Economy: seeking the postclassical research paradigm

В современной экономике происходят процессы, которые всё заметнее превращают её в античеловеческий «проект». Экономические кризисы приобретают статус нормы, «неизбежного зла», а сама экономика – как проекция исторически сложившейся системы хозяйствования, отождествляется с неизбежной силой, стихией «второго порядка», делающей человека-покорителя природы «невольником хозяйства» ^{[4, с. 153]}. Экономика остаётся не только специфической, монетарно-производственной сферой общественной жизни, но и причиной изменений в других сегментах общественного воспроизводства: культуры, спорта, образования, политики, производства и технологий. «Экономизация» социокультурной жизни остаётся за рамками междисциплинарной научной рефлексии. В то же время её затруднительно исследовать в границах самой экономической науки, переживающей собственный эпистемологический кризис. Критики экономического «мейнстрима» ^[18]; ^[20] обращают внимание на то, что экономика «замкнулась» в границах математического аппарата, её развитие направлено в сторону набирающих популярность когнитивных и математических методов исследований, что в итоге грозит превращением экономики в «киборг-науку» ^[20]. Возможно ли с этой позиции сформировать человеко-ориентированные ответы на экологические и социальные вызовы, продуцируемые современной системой хозяйствования? Поиск подходов к исследованию остаётся разноплановым, как и цели дальнейшего развития экономической теории. Большинство представителей экономического мейнстрима продолжают рассматривать экономическую теорию в качестве дедуктивной дисциплины с опорой на новые достижения математики. Развитие субъектно-центрированной экономической теории во многом связано с разрешением вопроса о существовании (или отсутствии) априорных суждений в экономике (Л.Мизес). Попытки обосновать их наличие, или отсутствие ^[15]; ^[16], оставляют широкое поле для дискуссий и не дают окончательного вывода, ограничиваясь классическими вопросами о свободе выбора и вариациями на тему проблемы индукции (Д.Юм) – о наличии связи между человеческим поведением и наблюдаемыми явлениями.

На фоне растущей полемики среди методологов экономической науки, ожидания общества требуют усиления качества экономических прогнозов, особенно в периоды экономических кризисов. М.Блауг прямо указывает, что задача экономической науки не только понимать, но и предсказывать ^{[3, с. 370]}. Последовательно утверждается необходимость развития экономики как прагматической (позитивной) науки, в том числе путём расширения перечня её гипотез. Появляются многочисленные «новые экономики» (поведенческая, институциональная, радикальная и другие), которые пока не приобрели статус универсальных. Некоторые из них интегрируются в мейнстрим, расширяя его базовую модель рационального экономического человека, либо обогащая его методологический инструментарий ^[13]; ^[14]. В этой связи появляются предложения рассматривать экономику как науку, в которой допустимо «сосуществование нескольких исследовательских программ» ^{[8, с. 66]}, в которой разрешима «многопарадигмальность». Это допустимо, если окончательно закрепить за экономикой статус «ящика с инструментами» (Дж.Робинсон). Но следует ли оставить попытки открыть социально-философское основание экономики, расширив её до «философии хозяйства» (С.Н. Булгакова), «метахозяйства», то есть «хозяйства на уровне и с уровня метасмыслов» ^{[6, с.32]}?

В полемике относительно качества экономического исследования и статуса экономики как науки упускается, что она по-прежнему остаётся в парадигме Нового времени, как область исследования, преимущественно сформированная в границах классического типа рациональности. Это даёт основание говорить о «застое» в понимании процессов хозяйствования и роли человека в этих процессах. Характерными элементами современной экономической науки являются модель причин хозяйствования, которая в экономическом мейнстриме выродилась в постулат о «рациональном человеке» и его многочисленные модели^{[1] [1]}, образы процесса хозяйствования, которые под разными углами (институты, поведение, равновесие) описывают движение (создание, распределение, перераспределение) стоимости объектов материального (и нематериального) мира, а также политику хозяйствования. На практике она воплощается в конкретные экономические решения и является фактором «экономизации» других форм социальной жизни и жизни индивида.

