Axiology of Age in Russian and Japanese World Pictures

Belova Dar'ya Nikolaevna PhD in Philosophy Associate Professor at Moscow State Institute (University) of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation 119454, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Vernadskogo, 76, kab. 4105 darinda2006@yandex.ru Other publications by this author

Gurevich Tatyana Mikhailovna Doctor of Cultural Studies professor at Moscow State Institute (University) of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation 119454, Russia, g. Moscow, ul. Vernadskogo, 76, aud. 3104 tmgur@mail.ru

Молодость не грех, а и старость не смех.

Русская пословица

В настоящее время, когда можно говорить о постепенном преодолении европейцами ощущения собственного превосходства над народами Азии, Африки и Латинской Америки в вопросах общей культуры и культурной антропологии, социологии и прочих самых разных аспектах бытия, возрастает интерес исследователей к отличному от европейского мировосприятия других народов.

Актуальность рассматриваемой темы определяется возрастанием постоянного и неизбежного взаимодействия со странами Востока, в частности, с Японией и стремлением партнеров сохранить свои национальные особенности.

Принимая во внимание лишь вскользь обозначенные нами проблемы, связанные с возрастом, необходимо уяснить, как представители разных культур и народов воспринимают и относятся к тем или иным аспектам взросления и старения, изменялось ли отношение к возрастным параметрам, в частности, к старикам, в разных странах и в разные периоды истории.

Авторы статьи, сопоставляя взгляды русских и японцев, иллюстрируя их отношение к предмету исследования, считают весьма эффективным использование методов сравнительно-сопоставительного, лингвокультурологического анализа, при котором в качестве примеров, подтверждающих нашу точку зрения, приводятся русские и японские пословицы и поговорки, поскольку именно в них без многословных и сложных объяснений просто утверждается или отрицается нечто, воспринимающееся носителями языка как неоспоримая истина, как мнение народа.

Возраст обычно определяется как продолжительность периода от момента рождения организма до определённого временного момента. С этим понятием связывается процесс всестороннего развития человека, рост и становление его духовного, физического, психического начал в разные периоды жизни. Пройдя через младенчество, детство, отрочество, юность и зрелость, человек приходит к старости. Если психосоматическое состояние человека дряхлеет, то духовное не теряет силы, что можно считать торжеством возраста, выступающим как процесс преодоления инерции увядания.

На возрастную структуру человеческого существования указывали Платон, Аристотель, Сенека, Цицерон. Каждая эпоха в доступной форме стремилась наглядно представить окружающий мир и изменения в человеке, происходящие с возрастом. В средневековой европейской философии процессы, протекающие в организме человека, уподобляли стихиям и временам года: весну сравнивали с детством, лето – с молодостью, осень – со средним возрастом и зрелостью, зиму – со старостью. Японцы, которые вслед за китайцами склонны всему давать числовые обозначения, до сих пор живут, ориентируясь на Конфуция (VI-V вв. до н.э.), который говорил: «В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учебе. В тридцать лет я обрел самостоятельность. В сорок лет я освободился от сомнений. В пятьдесят я познал волю неба. В шестьдесят – научился отличать правду от неправды» ^{[8, с. 143]}.

Исследованиями возрастных особенностей человека занимались Ф. Арьес, М. Мид, М.Б. Элькони и многие другие. Возрастную психологию изучали В. Штерн, Ж. Пиаже, Э. Эриксон; социальным проблемам возраста уделяли внимание К. Мангейм, Т. Парсонс, А. Левинсон, а философские аспекты разрабатывали Р. Россет, Э.Берн, А. Адлер, Т.В. Карсаевская, А.Г. Шаталов.

Ф. Арьес подчеркивал, что «у каждой эпохи есть своя привилегированная возрастная группа и собственные правила периодизации человеческой жизни: «молодость» – привилегированный возраст XVII века, детство – века XIX, подростковый период – XX столетие» ^{[1, с. 43]}, большое внимание автор уделил историческому исследованию детства. М.Н. Эпштейн предложил новый подход к периодизации и осмыслению возраста, суть которого в том, что все возраста присутствуют в каждом отдельном возрасте ^[19]. Н.А. Рыбакова подходит к проблемам старости и старения человека как целостному исторически изменяющемуся феномену ^[14].

