Historiosophical representations in the works of Mikhail Bulgakov

Gorokhov Pavel Aleksandrovich Doctor of Philosophy Professor, Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines, Orenburg Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration; Educational Center “Eurasia” 460000, Russia, Orenburgskaya oblast', g. Orenburg, ul. Kuracha, 26 erlitz@yandex.ru Other publications by this author

Yuzhaninova Ekaterina Rafaelevna Docent, the department of Philosophy and Culturology, Orenburg State University 460000, Russia, Orenburgskaya oblast', g. Orenburg, prospekt Pobedy, 13 yuterina@yandex.ru Other publications by this author

А.Ф. Лосев в юношеской своей статье «Русская философия» писал: «Художественная литература является кладезем самобытной русской философии. В прозаических произведениях Жуковского и Гоголя, в творениях Тютчева, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького часто разрабатываются основные философские проблемы в их специфически русской, исключительно практической, ориентированной на жизнь форме. И эти проблемы разрешаются здесь таким образом, что непредубежденный и сведущий судья назовет эти решения не просто «литературными» или «художественными», но и философскими и гениальными» ^{[21, с. 74]}.

В первом томе своей грандиозной "Истории античной эстетики" А.Ф. Лосев совершенно справедливо отмечает, что "не существует поэта без того или иного философского мировоззрения. Есть философия Пушкина, есть и философия Тургенева. Но как добраться до такой философии? Как ее формулировать?" ^{[22, с. 372]} Разумеется, перевод идей писателя, заключенных в художественном тексте, на язык понятийной философии порой сопровождается смысловыми потерями, но такая работа стоит затраченных усилий. Мировоззрение любого талантливого художника слова неизбежно включает в себя философскую составляющую, масштаб которой определяется образованием, личностными особенностями, тем историческим временем, в котором творил писатель или поэт.

М.А. Булгаков (1891-1940) прожил жизнь в сложную историческую эпоху. Как писал А.С. Кушнер, «времена не выбирают, в них живут и умирают». Сам Мастер хотел бы жить в иное историческое время, нежели то, которое ему определила судьба. Булгаков не был удовлетворен существующим положением дел в современной ему России. Видимо, он чувствовал себя человеком иной эпохи, когда писал: «Ах, отчего я опоздал родиться! Отчего я не родился сто лет назад!» ^{[7, с. 95]}. Поэтому от советской современности Булгаков часто пытался уйти в прошлое или в будущее, но «тайна и двойственность зыбкого времени» ^{[6, с. 108]} всё же непременно возвращала его назад, в Россию, к жгучим вопросам «проклятого бытия». При жизни он испытывал самые разнообразные «судьбы удары и щелчки», практически не издавался, но уже с конца 80-х годов ХХ века во время перестройки началось самое настоящее возрождение его творчества. Этот процесс, выражавшийся в издании массовыми тиражами сборников, собраний сочинений и отдельных произведений, а также довольно добротных экранизаций книг Мастера, протекал одновременно с повальным увлечением историей, которое было характерно для нашей страны в те годы.

Если внимательно читать произведения Булгакова, то становится ясным: история незримо присутствует на страницах почти всех его произведений: от рассказа «Ханский огонь» до великого «закатного романа». У Булгакова было изумительное чувство истории: еще 5 октября 1923 года он обратил внимание на Гитлера, развернувшего активную деятельность в Баварии, «из которой, по-видимому, может вылезти в один прекрасный день кайзер» ^{[10, с. 72]}. В этот же день Булгаков констатирует: «В Германии, вместо ожидавшейся коммунистической революции, получился явный и широкий фашизм» ^{[10, с. 72]}. В тот день официальный курс доллара в Германии составлял 440 миллионов марок, а неофициальный – 500 миллионов. Читая об этом, нельзя не вспомнить события ельцинского безвременья. Недаром Н.М. Карамзин, играя библейскими мотивами, писал в стихотворении «Опытная Соломонова мудрость, или Выбранные мысли из Екклесиаста»:

Ничто не ново под луною:

Что есть, то было, будет ввек.

И прежде кровь лилась рекою,

И прежде плакал человек…

Современная политическая и социокультурная реальность нашей страны сложна и противоречива. Ответы на жгучие вопросы бытия не всегда дает современность, ибо большое видится на расстоянии и для адекватного понимания конкретной проблемы необходимо обратиться к ней взглядом незаинтересованного наблюдателя, хотя это и очень сложно для современников. Но на помощь может прийти знание истории, ибо в одинаковой ситуации люди ведут себя, как правило, одинаково. Зная закономерности исторического развития в прошлом, можно предсказать возможный ход событий в схожей современной ситуации. Недаром Воланд в романе «Мастер и Маргарита» прекрасно сказал о москвичах 30-х годов ушедшего века: «…они - люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их» ^{[8, с. 235]}.

Видимо, сам Булгаков согласился бы со словами великого историка В.О. Ключевского: «Предмет истории - то в прошедшем, что не проходит, как наследство, урок, неоконченный процесс, как вечный закон. Изучая дедов, узнаем внуков, т.е., изучая предков, узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться» ^{[20, с. 27]}. Эти слова историк написал в своем дневнике в июле 1892 года, но его «Курс русской истории», которым зачитывались все русские интеллектуалы, весь проникнут схожими мыслями. Видимо, труды классиков отечественной исторической мысли (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский) были знакомы Михаилу Булгакову не понаслышке.

Цель данной статьи – историко-философская реконструкция взглядов М.А. Булгакова на философию истории. В отличие от философов, писатели, как правило, не выражают свои философские представления системным образом, поэтому и в случае с М.А. Булгаковым целесообразнее говорить об определенных историософских представлениях, которые можно вычленить в его творчестве, а не о целостной философии истории, выраженной в специальных трудах. Но и важнейшей формой существования самобытной русской философии издавна являлось произведение художественной литературы, в котором сильны именно исповедальные и личностные мотивы.

Заявленную цель исследования логично конкретизировать в анализе взглядов писателя на такие историософские проблемы, как: 1) смысл истории и причины исторических катастроф; 2) случайность и закономерность в историческом процессе; 3) физическая и социальная смерть в истории; 4) взаимоотношение народа и государственной власти, политики и нравственности; 5) возможность создания нового человека в переломные эпохи истории; 6) роль личности в истории. Методологическая основа данного исследования включает культурологический подход, философскую компаративистику, методы историко-философского и сравнительно-исторического анализа.