Наблюдается и обратный процесс – перформативность ^[12], когда «экономикс осуществляет экономику, создавая явления, которые он описывает» ^{[17, с. 108]}. Причины, породившие явление перформативности остаются дискуссионными,^[2] в то время как сама перформативность, остающаяся за рамками экономической теории, может трактоваться как феномен «циклической причинности». Таким образом, хозяйствование представляет собой процесс, соединяющий субъекта и объект хозяйства в целое, где одно выражается посредством другого, а весь процесс хозяйствования раскрывается через его коммуникативную природу. Продукт трудовой деятельности человека «обретает» смысл, или «второе рождение», в пределах человеческой коммуникации, охватывающей все социальные процессы. Вне этого круга, для Природы, экономические блага (товары, услуги, процессы) – «мертвы» (хаотичный набор молекул, материал для разложения, бессмысленные движения с затратой энергии). Вступая в экономическую коммуникацию человек реализует гносеологическую задачу: он имеет возможность наблюдать собственное отражение в продуктах своей деятельности и как следствие – познавать самого себя. В границах человеческого сознания продукт его труда (и труда других) обретает ценность, которая в современной экономической системе эксплицируется в цене. Отсюда безработица – это не только нарушение экономического «баланса», но и «потеря человека»: лишённый возможности занятости, человек ограничен в самопознании. А с другой стороны, безработица, которая в «отраженческом» поле экономики видится как девиация, для некоторых субъектов является «нормальным» способом идентификации, основанной на контркультурной трактовке деятельности, созидания, благополучия. Именно в этом контексте можно трактовать недавние инициативы некоторых западных государств платить гарантированную «зарплату» неработающим людям: происходит «поглощение» человеческой индивидуальности универсалистским феноменом экономики. Прежняя аксиоматика, подразумевающая важность труда как смысла жизни человека, уходит в прошлое.

С точки зрения философии хозяйства ценообразование «объективирует» (Н.С. Бердяев) ценности «очеловеченной» природы (С.Н. Булгаков), вовлекая экономические блага и, следом, человека, в бесконечные циклы коммуникации. Они опосредуют движение не только благ, трудовых и денежных ресурсов, но и – смыслов, оценок, отношений, рефлексий человека по поводу собственного отражения мира, и мира внутри него. Таким образом, аксиология процессов хозяйствования связывается с обретением человеком собственного «я». «Экономизация» как явление, остающееся незаметным для последователя мейнстрима, вместе с человеком «трансцендирует» за пределы экономической науки, становится частью расширенной программы исследования философии хозяйства, предметом её изучения в границах постнеклассической парадигмы ^[7]. До тех пор, пока хозяйство соединено с человеком, – его можно рассматривать как «открытую систему». Без своего творца, человека, хозяйство «замыкается», сужается до копии (отражения) природы, становится природой второго порядка, но, в отличие от природы, – замкнутой (энтропийной). Таким образом, хозяйство «оживляется» осознанным присутствием в нём человека и через него получает будущее.

Прорыночные, и антирыночные модели, а также различные их комбинации, порождают иллюзию множественности экономических течений ^[3], хотя, по сути, в них по-разному воплощается принцип рационализации и объективации человеческих усилий. Когда представители Австрийской экономической школы заявляют, что субъект экономической деятельности является ключевым для экономики, основным механизмом для «учёта» человеческого фактора они постулируют всё тот же «рынок». Однако рыночная «объективация», как явление искажения ценности благ под влиянием социальных и экономических механизмов хозяйствования, остаётся не до конца исследованной. Наиболее близко к этому изучение эффективности рынков, то есть их способности отражать в ценах всю имеющуюся информацию, а также исследования поведенческой экономики. Однако вне рассмотрения остаются вопросы «справедливости» рынков, их социальной эффективности, особенностей рационализации гуманистических идей и творческих процессов под влиянием рыночных механизмов.

Вопрос организации совместной хозяйственной деятельности связан с антиномией свободы. Сама возможность управления хозяйственными ресурсами основана на идее определённости и причинности мира, иначе формирование каких-либо моделей не имело бы смысла. При этом предпринимательство, которое понимается как творческая свобода человека в организации ресурсов, допускает появление «нового», т.е. открытия ещё неизвестных феноменов в хозяйственной практике, благодаря чему, собственно, наблюдается положительный экономический рост. Именно свобода, а вернее, – свобода выбора является «камнем» преткновения для существования экономического закона и возможности применения методов позитивной науки к прикладным социальным исследованиям (М.Вебер, Г.Риккерт). Парадокс наличия свободной причинности в хозяйстве может быть раскрыт в противопоставлении человеческого хозяйства и хозяйствующего человечества. В первом случае человек – лишь характеристика хозяйства, на его смену вполне может прийти конвейерное производство, роботизированное хозяйство, цифровая организация труда, то есть хозяйство бессубъектное. Во втором – то самое «очеловечивание природы» через хозяйствование, о котором пишет С.Н. Булгаков.

