Cultural landscapes of Russian metropolises: symbolic-semiotic aspect

Культурный ландшафт в самом общем виде представляет собой земное пространство, включающее все присущие ему природные и антропогенные компоненты. Исследование его феномена восходит к началу XX века. Родоначальником этого понятия принято считать Л. С. Берга, обозначившего им в 1915 году все ландшафты, подвергшиеся целенаправленному изменению человеком или искусственно им созданные. На сегодняшний день в географических, филологических, социальных, политических науках существует немало определений этого феномена. Согласно Ю. А. Веденину, выдвинувшему ноосферную концепцию культурного ландшафта, культура «входит» в ландшафт через потоки энергии и информации. В культурном ландшафте учёный выделяет два «слоя»: природный (природа естественная и природа, преобразованная людьми) и собственно культурный (люди, живущие в данном ландшафте, их материальная и духовная культура). Иначе говоря, культурный ландшафт имеет особую структуру, определяемую степенью освоенности природы человеком и его присутствия в ней. С точки зрения культурологии, интересным также представляется взгляд В. Л. Каганского, считающего, что культурный ландшафт представляет собой «земное пространство, жизненную среду довольно большой социальной группы, если это пространство одновременно цельно и дифференцировано, освоено утилитарно, семантически и символически» ^[1]. Идея символического освоения пространства также находит отражение в трудах О. А. Лавреновой, считающей, что «постижение ландшафта как сложного понятия происходит через метафоры (…) Ландшафт может выступать как концепт, структурирующий целый ряд абстрактных фреймов (гештальтов) в ментальности культуры» ^{[2, с. 92]}. Иначе говоря, формирование культурного ландшафта как постоянный процесс семиозиса осуществляется посредством образов, инструментом чего в российских мегаполисах выступает символико-семиотическое проектирование. В то же время образы урбанистического пространства находятся под влиянием тех особенностей его ландшафта, которые сложились в ходе культурно-исторической практики. Ценности, смыслы и значения культуры мегаполиса развёртываются в нём, обретая ту или иную форму.

Культурные ландшафты мегаполисов в силу своей сложности, чрезвычайной насыщенности разнообразными информационными потоками, постоянной циркуляции знаков, символов и образов неоднородны: они направлены как на преумножение всего новационного, современного, создающего предпосылки для социокультурных изменений, так и на воспроизводство традиционной культуры (определённых, складывавшихся в течение долгого времени культурных образцов, институтов, норм, ценностей, идей, обычаев обрядов, стилей и т.д.).

Проблема соотношения этих двух разнонаправленных векторов развития культуры всегда была в центре внимания мыслителей. Однако особую остроту она приобретает в культурном пространстве российских мегаполисов, сочетающих в себе черты разных эпох. Так, культурный ландшафт Екатеринбурга богат памятниками и сооружениями, отсылающими к древнерусским, византийским мотивам и культуре Российской империи (например, Каслинский чугунный павильон), заводскими постройками, напоминающими о соцреализме, гостиничными дома в стиле конструктивизма (например, здание гостиницы «Исеть») и т.д. наряду с современными площадками, продвигающими западную, новаторскую культуру.

Традиционная составляющая культурных ландшафтов российских мегаполисов проникает во все социокультурные системы и обеспечивает их существование. Она образует «коллективную память» урбанистического сообщества и отдельных социальных групп, тем самым обеспечивая преемственность в их развитии, самотождественность, что является важным условием сохранения социального порядка. Новационная же составляющая выражает способность мегаполисного социума к адаптации к стремительно меняющемуся окружающему миру, что делает возможным разрешение непосредственно стоящих и насущных для общества и человека проблем. Становится очевидным, что гармоничное развитие культуры российских мегаполисов обеспечивается за счёт одновременного гармоничного сохранения традиций, фундирующих урбанистическое сообщество и придающих бытию горожанина в мегаполисе чувство устойчивости, и ориентации на новое, современное, что способствует приспособлению как человека, так и социума к социокультурным изменениям.

В этой связи важной проблемой является, согласно О. Н. Астафьевой, определение соотношения между задачами укрепления культурной традиции с её системой ценностей, ментально устойчивыми поведенческими практиками и модернизационными процессами, изменяющими образ жизни и систему ориентиров, моделей и практик людей в повседневной культуре ^[3].

Поскольку мегаполис принято считать сжатым отражением всего государства, постольку, говоря о традиционной и новационной составляющих культуры урбанистического пространства, мы обозначим их такими характеристиками, как «провинциальность» и «столичность» соответственно. Эти понятия близки категориям «центра» и «периферии», разработанным в трудах Ж. Деррида. В основе его подхода лежит идея, что всякое пространство (в том числе центр, а в контексте настоящего исследования – «столичность») определяется тем, что оно исключает или от чего дистанцируется (от периферии, «провинциальности»). Иными словами, знаки создают значения только посредством противопоставления другим знакам, которые не артикулируются.

