Between a Joke and Hooliganism: a Campaign to Combat the "Semenovshchina" in the Factories of Leningrad in 1928

Sidorchuk Il'ya Victorovich PhD in History Associate Professor, Higher School of Social Sciences, Federal State Autonomous Educational Institution of Higher Education "Peter the Great Saint-Petersburg Politechnical University"  195251, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Politekhnicheskaya, 29 chubber@yandex.ru

Хулиганство являлось одним из самых распространенных проявлений девиантного поведения в 1920-е гг. Разумеется, оно существовало и в дореволюционных условиях, но только после Октября 1917 г. стало преследоваться уголовным кодексом, а государство обратило на борьбу с ним по-настоящему серьезное внимание. Заимствованный термин «хулиганство», ставший распространяться в России с конца XIX в., воспринимался как чрезвычайно инклюзивный, позволяющий отнести к нему едва ли не любое антисоциальное поведение, начиная от пинка коллеге по работе и заканчивая приставаниями и драками с использованием холодного оружия. Данная тема периодически привлекает внимание как отечественных, так и зарубежных исследователей, стремящихся разобраться в причинах его распространения, описать виды, а также методы и степень результативности репрессивной политики власти в борьбе с ним. Так, С. Панин объясняет распространение хулиганства социальным наследием предреволюционного десятилетия, «запаздыванием» репрессивной машины государства, поздно увидевшей в хулиганстве серьезную опасность, и в ее нежелании называть преступниками классово близких представителей рабочей молодежи. Э. Найман и С.Б. Ульянова обращают внимание на то, что размах кампаний конца 1920-х гг. стоит объяснять не только реальной степенью распространения проблемы, но и стремлением власти контролировать жизнь молодежи ^{[1, p. 1-30; 2, c. 78]}. Ряд исследователей полагает, что хулиганство было связано с притоком в город вчерашних крестьян, пополнявших ряды неквалифицированных рабочих ^{[3, p. 232]}, для которых оно стало механизмом адаптации под новые непривычные условия индустриального общества ^{[4, c. 35]}. Об актуальности проблемы хулиганства в заводской среде позволяют судить работы, посвященные повседневной жизни рабочих ^{[5, c. 218-230]}. Часть специалистов полагает, что антисоциальное поведение было формой политического протеста ^{[6, c. 346] [7, c. 275-281]}. Ряд исследований посвящен рассмотрению крупнейшей кампании в рамках борьбы с хулиганством – «чубаровщине» ^{[8, c. 232-233; 1, p. 1-30; 9, p. 251-253; 10, С. 58-76.]} (жестокое групповое изнасилование девушки в Ленинграде). Также в историографии неизменно упоминается «быковщина» ^{[11, c. 144; 12, c. 14]} (убийство рабочим фабрики «Скороход» Быковым мастера, сделавшим ему замечание), хотя ей и не посвящено специальных работ. Данные кампании свидетельствовали о политизации хулиганства, возведению любого хулиганского преступления в разряд политического ^{[13, c. 63]}.

Наряду с антихулиганскими кампаниями, прогремевшими на всю страну, были и менее известные: против «кореньковщины» (по фамилиям братьев-комсомольцев, убивших кассира Горной академии и его жену и укравших вузовскую стипендию), «петровщины» и «тюковщины» (по фамилиям молодых людей, убивших девушек за отказ в интимной близости) и др. Настоящее исследование посвящено рассмотрению такого явления, как «семеновщина», термину, с конца 1920-х гг. использовавшемуся в кампании по борьбе с хулиганством, «озорством» и «шутками» на заводах. Свое название она получила по имени 21-летнего рабочего ленинградского завода «Электросила» Алексея Семенова, чья неудачная шутка привела к гибели товарища по работе Осипа Клевядо. До сих пор данная тема не становилась объектом специального исторического исследования. Одновременно нам представляется, что реконструкция событий и описание особенностей начатой после трагедии пропагандистской кампании способны существенно дополнить представления о масштабах и видах хулиганства в 1920-е гг., а также разобраться в причинах его распространения в рабочей среде, использования властью для политизации уголовных преступлений. Исследование опирается на не введенные в научный оборот архивные материалы и материалы периодической печати, что позволило сделать оригинальные выводы.

