Rousseau and the theory of totalitarian democracy

Zarnitskaya Mariya Post-graduate student, the department of Philosophy of Politics and Law, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, Moscow, Lomonosovsky Prospekt 27, building #4 mashutka0412@yandex.ru Other publications by this author

В 2007 году в американской газете The New York Sun вышла статья под заголовком «Россия и Руссо», где российский политический режим сравнивался с диктатурой Робеспьера во время Великой французской революции ^[13]. Причины царствовавшей во Франции диктатуры автор видит в популярной в тот период революции политической теории Жан-Жака Руссо.

Подобная точка зрения базируется не на личных убеждениях автора статьи, а на появившейся в 50-х гг. ХХ в. теории израильского ученого Якова Тальмона (Jacob Talmon), настаивавшего на влиянии политических взглядов Руссо на Великую французскую революцию и наступивший в один из ее периодов якобинский террор. Книга Тальмона получила название «Истоки тоталитарной демократии» («The Origins of Totalitarian Democracy»). Именно в этой работе ученый ввёл сам термин «тоталитарная демократия» для обозначения режима, основанного на принуждении, в котором граждане, формально обладая избирательным правом, на практике лишены возможности оказывать влияние на процесс принятия государственных решений.

В своей работе Тальмон исходит из того, что с XVIII в. в философии развиваются два демократических течения – либеральное и тоталитарное. Их отличие заключается не в признании ценности свободы одним и отрицании – другим, а в самом подходе к политике. Либеральное направление видит политику как череду проб и ошибок, а политические системы – результатом спонтанной человеческой деятельности. Тоталитарный подход отталкивается от принятия примата истины в политике, то есть такой подход рассматривает сложившийся порядок как идеальный, совершенный. Оба течения признают высшую ценность свободы, но либеральная демократия видит ее в отсутствии принуждения, а тоталитарная – в стремлении и достижении высшей коллективной цели.

Одним из основоположников тоталитарной демократии Тальмон считает именно Жан-Жака Руссо. Ключевым пунктом, подтверждающим тоталитарное мышление Руссо, он определяет двойственное отношение просветителя к свободе. С одной стороны, личность действует согласно собственной воле, а с другой, – ее все время вынуждают соответствовать некоему объективному критерию. Иначе говоря, в трактовке Тальмона Руссо заставляет человека подчиняться внешней силе, отказывая в праве сопротивляться на основании того, что в действительности его не принуждают – лишь помогают перешагнуть через инстинкт, в мир осознанной свободы, подчинения эгоистичных стремлений разуму. Отсюда следует, что человек становится еще более свободным, возвышая дух над естественным, природным инстинктом. Настоящая свобода предполагает принятие морального обязательства. Личность рождается, принимая обязательства общественного договора. Каждое принятие общей воли означает принятие свободы человека.

Концепция общей воли также становится ключевой для понимания того, почему Руссо часто видят идеологом тоталитаризма. Сам Руссо писал: «Если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным. Ибо таково условие, которое, подчиняя каждого гражданина отечеству, одновременно тем самым ограждает его от всякой личной зависимости» ^{[6, с. 164]}.

Английский философ Исайя Берлин (Isaiah Berlin) считал данную точку зрения извращенным толкованием позитивной свободы, подразумевающей самостоятельное принятие решений, а не подчинение другим людям или силам природы. По мнению Берлина, человек способен сам адекватно оценить риски, определить задачи и стратегию, ведь это следствие разума, которым человек, несомненно, обладает. Самое главное – считать себя разумным, наделенным волей существом, несущим ответственность за свой выбор и способным его обосновать с точки зрения своих идей и целей ^{[2, с. 51]}. В учении Руссо, по мнению Берлина, нет места плюрализму и автономии. Общество принуждает индивида к реализации свободы силой. Берлин обращает внимание на то, что по мысли самого Руссо, если один человек проголосовал так, а другие иначе, этот человек должен признать собственную ошибку. Таким образом, чего хочет индивид, на самом деле решает общество. Берлин видит в подобных деталях описание тоталитарного общества, тирании большинства. «Манипулируя людьми, толкая их к целям, которые видны нам, социальным реформаторам, а им не видны, мы обращаемся с ними, как с безвольными объектами, а значит, их разлагаем. Обманывая людей, используя их для наших, а не ими самими поставленными целей, мы, в сущности, поступаем с ними, как с недочеловеками, словно их цели менее окончательным и святы, чем наши. Во имя чего я заставляю других делать то, чего они делать не хотели и на что не согласились? Только во имя какой-то ценности, более высокой, чем они сами» ^{[2, с. 53]}.