Работ о творчестве Михаила Булгакова написано довольно много, и не только филологам, но и многим образованным читателям знакомы работы И. Белобровцевой ^[1], А. Зеркалова ^[17;18], А.Н. Варламова ^[13], В.В. Петелина ^[24], Б.В. Соколова ^[28], М.О. Чудаковой ^[30]. Но к рассмотрению философских оснований мировоззрения писателя, тем более к проблеме его историософских взглядов, обращались не так уж часто. Десять лет назад авторы этих строк уже исследовали некоторые аспекты темы, заявленной в заглавии настоящей статьи: первый – как автор работ по историософским воззрениям классиков мировой литературы, в том числе и М.А. Булгакова ^[14], и в качестве научного руководителя второго автора, которая защитила кандидатскую диссертацию по истории философии, посвященную философским основаниям мировоззрения М.А. Булгакова ^[31], и написала ряд работ по философии писателя ^{[32; 33; 34]}. За прошедшее десятилетие многое изменилось в нашей стране: в политике, культуре, философии. Да и сами авторы переменились. Неизменным остался лишь их интерес к фигуре М.А. Булгакова – не только великого писателя, но и самобытного мыслителя, сумевшего сказать свое слово в бурное время коренных преобразований 30-х годов ХХ века. В каждую историческую эпоху фигура любого значительного художника вырисовывается по-новому. То, что казалось еще пять лет назад безнадежно устаревшим, внезапно обретает новую жизнь и актуализируется, начиная сверкать новыми гранями. Именно это происходит со многими произведениями М.А. Булгакова, в которых он размышляет о философии истории.

Философия истории, которая в современную эпоху сложилась как часть социально-философского знания, задает исследователю мировоззренческие вопросы, связанные не только с потенциальными закономерностями исторического развития, но и с актуальным духовным и нравственным содержанием истории. Реальность настоящего связана с прошлым теснейшими нравственными, социокультурными, экономическими и аксиологическими узами. В идеале, философия истории призвана открыть законы исторического развития и обнаружить некие объективные закономерности, присущие всему процессу всемирной истории. Причем стремятся к этому отнюдь не только философы, но и великие писатели в масштабных эпических произведениях. Вспомним хотя бы Л.Н. Толстого и его раздумья в первой части эпилога «Война и мир». Многие мысли Л.Н. Толстого усвоил и пытался приложить к своей эпохе М.Н. Булгаков, создав пьесу «Война и мир» по мотивам III и IV томов романа. В целом, говорить о наличии более или менее ярко выраженных историософских взглядов как важной компоненты философского мировоззрения можно по отношению к любому крупному писателю, но это особенно верно для художников слова, творивших в переломные и кризисные исторические эпохи.

Любовь к истории всегда жила в Булгакове, как и практически в каждом крупном художнике слова. Родился и вырос он в Киеве, который по праву именуют «Матерью городов русских». Улицы древней столицы Руси дышат историей, на них человек с богато развитым воображением может увидеть тени минувшего и силуэты давно ушедших в небытие людей. Своими воззрениями на историю Булгаков делился с читателем его произведений. Особо отметим, что после того как правительство СССР страны, осознавшее необходимость воспитывать советскую молодежь на примерах славного прошлого, объявило проведение конкурса по написанию учебника по истории страны, Булгаков взялся за работу с огромным энтузиазмом, но, как и многое в его творчестве, этот проект оказался в то время совершенно невостребованным.

Видимо, Булгаков был целиком и полностью согласен со словами А.К. Толстого из романа «Князь Серебряный», которым зачитывался в детстве: «Многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего» ^{[29, с. 494]}. Писатель часто играл историческими фактами и образами, причудливо синтезируя их с современностью, порой играя с читателем и испытывая на прочность его эрудицию. Воланд прощается с Москвой на крыше дома Пашкова, на месте которого когда-то располагалось подворье Василия Шуйского – одного из самых бессовестных персонажей российской истории. Видимо, Воланда притянул к этому дому своеобразный мрачный «дух места» - genius loci, свойственный многим постройкам старых городов.

Все творчество Михаила Булгакова было пронизано раздумьями о главном событии ХХ века – Октябрьской революции, которая наложила на всю историю человечества неизгладимый отпечаток. Через 70 лет после 1917 года М.С. Горбачев заявил, что «революция продолжается», сравнив перестройку с октябрьским спазмом, скрутившим Россию в начале ХХ века. Но революция – это насильственное разрушение старого и создание нового. В случае перестройки речь шла о разрушении великого государства.

Но одним из немногих «плюсов» горбачевской «революции» стало начатое массовое издание запрещаемых ранее авторов. Скажем, повесть «Собачье сердце» получила право на существование в интеллектуальном пространстве страны именно во время горбачевской перестройки, когда начали рушиться все идеологические препоны. Но обратной стороной относительной интеллектуальной свободы стало царство плебейской вседозволенности. Перестройка стала своеобразной «революцией сверху», ибо она явилась «частью проводившейся Западом против СССР холодной войны, в которой наша страна потерпела поражение» ^{[15, с. 51]}.

Нам, бывшим гражданам некогда великой страны, пережившим уничтожение СССР, близка и понятна афористичная фраза Михаила Булгакова из его раннего рассказа «№13 – Дом Эльпит-Рабкоммуна»: «Страшно жить, когда падают царства» ^{[5, с. 248]}. С гибелью Российской империи казалось, что с лица земли исчезла Россия. Но созидательные силы преодолели инерцию социальной энтропии, и СССР стал новой формой великого русского государства. Но после гибели СССР историческая Россия, включавшая в себя огромные территории, действительно, погибла. Поэтому для нас, переживающих эпоху глобального структурного кризиса, актуальны многие жгучие вопросы, напрямую относящиеся к философии истории, которые волновали и Булгакова. Ответить на эти вопросы художник слова стремился в своих творениях, глубоко осмысливая яркими выразительными средствами мировоззренческую и социально-философскую проблематику своей эпохи.

Гибель страны всегда означает историческую катастрофу. Недаром В.В. Путин в послании Федеральному Собранию 25 апреля 2005 года назвал предательское уничтожение Советского Союза крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века ^[36]. У Михаила Булгакова атмосфера социального катаклизма и исторической катастрофы показана через описание людских мук, душевных переживаний и физических страданий. Писателя интересует, прежде всего, человек. У Булгакова во многих его произведениях ярко выписан рядовой свидетель или участник эпохальных исторических событий, который совершенно не осознаёт всей значимости происходящего: «Бежала какая-то дама… и шляпа с черным крылом сидела у нее на боку, а в руках моталась серая кошелка, из нее выдирался отчаянный петух и кричал на всю улицу» ^{[2, с. 317]}.

Ведь рядовой гражданин и простой обыватель, как правило, не задумывается о том, что он является современником переломных исторических событий. Народ, вышедший на улицы в феврале 1917 года приветствовать свержение монархии, не предполагал, что Россию ожидают испытания масштаба Смутного времени начала XVII века, когда само дальнейшее существование России оказалось под вопросом. Равным образом большинство советских людей, уставших от неудач Горбачева и с благожелательным интересом наблюдавших по телевизору за событиями путча в августе 1991 года, вовсе не подозревали, что они являются очевидцами гибели Советского Союза - последней великой империи на земле нашего многострадального Отечества. Никто не предполагал, что великая страна распадется, а Россия окажется государством почти с размерами Московского царства времен Иоанна Грозного; что каждый год вследствие неудачных реформ будет умирать более миллиона человек; что страна полностью утратит достоинство и престиж на международной арене!

