце концов не очень сильно удалены от некоторых современных концепций» ^{[1, с. 240]}.

Действительно, приходится признать, что в настоящее время мы как-то живем, не зная не только, что такое порядок мира, но и что собой представляет прошлое, настоящее и будущее. Точнее каждый знает в рамках той или иной версии, число которых не счесть. Правда, способ жизни Адо достаточно сложный: здесь и философская жизнь (отношение к другим философам, преобразование себя и своего видения людей, разворачивание философской речи, духовные упражнения и пр.), и работа по реализации гуманистических ценностей (помощь другим людям, стремление к благу, преодоление собственного эгоизма, культивирование космического, «океанического» сознания, позволяющего преодолевать свое повседневное «я») и культивирование мудрости, как ее понимает Адо ^{[1, с. 139, 212, 254; 10]}.

Анализ показывает, что указанная уникальность истолкования правильной жизни обусловлена, с одной стороны, тем обстоятельством, что разные философы и мыслители отвечали на разные вызовы своего времени, с другой ‒ ценностями и особенностями реализации личности самого философа, его уникальностью как личности.

Не должны ли мы и работу Людмилы Голубковой, да и свою поставить в этот же ряд мыслителей и задаться вопросами типа: в чем своеобразие нашего времени, как сам автор понимает, что такое правильная жизнь? При этом, хотя я невольно буду обобщать, мой ответ нужно понимать именно как ответ индивидуальный, обусловленный моей жизнью и размышлениями.

Начну, пожалуй, с проблемы существования думающей и понимающей личности в современной России. Не секрет, что из страны многие уезжают, естественно по разным причинам; по статистике в последние годы среднее число уехавших из России колеблется от 200 до 300 тысяч в год. Печально, что уезжают в основном образованные и социально активные россияне. Уезжают в частности потому, что, с одной стороны, в нашей стране ничего не происходит: нет экономического развития, не осуществляются политические реформы, нет конкуренции, не происходит ротация власти. С другой стороны, уезжают, поскольку власти разных уровней полностью контролируют бизнес («кормятся» по старой российской традиции ее доходами), что приводит к искажению рыночных отношений и невозможности построить эффективное современное производство. Уезжают и потому, что на основе действия хорошо отлаженной пропагандистской машины, а также организованного сверху давления на граждан (государственные ТВ, послушные суды и Дума, силовые ведомства и пр.), в стране постоянно сокращается зона свободы и складывается удушливая атмосфера для жизни. Ну, а кто не уезжает, становятся пассивными в политическом отношении.

Мы живем в период двойного перехода: так сказать, регионального, и мирового (цивилизационного). Куда направлен мировой тренд пока неясно; процессы глобализации, волны миграции, перераспределение национального продукта государств в пользу неработающих и разных холявщиков, кризис либерально-демократических институтов и права ‒ это и многое другое позволяет говорить о будущем только в терминах неопределенности и хаоса. В нашем же отечестве идут вполне понятные процессы, которые можно пояснить двумя фрагментами выступлений на «Эхо Москвы», уважаемых мною комментаторов (главного редактора «Независимой» газеты Константина Ремчукова и психолога и журналиста Леонида Раздиховского).

Ремчуков. ‒ Тут надо же иметь в виду, мне кажется, еще одну важную вещь. Вот, государственно-монополистический капитализм, который построен в России, является государственно-монополистическим капитализмом бюрократического типа. После прихода к власти разновидность этого типа я называю «государственно-чекистский капитализм». Его особенностью является изменение структуры бюрократии, которая руководит государством…которая, собственно, этим монополистическим капитализмом рулит и в чьих интересах перераспределяется значительная часть произведенного продукта…Я очень люблю перечитывать интервью генерала КГБ, ФСБ Черкесова, которое он дал в свое время «Коммерсанту», в котором простодушно рассказал о том, что когда чекисты пришли к власти с Путиным, они, типа, поклялись о том, что будут у власти как минимум 25 лет с тем, чтобы снять Россию с ржавого гвоздя. Этот орден меченосцев, самых преданных, чистых и честных людей решил, что они настрадались в 90-е годы от унижения России, и они снимут ее с ржавого гвоздя.