Отношение к старости всегда было не однозначным и всегда интересовало людей, т.к. старость и смерть неминуемы. «Я – странник на земле: странствие начинаю с колыбели, оканчиваю гробом: странствую по возрастам от детства до старости, странствую по различным обстоятельствам и положениям земным» ^{[3, с. 91]}.

Правительства многих стран обеспокоены всё нарастающим процессом старения населения. Доля пожилого населения неуклонно растет, как в Западной Европе, так и в других развитых странах. Япония одна из наиболее быстро стареющих стран, в которой происходит увеличение продолжительности жизни, сопровождающееся довольно низкой рождаемостью. Процесс старения захватил и Россию, что связывают с демографическим кризисом и последствиями перестройки. Увеличение числа лиц пожилого возраста, сказываясь на рождаемости и нарушая демографию, будет иметь различные социально-экономические последствия, ^{[13; 18]}.

В настоящее время геронтология пытается найти пути решения биологических и социальных проблем пожилых людей, подкрепить их медицинской и психологической обеспеченностью, обращая внимание на то, что с возрастом при сохранении смысла жизни уменьшается темп старения и появляется жизнестойкость. Ученые указывают на социальную детерминированность старения личности ^{[6; 7]}. К числу проблем, связанных со старением, относятся среда обитания и социальная адаптация, оказывающие влияние на психологические и соматические изменения организма. В христианстве находит отклик идея о том, что пожилые люди должны быть окружены уважением и вниманием, старикам необходим особый статус в обществе ^[11].

Находясь во власти стереотипов о почтительном отношении к старикам в японском обществе, проникнутым конфуцианскими установками, мы склонны упускать из внимания некоторые традиции жестокого обращения с ними, которые имели место всего лишь сто с лишним лет тому назад^[1].

Конфуцианство в Японии на протяжении полутора тысяч лет являлось определяющей моральной философией, устанавливающей строгие правила взаимоотношений между поколениями. Несмотря на то, что в этой стране семья традиционно выполняла важнейшую социальную функцию, а именно: она позиционировалась как институт страхования старости, жестокость по отношению к старикам имела место в Японии вплоть до ХХ века, Мужчина выполнял обязанности главы семьи до 50 или, если позволяло состояние здоровья, до 60 лет. Затем, следуя старым обычаям, «уходил на покой» инкё: 隠居, передавал верховенство и все вопросы заботы о семье старшему сыну-наследнику и в дальнейшем не принимал активного участия в семейных делах. Традиционные межличностные отношения и сам строй японской семьи должны были гарантировать достойное положение и обеспеченность людей в преклонном возрасте. Исключением из этого правила являлись лишь беднейшие крестьянские семьи, о чем и повествует новелла Ситиро Фукадзава.

Плохое обращение со стариками наблюдается во многих странах мира, унижение старых людей разрастается и приобретает уродливые формы, это касается материального, психологического, физического и медицинского унижения, проявляются социально значимые ориентиры, попирая нравственные нормы и медицинскую этику, нарушая и христианские заповеди, и конфуцианские догмы. У многих людей старость ассоциируется с одиночеством, заброшенностью, дряхлостью, социальной изолированностью и психологической нестабильностью, что вкупе порой приводит стариков к мыслям о самоубийстве.

В православии старость воспринимается как Божественная полнота бытия. Старость и немощь необходимы для подготовки к длинному пути и для общения с Всевышнем. Старость включена в проект Создателя и рассматривается как милость Божия для духовного совершенствования. Смерть придет, закон смерти непреклонен «войдешь во гроб в зрелости, как укладываются снопы пшеницы в свое время» (Иов 5:26). «Не старый умирает, а поспелый» (пословица). «…Мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор. 4:16). Смерть воспринимается в старости ни как что-то абстрактное, а становится внутренним знанием. Со смирением и удовлетворением встречают старость православные, обремененные мудростью и благоразумием, обретают душевный покой, распространяя любовь к ближним, совершенствуясь духовно, укрепляют веру и используют время до исхода дней для самовыражения и благих дел.