Яков Тальмон в своей работе «Истоки тоталитарной демократии» отмечает, что общая воля у Руссо подобна математической истине или идее Платона. Она существует объективно, сама по себе, вне зависимости от того, сознается она или нет. Однако человеческий ум должен открыть ее для себя. Человеку требуется не дать оценку конкретному предложению, а проверить, согласуется оно с общей волей или нет. Свобода же состоит в том, чтобы избавиться от интересов, симпатий и предрассудков, личных и коллективных, которые препятствуют осознанию того, чего человек должен хотеть по своей природе. Народ, как и человек, должен в конечном итоге выбрать свободу, а если этого не происходит, его следует принудить к свободе. Общая воля играет решающую роль, однако цель политической жизни состоит в воспитании таким образом, чтобы сами желали следовать общей воли без какого-либо принуждения. Следует изменить природу человека и уничтожить человеческий эгоизм. Индивидуализм должен смениться коллективизмом, эгоизм – добродетелью, заключающейся в соответствии личности общей воле. Законодатель должен отобрать у человека старые ресурсы и наделить его новыми так, чтобы он не мог пользоваться ими единолично, а только при участии других людей. По мнению Тальмона, Руссо не дает человеку возможности для саморазвития и самовыражения, выступая за полное растворение личности в толпе, беспрекословное подчинение во имя общей цели, отказ от частных интересов.

Тальмон отмечает, что, будучи уверенным в обращенной во вне общей воле как естественном гармоничном порядке, соединив эту теорию с принципами народовластия и народного изъявления, Руссо породил теорию тоталитарной демократии. Идеи Руссо повлекли за собой возникновение парадокса свободы в условиях тоталитарной демократии. Предполагается, что общая воля существует вне зависимости от того, желают ее или нет, однако для воплощения общей воли в реальность необходимо, чтобы ее желал народ, если же он ее не желает, его стоит заставить желать, поскольку в воле народа скрыта его общая воля. Как же различить общую волю? Для этого нужно, чтобы усилие предпринял весь народ, а не отдельные его части. Также важно апеллировать не к группам, партиям и интересам, а к отдельным лицам как к политическим ячейкам.

Примечательно, что в отношении общей воли известный сторонник открытого общества Карл Поппер говорил о другом парадоксе свободы. «Так называемый парадокс свободы показывает, что свобода в смысле отсутствия какого бы то ни было ограничивающего ее контроля должна привести к значительному ее ограничению, так как дает возможность задире поработить кротких. Эту идею очень ясно выразил Платон, хотя несколько иначе и совершенно с иными целями» ^{[4, с. 328]}. Сам же парадокс Поппер видел в следующем: «неограниченная свобода ведет к своей противоположности, поскольку без защиты и ограничения со стороны закона свобода необходимо приводит к тирании сильных над слабыми. Этот парадокс, в смутной форме восстановленный Руссо, был разрешен Кантом, который потребовал, чтобы свобода каждого человека была ограничена, но не далее тех пределов, которые необходимы для обеспечения равной свободы для всех» ^{[4, с. 56]}. Здесь можно проследить схожесть с вопросами, которыми задавался Исайя Берлин, выступая за позитивную свободу, представленную как она есть, без искаженных формулировок. Прежде чем перейти к доводам, почему подход критиков Руссо излишне радикален, имеет смысл остановиться на личности Исайи Берлина, столь яро выступавшего против французского просветителя.