Провинциальность – это феномен, фиксирующий отличие городского пространства от столичного, а в самом общем виде – центрального. Отметим, что в русском языке слово «провинция» появилось в качестве обозначения административно-территориальной единицы в результате реформ Петра I (нач. XVIII века). Несмотря на то, что она прекратила своё существование как элемент административного деления после 1780 года, понятие осталось, обретя несколько новые смыслы и значения. «Провинцией стали называть все то, что находилось за пределами обеих столиц, а провинциалом – человека не просто из этой территории, но с определенным типом ментальности, мировосприятия» ^{[4, с. 22]}. Зачастую понятие провинциального в пространстве культуры приобретает негативные коннотации и ассоциируется с захолустьем, местечковостью, патриархальностью. Так, по Т.В. Ивановой, «провинциальность – это мера исторического развития города, отражающая уровень общего развития города относительно других городов» ^{[5, с. 9]}. Также смысл понятия «провинция» составляет центр исследований М. Ф. Ершова. Он полагает, что смысловая неоднозначность провинциального феномена проистекает из его культурной периферийности. «Это не столица, но и не деревенский мир, – пишет исследователь. – Это некое очеловеченное пространство, связанное с городской жизнью» ^{[6, с. 86]}, которое заимствует, сохраняет и трансформирует культурные смыслы. Ершов определяет провинцию как медиатора, незавершённое становление конкурентной среды, однако она шире города, поскольку стремится выйти за пределы города. Интересной представляется мысль учёного о нестабильности и постоянной смене образов провинции, поскольку последняя «нуждается в столичных оценках и (…) новациях» ^{[6, с. 88]}. При этом, однако, пространство, наделённое чертами провинциальности, отличает культурная традиция и инерция, консерватизм, низкая способность к самообновлению, замкнутость. В то же время «провинциальность» как культурный феномен способна «репродуцировать оригинальное и неповторимое содержание культуры» ^{[7, с. 73]}, действенно проявлять себя в контексте сохранения ценностно-смыслового ядра локальной культуры, самобытности, культурной традиции пространства мегаполиса.

Понятие периферии тесно связано с понятием границы, которая отделяет её от центра и в то же время связывает с ним. Периферийная сторона определяется, по Лотману, как «не-наше», «не-своё», «не-гармонически организованное», а «хаотическое». Из этого следует, что периферийность характеризуется нестабильной коллективной идентичностью, утратой чувства причастности индивида к «месту». Важно отметить, что оппозиция «центр – периферия» носит, прежде всего, символико-семиотический характер: «на “периферии” семиотическое пространство оказывается “чужим” языком, не способным адекватно отражать лежащую под ним семиотическую практику» ^{[8, с. 204]}. Однако на периферии отношения семиотической практики и навязанного центром ей норматива делаются все более конфликтными.

Усиление интенсивности семиотических процессов в периферии связано с тем, что там происходят интенсивные вторжения извне, что неизбежно порождает столкновения. Последние, как полагает М. Ю. Лотман, в свою очередь, приводят к культурному выравниванию и созданию символико-семиотического пространства более высокого порядка, в которую и центр, и периферия включаются уже как равноправные.

«Столичность», в свою очередь, согласно А. Овсянникову, служит статусным атрибутом городского пространства, в котором расположены институты государственной, судебной и законодательной власти ^[9]. А Д. Н. Замятин полагает, что, начиная с древнейших времён, столичность связывалась с сакрализацией властного дискурса.

Отсюда в культурологическом смысле «столичность» предполагает элементы сакральности, элитарности и здорового пафоса в жизни. Она ориентирована на сложность, т.е. нетождественность культурных, информационность и иных потоков, их разнообразие, пересечение и переплетение, взаимопроникновение. В этом заключается её главное отличие от провинциальности, характеризующейся гомогенностью, однородностью образа жизни, моделей поведения и восприятия индивидом себя и окружающей действительностью, унификацией и ценностной стандартизацией. Как пишет Л. Гудков, «провинциальность» лишена «модуса оригинальности, проблематичности, субъективности» ^{[10, с. 369-370]}.