Современная биомедицина, разработка новых технологий в области геронтологии и косметологии позволили взять курс на омоложение, претворяя в жизнь «культ молодости». Внедрение современных методик в процесс стимуляции стареющего организма не всегда приводит к положительному результату, поскольку помимо вопросов здоровья пожилые пациенты сталкиваются с социальными и нравственными проблемами. Пластические операции могут изменить внешний облик человека, но его суть как личности остается на том же физиологическом и психологическом уровне. Ещё П. Флоренский писал «то, что обычно называется телом, – не более как онтологическая поверхность; а за нею, по ту сторону этой оболочки лежит мистическая глубина нашего существа… поверхность раздела глубин бытия: глубины «Я» и глубины «не-Я»…» ^{[17, с. 265]}.

«В старцах мудрость, и в долголетних – разум» (Иов 12,12). Следовательно, на стариков возлагается высокая социально-этическая обязанность, что подтверждается духовной жизнью христианина, вершиной которой выступает старчество, распространенное в Православии ^[14]. Старшие своим примером и наставничеством передают молодому поколению знания, опыт, духовность и любовь.

Пожилые люди нуждаются в опеке, заботе, почитании, добром отношении родственников и детей. «Почитай отца твоего и мать твою, (чтобы тебе было хорошо и) чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исх. 20:12).

За старостью следует смерть, как естественный финал любой биологической особи. В христианской культуре открывается метафизический смысл смерти – стремление души к Богу. Телесность и духовность – две естественные составляющие человека, ярко проявляющееся при подготовке к смерти. Наряду со страхом смерти у христианина имеется надежда на воскресение, благодаря духовному совершенствованию появляется реальность Вечности, недаром в народе бытовала пословица о смерти – «тело в тесноту, а душу на простор».

Из авторов конца ХХ – начала XXI в. пишущих об отношении к возрасту, жизни и смерти в японской культуре можно упомянуть А.Н. Мещерякова, В.П. Мазурика, А.Е. Куланова, А.А. Долина, Т.М. Гуревич. Выросшие в условиях синто-буддийского религиозного синкретизма японцы полагают, что жизнь не заканчивается смертью, что последняя является лишь этапом на пути круговорота жизни: 生は死のはじめсэй-ва си-но хадзимэ – «жизнь – начало смерти», 生は寄なり死は帰なりсэй-ва кинари си-ва кинари – «жизнь – временная остановка, смерть – возвращение (туда, откуда пришел)»^[2].

У японцев всегда было принято готовиться к собственным похоронам, иностранцев это удивляет. Они еще при жизни выбирают и внимательно примеряют гробы. На японском высокотехнологичном кладбище, воображение не может не поразить футуристический дизайн захоронений с хрустальными элементами ^[23].

Вопрос о метафизике смерти в представлении японцев весьма интересно представлен в работах Е.С. Сычевой, которая, исследуя японские аниме и манга ^[15], приводит любопытные данные о том, что в древности японцы воспринимали бабочек и светлячков как души умерших, что находит отражение и в современной массовой культуре Японии ^[16]. Принимая во внимание то, что в синтоизме нет никаких нравственных заповедей, нет догматов о загробных наградах или карах, вполне естественно превращение в такие эфемерные проявления природы душ людей, изначально, как учат теологи синтоизма, обладающих инстинктивным познанием добра и зла.

В отличие от западных ученых – алхимиков, философов, врачей – и китайских даосов, японские мудрецы никогда не создавали ни «философского камня», ни источника «вечной молодости». Они пытались жить в гармонии с природой, не искали возможностей обрасти вечную жизнь благодаря снадобьям, сохраняли здоровье как физическое, так и умственное в соответствии с естественным, хронологическим возрастом.

В Японии основываясь на философии дзэн-буддизма ценились бренность и мимолетность бытия. Как указывал Кэнко-хоси «если бы жизнь наша продолжалась без конца, не улетучиваясь, подобно росе ..., и не уносясь, как дым ..., ни в чем не было бы очарования. В мире замечательно именно непостоянство» ^{[10, с. 47]}.

