Specificities of the discourse of politically active subjects offline and online: the experience of empirical analysis

Политический дискурс в Интернете в контексте методологии исследования

Современный этап исследования социально-политической активности в отечественной социологической и политологической науках характеризуется наличием множества подходов, широтой и дифференцированностью анализа общих и частных проблем социальной и политической активности, а также конкретными проблемами, стоящими перед научным сообществом в свете необходимости фиксации, объяснения и построения прогнозных моделей развития общества. Проблема соотношения реальной и виртуальной реальностей является, на наш взгляд, одной из наиболее острых, что делает представленное исследование весьма актуальным.

Роль политической активности в конструировании

публичного пространства

Категория «политическая активность», находящаяся на категориальном перепутье таких дисциплин, как политическая психология и политическая социология, имеет тесную взаимосвязь с другими ключевыми понятиями социальных наук (политическая культура, политическое сознание, общественное сознание и т. д.). Однако наиболее тесным образом она связана с категориальным аппаратом, предполагающим раскрытие феномена политической практики. Наиболее укорененными, в т. ч. и в рамках зарубежной политической науки, вместе с термином «политическая активность» являются категории «политическое поведение» и «политическое действие» 1^{[13, c. 11]}, а раскрытие содержательной стороны дефиниции «активность» сопряжено с раскрытием дефиниции «участие». Теоретическим фундаментом концептуализации политической активности выступает теория политического участия С. Вербы и Н. Ная ^[26]. С точки зрения операционализации, термин «политическая активность» представляется наиболее удачным в силу его кажущейся конкретности: активность является наблюдаемым и относительно легко фиксируемым фактом. В этом отношении логично его выделение в качестве более узкого понятия по отношении к политическому поведению. Однако междисциплинарное происхождение категории сыграло с ней злую шутку. Изначально сама проблема поведения, актуализированная в науке И. П. Павловым, предполагала рассмотрение поведения как формы активности организма ^{[18, с. 7]}. В то же время в современной политической науке традиционным все же является выделение политического поведения как наиболее общего понятия, связанного с политической практикой, которое включает в себя политическую активность и политическую иммобильность ^{[10, с. 128–129] [8, с. 8]}. Дискуссионным, однако, остается вопрос о природе политического поведения в контексте сознательности, рациональности действий, поскольку ряд авторов рассматривают в качестве фундамента поведения целенаправленность и мотивированность. Такая концептуализация поведения, предполагающая выбор определенного подхода к его исследованию, в свою очередь должна быть учтена и при концептуализации категории «активность».

Содержание политической активности обычно раскрывается через синонимичную категорию политического участия. Однако последняя может быть интерпретирована как исключительно легальная форма политической активности ^{[10, с. 129]}, в то время как политическая активность может включать нелегальные и неконвенциональные формы. С точки зрения связи концептуализации и операционализации определенный интерес представляет высказанная А. В. Андреенковой мысль о необходимости разграничивать политическую активность и политическую вовлеченность, как менее интенсивную форму политического участия, предполагающую, например, обращения в органы власти ^{[1, с. 5]}. Определение политической активности возможно с позиций исторического, философского, политико-психологического и политико-социологического подходов ^[9], однако в наибольшей степени данная категория укоренилась в политико-социологическом дискурсе.

Если политическая активность представляет собой общую характеристику интенсивности политической практики, то категория «политическое действие» носит более дискретный характер, конкретизирующий какого рода активность была осуществлена каким-либо субъектом в какой-либо период времени. Политическое действие относят к формам политической активности и определяют как «субъективно-рационально обоснованную, упорядоченную реализацию социальной власти, многообразных конфликтных интересов в определенном пространственно-временном континууме» ^{[16, с. 145]}. Для политического действия характерны рациональность и свобода воли ^{[14, с. 161]}. Если политическая активность, особенно в социологии, предполагает широкий социальный контекст, включающий индивидуальные и коллективные аспекты политической практики, то политическое действие контекстуально, и, в первую очередь, ориентирует на действия политических акторов – лидеров, организаций и институтов. В этом смысле показательны исследования, ориентированные на изучение таких аспектов политической практики, которые практические исключены при исследовании традиционной политической активности. К таковым следует, например, отнести исследования речевых актов политических лидеров ^[19]. Таким образом, налицо методологическая элитизация субъекта политического действия. Впрочем, уже успел получить широкое распространение и иной подход исследования политическое действия, основанный на теории коллективного действия М. Олсона, предполагающего достижения общего блага в рамках какой-либо группы ^[24], но подробное рассмотрение данного вопроса не входит в задачи статьи.