Поставленные задачи решались на основе использования общенаучных методов (логического и исторического). Исследование досуговых моделей и практик отклоняющегося поведения проводилось на основе методологии «новой культурной истории», включающей в себя историю досуга. Также использованы методы исторической антропологии, в т.ч. истории повседневности, в центре внимания которой находятся повседневные дискурсы и практики.

Гибель 37-летнего рабочего-обмотчика Осипа Клевядо произошла в субботу 19 мая 1928 г. после заводской сирены во время уборки на заводе «Электросила». Группа рабочих стала обдувать других из шланга со сжатым воздухом, давлением около 7 атмосфер. Затем, согласно заключению созванной для исследования случая комиссии, «кандидат ВКП/б/, вчерашний секретарь Комсомольской ячейки Алексей Семенов подбежал к читающему газету Клевядо и пытался поставить шланг с воздухом к заднему проходу. Несмотря на нежелание Клевядо, продолжал это. В результате с Клевядо сделалось худо. Он был доставлен в больницу им. Коняшина, где во время операции было выявлено, что у него прорван кишечник и приподнято сердце. В понедельник 21.V около 12 час. дня Клевядо умер» ^{[14, л. 34]}. В этом Семенову, по предварительным данным, помогал рабочий Емельянов. Семенов был арестовал 21 мая, Емельянов – 22 мая.

В понедельник на расширенном и совместном заседании Бюро Цех-ячейки ВКП/б/ и ВЛКСМ было принято решение исключить Семенова из кандидатов ВКП/б/ и из Комсомола. На заседании Парттройки Районной контрольной комиссии Московско-Нарвского района 22 июня Алексей Анисимович Семенов, 1907 г.р., уроженец Ревеля, происходивший из рабочих, по национальности русский, женатый, с низшим образованием был исключен из ВКП(б) «за хулиганство» ^{[15, л. 93]}.

Уже на следующий день после происшествия в «Ленинградской правде» вышла заметка, в которой содержался призыв обратить внимание на проблему на уровне города и бездействие начальства и партийной ячейки завода: «В случае с тов. Клевядо не может не возмущать то, что это было на глазах всей мастерской, что никто не счел нужным остановить хулиганов, помешать их диким поступкам. Еще более возмутительно то, что здесь же рядом был отсекр партийной ячейки, тов. Медовый [впоследствии было установлено, что его там не было – И.С.], а сам “шутник” – отсекр комсомольской ячейки». Речь шла о том, чтобы сделать данный случай показательным, ведь он «является поводом ко вскрытию серьезнейшей язвы в нашем заводском быту»: «Не в Семенове сейчас дело. Нас должно интересовать другое: до каких пор хулиганство в цехах будет поощряться добродушными усмешками и товарищеским похлопыванием по плечу» ^{[16, c. 5; 17, c. 3]}.

21 мая в обеденный перерыв собрание рабкоров «Электросилы» переросло в митинг, в результате которого было принято следующее решение: «Повести решительную борьбу со всеми случаями проявления хулиганства на производстве, поставить сегодня в обеденный перерыв во всех цехах вопрос о человеческом отношении к человеку. Избрать комиссию, которой выяснить, как сам несчастный случай, так и все имевшие за последнее место хулиганские поступки, считавшиеся до сего времени “шуточками”. Поставить вопрос, в какой степени ответственны общественные организации, а также и администрация за хулиганство в цехах. Поднять вопрос в печати и требовать над хулиганами Семеновым и Емельяновым показательного суда на заводе» ^{[17, c. 3]}.