В японской и русской культурах аналогичны соотношения биологических и социальных характеристик с соответствующими возрастными периодами жизни человека. Старение осознается как обретение опыта и мудрости – «молодой на службу, старый на совет», старение понимается как обретение опыта и мудрости: 老いたる馬は道を忘れずоитару ума-ва мити-о васурэдзу – «старый конь дорогу не забывает». Русские тоже, когда за дело берется пусть старый, но опытный и умелый человек, уверены, что он всё сделает правильно, и говорят «старый конь борозды не портит», «старый волк знает толк».

Что же касается возраста, то как для русских, так и для японцев количество прожитых лет не имеет принципиального значения. Важен жизненный опыт, полученный за эти годы. Русские полагают, что «не годами старость красна, а делами». Японцы же советуют 年を問うより世を問え тоси-о тоу ёри ё-о тоэ – «чем спрашивать о возрасте, спроси о жизни».

У японцев длинный жизненный путь – это не только достижение, опыт преодоления трудностей, но и результат взаимодействия между личными и социальными проблемами. В Японии часто используется поговорка 長生きは恥多し нагаики-ва хадзи ооси – «долголетие – это многие унижения»^[3]. В словаре Даля есть близкая к японской и по смыслу, и по лексическому наполнению русская пословица «без стыда лица не износишь». С обеими пословицами сопоставима ещё и русская – «больше жить – больше грешить».

Признавая верной мыслью о том, что 年は争えないтоси-ва арасоэнай – «с возрастом не поспоришь», японцы гордятся тем, что продолжительность жизни у них в стране самая высокая в мире, поскольку уверены, что 年は寄れども心は寄らないтоси-ва ёрэдомо кокоро-ва ёранай – «годы идут, но душа не меняется». Эту точку зрения вполне разделяют русские, о чём свидетельствует пословица «сам стар, да душа молода».

Русская поговорка констатирует, что «под старость человек либо глупее, либо умнее бывает», японцы же не сомневаются, что «с возрастом умнеют» нэннэн оитэ тоси касикоси年々老いて年賢し. Вероятно, именно на таком восприятии возраста и основывается почтительное отношение к старикам, характерное для японской культуры взаимоотношений.

Как и русские, так и японцы отмечают негативные проявления возраста, например, ослабление организма: 老いては麒麟も駑馬に劣る ойтэ-ва кирин-мо доба-ни отору – «постарев, и кирин (фантастический конь) уступит кляче». Русские не обращаются к мифическим образам, они более категоричны – «придет старость, придет и слабость».

Русские пословицы гласят«стар да упрям, не людям, не нам», а у японцев есть слово, обозначающее «старческое упрямство»: 老いの一徹 ои-но иттэцу. Именно эта особенность стариков спровоцировала то, что поговорка 老い木は曲がらないоики-ва магаранай – «старое дерево не гнется» употребляется не только с положительной, но и с отрицательной коннотацией.

С возрастом люди склонны к многословию, болтливости что подмечает поговорка – «погода к осени дождливее, а люди к старости болтливее», а у японцев – 老いの繰り言 ои-но куригото – «старческое многократное повторение одного и того же».

И русским, и японским старикам свойственна направленность на прошлое. Японцы частенько говорят «рассказы (сказки) стариков о прошлом» тосиёри но мукаси банаси年寄りの昔話. В русском языке тоже есть устойчивое выражение «бабушкины сказки», а вообще-то ещё русские старики для придания большего веса своим словам и делам не прочь и похвастаться своим возрастом – «когда ты слепым щенком родился, тогда я к отцу твоему на пир рядился», косвенно намекая тем самым на значимость возраста.

В преклонном возрасте люди могут часто с предубеждением, иногда негативно без видимых причин относиться к чему-либо или кому-либо, что находит отражение в фразеологизмах: 老いてはことに僻む оитэ-ва кото-ни хигаму – «старики необоснованно недоброжелательны»; 老いての僻耳оитэ-но хигамими – «стариковский предвзятый слух»; 老いての僻目оитэ-но хигамэ – «недоброжелательная стариковская точка зрения». Несмотря на то, что японцы понимают, что эти проявления связаны с физическим состоянием старых людей, они все же употребляют вышеуказанные высказывания сугубо с отрицательной коннотацией.