Взгляды М.А. Булгакова на философию истории органично вплетены в повествовательную ткань самых разных его произведений. Это и роман «Белая гвардия», и созданная на его основе пьеса «Дни Турбиных», столь полюбившаяся И.В. Сталину, и пьеса «Бег» о судьбе русских эмигрантов, и рассказы о Гражданской войне, созданные молодым писателем в 20-е годы. Во всех этих разноплановых произведениях писатель пытался средствами художественного анализа отыскать ответ на вопросы, терзавшие его и его единомышленников: отчего дело «рыцарей белых риз» обернулось исторической неудачей, а судьба страны находится ныне в руках совершенно других людей?

Помимо произведений, относящихся прямо или косвенно к раздумьям о событиях революции и гражданской войны, целую россыпь философских мыслей о закономерностях и противоречиях русской истории можно найти и в фантастических вещах М. А. Булгакова. Это роман «Мастер и Маргарита», пьесы «Блаженство», «Иван Васильевич», «Адам и Ева», «Багровый остров». Размышления об истории можно найти в его биографии Мольера, в письмах и дневниковых записях.

Если использовать терминологию М.А. Бахтина, то в своих произведениях М.А. Булгаков воспринимал хронотопический континуум, загадочную «веков связующую нить» и отражал эту связь, поражающую воображение любого талантливого человека. В своих творениях, особенно в романе «Мастер и Маргарита», писатель показывает, что события одного тысячелетия могут тесно переплетаться с разразившимися катаклизмами в совершенно другой эпохе. Еще гностики во II веке, в эпоху рассвета гностических систем, проповедовали, что «земное время» в нашей земной действительности внедрено в «небесное время», в саму «глубину вечности», в «божественное время» ^{[25, с. 41]}.

Как внутреннюю эпоху самой вечности можно понимать земное время. Пространственно-временной переход повествования в сугубо бытийное измерение Булгаковым осуществляет при помощи фантастических ситуаций. Это наглядно проявляется как в «Мастере и Маргарите» через написанный Мастером роман, так и в пьесах «Блаженство» и «Иван Васильевич» с помощью созданной талантливым инженером машины времени. Гностики учили, что человек, постигший тайны времени, должен чудесным образом войти в живую среду жизни, полной вселенской гармонии. Недаром Шекспир в комедии «Два веронца» вложил в уста Протея слова «Время – мать и кормилица всего хорошего» ^{[35, с. 351]}.

Но жизнь, в которую были вброшены Булгаков и его современники, была бесконечно далека от гармонии и добра. Это не могло не привести к вопросам о причинах и смысле происходящих катаклизмов. Эти вопросы задавали многие русские интеллектуалы в то время, будучи свидетелями всех эксцессов и ужасов революции и Гражданской войны. Именно в то время звериное начало в человеке стало явственным во всей красе, тем самым напрочь разрушив еще сохранившиеся со времен кровавой Французской революции просветительские иллюзии и радужные мечты о «мужике-богоносце».

В своем творчестве М.А. Булгаков часто обращался к наследию Пушкина, чья повесть «Капитанская дочка» наводит героев «Белой гвардии» на тяжкие мысли о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном». Размышления писателя о пережитой Россией революции чаще всего сопрягаются с размышлениями о смерти, леденящими и поныне души даже самых стойких людей. Вспомним хотя бы такие строки Булгакова: «Да-с, смерть не замедлила. <…> Самое ее не было видно, но явственно видный предшествовал ей некий корявый мужичонков гнев. Он бежал по метели и холоду, в дырявых лаптишках, с сеном в непокрытой свалявшейся голове и выл. В руках он нес великую дубину, без которой не обходится ни одно великое начинание на Руси. Запорхали легонькие красные петушки» ^{[6, с. 150]}.

Со смертью у Булгакова ассоциируется поражение Белого движения. Это поражение – смерть целой исторической эпохи. Размышления об этом у Булгакова в романе «Белая гвардия» грустны и поэтичны: «О, только тот, кто сам был побежден, знает, как выглядит это слово! Оно похоже на вечер в доме, в котором испортилось электрическое освещение. Оно похоже на комнату, в которой по обоям ползет зеленая плесень, полная болезненной жизни. Оно похоже на рахитиков, демонов ребят, на протухшее постное масло, на матерную ругань женскими голосами в темноте. Словом, оно похоже на смерть» ^{[6, с. 150]}.

Размышляя о случайности и закономерности в истории, Булгаков понимал, что дело «рыцарей белых риз» отнюдь не было обречено на поражение с самого начала Гражданской войны. Если бы А.В. Колчак, А.И. Деникин, В.З. Май-Маевский, Н.Н. Юденич и другие талантливые военачальники Белого движения проявили бы больше единодушия и отбросили бы мелочные претензии друг к другу, оставив выяснение отношений и политические разногласия до окончательной победы над большевиками, то у России в ХХ столетии была бы совсем другая история. Да и Его величество Случай мог бы коренным образом изменить развитие событий, если бы с исторической сцены были устранены, скажем, Ленин и Троцкий. Отнюдь не логика истории предопределила победу большевиков в братоубийственной Гражданской войне. В романе «Белая гвардия» М.А. Булгаков в полной мере продемонстрировал присущий ему историзм. Анализ политических реалий, складывающихся на Украине в 1918 году, осуществлен писателем с такой проницательностью и исчерпывающей точностью, какой чаще всего не обладают современные научные исследования.

Булгаков прекрасно осознавал и запечатлел в своих произведениях всю бессмысленность и хаотичность политической жизни, в которую оказалась погруженной Россия после революционных событий. Политические взгляды Михаила Афанасьевича базировались, в целом, на фундаменте, включавшем следующие компоненты: 1) мощная во всех отношениях держава, 2) «просвещенное самодержавие», 3) действенное православие, 4) равноправие населяющих Россию народов при безусловном первенстве русского народа как государствообразующего фактора, 5) не раболепное преклонение, взаимовыгодное сосуществование с Европой. По своей сути, это – просвещенный консерватизм, который был свойственен Н.М. Карамзину и другим русским просветителям ^[16]. Идеология консерватизма, фундаментом которой является триада «самодержавие – православие – народность», вновь обретает право на существование в современной России, становясь все более востребованной. Это делает обращение к историософским воззрениям М.А. Булгакова еще более актуальным и своевременным.

Сейчас некоторые безответственные политики и представители богемы пытаются поколебать столпы современной российской государственности. Но любые социальные катаклизмы будут губительны для общества, в том числе и для интеллигенции. Поэтому очень животрепещуще и злободневно звучат сегодня ироничные слова Булгакова об образованных слоях русского дореволюционного общества: «Для всякого, кто сразу учел способность Революции проникать не только сквозь каменные стены старых зданий, но и сквозь оболочку душ человеческих, совершенно ясно стало, что ее буйные волны, конечно, не остановятся перед обветшавшими дверями старых театральных «храмов», а неизбежно хлынут в них.