Комиссия по обследованию случая пришла к выводу, что подобное хулиганство процветало на всем заводе. Те же Семенов вместе с Емельяновым перед случаем с Клевядо пытались надуть воздухом рабочего Орлова. Рабочему Чистякову они вбили в табуретку гвоздь, который распорол ему тело, ему же «стукнули в голову оловом». Год назад Емельянов вставил шланг рабочему Кравклису, из-за чего он, по его показаниям, полчаса был без сознания. За Семеновым числились и менее серьезные проступки. Например, он играл в мастерской в футбол и разбил оконное стекло. Комиссия ознакомилась с положением дел в других цехах и пришла к выводу, что «”шутки” и озорство, переходящее в открытое хулиганство, являлись общими для всех отделений». К ним относили «привязывание тряпок, бросание друг в друга тяжелыми предметами, обдувание воздухом, забивание гвоздей в табурете». Практиковали шутки не только молодые, но и старые рабочие, партийцы. Так, в 56 отделении Дурандин «перебрасывался тряпками с работницей Денисовой, когда запас тряпок иссяк, он не остановился перед тем, чтобы бросить в нее железную гайку, чем нанес ей легкое повреждение». При этом оба являлись членами партии. В том же отделении рабочий-комсомолец Арсеньев обвязал тряпками работницу Ермолайнен, поместил ее в ящик с концами и ушел, оставив одну. В 45 отделении кидались тряпками, кусками железа, смазывали ручки напильников тестом, привязывали проволоку к тискам, а других рабочих к лебедкам. Обдувание воздухом при очистке картузов и машин «сплошь приводили к засорению глаз». В 37 отделении также бросали друг в друга тряпками, обрезками бакелитовых изделий, обливали водой ^{[14, л. 34]}.

23 мая на «Электросиле» целый день проводили следствие прокурор Московско-Нарвского района Иванов и следователь Медведев. В беседе с группой рабкоров Иванов заявил, что информация о хулиганских поступках со стороны отдельных рабочих, отсутствии внимания заводских общественных организаций и администрации к случаям хулиганства, «вполне подтверждается» ^{[18, c. 4]}. Следствие было закончено в срочном порядке, показательный процесс на «Электросиле» выездной сессией окружного суда был предварительно намечен на 12 июня, председателем назначен заместитель председателя Областного суда Беляков ^{[19, c. 5]}.

Параллельно поддерживалась кампания в прессе и на заводах. Редакция «Ленинградской правды» призывала рабочих читателей повести на страницах издания «беспощадную борьбу против всякого рода “шуточек” и “озорства” в рабочем быту. Всей силой общественного презрения надо заклеймить и выжечь эту язву рабочего быта» ^{[20, c.5]}. При этом гнев обрушивался не только и даже не столько на самих рабочих, сколько на администрацию. Очередной митинг на «Электросиле» пришел к выводу, что «администрация, партийные и общественные организации ответственны за порядок в цеху, они обязаны пресечь возможности случаев проявления хулиганства» ^{[16, c. 4]}. На совещании актива Коллектива ВКП(б) завода при обсуждении сообщения комиссии о смерти Клевядо ряд присутствовавших указали на то, что «администрация смывается раньше других» и что «виноваты во всех этих случаях только партийцы, которые не приняли никаких мер» ^{[14, л. 32]}. Досталось также инженеру Негоднову и мастеру Бурсяну, которые не принимали никаких мер по пресечению хулиганства на производстве. Инженер в своих показаниях комиссии заявил, что ему не было известно о случаях хулиганства и он не считал своей обязанностью устанавливать порядок в цеху, что и более серьезные вопросы, несмотря на их возбуждение, им проводятся в жизнь с трудом ^{[14, л. 36]}. Вскоре нашелся повод для критики заводской культкомиссии, перед окнами которой в обеденный перерыв рабочие играли в подобие хоккея, используя палки и трубы вместо клюшек и попадая не только по мячу, но и по ногам: «Культкомцы спокойно глядят из окна на игру ребят и палец о палец не ударяют для того, чтобы приобрести ребятам крокет, баскетбол и рюхи» ^{[21, c. 4]}. Другая волна критики обрушилась на профуполномоченного Тимофеева, который на вопрос о причинах бездействия заявил, что он официальных жалоб ни от кого не получал, а «относился к ним, как к безобидным шуткам», «не видел в этом злостного хулиганства, не предполагал возможности печального исхода подобных шуток», поэтому и не ставил вопроса на собраниях ^{[14, л. 36; 16, с. 5]}. 1 июня на заседании президиума Облпрофсовета было предложено союзу металлистов немедленно обследовать работу заводского комитета «Электросилы» и его председателя Морозова ^{[22, c. 3]}.  Ответственный секретарь 1-й ячейки ВКП(б) Медовый, на которого также посыпались обвинения в недосмотре, заявил, что делал внушение Семенову, но комсомольцы были недовольны и называли это одергиванием, упрекали Медового в «мелкой партийной опеке и генеральстве» ^{[14, л. 36]}. В прессе в качестве виновников также называли старых рабочих, хранителей традиций заводского хулиганства: «Грубые, нетоварищеские взаимоотношения старой мастеровщины по традиции воспринимались молодняком» ^{[23, c. 4]}.