Отмечая, что «в старости опять становятся маленькими детьми» оитэ футатаби тиго ни нару老いて再び稚児になる, что соотносится с русской поговоркой «что старый, что малый», японцы, придерживаясь традиций конфуцианства, наставляют: «к старикам относись как к отцу с матерью» – оитару о фубо то сэё老いたるを父母とせよ. О важности хорошего отношения к старикам говорят и русские поговорки, например, «корми деда на печи, сам будешь там», «не смейся над старым, и сам будешь стар». Впрочем, подобные наставления в России и в Японии в последнее время становятся все менее употребительными, тогда как ещё в конце прошлого столетия они очень часто встречались во многих японских календарях.

В японских пословицах и поговорках о возрасте можно заметить определенную гендерную асимметрию:　男の年は気、女の年は顔 отоко-но тоси-ва ки онна-но тоси-ва као – «возраст мужчины – его дух, возраст женщины – её лицо». Только о мужчинах японцы могут пренебрежительно сказать: 四十五十は洟垂れ小僧 ёндзю: годзю:-ва ханатарэ кодзо: – «и в сорок , и в пятьдесят – сопляк».

Японцы старикам-мужчинам приписывают такое качество как упрямство, а старым женщинам чрезмерную заботливость –老婆心 ро:басин пишется в буквальном, точнее, иероглифическом толковании как «душа старухи». Не об этом же и русская поговорка – «бабушке один только дедушка не внук».

Выше уже отмечалось, что представление японцев о возрасте во многом исходит из конфуцианских воззрений, как и китайцам им присуще пристрастие к нумерологии, характерное для китайской традиции. В зависимости от возраста, обозначающим конкретное число лет, в японских пословицах и поговорках людям приписываются определенные характеристики. Для возраста в японских фразеологизмах наиболее распространены следующие цифровые обозначения: ребенок – 3 и 10, юный возраст – 17 или 18, расцвет физических сил и интеллекта – 40, начало старости – 60. Максимальный возраст – 100.

Каким будет человек судят по ребенку: 三つ子の魂は百まで мицуго-но тамасии-ва хяку мадэ – «до ста лет душа трехлетнего», 人は十歳木は一丈хито-ва дзюссай ки-ва итидзё: – «что за человек видно в десять лет, а на что сгодится дерево, видно, когда оно будет высотой метра три», букв. «человек – в десять лет, дерево – 3,03 м.».

Всё лучшее, что есть в человеке проявляется в юности, в юном возрасте и черт хорош: 鬼も十八番茶も出花 они-мо дзю: хати бантя-мо дэбана – «все хорошо в свое время», буквально – «и черт хорош в восемнадцать, и низкосортный чай, если он только что заварен». Хорошо, если кто-то помнит о том, каким хорошим был человек в молодости, но «нет того, кто видел бы свекровь, когда той было семнадцать» сю:томэ но дзю:нана мита моно га най 姑の十七見た者がない^[4].

Период обучения у японцев более длителен, чем у русских, ведь русская народная мудрость гласит – «учи сына пока поперек лавки лежит», «учись, поколи хрящи не срослись», «ум бороды не ждёт», а на Востоке считают, что для обучения подходит весь период молодости: 矯めるなら若木のうち тамэру нара вакаки-но ути – «если выпрямлять (исправлять), то пока дерево молодое». Впрочем, в современной России отмечается тенденция, согласно которой молодое поколение занимается поисками себя лет до 35: живут с родителями, часто не имеют даже работы и личной жизни.

Как отмечалось выше, глава японской семьи «сдавал свои полномочия», то есть уходил на покой тогда, когда уже практически отпадала необходимость воспитывать старшего сына-наследника. Японцы считают, что в возраст зрелого ума и социальной значимости мужчины вступают к сорока годам: «в сорок лет сомнений нет» – ёндзю: ни ситэ мадовадзу四十にして惑わず, «к мнению других (прислушиваются) до сорока» хито но икэн ва ёндзю: мадэ人の意見は四十まで.