И вот эти аскетического вида люди с впавшими щеками и блистающим взором очень скоро оказались такими же, как все остальные люди – любят деньги, любят богатство, любят роскошь. И при этом их тип управления не предполагает открытости и гласности. ^[8].

Радзиховский. ‒ Все военные экспедиции Путина построены по одному принципу. Гибридная война, где как можно меньше физических усилий и как можно больше психологического шума, пиаровского шума.. Значит, цель этой войны, этой постмодернистской войны XXI века, как мне кажется, состоит не в решении геополитических задач, которых нет (особенно в Сирии). Не в решении военных задач, которых тем более нет в Сирии, поскольку уж кто-кто, а Сирия нам ничем не угрожала. Цель пиара – пиар, увеличение своей как главы государства политической капитализации, развлечения широкой публики..Итак, это чисто пиаровская акция, реалити-шоу, «Дом-2». Совершенно не обязательный вход, совершенно не обязательный выход, совершенно не обязательный результат. А результата-то никакого нет. Но как новая методология пиаровской войны это очень ценный эксперимент, пожалуй, самый удачный из всех экспериментов.

Я думаю, что Путин в этом не оригинален, мы как всегда пытаемся подражать Западу. Ведь, такие вот войны, беспилотники, бомбежки сверху и так далее – это ж не Россия придумала, это мировая методология. Но, опять же, использовать, развить и пойти дальше.

Война без мотива. Ну, спасти рядового Асада. На кой черт его спасать? Зачем он России нужен? И не спасли его, кстати. ^[7].

Понятно, что в такой атмосфере невольно загрустишь, и не будешь знать, что делать и как жить. Однако нужно осмысленно жить и что-то делать. В свое время Мераб Мамардашвили писал, что жизнь не продолжается автоматически, человек не создан природой и эволюцией, он создается, непрерывно, снова и снова создается, создается в истории, с участием его самого, его индивидуальных усилий.

Я много сил затратил на изучение эзотерической культуры и, отчасти, вероятно, заразился этим мироощущением. Эзотерик, как я показываю в своих работах, ‒ это достаточно автономная личность ^[15]. Она идет в жизни своим путем, и я тоже. Часто говорят о провинциальности российской философии и науки, кивая на запад как образец. К этому добавляются переживания по поводу социального бытия: состояния российской власти и элиты, снижения культуры, одичания, погружения в новое средневековье и прочее. Кажется, абсолютно безвыходная ситуация. Тем не менее, многие находят выход: одни уезжают, другие уходят во внутреннюю миграцию, третьи находят спасение в частной жизни и творчестве, четвертые, пятые, десятые.

Лично я сам вышел на такое решение. Как философ и методолог я, хотя и живу в России, но работаю на мировой процесс движения интеллектуальной жизни. Общаюсь с Платоном, Аристотелем, Кантом, Хайдеггером, Г.П. Щедровицким и т.д. Считаю, что никто не знает, где дышит дух, возможно именно у нас. Как россиянин живу интересами страны, посильно поддерживаю своих, стараюсь честно выполнять свое назначение философа, методолога и педагога. Я понял: дом моего бытия и здесь в России и в интеллектуальном мире, неограниченном государственной территорией, я живу и проблемами философии (как мировой, так и отечественной) и проблемами моей страны. Я понимаю, что происходит, работаю, чтобы понимать, стараюсь действовать адекватно складывающейся реальности.

На такое решение вышел ваш покорный слуга. А другие выходят на свои решения. Важно, чтобы мы все могли находить свои решения. Чтобы мы их находили. Важно стимулировать поиск решений, даже в безвыходных ситуациях. «Дисциплинарии» (термин методолога Сергея Попова), попавшие в безвыходное положение, все же должны найти решение стоящих перед ними проблем. Причем именно они сами, а не кто-то за них. Нужно инициировать и поддерживать свободу и творчество в решении подобных проблем. Необходимо просчитывать риски и анализировать последствия намечаемых решений. Нужно ловить положительные решения, артикулировать их, создавать условия для их воспроизводства. Начинать нужно с себя. В прошлые столетия для своих проблем и вызовов решения были найдены, сегодня они, как правило, исчерпали себя. Перед нами стоит глобальный вызов: найти новые решения, отвечающие на современные вызовы времени, каждому на своем месте, но в общем мире, а нам в России ^{[13, с. 87-115]}.