Так и произошло. Надо отдать справедливость русской интеллигенции. Она со своей вечной способностью всюду отставать и оказываться в хвосте, со своей привычкой оценивать события гораздо позже после того, как они произошли, со своим извечным страхом перед новым осталась верна себе и тут» ^{[10, с. 73]}.

На наш взгляд, один из самых главных мотивов творчества Михаила Булгакова связан с отображением безжалостного нашествия Истории на человека. Уже в юношеском произведении писателя «Необыкновенные приключения доктора» главным героем выступает врач, который самой эпохой оказался брошенным в водоворот революционных событий. Этот простой русский человек, которого никогда не привлекала политика, пытается найти в революционном хаосе логику истории и не находит ее. А ведь он хочет лишь спокойной жизни, а отнюдь не романтических авантюр: «Я с детства ненавидел Фенимора Купера, Шерлока Холмса, тигров и ружейные выстрелы, Наполеона, войны и всякого рода молодецкие подвиги матроса Кошки. У меня нет к этому склонности. У меня склонность к бактериологии» ^{[2, с. 432]}.

И таких простых русских людей, просто желающих жить трудовой спокойной жизнью, создавать семьи и растить детей, было в России большинство. И не их виной, а бедой стало то досадное обстоятельство, что Л. Бронштейну-Троцкому или Г. Апфельбауму-Зиновьеву захотелось применить на деле свои недюжинные деструктивно-криминальные способности и поиграть в революцию. Прошло столетие после страшных событий Октября 1917 года, но сердцу до сих пор больно за участь миллионов русских людей, принесенных в жертву на алтарь прекраснодушных и утопических идей.

Герой рассказа Булгакова оказывается в Ханкальском ущелье. А там чеченцы, «как черти», бьются не на жизнь, а на смерть с русскими воинами. Раздраженно он отбрасывает пришедшее в голову сравнение, подсказанное цепкой памятью сведущего в литературе человека: «Да что я, Лермонтов, что ли! Это, кажется, по его специальности. При чём здесь я!!!» ^{[2, с. 436]}. Но сама история безжалостно разрушила все его планы на мирную жизнь, в которой врач, дававший некогда клятву Гиппократа, стремился лечить людей, а не убивать их: «Погасла зеленая лампа. “Химиотерапия спириллезных заболеваний” валяется на полу. Стреляют в переулке. Меня мобилизовала пятая по счету власть» ^{[2, с. 432]}.

В своих произведениях Булгаков часто прибегает к помощи условной образности. Писатель в своих произведениях, посвященных Гражданской войне, создает экзистенциальную ситуацию распада социального бытия и окончательной заброшенности человека в этом ставшем чуждым мире. Рядовой случай на войне, когда герой отстает от своего отряда, характеризуется писателем как состояние абсолютной растерянности и экзистенциальной опустошенности, к которым привел простых людей спазм истории. Булгаков пишет «Над головой раскаленное солнце, кругом выжженная травка. Забытая колея. У колеи двуколка, в двуколке я, санитар Шугаев и бинокль. Но главное – ни души. Ну ни души на плато. Сколько ни шарили стекла Цейса – ни черта… Сквозь землю провалились все» ^{[2, с. 438]}.

На наш взгляд, здесь Булгаков во многих сущностных чертах является предшественником экзистенциальной прозы абсурда – прежде всего, французов Альбера Камю и Жана Поля Сартра – в мастерском изображении трагедий истории и ее переломных моментов, которые воспринимаются автором через призму страданий и переживаний отдельного человека: «Цейс галлюцинирует! Холм, а на холме, на самой вершине, - венский стул! Кругом пустыня! Кто на гору затащил стул? Зачем??..» ^{[2, с. 439]}.

Трагическую летопись войн и потрясений в Отечестве Булгаков читал через судьбу обыкновенного русского человека, которому не было места в утопическом проекте коммунистического будущего. Талантливый В.В. Маяковский, волею судеб ставший главным литературным противником Булгакова, в поэме «Владимир Ильич Ленин» провозглашал: «Единица – вздор! Единица – ноль!». Булгаков, напротив, своеобразно продолжал магистральные идеи Ф.М. Достоевского, который в романе «Братья Карамазовы» устами Ивана Карамазова говорил о недопустимости каких бы то ни было насильственных катаклизмов и преобразований в обществе, если эти все эти преобразования связаны со слезинкой хотя бы одного ребенка! Благими намерениями вымощена дорога в ад, а счастье всех людей нельзя построить на страдании индивидов.

Обаятельный мошенник Милославский, который очень похож на знаменитого Остапа Бендера, уверенно провозглашает: «Миллиону нравится, а мне не нравится. Нету мне применения здесь!» ^{[4, с. 408]}. Вот так Милославский оценил «блаженство» - коммунистический рай, где оказался с помощью машины времени. А ведь именно о таком коммунистическом парадизе, где будет реализован великий принцип «От каждого по способностям, каждому – по потребностям» мечтали в те годы миллионы людей!.. Но умные люди, знавшие историю и психологию, прекрасно понимали, что способностей у индивида, даже именующего себя «творческим интеллигентом», может вообще никаких не быть, а потребностей – «планов громадье», как выражался В.В. Маяковский.

Революция создала новый мир, который многим казался неким зазеркальем. И часто отдельный человек, не желавший вливаться в наполненные энтузиазмом массы, не хотел мириться с тем миром кривых зеркал, в котором он оказался. История всех революций, прежде всего Французской 1789-1794 гг. и Октябрьской свидетельствует, что именно в переломное революционное время происходит страшное искажение самой человеческой природы. Булгаков увязывает историософские размышления с философско-антропологическими, этическими и аксиологическими раздумьями, создавая художественными средствами синкретичную концепцию, которая базируется на своеобразной социально-философской антропологии.

Кровавая революционная эпоха разрушает и доводит до нигилистического абсурда саму человеческую сущность. В пьесе «Бег» трусливый интеллигент Голубков от страха перед пытками контрразведчиков предает возлюбленную Серафиму, от которой уже отрекся муж Корзухин. Генерал Хлудов превращается в палача, а генерал Чарнота оказывается по документам беременной женщиной. Мужчины утрачивают мужество и способны лишь робко укорять «торжествующих хамов».

Как и многие талантливые люди, Булгаков понимал, что произошедшая революция изменила страшным образом саму природу человека, в том числе коренным образом деформировала социальные роли индивидов. Нечто подобное происходит сейчас в западном мире, когда демоны политкорректности и толерантности осуществили гендерную революцию. Во время коренных социальных преобразований мужчины часто утрачивают силу, мужество и рыцарское отношение к женщине, а женщины приобретают властность и жестокость, ибо самой исторической эпохой оказываются принужденными заботиться о своей судьбе самостоятельно.