Классик отечественной политической науки А. А. Галкин, затрагивая вопрос генезиса политической активности, выделяет два первоначальных типа политического поведения: подчинение и бунт ^{[4, с. 27]}. Становление традиционных форм политической активности связано с институционализацией публичной политики, способствовавшей появлению множества механизмов политического участия масс. Поскольку центральным элементом включения масс в политическую практику стало всеобщее избирательное право, неудивительно, что как отечественные, так и зарубежные исследователи зачастую сводят политическое поведение к электоральному поведению, а политическое участие к электоральному участию.

Генезис традиционных форм политической активности обусловлен развитием правового государства и, как результат, формированием субъектности масс, рационализацией политического процесса и ростом важности легитимации политической системы посредством политического участия. К традиционным формам политической активности относят участие в голосовании, политических кампаниях, взаимодействие с органами государственной власти, местным самоуправлением, политическими организациями, личные контакты с политиками, участие в акциях протеста и т. д. Традиционные формы политической активности обусловливаются социокультурным контекстом и особенностями политического режима ^[7]. В то же время необходимо говорить и о развитии форм политической активности, которая описывается теорией коммуникативного действия Ю. Хабермаса. В этом контексте заметен переход от традиционных форм активности к новым формам «прямого» участия ^{[20, с. 83]}. Деление форм коллективной политической активности на «традиционные» и «посттрадиционные» основывается, прежде всего, на увеличении значимости субъектности (и рациональности) коллективных акторов, совершающих политические действия. В этом смысле традиционным формам будет соответствовать активность в рамках либеральной и популистской моделей политического участия, а посттрадиционная активность будет предполагать когнитивную модель политического участия ^[2]. В качестве еще одной тенденции выделяют индивидуализацию политического действия вместе с ослаблением традиционных групповых связей ^{[20, с. 84–85]}.

Все вышеперечисленное приводит к тому, что политическая активность сама по себе является весьма обширной категорией, а особенности ее представленности в виртуальном пространстве делают необходимым отдельный разговор о роли социальных медиа в рамках такой активности, особенно применительно к общественно-политическим процессам.

Проблема «точки входа»: социальные медиа как основной транслятор политического дискурса

Прежде, чем говорить о роли социальных медиа в общественно-политическом пространстве, следует указать особое положение такого системообразующего признака политического дискурса, как его априорная театральность, которая теснейшим образом связана с ролью СМИ. Она связана с тем, что одна из сторон коммуникации – массы – выполняет в ней преимущественно роль не прямого адресата, а адресата-наблюдателя, который воспринимает политические события как некое разыгрываемое для него действо. Понятие адресата-наблюдателя близко к понятию косвенного адресата в типологии Г. Почепцова, однако есть одно существенное различие: косвенному адресату сообщение обычно не предназначается ^{[15, с. 10–17]}, тогда как наличие адресата-наблюдателя не просто осознается субъектом и прямым адресатом, но самым непосредственным образом влияет на его коммуникативную интенцию, выбор стратегии и речевого поведения. Политические акторы, общаясь друг с другом и журналистами, постоянно помнят о «зрительской аудитории» и намеренно или непроизвольно лицедействуют, «работают на публику», стараясь произвести впечатление.

Также, предваряя разговор о роли социальных медиа, следует указать и такую особенность современного российского политического дискурса, как частое несоответствие слов и действий, желание выдать желаемое за действительное, скрыть истинный характер своих мыслей и мотивации поступков, с одной стороны, и достаточно частое изменение публичной позиции важнейших политических акторов по поводу тех или иных происходящих в стране процессов, зачастую в ходе одного политического сезона, с другой. Если в 90-х гг. XX века почти за каждым публичным адресантом политического дискурса стояла четкая картина мира, свой ментальный мир, который разительным образом отличался от ментального мира коллег по профессиональному занятию политикой, достаточно вспомнить индивидуальный дискурс экс-руководителей Москвы, Саратовской области и Красноярского края Ю. Лужкова, Д. Аяцкова и А. Лебедя, до сих пор работающего в должности главы Кемеровской области А. Тулеева, покойного премьер-министра В. Черномырдина и др. ^{[3] [17] [21]}, то теперь многие политические акторы растворяются в коллективном тренде политического дискурса. Существует и обратная проблема, вытекающая из несоответствия слов и действий: нынешняя политический истеблишмент четко осознает, что «язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли», поэтому можно зафиксировать, начиная от самого президента и заканчивая рядовыми представителями власти противоположные суждения по одним и тем же вопросам. Решить эти проблемы и призваны методы дискурс анализа, направленные на «выуживание» скрытой информации, стоящей за тем или иным текстом, раскрытие истинных мотивов и интенций адресантов дискурса и, как следствие, определение истинной «повестки дня» политической элиты. Обо всем этом следует помнить, так как социальные медиа являются площадкой для реализации манипулятивных задач как политических акторов, так и политически активных субъектов.