«Перформативность» экономики с точки зрения коммуникации может быть эксплицирована как «презентабельность», «доступность», «коммуникативная открыть», «эпатажность». Переводя внутренние смыслы во внешние проявления, экономика становится «плоскостной», простой в визуализации, но одновременно – лишённой глубинного анализа, осознания, или возможности «культурного созерцания» (И.А. Ильин). А это, в свою очередь, фактор формирования бессубъектности экономического пространства, проявление в экономике «императива без адресата», одного из причин развернувшихся кризисов современной системы хозяйствования ^[11].

Отсюда, во-первых, наблюдается потеря «субъекта» экономических отношений, формирование пространства бессубъектности. Отметим, что феномен «бессубъектного» не является в этом примере самостоятельным. Бессубъектное есть не онтология, а де-онтология, то есть бессубъектность, это экспликация отсутствия субъекта, а значит деонтологизация. Поэтому бессубъектное измеримо и видимо лишь в «гносеологическом разрезе». Это ситуационный феномен, связанный с ракурсом оценки предмета исследования. Субъектность и бессубъектность меняются местами, однако сам факт наличия бессубъектного ракурса оценки положения человека сигнализирует о наличии антигуманных бытийных противоречий. Бессубъектность в определённом смысле и в разной степени, но при этом всегда – антисубъектность. Наличие динамики бытия без присутствия в нём субъекта можно рассматривать как признак антидинамики, или, контрдинамики. Это движение, которое направлено на аннигиляцию смыслов. Именно в этом контексте экономика предстаёт перед нами как пространство антисубъектности и разрушения «мира вещей», получившего второе рождение в пространстве человеческих смыслов. Отсюда целенаправленное «избегание» человека, или хозяйствующего человечества (замена его экономикой как природой второго порядка), их деонтологизация, которая стала основным мотивом экономических отношений и распространяющегося экономизма.

Во-вторых, обнаруживает себя феномен «объективации» (Н.Бердяев), который до сих пор остаётся за рамками научного исследования проблем хозяйствования. «Объективированный мир подлежит рациональному познанию в понятиях, но сама объективация имеет иррациональный источник» ^{[2, с.350]}. Бытийный статус экономики, как процесс, выявляет основания для многочисленных экономических объективаций, которые «внутрисистемно» противоречат друг другу. Коммуникация – одна из актуальных и наиболее противоречивых форм объективации, проявляющейся, в частности, в отлучении субъекта от коммуникации в роли осознанного участника процессов. Вступая в любые формы взаимодействия с коммуникативной техносферой, человек получает все новые императивы и детерминации для оценки своего социального поведения. Эти процессы ускоряются с проникновением цифровых технологий в коммуникацию (становление техносферы), что способствует быстрой виртуализации жизни: создаётся множество микромоделей коммуникации субъектов, которые сужают и концентрируют незначительные группы людей, способных проникнуться логикой нового типа информационно-экономического взаимодействия. Такая ситуация особенно остро ставит проблему возвращения гуманистических начал в экономические (экономико-коммуникативные) отношения. Множественность (контр)смыслов в экономической (само)рефлексии подразумевает перевод смысловых акцентов с результатов, объективных итогов экономического развития, на сам процесс, в котором мейнстримность, безоглядная «включенность» и есть основной смысл экономических отношений и – основа для объективации.