Кристофер Брук (Christopher Brook) из Кембриджского университета провел исследование причин неприязни Берлина к Руссо в статье «Исайя Берлин и истоки «тоталитариста» Руссо» («Isaiah Berlin and the Origins of the «totalitarian» Rousseau»). Прежде всего он отмечает, что во взглядах Руссо и Берлина объективно присутствует схожесть: оба яро отстаивают свободу и равенство, при этом Руссо в свое время был настроен категорически против кровавых революций, в череду которых вступала тогда Европа. Задолго до критики Берлина Руссо в некоторой степени сторонился просвещенческих идеалов: он скептически относился к современному ему конституционализму, считал опасными прогрессивных интеллектуалов, не будучи уверенным в том, что они осознают полностью свои планы по улучшению политической и социальной жизни общества – расхождения во взглядах с прогрессивными просветителями выразились уже в одной из первых программных статей Руссо «О Политической экономии». Вместо идеи всемогущего разума он выдвигал своеобразный культ чувств, призыв возвращения к природе ^{[7, с. 68, 84, 97]}. Кроме того, он не испытывал враждебности по отношению к иудаизму, в отличие, например, от Вольтера. Берлин же ставит Руссо в один ряд с Гитлером, Муссолини и Ницше. Заинтересовавшись Руссо в процессе изучения истоков марксизма, Берлин так и не сумел в достаточной мере углубиться в философию просветителя, в чем признавался и сам. В первую очередь фигура Руссо заинтересовала его с точки зрения вклада в сциентизм, механицизм и нравственный монизм. Исследуя марксизм, Берлин ознакомился с трудами русских теоретиков, где те вели дискуссию о том, был ли Руссо диалектиком и как относился к прогрессу.

Под влиянием работ Плеханова у Берлина сложилось представление о Руссо как о протогегельянце, приверженце идеализма, который резко критиковался во времена формирования Берлина в качестве мыслителя. При этом, как отмечает Брук, Берлин в своих исследованиях никогда глубоко не рассматривал теоретические аргументы Руссо, фокусируясь только на терминах, особенно «общей воле» и сознательно парадоксальной формулировке Руссо о «принуждении к свободе».

Еще одной причиной неприязни к Руссо для Берлина стала книга Ирвинга Бэббита (Irving Babbitte) «Руссо и романтизм» («Rousseau and Romanticism»), что привело к неразрешимому противоречию во взглядах Берлина: с одной стороны, он видел Руссо как протогегельянца и архирационалиста, а с другой, – находил в нем склонность к сентиментальности, воображению и излишней эмоциональности.

По мнению Брука, Берлин так и не смог успешно и полно сконструировать свою теорию. Позитивная свобода, о которой он столько говорил, требовала от Руссо рационализма, тогда как Берлин обвиняет его в фантазировании и почти безумии. Берлин даже сравнивает Руссо с пациентом психбольницы, смеющимся над выдающими себя за Наполеона больными по единственной причине – настоящим Наполеоном может быть исключительно он. Видимо, расхождения в теории Берлина не в последнюю очередь возникли именно в силу недостаточного и поверхностного изучения творчества Руссо, о чем сам Берлин упоминал в письме Тальмону, отмечая, что не понимает до конца концепцию общей воли и перехода от абсолютной свободы к абсолютной необходимости, и обещая еще раз ознакомиться с трудами Руссо ^[11]. Брук убежден, что этого так и не произошло, поскольку к проблеме общей воли в переписке Берлин и Тальмон больше не вернулись.