Многие простые рабочие воспринимали шутки как привычное явление. Среди них были и их жертвы. Рабочий Кравклис, которого Емельянов за год до этого также накачал воздухом, на вопрос о том, почему он не довел об этом сведения, заявил: «Какой же я буду товарищ, если буду жаловаться на своих товарищей». Рабочие, сообщавшие о подобном, удостаивались со стороны «шутников-озорников» цыканья, улюлюканья и выкриков «доносчик» и «ябедник» ^{[14, л. 35]}.

Следствие по делу было закончено в срочном порядке. Судебное заседание началось позже запланированного, 18 июня, и для его проведения было выбрано помещение 1-й Артшколы (Международный [совр. Московский – И.С.] просп., 17). Общественными обвинителями были известный публицист М. Рафаил («Ленинградская правда»), Кайров (тракторный цех «Красного Путиловца») и помощник прокурора Иванов. Защитниками – Стрельбицкий и Бобрищев-Пушкин-отец» (В.М. Бобрищев-Пушкин (1852-1932) в свое время был адвокатом на «Процессе 193-х» и Петроградском процессе 1922 г. над духовенством. Интересно, что его сын, А.В. Бобрищев-Пушкин (1875-1937), был защитником на «чубаровском» процессе). Подозреваемые ждали суда под стражей в изоляторе специального назначения ^{[24, c. 4]}.

Накануне процесса, как и в случае с другими показательными кампаниями, пресса старалась представить грядущее наказание Семенову и Емельянову приговором всем хулиганским пережиткам, нетоварищеским отношениям в заводских коллективах, чем мотивировала требование строго наказания: «...суд будет судить не только Семенова и Емельянова, но и традиционное ухарство и некультурное отношение к своему товарищу по станку, созданные рабскими условиями труда проклятого прошлого» ^{[23, c. 4]}. Целью кампании было криминализировать эту форму досуга, показать, что такое мелкое хулиганство неизбежно приведет к более крупному преступлению. Параллельно за слабую работу критиковались партийные и профсоюзные организации: «Все внимание общественности было отвлечено от самой язвы, от дикой бесшабашности в отношении друг к другу на производстве и огонь был направлен исключительно на самый факт, на фигуры виновников. В противоположность этому, родилось другое, уродливое явление – непомерная слезливость и дрябленькая жалость к человеку, по вине которого погиб ни за что, ни про что честный труженик тов. Клевядо. В этом в значительной мере виноваты наши партийные и профессиональные организации, которые вовремя не смогли дать отпор этим настроениям» ^{[23, c. 4]}.