Монетизированная субъективная реальность привела к совершенно неожиданному результату – пластичной, управляемой, субъективированной объективной рыночной реальности, которая зависит от интерпретаций, а не от материальных, бытийных оснований хозяйственных отношений. Не случайно важнейшими показателями экономического благополучия сегодня служат оценки субъективных ощущений индивидов в той или иной экономической системе (неважно, сколько ты зарабатываешь и тратишь, важнее, как себя при этом чувствуешь). Другим примером является сама перформативность ^[12], а также социальность, и экономическая социальность в частности. Например, каким образом глобальная конкуренция преобразует изначальную идею производства, приводя к повсеместному снижению качества? Или: каким образом информационные технологии влияют на наши запросы как потребителей? Такие вопросы особенно остро звучат лишь при условии обнаружения проблемы объективации, которая «скрывается» в складках математического моделирования и распространения «рационального человека». Очевидно, что политэкономический ракурс оценки экономических условий, который даёт себя знать и сегодня, переводит «отчуждение» (К.Маркс) в разряд информационных «объективаций», нивелирующих феномен «чуждости», но при этом актуализирующих статус бессубъектности в самом индивиде, участнике экономико-социальных отношений.

Так возникает потребность в новом осмыслении свободной причинности в самом человеке. Что заставляет его совершать бегство от осознанности, искать ответы в мёртвой (без его присутствия), бессубъектной природе хозяйствования. Вопросы экономики и организации хозяйства, таким образом, переходят в плоскость не рационально-математическую, а – скорее, антропологическую. На первый план новой программы экономического исследования выходит актуализация гуманистического потенциала современных систем хозяйствования, обеспечения ими приоритетных возможностей в формировании перспектив развития человека и общества. Новые основания для субъектности должны обретаться не через механическую «включенность» человека, не через «цифровизацию», а наоборот, через возможность ракурсно оценить предлагаемые (вновь и вновь) условия отношений. Новое гуманитарное знание – это результат переживания и уникального личного опыта нового человека-творца, чья жизнь не может походить на жизнь живущих до него, или рядом с ним. Однако следует отметить, что социогуманитарные отрасли знания (экономика, социология, педагогика, культурология, журналистика) обладают становящейся все более прочной замкнутостью, непрозрачностью, специфичностью инструментов самопознания и саморефлексии, что переводит их в статус синонимов экономического мейнстрима. Новые научные смыслы рождаются именно на стыках наук – там, где удаётся преодолеть барьеры разрозненности.

Феномен объективации остро ставит вопрос о формировании более чётких границ объекта (на фоне нарастающей бессубъектности). Внешне «объективированные» стороны экономической реальности, тем не менее, все меньше учитывают цели, интенции, в конце концов, смысл соответствующих интеракций. Велик соблазн в этой связи вообще отказать в будущем человеку, погруженному в эту кричащую антигуманность. Но именно на индивидуально-субъективном уровне все более явственными становятся очаги «субъектного сопротивления», формирования человека как ориентира для самого себя.

Коммуникативные процессы сегодня порождают уникальный феномен «эго-медийности» ^[9], который, исходя из прежней онтологии, можно было бы трактовать как абсолютное изживание социальности в коммуникативной среде. Однако автокоммуникация и автопотребление своего контента рождают новую осмысленность, новую, хрупкую (контр)культуру информационного обмена. Другими словами, процессы дегуманизации, или деантропологизации создают лишь иллюзию физического устранения человека, в то время как его собственный бытийный статус обладает не изученным потенциалом для защиты (восстановления, реанимации) собственной субъектности. Ростки нового проявляют себя уже в различных экономических феноменах, когда, например, в разряд «престижных» способов потребления попадают акты человеческого отказа от технологий и гаджетов, когда крупнейшие участники рынка ставят приоритетом удовлетворение человеческих интересов, лежащих за пределами границ традиционного «потребления». В результате, как показывает проведённый нами анализ, постнеклассика в экономическом её проявлении, направляет человеческий разум на ре-объективацию доведённых до абсурда и отрицания самих себя экономических реалий через интра-субъективацию почти, было, исчезнувшего субъекта экономических отношений.

^[1] В.А. Колпаков справедливо утверждает, что модель рационального индивида стала ключевым вопросом для дальнейшего развития экономической науки [Колпаков, 2007].

^[2] В частности, не окончена дискуссия о роли в этом явлении модели «экономического человека» [Callon, 2007]; [Miller, 2002].

^[3] Так, в экономическом мейнстриме (от англ.яз. «основное течение»), «экономиксе», не отрицается возможность «провалов рынка», хотя именно рынок – считается основным координатором экономических процессов. В свою очередь, в посткейнсианстве, признающем слабости рыночного механизма, отсутствуют радикальные призывы к отказу от рынка.