Но ужаснее всего в русской революции было для Булгакова то обстоятельство, что социальное зло одержало победу и над биологическим началом. Люди, находившиеся под гипнозом прекраснодушных идей о светлом будущем, готовы были принести в жертву даже своих близких ради скорейшего торжества социальной справедливости. К. Маркс недаром писал в статье «К критике гегелевской философии права» (1844 год), что «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами» ^{[22, с. 234]}. У нас в годы революции и Гражданской войны отец порой убивал своих сыновей, брат совершал каинов грех, а сын предавал и отдавал на заклание отца. Причем все это одобрялось и поощрялось новой властью. Борьба за мифические идеи уничтожала в человеке подлинно человеческую составляющую. Недаром в 1931 году Осип Мандельштам напишет стихотворение «Век-волкодав». Этот век приводит всех людей к общему знаменателю, а сопротивляющихся – безжалостно давит. Такова неутешительная мысль Булгакова.

Социальное принижает и аннигилирует индивидуальное в переломную историческую эпоху, но подлинная индивидуальность всячески противится этому. В рассказе «Необыкновенные приключения доктора» главный герой - ученый, мыслящий книжными категориями. Но в момент приближающейся гибели он думает отнюдь не о светлых манящих перспективах мировой революции, а том, «кому достанется записная книжка»^{[6, с. 286]}. Творец романа о Христе - Мастер из «закатного романа» – также отнюдь не боец, а гениальный художник. Ведь каждый должен отстаивать собственную индивидуальность и оставаться самим собой. Видимо, именно Мастер из всей вереницы героев Булгакова в большей степени стремится остаться самим собой. В переломную историческую эпоху он предстает олицетворением огромной, вселенской силы и, с другой стороны, беззащитной слабости творчества. Философ Валериан Муравьев (1885-1932) сказал об этом так: «Творчество – наивысшее понятие. Выше идеи творчества нет ничего, и творчество всему предшествует и все включает… И жизнь человека, и всякое его действие могут быть сведены к творчеству» ^{[19, с. 113]}.

Однако, любой художник и творец является, прежде всего, человеком, который – в отличие от большинства людей – воспринимает все обостренно в меняющейся социальной реальности. Такие индивидуальности чувствуют себя особенно неуютно в годы социальных преобразований. Русский человек, способный думать самостоятельно, а не чуждыми идеологическими штампами, оказался вопреки своей воле брошенным в торнадо исторических событий. Именно такой человек выдвигается Булгаковым в качестве нормыв его целостной философской концепции. Писатель внимательно исследует коллизию «человек и время социальных катаклизмов». Булгаков уделяет особое внимание судьбе человека, который просто защищает свое право остаться в живых и не исчезнуть бесследно в волнах исторической смуты. В изучении именно этого страстного желания жить отразилась мировоззренческая установка самого М.А. Булгакова, который стремился к активному противостоянию социальной деструкции.

Молодой Булгаков в 1921 году, в письме к матери от 17 ноября, высказался вполне определенно, рассказывая о сложностях существования в Москве: «Вне такой жизни жить нельзя, иначе погибнешь. В числе погибших быть не желаю» ^{[10, с. 38]}. Эти слова молодого врача и литератора могли бы повторить не только многие персонажи Михаила Булгакова, но его друзья и ровесники. Не герой, а простой думающий русский человек вступает в схватку с историей, но требования его невелики. Это – отнюдь не мировая революция и всеобщее счастье, а лишь «в 3 года восстановить норму - квартиру, одежду, пищу и книги» ^{[10, с. 39]}.

В своих юношеских произведениях М.А. Булгаков показывает многоцветную и полифоничную драму противостояния человека жестокой социальной реальности. Причем делает это не без оттенка самоиронии и даже лирической нотки по отношению к житейским трудностям. В таких вещах, как «Трактат о жилище» или «Записки на манжетах», писатель делает это как человек, который сам лишь недавно избежал объятий смерти и теперь может даже отстраненно иронизировать по поводу миновавшей его угрозой небытия. Но в более зрелых произведениях Булгакова трагическое столкновение человека с чуждой ему социальной реальностью становится намного губительнее и мрачнее.

Поразительно современными предстают перед русским образованным читателем начала XXI века строки из «Записок на манжетах», которые живописуют плачевное положение интеллектуалов, безжалостно уничтожаемых властью: «Голодный, поздним вечером иду в темноте по лужам. Все заколочено! На ногах обрывки носков и рваные ботинки. Неба нет. Вместо него висит огромная портянка. Отчаяньем я пьян… На голове у меня кепка. Цилиндр мой я с голодухи на базар снес. Купили добрые люди и парашу из него сделали. Но сердце и мозг не понесу на базар, хоть издохну» ^{[11, с. 229]}

Россия за ХХ столетие пережила целый ряд политических катаклизмов, вызвавших экзистенциальные катастрофы. Разрушение привычной человеческой среды обитания представляется Булгакову одним из самых ужасных и необратимых последствий русской революции. Поэтому писатель говорит в рассказе «Сорок сороков» о жизни в Москве 1921 года с нескрываемой горечью: «Возможно, это были героические времена, но это были голые времена» ^{[5, с. 275]}. В повести «Ханский огонь», написанной в 1924 году, которую литературоведы считают «самой историчной» ^{[23, с. 16]} у Булгакова, писатель буквально опредметит идею «голого человека», которого таковым сделали вихри исторических бурь. Для этого он помещает среди посетителей вновь созданного музея - барской усадьбы «Ханская ставка» - весьма колоритную личность. Писатель описал ее так: «Немолодой человек лет сорока… совершенно голый, если не считать коротеньких бледно-кофейных штанишек, не доходивших до колен и перетянутых на животе ремнем с бляхой «1-ое реальное училище», да еще пенсне на носу, склеенное фиолетовым сургучом. Коричневая застарелая сыпь покрывала сутуловатую спину голого человека, а ноги у него были разные – правая тоще левой, и обе разрисованы на голенях узловатыми венами» ^{[3, с. 384]}. Как в революцию, так и в современную эпоху, разрушение жизненного мира интеллектуалов было начато через упрощение и аннигиляцию привычного modus vivendi и оказалось нацеленным, в конечном итоге, на распад мыслящей и тонко чувствующей личности. Ныне этот процесс приобрел необратимый характер.

Булгаков в своих произведениях не только живописал настоящее и обращался к прошлому, но и пытался заглянуть в будущее на страницах своих фантастических пьес, повестей и рассказов. Всякое обращение к будущему всегда в определенной степени мере выступает как критика настоящего. Вспомним, как А. С. Пушкин с оттенком грусти однажды сказал: «Сердце в будущем живет, настоящее уныло». Но у Михаила Булгакова взор в будущее чаще всего приобретает эсхатологический оттенок. Как и к фантастическим романам Герберта Уэллса, к утопиям Булгакова, видимо, необходимо приложить приставку «анти». Его произведения живописуют вовсе не пришествие желанного «золотого века» в истории человечества, а социальные катаклизмы, страдания и смерть людей. Намеренно или нет, но писатель, видимо, хочет донести до читателя главную мысль: этот насквозь греховный и прогнивший мир вполне заслуживает Страшного суда. Вполне закономерно, что в его произведениях в избытке хватает светопреставлений, природных катастроф и социальных катаклизмов. Некогда А.Ф. Лосев в уже упоминавшейся авторами статье «Русская философия» выделил в качестве характерной черты русского философствования «апокалиптическую напряженность»^[21,c.15]. Эту напряженность вдумчивый читатель может почувствовать и на страницах произведений М.А. Булгакова, содержащих глубокие мировоззренческие идеи и блистающих изящной формой исполнения.