Из этого следует, что один из главных критиков Руссо и сам не вполне осознавал, что критикует, часто склоняясь, скорее, к литературному анализу, чем к философскому, предвзято относясь к формулировкам, не всегда улавливая вложенный в них смысл. Берлин не раз признавался и в том, насколько трудно дается ему чтение работ Руссо, не говоря об их понимании ^{[10, p. 157, 354-355]}.

Возвращаясь к Руссо и общей воле, представляется, что философ в своей теории отстаивал не порабощение частной воли общей, а введение некоторых ограничений, способных уравновесить массу личных интересов и не допустить хаоса, в который непременно вылилась бы неограниченная свобода каждого индивида. Как сторонник общественного договора Руссо предполагал, что, собираясь в ассоциации, люди следуют общей цели, и было бы странно в такой ситуации отбросить общие интересы общества в угоду личным и эгоистичным.

Руссо полагал, что правами и обязанностями обладает как каждый гражданин, так и государство. Философ резок и порой жесток в своих суждениях, но это не означает, что он полностью отказывает человеку в свободе, напротив, он твердо убежден: «Отказаться от своей свободы − это значит отречься от своего человеческого достоинства» ^{[6, с. 471]}. Подчинение частных интересов общим связано именно с образованием ассоциации и переходом от естественного состояния к гражданскому. Его позиция во многом выражается в словах: «каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности, и так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступи­ли ему но отношению к себе, то каждый приобретает эк­вивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет» ^{[6, с. 161]}. Естествен­ное право обменивается на эквива­лентное договорное (позитивное) право.

Руссо много требует от гражданина. Если государь скажет гражданину: «Государству необходимо, чтобы ты умер», – то он должен умереть» ^{[6, с. 175]}. Такое возможно потому, что именно на условиях подчинения частной воли общей (которую и выражает государство) заключался общественный договор. Однако нельзя игнорировать тот факт, что Руссо не считал государство незыблемым и неприступным образованием. Народ имеет право на расторжение несправедливого договора и ниспровержение правления, если договор перестал исполняться, общая воля подчинилась частным интересам, а главная цель государства – благо народа – была позабыта. Кроме того, Руссо не отрицает опасности государственных переворотов, так как один тиран может просто смениться другим. К тому же существует возможность, что люди, долго жившие при деспотизме, настолько утратили представление о свободе, что не смогут вновь приобрести представление о ней ^{[3, с. 220]}. И теряя это представление, люди превращаются в абсолютное ничто, наступает предел неравенства, за которым закономерно следует свержение деспотии ^{[7, с. 137]}.

Рассуждая о пределе неравенства и сходстве такого состояния общества с естественным, Руссо обосновывает право народа на восстание. Угнетенное, лишенное прав и собственности большинство имеет право свергнуть паразитирующее меньшинство и властителя и создать обще­ство по собственному усмотрению, что для того времени было революционным шагом и действительно вело к свободе.

Нельзя говорить, что Руссо выступал за тоталитарный режим в государстве, исходя из его концепции общей воли. Как видно, философ не отожествлял общую волю и государство. Государство выражает общую волю, но это не значит, что оно не имеет права на ошибку. Иначе Руссо не наделил бы народ правом на восстание. Философ говорит о подчинении общей воли частным интересам как о недостатке. Однако под частными интересами Руссо имеет в виду не благие побуждения и стремление к самовыражению и саморазвитию, а желание обогатиться, коррупцию, жажду всевозможных почестей ^{[7, с. 279-289]}. Он оправдывает насилие, но лишь исходя из убеждения, что насилие, на котором держится деспотизм, может быть ликвидировано только при помощи насилия. «Одной только силой он держался, одна только сила его и низвергает» ^{[7, с. 137]}.