Русские говорят «придет старость – придёт и слабость», а японцы уточняют, что человека покидают силы ближе к шестидесяти годам: «руки поднимаются до шестидесяти» тэ ва рокудзю: мадэ агару手は六十まで上がる. Когда пожилой человек, пытаясь не уступить молодому, берется за дело, справиться с которым ему не по силам, японцы шутят: «полез старик на дерево» ои но кинобори 老いの木登りили «старец ледяной водой обливается» тосиёри но рэйсуй年寄りの冷水. Считается, что к старости человек порой впадает в детство: «шестидесятилетний трехлетка» – рокудзю: но мицуго六十の三つ子, или как говорят русские: «что стар, что мал». Хотя в России и бытует мнение, что «учиться всегда пригодится», «не учись до старости, а учись до смерти», но в преклонном возрасте уже трудно учиться чему-то новому: «старого учить – что мертвого лечить». Про случаи, которые русские обозначают как «на старости лет ... (взялся за что-то новое)», японцы говорят 六十の手習い рокудзю: но тэнараи – «обучение шестидесятилетнего».

В связи с тем, что в настоящее время в Японии самая высокая продолжительности жизни в мире поговорка об обучении в старости приобретает положительную коннотацию – «учиться никогда не поздно», например, «пригодился разговорный английский, которым я стал заниматься на старости лет»: 六十の手習いで始めた英会話が役に立ったрокудзю: но тэнараи дэ хадзимэта эйкайва ва яку ни татта.

В случаях, когда, уподобляя стариков малолетним детям, по-русски говорят «что стар, что мал», японцы конкретизируют七十の三つ子 нанадзю:-но мицуго – «семидесятилетний трехлетка» или八十の三つ子 хатидзю-но мицуго – «восьмидесятилетний трехлетка». Обобщающий характер носит и поговорка: 老いて再び稚児になる оитэ футатаби тиго-ни нару – «в старости опять становятся маленькими детьми».

Оптимистичные японские старики отмечают – 百になるまでは十代 хяку-ни нару мадэ-ва дзюдай – «до ста лет – подросток», однако, эти же слова употребляют и молодые, иронизируя над стариками.

Любовь к детям японцы выражают в пословицах и поговорках, считая, что боги благоволят им: 七歳までは神のうち – нанасай-мадэ-ва ками-но ути – «до семи лет свой среди богов». В России о малышах говорят – «он Бога не знает, а Бог его любит».

Немало у японцев различных суеверных представлений, связанных с тем или иным возрастом. Известно, например, что, когда родился классик японской литературы нового времени Акутагава Рюноскэ (1892-1927), его родители представили, что мальчик им подброшен, и отдали его родственникам на воспитание. Это было сделано потому, что у японцев считалось плохой приметой, если родители новорожденного старше тридцати лет, а матери маленького Рюноскэ было тридцать три, отцу – сорок два года.

Анализируя вышеизложенное, можно сделать вывод о том, что восприятие возраста в японской и русских картинах мира весьма совпадает. Не особенно меняется оно и с ходом времени. Изменению подвергаются лишь возрастные рамки того или иного периода жизни, что связано с увеличением продолжительности жизни и более характерно для японцев.

^[1] Прекрасной иллюстрацией к этому тезису является, например, новелла Ситиро Фукадзава «Сказ о горе Нараяма», переведенная на русский язык. По её мотивам известный режиссёр Сёхэй Имамура создал художественный фильм, получивший в 1983 году «Золотую пальмовую ветвь» 36-го Международного Каннского кинофестиваля. В основе сюжета новеллы лежит обычай, бытовавший в японских крестьянских семьях, согласно которому достигших 70 лет стариков, чтобы не кормить бесполезный рот, отправляли в горы умирать от голода и жажды.

^[2]В этой поговорке используется омонимия слов, имеющих китайские корни: 寄ки – «заходить, временно останавливаться» и 帰ки – «возвращаться».

^[3] В данном случае мы встречаемся с заслуживающим специального исследования японским концептом 恥 хадзи – «стыд, смущение, позор, унижение», другими словами «то ощущение, которое испытывает человек, когда другие заметили, что он поступил не так, как этого требуют нормы поведения.

^[4] Традиционно свекровь считается у японцев суровой притеснительницей невестки.