Помимо изображения ужасов реальной истории, свидетелем коих писатель был за годы революции и гражданской войны, Булгакову превосходно удавались масштабные картины самых разнообразных катастроф: уничтожение Ленинграда вследствие всемирной гражданской войны в пьесе «Адам и Ева», сожжение Смоленска и эсхатологические бунты толпы в повести «Роковые яйца», столичные пожары и людская паника в романе «Мастер и Маргарита». Все эти катастрофы служили прекрасным художественным приемом для философских раздумий об истории и об ее смысле, которые писатель оставил на страницах своих произведений, полных богатой и неординарной фантазии. Историческая фантастика Михаила Булгакова многозначна и полифонична. Эти произведения поражают многообразием социальных проблем, житейских тем и экзистенциальных мотивов, которые затрагивает в них писатель. Вообще, жанр утопии, который литературоведы давно уже относят именно к фантастической литературе, подвергает критике, зашифровано или же открыто, саму современность.

Эсхатологические мотивы можно найти и в бесподобной по «смелости изобретения» повести «Собачье сердце», наполненной не только аллегориями, но и всевозможными явными и скрытыми намеками на политические и социокультурные реалии современности. Ассистент и ученик Преображенского, доктор Борменталь, отмечает в дневнике: «Что в Москве творится – уму непостижимо человеческому. Семь сухаревских торговцев уже сидят за распространение слухов о светопреставлении, которое навлекли большевики. Дарья Петровна говорила и даже точно называла число: 28 ноября 1925 года, в день преподобного мученика Стефана, земля налетит на небесную ось… Какие-то жулики уже читают лекции. Такой кабак мы сделали с этим гипофизом, что хоть вон беги из квартиры» ^{[7, с. 276]}.

Опыт гениального хирурга обернулся авантюристическим насилием над природой и здравым смыслом. Его скальпель «вызвал к жизни» не «новую человеческую единицу», а отвратительного монстра, который вскоре начинает представлять опасность для окружающих, в том числе и для своего творца. Этические и аксиологические мотивы наполняют эту повесть. Но Булгаков размышляет и о возможности создания в переломные исторические эпохи нового человека. Этот проект был одной из целей большевиков, и Булгаков в фантастической форме показал, к чему могут привести прекраснодушные мечтания.

Воспитание нового человека, созданного из бездомного пса и биологического материала стопроцентного пролетария Клима Чугункина, наталкивается на непреодолимые трудности, совершенно непредвиденные прекраснодушными русскими интеллигентами. В меру своих педагогических талантов Преображенский и Борменталь стремятся положительно воздействовать на творение рук своих. Бывший «московский студент», а ныне известный профессор Филипп Филиппович Преображенский предполагает обучать Шарикова на положительном примере великого романа Дефо: «Надо будет Робинзона…». Однако все эти попытки следовать духу философии и педагогики Руссо, увы, тщетны. Уж слишком явственно простонародное происхождение существа. Доктор Борменталь записывает в дневнике: «После того, как у него отвалился хвост, он произнес совершенно отчетливо слово ’’пивная’’» ^{[7, с. 271]}. А далее «процесс пошел» полным ходом. «Он произносит… все бранные слова, которые только существуют в русском лексиконе» ^{[7, с. 271]}.

Эту великую повесть можно трактовать по-разному. Прежде всего, это – занимательная история, оторваться от которой невозможно. Разумеется, начитанным людям приходит в голову жутковатый роман великого Герберта Уэллса «Остров доктора Моро», в котором гениальный хирург проводит эксперименты по созданию людей из животных. Но у Уэллса не так сильно выражены социальные и эсхатологические мотивы.

Вивисекцию, осуществленную над добрейшим псом Шариком и превратившую его из гипотетического «неизвестного собачьего принца» в реального стопроцентного пролетария, можно трактовать как аллегорию. Эта аллегория блестяще рисует гибельное влияние утопических и прекраснодушных коммунистических идей, преждевременно проникших в сознание простонародья, напрочь лишенного необходимых для их восприятия культурных основ. Аналогия Булгакова такова: скальпель превратил доброго и милого пса в отвратительного монстра, а красивые идеи лишь морально извратили народ России. Воплощение этих идей в жизнь стало возможным лишь через реки крови, проливаемых ради светлого будущего. Причем необходимость этой крови было обосновано теоретически еще основоположниками научного коммунизма. По мере своих интеллектуальных возможностей и сил мысли отцов-основателей пытается понять и созданное Существо. Вспомним хотя бы знаменитую сцену, в которой Шариков критически рассуждает о прочитанной им «Переписке Энгельса с Каутским»!

Шариков на полном серьезе претендует на значительность и рассчитывает на высокое положение в новом обществе, в котором реализуется принцип «Кто был ничем, тот станет всем». Его пафосная, «рожденная революцией» речь отдает цирковым балаганом, какой-то клоунадой и кажется совершенно дикой для русских интеллектуалов Преображенского и Борменталя. Но его «брату по классу» Швондеру нигилистические и уравнительские рассуждения Шарикова близки и понятны. Чего стоит хотя бы мудрая революционная сентенция, решающая все социальные проблемы эпохи, - «Взять все и поделить». Все эти мысли с неотвратимой неизбежностью должны были напрямую привести Шарикова и ему подобных деятелей к идее великого всепланетного пожара. И поначалу казалось, что красные колесницы мировой революции, которых столь фанатично ждали Ленин и Троцкий, с триумфом промчатся по всей Европе. Даже в Баварии и Венгрии ненадолго возникли советские республики. Но умные люди, знавшие закономерности исторического развития, понимали, что искусственное ускорение темпов истории, безумная попытка пришпорить и даже «загнать клячу истории» (как выражался Маяковский в «Левом марше») может перерасти в трагедию и катастрофу мирового масштаба. Горький опыт России был перед глазами у европейских политиков, которые делали все возможное, чтобы не допустить в своих странах революционного безумия.