Однако это не говорит о том, что мегаполис, являющийся столицей, исключительно «столичен» в смысле культурной, символико-семиотической сложности. В пространстве его культуры могут быть и черты «провинциальности». Так, например, в брошюре «Механика Москвы. Исследование городской среды», подготовленной в 2015 году Московским институтом социально-культурных программ, на карте столицы представлены районы, которые составили группу «Периферия». К числу их отличительных признаков авторы исследования отнесли большое количество неосвоенных пространств (промышленных зон, неблагоустроенных лесопарков), что негативно сказывается на безопасности населения (эта группа лидирует по количеству совершаемых преступлений на 1000 жителей), низкое качество образования, плохая доступность образовательных учреждений, недостаток инфраструктуры сферы культуры, низкие показатели транспортной связанности. При этом интересен тот факт, что к этой группе относятся районы Москвы, расположенные как на окраине города (Лосиноостровский, Ховрино, Кунцево и др.), так и находящие в непосредственной близости от центра города (Бутырский, Нижегородский и др.).

В то же время черты «провинциальности» в рамках мозаичного мегаполиса выступают как признаки единообразия и одинаковости мировоззрения горожан, ценностно-смыслового аспекта бытия мегаполисной среды, культурных практик, технологий и т.д. Кроме того, для «провинциальности» характерна большая целостность локального сообщества, ярко выраженная самоидентификация его членов.

Главной сходной характеристикой «столичности» и «провинциальности» является то, что они имеют символическое наполнение и формируются вследствие реализации определённых моделей жизнедеятельности человека и общества на основе господствующих в той или иной среде культурных ценностей и смыслов. Так, по мысли И. Ю. Окунева, символический капитал этих феноменов обладает высоким потенциалом укрепления локальной коллективной идентичности и территориального брендирования ^[11].

В самом общем виде «столичность» и «провинциальность» мегаполиса – это полюсные качественные параметры мегаполисного пространства, задаваемые его концептуальным образом.

Для более комплексного анализа этих параметров в мегаполисной культуре представляется целесообразным использовать такой новационный подход, как микроурбанизм, предполагающий концептуальное, детализированное исследование урбанистического пространства, его отдельных аспектов, частей и культурных практик – словом, его «микрооптику». Опираясь на труды разработчиков данного метода (О. Брендниковой, О. Запорожец) ^[12], можно предположить, что изучение деталей и мелочей, создающих «ткань городской жизни» ^{[13, с. 297]} и составляющих культурное пространство российского мегаполиса как сложной открытой системы, позволит выйти на его комплексный анализ, выявить в нём скрытые возможности и противоречия. Именно деталь, по мысли данных учёных, «отсылает нас к творческому производству города» ^{[12, с. 24]}, делая город человекосоразмерным и придавая пространству символико-семиотическую глубину. Однако микроурбанизм применяется исследователями только по отношению к тем деталям, которые представляют собой материальные объекты (любовные замочки, блошиные рынки, граффити и др.). Это, на наш взгляд, существенно ограничивает данный подход, поскольку также значимыми частями культурного пространства мегаполиса являются концерты, фестивали, мастер-классы, флешмобы, культурные акции и т.д. – словом, социально-культурные мероприятия, выступающие важнейшими культурными практиками мегаполиса.

Важнейшую роль в формировании культурного ландшафта урбанистического образования играет такая важная микроурбанистическая составляющая, как транспорт (в Москве – Московский метрополитен) – идея связи и взаимозависимости транспортного сообщения и развития мегаполиса обусловила возникновение теории транспортного детерминизма. Транспорт не только способствует более интенсивным внутригородским коммуникациям, развитию урбанистической инфраструктуры, структурирует пространство (по социальному, классовому и иным признакам), но и, что особенно важно в контексте настоящего исследования, соединяет центр и периферию, столичное и провинциальное в рамках единого мегаполисного пространства. Это ещё больше усложняет феномен мегаполиса, приводит к смешению самых разных культурных текстов, стилей, образов, смыслов, зачастую противоречивых друг другу.