Теперь как понимать «связь с верхом» и что такое «верх» сегодня, в XXI столетии. Опять же Платон первым сказал, что связь с верхом ‒ это не просто вера в богов, а, с одной стороны, правильная жизнь, точнее ее построение, ведь сама по себе, считал Платон, естественная жизнь человека неправильная, в том смысле, что она не благая, противоречивая, эгоистическая, с другой стороны, эта связь на земле может быть достигнута только в том случае, если люди перестроят свою жизнь по образцу мира идей, в котором нет места для противоречий и эгоизма и царствует благо. Если первое условие некоторым удалось реализовать, то второе, как известно, оказалось утопическим.

В средние века эта история повторилась, причем в большем масштабе: правильную жизнь в христианском варианте спасения удалось построить (во всяком случае, к концу средневековья большинство европейцев стали христианами), а вот построить на земле град Божий и приготовиться к Страшному Суду не получилось.

Новоевропейский проект Френсиса Бэкона ‒ построить «царство человека», сделать его могущественным и счастливым за счет овладения природой ‒ оказался, пожалуй, более удачным в плане реализации. Удалось не только создать естественные науки и опирающиеся на них инженерию и промышленное массовое производство, но и построить на земле общество и государство, в которых при желании можно было усмотреть многие принципы, сформулированные Платоном, Аристотелем и другими европейскими философами и учеными. При этом правильная жизнь в культуре Нового времени понималась уже не как религиозное спасение, а скорее по Канту как следование разуму и законам природы, праву, морали и нравственности. Здесь «верх» стал терять ясные очертания, подобно тому, как в «Критике чистого разума» разум можно было помыслить по образу Бога, но достаточно условно. Когда же по выражению Ницше ‒ «Бог умер», концепция правильной жизни в платоновской и средневековой версии в значительной мере потеряла смысл.

Означает ли сказанное, вообще, невозможность правильной жизни и построения на земле справедливой и счастливой жизни? И да, и нет. Правильную жизнь строит личность, причем не всякая, а субъектами жизни на земле выступают определенные общества и государства. При благоприятных условиях, которые отчасти индивид сам и создает, личность может жить правильно. Трудно то же самое сказать относительно общества и государства.

Во-первых, в них входят не только индивиды, пекущиеся о благе и других, но и еще два более многочисленные класса ‒ люди, преследующие эгоистические цели, вплоть до прямых любителей зла, и просто живущие как заведено, т.е. бессознательно. Во-вторых, общество и государство представляют собой не только социальных субъектов, это своеобразные социальные организмы. Жизнь общества и государства подчиняется социальным законам, которые часто блокируют благие намерения личности. В-третьих, как пишет З. Бауман, «современные условия делают возможным появление “изобретательного” государства, способного заменить всю систему социального и экономического контроля на политическое управление и администрирование... Два самых известных и страшных случая современного геноцида (фашизм и коммунизм) не изменили духу современности... Они породили огромный и мощный арсенал технологий и организаторского искусства. Они произвели на свет институты, которые служат одной-единственной цели – смоделировать поведение человека до такой степени, что он будет продуктивно и энергично преследовать любую цель, причем независимо от того, получил ли он идеологическое обоснование или моральное одобрение со стороны тех, кто поставил перед ним эту цель. Эти мечты и усилия узаконивают монополию правителей на конечные результаты, а управляемым отводят роль средства. Они определяют большинство действий как средства, а средства должны подчиняться конечной цели – тем, кто ее поставил, высшей воле, высшему знанию» ^{[5, с. 10, 117, 140]}.

Не поставил ли здесь Бауман настоящую мегапроблему, имеющую отношение к неудачам социального реформирования? Каким образом воздействовать на социальные структуры, когда они в лице государства вменяют нам нужные для властной элиты убеждения? И не должны ли наши исследования быть реалистичными, в том отношении, чтобы учитывать реальную сложность социальных явлений, включающую, в том числе, готовность людей к реформам? Не являются ли поспешные реформы, основанные на упрощенных представлениях об обществе, деструктивными? Как вообще блокировать современное мастерство авторитарного или тоталитарного государства и властных элит, использующего реформы и наивных реформаторов для укрепления своей власти? Может быть, вообще, как предлагает Юлия Латынина, обойтись без государства, заменив его новыми горизонтальными сетевыми технологиями?