В своих произведениях Булгаков разворачивал перед вдумчивым читателем собственное понимание исторического процесса и его законов. Любая революция – насилие над человеческой природой. Булгаков был приверженцем эволюции, постепенно осуществляющегося улучшения на разумных и добрых началах всех несовершенств общественного строя, а вместе с ним и самого человека. Взгляды Булгакова по этому вопросу очень схожи с воззрениями многих отечественных и зарубежных мыслителей прошлого и современности. Например, великий Гёте, столь чтимый Булгаковым, всю свою долгую жизнь был настроен решительно против революционных процессов - как в природе, так и в обществе. Всякая насильственная реорганизация общества, любая революция, с какими благими намерениями она бы ни осуществлялась, схожа со стихийными бедствиями и природными катастрофами. Булгаков творчески использовал мысли Гёте в написанном 28 марта 1930 года «Письме к Правительству», где он говорит о своем «глубоком скептицизме в отношении революционного процесса» и называет себя приверженцем «излюбленной и Великой Эволюции» ^{[10, с. 283]}. Торопливые интенции человечества создать любым способом рай на планете могут превратить в ад всю ойкумену.

Пережив события революции и Гражданской войны, М.А. Булгаков оказался свидетелем складывания в 30-е годы культа личности И.В. Сталина. Историки отмечают, что начало культа было положено статьей К.Е. Ворошилова «Сталин и Красная армия», написанной к официальному 50-летию вождя в 1929 году. Именно в этом году М.А. Булгаков начал работу над романом «Мастер и Маргарита». Булгаков не только в этом романе, в котором причудливо перемешаны прошлое и современность, но и во многих своих произведениях не мог не обратиться к проблеме роли личности в истории. Эту проблему он решает, в том числе, и в своей исторической фантастике, ярким образцом которой являются пьесы «Блаженство» и «Иван Васильевич».

Пьеса «Иван Васильевич» широко известна в нашей стране – прежде всего, благодаря блистательному фильму Леонида Гайдая. Хотя пьеса написана в ярком и комедийном стиле, в ней поставлено немало судьбоносных проблем, в том числе и вопрос о роли личности в истории. Вызвав гениальной фантазией в советскую Москву 30-х годов царя Ивана IV Грозного, писатель мысленно обращался к фигуре И.В. Сталина. Историки любят размышлять о генетическом родстве этих двух тиранов и их значительном влиянии на отечественную историю, отнюдь не прекратившимся после их физической смерти. В Кремлевской библиотеке Сталина хранится сценическая дилогия А.Н. Толстого об Иване Грозном. Эдвард Радзинский рассказывает: «В страшные дни войны, когда немцы рвались к Москве, попала к нему на стол эта пьеса. Прочитав ее и, видимо, о чем-то раздумывая, Сталин несколько раз написал на задней стороне обложки одно слово – ’’Учитель’’» ^{[26, с. 101]}.

Булгаков был уверен: историю делают великие личности, напрямую воздействуя на социальные реалии. Тем более – в России, где гигантские территории страны неизбежно требовали сильной и властной руки. Но сила часто переходит в тиранию, суровость – в жестокость, а недоверчивость – в манию преследования. Народу остается лишь повиноваться. Это было при Иване Грозном, это происходило на глазах Булгакова и в 30-е годы. Булгакова всегда интересовала проблема взаимоотношений власти и народа в отечественной истории. Н.М. Карамзин писал в монументальной «Истории государства Российского» о любви русского народа к грозным и сильным государям, о готовности русских людей простить и забыть любые злодеяния, совершенные такими властителями ради блага государства. А вот совестливые и заботящиеся о народе государи обычно непопулярны как во время их правления, так и в народной памяти.

И ведь Иоанн IV остался в памяти незлобивого русского народа не палачом, не мучителем, не кровопийцей, а навечно запечатлен под возвышенным эпитетом «Грозный»! Да и по грозной фигуре Иосифа Виссарионовича ныне многие скучают, в том числе и некоторые небесталанные деятели искусства и литературы. Булгаков чувствовал, что величественная фигура Сталина оставит неизгладимый след в истории страны и в народной памяти. Отечественные интеллектуалы дискутируют до сих пор о роли большевистского вождя в судьбе России, и этим спорам суждено длиться еще очень долго. Тираны масштаба Иоанна Грозного, Петра Первого и Иосифа Сталина навечно входят в историческую память народа.

Выделим одно немаловажное, на наш взгляд, обстоятельство. М.А. Булгаков уже в середине 30-х годов начал осознавать, что фигура Сталина, по меньшей мере, двойственна. С одной стороны, вождь ВКП (б) и ее Генеральный секретарь являлся интернационалистом, конечная цель деятельности которого была мировая революция. С другой стороны, Сталин во многих отраслях общественной жизни воскресил славные имперские традиции, свойственные старой российской государственности, канувшей в лету после 1917 года – как казалось, навсегда. Как и многие русские патриоты, Булгаков положительно оценивал, что именно после прихода к власти Сталина кончилось жуткое безвременье революционных лет, когда славная история Отечества предавалась поруганию и была обречена на забвение. Именно при Сталине начали печатать большими тиражами романы и издавать труды по русской истории, стали снимать фильмы и ставить спектакли, повествующие о великом прошлом нашей страны. Сталин постепенно становился русским национальным вождем, лидером русского народа – главенствующего в семье народов многонационального СССР.

Э. Радзинский в своем жизнеописании Сталина отмечает: «…В 1926 году Московскому Художественному театру разрешили выпустить «Дни Турбиных» Булгакова. Это был фантастический успех. Зрители с изумлением увидели пьесу, где белые офицеры изображались не привычными монстрами, но добрыми, милыми людьми. Постановка вызвала ярость партийных писателей, но у нее нашелся преданный зритель и защитник. Бессчетное число раз Хозяин смотрел спектакль.

Загадка? Нет. Это была пьеса об обломках прежней империи. А он, расправляясь с вождями Октября, уже видел Империю будущую» ^{[27, с. 280]}.

На наш взгляд, Булгакову импонировало в Сталине то обстоятельство, что большевистский вождь стал неким выразителем исторического возмездия, ангелом мщения для тех палачей, которые проливали реки крови в годы революции и гражданской войны. Так и не ставший священником Иосиф Джугашвили хорошо помнил Библию: «Мне отмщение, и аз воздам» (Втор. 32, 35)... Сталин воздал по кровавым заслугам «пламенным революционерам», всем этим «наумам бесстрашным» (если вспомнить портрет активного чекиста-палача, нарисованный В. Катаевым), уничтожившим в годы революции генофонд русской нации, а теперь, в свою очередь, ставшим жертвами бывших товарищей по партии. Узнав об аресте Л.Л. Авербаха, Г.Г. Ягоды и других палачей, М.А. Булгаков делится своими размышлениями со своим другом и первым биографом П.С. Поповым об этих событиях. Третья супруга писателя - Е.С. Булгакова - записывает в дневник их общие раздумья: «Отрадно думать, что есть всё-таки Немезида и для этих людей» ^{[10, с. 578]}.

В кровавые 1937–1938 годы Советской властью были один за другим, физически или социально уничтожены многие ее верные слуги. Некоторые из них, имевшие отношение к новому пролетарскому искусству, были яростными преследователями Булгакова. Репрессиям подверглись все прежние руководители РАППа. Поэт Безыменский и драматург Афиногенов были исключены из партии. Многие русские интеллектуалы восприняли террор второй половины 30-х годов как окончание ненавистной революции. В творчестве Булгакова все эти мысли отразились в романе «Мастер и Маргарита» (образы Пилата, Каифы, Иешуа, «юноши из Кириафа»), в персонажах «кабалы» и фигуре короля из пьесы «Кабала святош» о Мольере.