По делу было вызвано 16 свидетелей, в большинстве – рабочие обмоточного цеха «Электросилы», на суде была представлена судебно-медицинская экспертиза в лице доктора Вишневского ^{[24, c. 4]}. Семенову и Емельянову (как соучастнику) предъявили обвинение не в хулиганстве (ст. 74 УК СССР 1926 г.: «озорные, сопряженные с явным неуважением к обществу, действия», наказание до 2-х лет лишения свободы), а по более подходящей ст. 142 ч. 2 (умышленное нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собою смерть), которая допускала наказание до 10 лет. На процессе отмечалось, что у Клевядо осталась жена с 7-летним сыном без средств к существованию. В суд пришло около тысячи рабочих с крупнейших заводов города ^{[25, c. 5]}.

На допросе Семенов квалифицировал свое поведение как «шутку». Когда его спросили, что он называет «шуткой», ответил: «Это то, что вызывает смех, не причиняя физических и нравственных страданий». Также он оправдывал свое поведение заводскими традициями: «Так шутили еще до того, как я пришел работать в обмоточный цех. Я не был инициатором этой забавы». На вопрос судьи: «А не думали ли вы, что ваша шутка может быть неприятна другим? Вы сами были бы довольны, если бы вас в шутку кто-нибудь облил водой, или плюнул бы в вас?», он возмущенно ответил: «Если мне плюнут в шутку в лицо, то я в ответ ударил бы» ^{[25, c. 5]}. Семенов признался в совершении преступления, но квалифицировал трагедию как случайность, настаивал на отсутствии злого умысла, на том, что он не предполагал возможности причинения каких-либо серьезных последствий. Однако эти объяснения не нашли себе подтверждения в данных предварительного и судебного следствия, так как по показаниям очевидцев Семенов, «обдувая из шланга Клевядо, умышленно направлял струю воздуха в область заднего прохода, а согласно показаниям подсудимого Емельянова, данным им на предварительном следствии, Семенов, подойдя к Клевядо с шлангом прямо заявил, что он его сейчас «надует», после чего направил конец шланга в задний проход» ^{[26, л. 105-106]}.

Доктор Вишневский пришел к заключению, что случаи подобных зверских увечий еще не встречались в истории судебной практики: «У покойного лопнул мочевой пузырь, разорвались кишки, и умер он от паралича сердца, наступившего от непереносимой боли». Свидетели подтвердили, что обвиняемый был «одним из самых злостных озорников цеха». Жертвой едва не стал рабочий Тюшин. Семенов дунул из шланга ему в спину, хотел пониже направить струю сжатого воздуха, но Тюшин успел оттолкнуть Семенова. В вину Семенову ставилось и то, что он комсомолец, опытный рабочий, с которого берут пример молодые товарищи: «Семенов – развитой и способный парень. Семенов – член ВЛКСМ, он тот, которому старается подражать новичок, тот, которого снисходительно похлопывает по плечу старший, тот, который должен знать, где кончается шутка, и начинается хулиганство» ^{[25, c. 5]}.

Показательны речи прокурора и общественных обвинителей. В них они стремились увидеть в отдельном трагическом случае угрозу социализму, а Семенова представить идеологическим врагом. Государственный обвинитель Иванов указал на заводы, как на места, где процветает хулиганство: «Мы изживаем постепенно хулиганство улицы. На этом участке борьбы есть несомненно большие достижения. Но на фабриках и заводах, за стенами мастерских, цветет еще оно пышно и вольно. Убийство тов. Клевядо не имеет оправданий. Мы не можем говорить, что здесь не было злого умысла. Умысел был, но умысел скрытый, подсознательный. Умысел злого, испорченного хулигана. Государство требует вырвать из наших рядов убийц, калечащих сознательных пролетариев, творцов социализма». Общественный обвинитель Каиров заявил, что 12 тыс. путиловцев осудили поступок Семенова: «Семенов не наш; его идеология чужда рабочему классу, и кто говорит, что такие поступки обычны в среде пролетариата, тот клевещет на рабочий класс; мы требуем изъятия Семенова из нашей среды». В речи другого общественного обвинителя, М. Рафаила, появляется определение «семеновщина»: «Вопрос идет не об одном Семенове, а о “семеновщине”. Здесь бытовое преступление перерастает в преступление политическое, потому что строительство нового быта это – отдельные звенья диктатуры пролетариата. Разрыв одного из звеньев нарушает правильность государственного строительства и потому является фактом политического преступления» ^{[25, c. 5]}.