Руссо не мог рассуждать, не учитывая исторические реалии, в которых он жил, и для него было важно обосновать, почему старые порядки – абсолютную, не ограниченную ничем, эгоистичную власть монарха, религиозное мракобесие, полную безграмотность и невежество − возможно отбросить быстро и радикально. В. Ф. Асмус отмечает: «Время Руссо было эпохой, когда французский народ готовился к натиску на обветшавшие, но еще крепко стоявшие твердыни феодализма и представлявшей его во Франции абсолютной монархии. Французская буржуазия возглавляла эту подготовку, собирала под своим идейным главенством все революционные и оппозиционные классы, и слои французского общества. Ее вожди, публицисты, теоретики отождествляли буржуазный класс со всем народом в целом. Им казалось, что власть, к которой они тянулись и которая была властью класса, будет властью всего народа… Учение Руссо о державной, суверенной воле народа, его мысль, согласно которой свобода может быть достигнута и сохранена только самоотверженным исполнением общественного долга, верностью и преданностью идее народного суверенитета, помогли жирондистам и особенно якобинцам сформулировать собственные политические доктрины» ^{[1, с. 95]}.

Те, кто выступают против признания Руссо теоретиком демократии, часто обвиняют его в том, что он и сам не верил в демократию, ссылаясь на его слова: «Если бы существовал народ богов, он управлялся бы демократически. Правление столь совершенное не годится для людей» ^{[5, с. 300]}. В действительности, делать такой вывод из критики Руссо представляется нецелесообразным, так как философ, называя формы правления: монархию, олигархию и республику, вкладывает совершенно иной смысл в эти общеизвестные понятия. То, что Руссо понимает под формой правления, означает не что иное, как исполнительную власть, так как законодательная принадлежит народу ^{[5, с. 245-247]}.

Философ считал, что решать вопрос о законах может только весь народ в целом, никакая система представительства не имеет права на существование. «Суверенитет не может быть представлен кем бы то ни было по тому самому, почему он неотчуждаем: сущность его состоит в общей воле, а воля не может иметь представителя: она одна и та же или другая, середины нет» ^{[5, с. 142]}.

Жан-Жак Руссо делал ставку на институт прямой демократии – референдум, что позволяет сделать вывод: законодатель – представитель народной воли. Но остается вопрос о том, можно ли утверждать, что такой законодатель не будет злоупотреблять властью. Исходя из учения Руссо, законодатель, имея перед собой задачу, которая выше человеческих сил, лишен всякой власти, так как законодательная власть неотъемлемо принадлежит народу ^{[9, с. 296]}.

Необходимо понимать, что, изучая трактаты Ж.-Ж. Руссо и находя в них устаревшие теоретические выводы, заблуждения, противоречия, следует учитывать, что философ жил и писал в то время, когда на первом плане было сокрушение феодального строя, а нарождавшиеся капиталистические производственные отношения способствовали развитию производительных сил общества.

Принимая во внимание то, как закрепился за Руссо образ убежденного тоталитариста и как он культивируется даже средствами массовой информации, снова и снова поднимать вопрос участия Руссо в развитии теории тоталитарной демократии, безусловно, стоит. Этому должны способствовать и более детальные исследования работ критиков Руссо, и прослеживание длительной цепочки интерпретации его идей. Из трудов Руссо вырос не только марксизм и социалистическая демократия со всеми их перегибами и ошибками, но и популярная ныне плебисцитарная демократия, одна из форм которой существует, например, в такой передовой стране, как Швейцария.

Точно так же, как в образовательных идеях Руссо часто видят аргументы в пользу перевоспитания и уничтожения потенциально несогласных с режимом, не замечая призыва философа к воспитанию прежде всего человека, а не гражданина, так и в его политических идеях в наши дни принято замечать по большей части отрицательное. Руссо был искренне убежден, что борется за свободу и возвращение к лучшему человеческому состоянию, и кажется несправедливым полностью отказать ему в благих намерениях, выставить фанатичным безумцем и приписать все последующие ошибки философской мысли. Его труды заслуживают здравых и разносторонних исследований с учетом и положительного их влияния на человеческое общество.