Булгаков понимал, что Сталин, сочувственно относясь к своим предшественникам в трагической русской истории (Ивану Грозному и Петру Великому), не без основания чувствовал в них родственный дух. По твердому убеждению Булгакова, революционные преобразования в истории России обязаны своим генезисом именно Сатане. По этой причине сатанинские силы Булгаков живописал практически во всех своих произведениях. Это роман «Белая гвардия», пьесы «Дни Турбиных», «Бег», «Багровый остров», «Зойкина квартира», и особый цикл «Дьяволиада», состоящий из рассказов и повестей. Писатель использует различные средства, чтобы заставить читателя почувствовать разгул дьявольской стихии в истории. Например, в «Белой гвардии» Л.Д. Троцкий и С.В. Петлюра отождествляются Булгаковым с Сатаной. Петлюру выпускают из камеры под номером 666, а в описании Троцкого видны эсхатологические мотивы.

В нашу задачу не входит рассмотрение взаимоотношений Булгакова и Сталина. Ранее один из авторов данной статьи отмечал, что пьесу «Батум», написанную Булгаковым о молодом революционере Иосифе Джугашвили, можно причислить к своеобразной исторической фантастике ^{[14, с. 8]}. Известно, что сам Сталин отказал пьесе в постановке, хотя «Батум» получил наивысшие оценки в советских учреждениях культуры. Видимо, Сталин решил, что не следует петь дифирамбы Солнцу, пока оно еще не взошло. Но именно в этой пьесе видна оценка роли личности в истории, данная Булгаковым. Именно великая личность творит историю, используя благоприятные обстоятельства, а потом подчиняя их своей воле.

Довольно смел, хотя и насквозь фантастичен, тот эпизод пьесы, когда цыганка пророчит молодому революционеру великое будущее. Сцена напоминает трагедию Шекспира «Макбет». Уже после смерти вождя Е.С. Булгакова риторически спрашивала С.Я. Маршака в письме от 6 января 1955 года: «И, наконец, кто еще так угадал Сталина, как Булгаков в своем “Батуме”?» ^{[12, с. 301]}

Разумеется, о допуске к архивным материалам в те времена нельзя было и надеяться, поэтому Булгаков писал эту пьесу по выпущенным под редакцией Истпарта сборникам воспоминаний, которые были проникнуты восторженным преклонением перед главным героем пьесы. Иначе и быть не могло. Поэтому в пьесе «Батум» образ Сталина вышел мифологическим. Разумеется, Булгаков очень внимательно наблюдал за вождем. Писатель пытался понять его как человека и как властного функционера, хотя и являющегося создателем новой государственной формации на земле бывшей Российской империи, но неизбежно несущего в себе типичные и характерные черты русского национального лидера.

Булгаков давно подметил эту особенность русского народа – безоговорочное преклонение перед сильной властью и чисто женское желание отдаваться на милость сильного лидера. Недаром Н.А. Бердяев рассуждал - не как Гёте о «вечно женственном», - но о «вечно-бабьем» в русской душе. Логика бабы проста: если муж бьет – значит любит. Отсюда и такой народный пиетет по отношению к тиранам, палачам и кровопийцам на вершине власти.

В своей пьесе Булгаков показал те характерные черты молодого семинариста Иосифа Джугашвили, которые в грядущем и превратили его в Сталина. Будущий вождь демонстрирует способность предвидения и гибкость ума, страсть к знаниям и самообразованию: в пьесе Сталин читает «Философию природы» Гегеля. В его характере явственно прослеживаются решительность в действиях и собранность, жесткость и отсутствие сентиментальности. Молодой Сталин умеет оборачивать сильные и слабые стороны людей для получения нужного ему результата. Он способен получать полную информацию о событиях, чтобы на основе этих сведений принять единственно правильное решение в конкретной ситуации.

Читателя заставляет надолго задуматься сцена пьесы, где Николай II подписывает приговор Сталину, который гласит: «высылка в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции сроком на три года». Император при этом добавляет: «Мягкие законы на святой Руси» ^{[9, с. 369]}. Воистину, если бы законы царской России строже карали революционеров, то не было бы гибели великой империи и страшного подвала в доме екатеринбургского инженера Ипатьева. Случайность и закономерность в историческом процессе теснейшим образом переплетаются. Булгаков это осознавал и хотел донести, пускай и в неявной, иносказательной форме, свои мысли до читателя и потенциального зрителя.

Увы, история не имеет сослагательного наклонения. Булгаков прекрасно показал это в грустном и коротком рассказе «Ханский огонь». В этой философской притче писатель размышляет о смысле истории, о неизбежности ухода старой социальной реальности и пришествия нового мира. В этом мире, как пророчит «Интернационал», «кто был ничем, тот станет всем». Но вот будет ли этот наступающий новый мир, созданный кровопролитием, разрушением и насилием, благом в сравнении с безжалостно уничтоженным старым миром? Писатель не отвечает на этот вопрос. Он дает читателю возможность поразмыслить самому и спросить совета у своей совести.

Подведем итоги исследования. М.А. Булгаков отразил в своем творчестве собственные историсофские представления. Разумеется, они не были системно разработанными, так как от художника слова, в отличие от философа, не следует требовать системного представления явлений. Поэтому целесообразнее говорить о историософских представлениях Михаила Булгакова, а не о системном характере его философских воззрений на философию истории. Все же историософские представления Михаила Булгакова охватывают важнейшие онтологические вопросы исторического процесса – такие, как специфика исторического процесса и соотношение в этом процессе эволюции и революции, смысл и назначение истории, проблема свободы и необходимости в истории, возможность создания нового человека в переломные исторические эпохи, роль личности в истории.

Булгаков увязывает историософские размышления с философско-антропологическими, этическими и аксиологическими раздумьями, создавая художественными средствами синкретичную концепцию, которая базируется на социально-философской антропологии. Главным элементом в этой концепции выступает жизнь, страдания и смерть человека, стремящегося к жизни, развивающейся по законам эволюции, а не революции – социального катаклизма, уничтожающего в человеке духовно-нравственные и ценностные основы. Актуальными для современности представляются политические воззрения писателя, базировавшиеся на знаменитой консервативной триаде, увязывающей в единое целое сильную власть, православие и народность.

Творчество М.А. Булгакова не столько создает собственную философию истории, сколько с позиций своеобразной социально-философской антропологии осмысливает исторические судьбы страны, ее прошлое, настоящее и будущее. Философия истории Булгакова, как и его мировоззрение в целом, представляется пессимистичной. Полагая, что революция нарушила естественный ход исторической эволюции России, да и всего мира в целом, Булгаков ждал мало позитивного от наступающего будущего.