Сложно было обойти сравнение «семеновщины» с недавно отгремевшим «чубаровским делом». Семенов характеризовался как выразитель нового типа заводской чубаровщины, «легкий спортсмен от хулиганства»: «В свое время чубаровский процесс вызвал взрыв общественного возмущения. Там хулиганы скопом насиловали одну, а здесь Семенов один нападает на десятерых, угрожая спокойствию их работы. Ленинград угробил ту чубаровщину и эта будет угроблена тоже» ^{[25, c. 5]}. Став преступником, в глазах пропаганды Семенов переставал быть пролетарием, никак не исчезнувшим пережитком прошлого, от которого надо избавлятьсся: «Семенов – это анархо-индивидуалист, по-старому – недоучившийся гимназист, воинствующий мещанин, плюющий на все авторитеты. Он “смотрит себе в пуп”, он является ярким представителем типа героического мещанина, о котором говорил Горький» ^{[25, c. 5]}.

После двухдневного заседания был вынесен приговор: Емельянова оправдали, а Семенова приговорили к 4 годам заключения и 3 годам поражения в правах (п.п. "а" и "б" 31 ст. УК: а) в правах активного и пассивного избирательного права при выборах в советы и съезды советов; б) права занимать ответственные государственные должности, исполнять общественные обязанности и носить почетное звание). Произошедшие события описывались в заключении суда следующим образом: «Производя чистку своих машин и стола, подсудимый Семенов Алексей, по его объяснениям, в виде шутки, стал направлять струю сжатого воздуха на рабочих вышеуказанного цеха [77 отделение обмоточного цеха – И.С.] – Свиточ Михаила, Анисимова Алексея и Тюшина Алексея. Согласно показаний ряда свидетелей очевидцев, в то время, когда Семенов обдувал из шланга Свиточ и других рабочих, по цеху проходил рабочий Орехов Гавриил, которого схватил на ходу другой подсудимый Емельянов, приподнял его и стал держать, а тем временем Семенов подошел со шлангом к Орехову и направил на него струю воздуха в заднюю часть тела, однако, Орехову удалось вырваться из рук Емельянова и убежать. Оставив Орехова, Семенов взял с пола другой шланг, выпускающий более сильную струю, напряжением до пяти атмосфер, прошел в другой конец цеха, где стоял около станка и читал газету рабочий Осип Клевядо. Подойдя к Клевядо, Семенов одной рукой взял его за ноги ниже колен, а другой рукой направил конец шланга в область заднепроходного отверстия, благодаря чему сильный напор воздуха из шланга, прорвав верхнюю и нижнюю одежду, проник в область прямой кишки, причинив прорыв ее стенки. Вследствие полученного повреждения кишечника Клевядо сразу же был направлен в больницу, но несмотря на произведенную срочную операцию через 43 часа в больнице умер» ^{[26, л. 104-105]}.

На основании вышеизложенного суд признал доказанным, что Семенов 19 мая 1928 г. «по мотивам явно хулиганского характера нанес рабочему завода “Электросила” – Осипу Матвеевичу Клевядо, 37 лет тяжкое телесное повреждение, результатом которого явилась его смерть, последовавшая 21 мая 1928 года, т.е. совершил преступление, предусмотренное ст. 142 часть 2 Уголовного Кодекса РСФСР. Вопрос о размерах удовлетворения гражданского иска вдовы был передан в народный суд ^{[26, л. 104]}. Приговор был обжалован. Кассационная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР в составе председательствующего Фрейдсона и членов Гайшпуйта и Немцова, рассмотрев в заседании от 5 декабря 1928 г. жалобу адвоката Семенова Стрельбицкого, определила приговор оставить в силе, но исключить из него поражение в правах ^{[26, л. 105-103]}.