Ярким примером этому служит Московский метрополитен, представляющий собой произведение искусства (монументальные станции, их высокохудожественное оформление, культурно-идеологический смысл убранства в течение многих десятилетий находят живой среди исследователей и широкой общественности), и культурные общественные пространства, транслирующие горожанам и гостям столицы культурные ценности. Показательной практикой являются акции, регулярно проводимые в «подземке»: «Музыка в метро» – сервисная программа Московского метрополитена, предоставляющая места для выступлений городским музыкантам и качественную живую музыку пассажирам; курсирование по разным веткам метрополитена тематических поездов, среди которых можно отметить следующие: поезд «Курская дуга» (посвящено бронепоезду «Московский метрополитен», который участвовал в боях на Курской дуге), поезд «Красная стрела» (запущенный в честь 75-й годовщины первого фирменного поезда Москва – Ленинград «Красная стрела»), ретропоезд «Сокольники» (стилизован под поезда типа А, перевозившие пассажиров с 1935 по 1975 годы), поезд «Акварель» (снаружи оклеен цветной плёнкой с изображениями цветов, фруктов, рек и деревьев), поезд «Полосатый рейс» (приурочен к главному экологическому празднику Приморья — «Дню амурского тигра»), поезд «Поэзия в метро» (посвящён 120-летию со дня рождения поэта Сергея Есенина; в вагонах размещены стикеры со стихами, а также фотографии и уникальные фрагменты рукописей поэта), поезд «Читающая Москва» (оформлен в библиотечно-литературной стилистике: на фоне полок с книгами и рукописями размещены отрывки из разных повестей и романов, которые повлияли на жизнь выдающихся людей, а также цитаты классиков мировой литературы) и др. Так, каждый пользующийся услугами Московского метрополитена приобщается к историко-культурному богатству мегаполиса, что в результате способствует формированию урбанистического образа в целом.

Культурный ландшафт мегаполиса также структурируют символические границы (заборы, линии, разнообразные ограждения, скамейки и т.д. – словом, всё то, что отделяет одну зону от другой). Чем больше таких границ, тем более упорядоченным и осмысленным становится пространство, поскольку именно «границы формируют все основные формы социального устройства и социальных структур» ^{[14, с. 203]}.

В целом, культурный ландшафт мегаполиса, его знаково-символическая система, считываются жителями подсознательно. Однако чем больше горожанин знает о том, что его окружает и где он живёт, тем большую причастность пространству своего бытия он испытывает, т.е., по образному выражению О. А. Лавреновой, оказывается связанным с местом обитания «узами любви» ^{[15, с. 422]}. Верно и обратное: сопричастность месту своей жизни порождает у человека стремление узнать о нём. Как полагает А. В. Никитина, благодаря культурному ландшафту преодолевается отчуждение человека от культурной среды, возможно избежать деструкции. Чем разнообразнее его репрезентация в текстах культуры, тем «полнокровнее человеческое существование» ^{[16, с. 8]}.

Образ того или иного культурного ландшафта заключает в себе то, чем гордятся местные жители, что является одним из центральных, уникальных в их культуре. Образ мегаполиса – это символико-семиотический инструмент формирования, поддержания и укрепления коллективной социокультурной идентичности горожан и её следствие. В Перми таким образом, составляющим урбанистический культурный ландшафт, является пермская хореографическая школа. Эвакуированный из Ленинграда в Молотов (ныне Пермь) в годы Великой Отечественной войны Ленинградский Академический театр оперы и балета имени С. М. Кирова (ныне Мариинский театр оперы и балета) стал тем учреждением, которое сформировало в уральском городе самобытную и уникальную балетную школу, основанную на русской классической балетной традиции, прославившую его не только на всю Россию, но и на весь мир. Иными словами, пермская хореографическая школа легла в основу культурной памяти пермского мегаполиса, под которой Я. Ассман понимает «непрерывный процесс, в котором всякая культура, всякий социум или общественная группа формирует и стабилизирует свою идентичность благодаря воссозданию собственного прошлого» ^[17]. Однако балет, значимый символ культурной памяти Перми, наполненный высокими эстетическими смыслами и художественными ценностями, не закреплённый в её культурной традиции, поддерживаемой регулярно повторяющимися обрядово-ритуальными формами современной культурной жизни пермяков, вытесняется «инородными» образами, символами и знаками, чуждыми пермской культуре. Это влечёт за собой нарушение устойчивой ментальной связи горожанина и мегаполиса, утрату человеком чувства сопричастности бытию своего города, деформирование коллективной локальной социокультурной идентичности и, как следствие, угрозу устойчивого развития урбанистического культурного ландшафта. Более того, «затмевание» одного урбанистического образа другим, навязанным извне и не берущим своё начало в местной традиционной культуре и культурном наследии, порождает разорванность социокультурного поля мегаполиса.

Итак, становится очевидной необходимость поддержания культурной памяти мегаполиса, заключённой в его символико-семиотическом поле, посредством актуализации культурной традиции.

Таким образом, процесс осмысления горожанином образности и знаковости пространства своего бытия близок его саморефлексии. Из этого следует, что чем большими символами и знаками наполнено для человека то или иное пространство, тем сильнее и устойчивее его самоидентификация с ним. Поэтому в процессе символико-семиотического проектирования российских мегаполисов, главными центрами которых выступают культурные ландшафты, необходимо воспроизводить близкие жителю символы и знаки, конструировать образы мегаполиса, которые бы придавали его бытию возвышающий смысл, стимулировали социальное творчество как необходимый механизм динамики урбанистической культуры.