После второй мировой войны и победы над нацизмом казалось, что восторжествовал разум и можно обеспечить развитие, которое бы привело к лучшей и более справедливой жизни на земле. Однако в конце прошлого века социальную жизнь часто справедливо квалифицировали как «этот безумный, безумный мир». А начало ХХI отмечены массовым терроризмом (чего стоит хотя бы 11 сентября, Аль-Каида или бойцы ИГИЛ, насилующие женщин и отрезающие перед объективами головы своих пленников), кровавыми революциями на ближнем востоке, общим падением культуры. К сожалению, не избежала последнего и наша страна. Чем как не падением общей культуры и захватом власти людьми, привыкшими мыслить идеологическими и шпионскими клише, можно объяснить тренды развития нашей экономики и повальное воровство в форме коррупции и инноваций?

Ремчуков пишет на этот счет так: ‒ Потому что каждого патриота поскреби из публичных и обязательно отскребешь государственное финансирование… И отсюда воровство. Мало того, что они получают прямым ходом деньги, при этом самые патриотические патриоты, это генералы спецслужб, вот самые крупные вещи Роскосмос. Ну, кто к Роскосмосу допущен. Это же все люди в погонах. Со спецдопуском. Чекистского толка. А все воруют…… потому что усушки, утруски, откаты, специальная профессия появилась — бюджетовыделятели за откаты. Которые ходят, лоббируют, вот этот проект будем, вот этот нет ^[9].

Кажется, что история пошла вспять, что почти во всем мире быстро побеждает варварство, насилие и лицемерие, что христианские и либерально-демократические ценности не просто переживают кризис, а вообще сходят со сцены истории. Западный мир еще держится, но долго ли сможет сопротивляться, учитывая с какой скоростью Европу завоевывают арабы, а США ‒ латиноамериканцы. И не самоубийственна ли политика Российской власти, противопоставляющей нашей стране весь западный мир?

Вероятно, лишь те социальные преобразования успешны, которые, с одной стороны, подготовлены предыдущим развитием, с другой ‒ удается изобрести социальные технологии, позволяющие эти проекты реализовать, с третьей стороны, появляются сообщества и индивиды, которые формулируют такие проекты и готовы их реализовать. Хотя большинство социальных проектов недостижимы, а другие приводят к печальным последствиям, тем не менее, без социальных преобразований (здесь мой учитель, Г.П. Щедровицкий был, действительно, прав) социальная жизнь не могла бы состояться. Но тогда приходится отвечать на такой вопрос: поскольку социальные преобразования успешны только в редких случаях, имеет ли место в истории прогресс, не технический (он, безусловно, идет), а культурный? Возрастает ли разумное поведение, становится ли жизнь более осмысленной, снижаются ли конфликты и войны, изменяются ли к лучшему взаимоотношения людей, увеличивается ли вес гуманистических и охранительных идей и пр.? Мне ответить на эти вопросы очень трудно, учитывая, что можно привести много весомых аргументов как «за», так и «против».

Все же мое мнение таково. Культурный прогресс все же происходит, он идет хоть и очень медленно за счет двух основных процессов. Во-первых, деятельности и творчества философов, ученых, художников, инженеров и других субъектов, которые озабочены этим прогрессом, т.е. работают на культуру и человека, противостоят разрушительным, нежизненным действиям других людей. Здесь можно спросить, а что я имею в виду, говоря «работают на культуру и человека», разве не существует на этот счет противоположных мнений? Существует, но в данном случае это ситуация нашего самоопределения. Кроме того, понятия блага, культуры, человека, правильной жизни и прочее, нужно каждый раз продумывать заново. В настоящее время мы имеет дело именно с таким случаем, требующим заново установиться в фундаментальных антропологических и социальных представлениях.