Параллельно с судебным процессом проходила кампания по изобличению случаев «семеновщины» на других заводах. «Шутникам» обещали длительную и беспощадную борьбу. Активно в кампанию были вовлечены рабкоры заводских многотиражных газет. Видов подобного хулиганства было множество, среди них встречались как действительно опасные (поджигание привязанной за спиной тряпки, бросание инструментом, катание на вагонетках и пр.), так и явно неспособные закончиться травмой: положить болты в карман, прибить рукавицы гвоздями к скамейке ^{[27, c. 2]}, бросить чужой завтрак на пол ^{[28, c. 2]}, облить водой из шланга ^{[29, c. 3]}, поднять пыль в цехе ^{[30, c. 2]}, забрасывать за шиворот грязь и опилки ^{[31, c. 3]}, повесить на спину табличку “кусаюсь – не трогай” ^{[32, c. 4]}.

При том, что случай получил широкую огласку в прессе, материалы заседаний бюро коллективов ВКП(б) крупнейших заводов Ленинграда (в частности, Северной судостроительной верфи, «Красного Путиловца», Ленинградского металлического завода) показывают, что на них данная тема не обсуждалась ^{[33; 34; 35; 36]}. На заседаниях бюро Ленинградского областного комитета ВКП(б) этот случай также не упоминался ^[37]. Статистика несчастных случаев на «Электросиле» подтверждает, что случай с Клевядо был из ряда вон выходящим. За 1928 г. это была единственная смертельная история, при этом в сведениях о несчастных случаях по заводу особенно подчеркивалось, что «смертельный случай с тов. Клевядо произошел не при производственном процессе» ^{[38, л. 85]}. Всего за первое полугодие всего произошло 1766 несчастных случая (335 с утратой трудоспособности) в дневную смену, 305 (98) в вечернюю, 31 (2) – в ночную ^{[39, л. 29]}. В документах среди причин травм хулиганство не фигурирует. Оно вполне могло попадать под категорию «случайность», «вина соработников», «неосторожность» или «прочие причины» ^{[38, л. 59]}, поэтому сложно судить о том, насколько часто к ним приводили именно «шутки» друг над другом.

К осени кампания начала сходить на нет, сюжет был отыгран. При всей актуальности проблемы дисциплины среди рабочих, борьба с традиционными шутками в условиях перемен конца 1920-х гг. была не столь важна для руководства предприятий и власти. Колоссальная текучесть кадров, политика в отношении специалистов – «буржуазных» интеллигентов, новый этап внутрипартийной борьбы, прогулы, пьянство, ужасные жилищные условия и даже нежелание подписываться на займ индустриализации были куда более насущными проблемами. Предположим, что именно с этим связано отсутствие обсуждения случая заводскими партийными ячейками, тем более что в прессе постоянно звучали обвинения партийных организаций в бездействиях, что делало невыгодным для них раскручивание кампании. Не получил продолжения и сюжет, связанный с борьбой с дореволюционной заводской культурой, частью которой являлись «шутки», и вовлечением в нее рабочей молодежи. О «семеновщине» забыли еще до 3 ноября 1928 г., когда случилось убийство мастера-выдвиженца Степанова рабочим Быковым и все внимание было переключено именно на «быковщину». Однако представляется интересным отметить, что хотя имена и детали произошедшего к настоящему времени забыты, память о случившемся до сих пор жива. Как нам удалось выяснить, данная история и сейчас известна рабочим и обычно используется в качестве иллюстрации опасности неосторожного обращения со сжатым воздухом, являясь частью петербургского заводского фольклора.