Во-вторых, культурный прогресс происходит за счет конкуренции социумов. Хотя нацизм и советский социализм какое-то время вполне успешно существовали, все же они проиграли соревнование с западными обществами. Оказалось, что хозяйство и способы жизни людей, построенные на основе соответствующих нацистских и коммунистических проектов и мессаджей, все же несостоятельны. Например, что было характерным для становления и функционирования нацистского государства и общества в качестве социального организма? Для внутренней среды третьего рейха ‒ создание согласованных социальных институтов, обеспечивающих решение поставленных Гитлером задач; для внешней – завоевание или уничтожение других народов. Но Гитлер не учел ни общей экономической мощи его противников, превосходящей немецкие возможности, ни быстро возрастающего сопротивления его армиям, ни слабости и античеловечности самих идей, предлагаемых нацистами миру. В результате ему не удалось реализовать свою программу, а Германия была разгромлена, т.е. нацистский социальный организм не смог выжить в борьбе с социальными организмами СССР и Запада. В одном случае социумы, основанные на антикультурных (антиантропологических) идеях, были просто уничтожены (как например, нацистская Германия), в других ‒ они перерождались и проигрывали (как СССР).

Получается, что указанные здесь процессы дополнительны. Если социум поддерживает культуросообразные идеи, концепции и формы жизни, то он в социальной конкуренции с социумами противоположной ориентации (назовем их условно «экстремальными») имеет больше шансов на выигрыш и выживание. Соответственно, если в социуме большой потенциал культуросообразных индивидов, такой социум более жизнеспособен. В исторической перспективе такая точка зрения вполне оптимистическая, но не для отдельных стран и индивидов. Как правило, цикл жизни экстремального социума может продолжаться несколько десятилетий и больше. А этот период соизмерим с жизнью отдельного человека или поколения. Безусловно, рано или поздно экстремальные социумы сходят со сцены истории, но отдельный человек или поколение часто вынуждены жить от рождения до смерти в экстремальных социальных условиях.

В связи с этим, вероятно, стоит различать два разных уровня социального действия – «личностный», относящийся к нашим собственным решениям, где мы можем в определенной степени контролировать свои действия и их результат, и «социальный», когда речь идет о действиях и отношениях, направленных на различные социальные образования типа социальные институты, власть, общество и пр. Дело в том, что последние хотя и включают в себя наши собственные действия и действия других людей, кстати, не совпадающие с нашими, они, тем не менее, являются естественными образованиями, которые можно отнести к социальным формам жизни или социальным организмам. У них свои процессы, траектории и циклы. Может быть, нам и хотелось бы заставить развиваться их в желательном для нас направлении (например, чтобы уменьшался эгоизм правящих элит), однако, зависит ли это от нас, соизмеримы ли наши силы с силами и факторами, определяющими становление и развитие этих деиндивидуальных форм жизни и социальных организмов?

Выше я говорил о том, что неясно, куда все идет. В связи с этим можно высказать следующую гипотезу. Проект модерна ‒ овладение природой, Просвещение, построение общества благосостояния ‒ себя исчерпал и завершается. Складывается новая культура и социальность, для которых характерны, по меньшей мере, три основные момента. Во-первых, установление нового типа социальной справедливости на основе перераспределения национального продукта (от работающих к неработающим и пр., см. выше). Во-вторых, с трудом пробивающее себе дорогу понимание, что главная социальная задача ближайших двух-трех веков ‒ изучение и овладение нашей собственной активностью и деятельностью, прежде всего мыслительной и технической, которые быстро становятся основными источниками социальных и антропологических проблем, деструкций и катастроф. В-третьих, выстраивание и реализация новых сценариев и картин построения индивидуальной жизни, где в том числе должны найти свое разрешение и проблемы взаимоотношений личности, общества и государства.

Таким образом, личности, подвизающиеся в благе и справедливости при определенных условиях вполне могут жить правильно, а вот построить на земле хорошую жизнь очень проблематично, особенно в период двойного перехода и смены цивилизации. И определение «верха» в этот период становится очень проблематичным. Тем не менее, я все же указал бы на два момента. Один работа, направленная на сохранение на земле самой жизни. Она включает в себя не только развитие экономики и других социальных институтов, но и понимание того, что Человечество, вероятно, ‒ венец, высшая и уникальная точка эволюции космоса, что жизнь на земле, как в природном, так и в социальном отношении не гарантирована (может оборваться в любой момент), что поэтому ее нужно ценить и сохранять, а не, пусть и невольно, разрушать.

В последние годы жизни в интервью Станислав Лем говорил, что человечество зря осваивает космос, распыляя свои силы и ресурсы, что, мол, сначала нужно решить многочисленные и неотложные проблемы на земле. Отчасти он прав, но только отчасти. Если наша жизнь в космосе не гарантирована, то у людей нет другого выхода, как развивать технику, чтобы хотя бы в отдаленной перспективе выйти на нужное решение. Например, построить гигантский ракетный флот и перенести на нем людей на другую планету с лучшими условиями жизни и более надежной перспективой.

Правда, здесь мыслим и другой, не инженерный, а демиургический сценарий. Когда-то человек вышел из природы. Теперь он переделывает ее. Правда, пока неумело, часто себе во вред. Но можно предположить, что научится, и будет изменять природу, учитывая, что человек органический ее элемент. В результате рано или поздно, пусть через тысячу лет, хотя, похоже, значительно скорее, человек полностью изменит облик и строение Земли. Рассуждая в том же ключе, можно предположить, что на этом человечество не остановится: оно начнет переделывать под себя сначала солнечную систему, затем галактику, наконец, наступит очередь Вселенной. Итогом этих титанических усилий, которые растянутся на миллионы и миллиарды лет, будет превращение Вселенной в живое существо – природу и человечество одновременно.

Этому фантастическому сценарию можно противопоставить другой ‒ гуманитарный и методологический. Трудно предположить, что человечество на таком большом пути (миллионы и миллиарды лет) сохранит свою цель, что оно не изменится кардинально, так что задача переделки Вселенной еще будет интересовать его. Кроме того, можно предположить, что еще много раз изменится наше представление о Вселенной. Например, мы, возможно, еще долго не сможем понять природу Вселенной. То есть перед нами нечто, какое-то образование, может быть, органическое, но не живое, может быть, это какая-то форма жизни, возможно, что-то еще, что нам пока просто не приходит в голову. В этом случае разумнее действовать осторожно, по принципу установления «контакта», что-то вроде того, как действовали герои «Соляриса». Но здесь случай гораздо сложнее. У Лема хотя бы ясно было целое, границы – планета и Океан-Солярис на ней. В случае же с Вселенной все неясно: где целое, одно ли оно, где границы, что они собой могут представлять, и прочее. Все это нужно иметь в виду и соответственно действовать: стараться всеми возможными способами выслушать Вселенную, обращаться к ней, рассказывать о себе, быть готовым к любому ответу, самому неожиданному, все время изучать и думать, стараясь не упустить из вида всю неопределенность и ограниченность наших знаний о Вселенной.

Теперь второй момент. Турбулентность (скорость изменений, неопределенность реальности, кризис большинства социальных норм), о которых говорит Людмила Голубкова, приводит к периодическому своеобразному краху личности, она распадается и вынуждена заново себя собирать. Отсюда два следствия: творческая работа по возобновлению себя (о чем писал Мамардашвили) и поиск критериев подобного возобновления. Оба критерия я указал выше ‒ это сознательное, осмысленное построение своей жизни и установка на неэгоистическую жизнь. Но думаю, в современных условиях и то и другое необходимо продумывать заново. Например, если человек признает конечность своего бытия (хотя пока мы живем как будто бессмертные боги), то, каким образом, спрашивается, жизнь отдельного человека нужно строить и завершать? ^[12] Если наша жизнь не только непрерывна, но и дискретна, самоорганизуясь в относительно автономные «культуры жизни» (детство, юность, зрелый возраст, пожилой, старость ^[14]), то не должны ли мы при сменах этих культур себя перестраивать, рождаясь, как говорил С.Киркегор, «вторым рождением»? Или что сегодня есть благо и для кого? И не оборачивается ли часто неэгоистическое поведение еще большим эгоизмом?

Перестану множить вопросы, думаю, мои представления понятны. В настоящее время помыслить жизнь, действительно, трудно, но не невозможно. Живя в двойном переходе (региональном и общецивилизационном), мы вынуждены пересматривать многие фундаментальные представления о жизни и смерти, и начать строительство нового мира и себя в нем.