В целом, социальные формы коммуникации с помощью сети Интернет представляют собой относительной новый вид коммуникации, отличительная особенность которого состоит в том, что непосредственные производители содержания того или иного контента вступают или могут вступать в реальные интерактивные отношения с потребителями этого контента. В результате таких отношений изначальный информационный продукт подвергается различным трансформациям, что также является едва ли не самой главной отличительной чертой социальных медиа. Потребитель частично выполняет функции автора изначального контента, т. к. может действовать в качестве комментатора, редактора, корректора или соавтора данного информационного продукта.

Один из основоположников теории социальных медиа американский автор Р. Скобл выделяет следующие отличительные характеристики социальных медиа:

• возможность корректировки опубликованной информации;
• интерактивность;
• доступное отслеживание популярности публикаций, возможность их ранжирования;
• доступ к архивам информации, быстрая доступность старых материалов по теме;
• мультимедийность;
• отсутствие процедуры согласования и предварительной коррекции материалов;
• неограниченность объема;
• возможность ссылок на другие материалы;
• неполный контроль над содержанием ^[25].

С технической точки зрения, социальная сеть, как явление, понимаемое в рамках общей теории анализа социальных сетей, представляет собой набор отдельных единиц (узлов), которые связаны друг с другом отношениями одного или более типов. Понимание связей между людьми, группами, государствами и негосударственными объединениями должно помочь пониманию того, какое влияние они оказывают друг на друга. Необходимо четко различать при этом само понятие социальной сети и понятие инструментов для ее успешного функционирования, т. е. социологический смысл социальной сети, с одной стороны, и ее утилитарный смысл. Такие площадки, как «ВКонтакте» (крупнейшая социальная сеть русскоязычного сегмента Интернета и крупнейшая в Европе), «Фейсбук» (крупнейшая социальная сеть в мире), «Одноклассники» (крупнейшая сеть на территории бывшего СССР, за исключением стран Балтии) являются именно инструментами, платформами. Сами же сети могут существовать, существуют и зачастую успешно функционируют и вне Интернет-пространства или на глубоко законспирированных и непубличных площадках. Подобный подход гораздо более плодотворен при прикладном политическом анализе, в частности, теорию анализа социальных сетей можно успешно применять для анализа различных микро-сетей, в том числе криминальных или террористических.

Также нельзя не отметить связь традиционных СМИ и социальных медиа. Изначально именно средства массовой информации создавали и сохраняли одностороннюю связь между немногими профессиональными производителями материала и множеством непрофессиональных потребителей. Эта модель была наиболее распространенной на протяжении всей второй половины двадцатого века и начала века двадцать первого и начала меняться в тот период, когда возможности технического прогресса позволили отдельным гражданам (причем не только субъектам политического процесса, но и всем его участникам – экспертам, наблюдателям, представителям электорально значимого большинства и т. д.) использовать те же инструменты, что и профессиональным производителям новостных продуктов. Именно в этот период появляются новые формы медиа (блоги, онлайн-трансляции, твиттер-репортажи и т. д.), и различные системы поддержки социальных сетей. В это время граница между производителями и потребителями новостей становится все более размытой. Появляется понятие «контента, созданного пользователем», которое означает, в первую очередь, сам материальный продукт, а не средства его производства. Этот термин популярен, прежде всего, в коммерческих СМИ и используется для объяснения бизнес-планов инвесторам, но при этом он по-прежнему проводит четкую линию между профессионалами и непрофессионалами. Другой существующий термин, «гражданская журналистика», фокусирует внимание на репортажах и переходе от одностороннего вещания транслятора к реципиенту (от репортера к аудитории) к многостороннему общению между всеми, практически равноправными, участниками процесса. Еще один термин, «Web 2.0», относится к модели, позволяющей, используя новейшие программные платформы, создавать собственные источники информации, и, в отличие от «созданного пользователем контента» относится не к конечному продукту, а к инструментам создания новых медиа. Он уделяет львиную долю внимания самим процессам, продуктам, автору или аудитории. Хотя термин и был создан для описания особого типа сетевого программирования, он широко распространился среди экспертов, описывающих изменения социума в ходе всех этих, не в последнюю очередь, технических процессов. Как итог всех этих изменений, медиа система в целом, изначально соединявшая людей с крупными централизованными общественными субъектами и центрами силы, и сама бывшая весьма и весьма централизованной, заменяется на горизонтальные потоки информации между гражданами. И такая система является уже не просто инструментом в ходе общественно-политических процессов, но способна менять и сам политический мир, и существующие в нем правила игры (к примеру, роль такого рода горизонтальных технологий в последовательных успехах такого несистемного и одиозного политического деятеля, как Дональд Трамп, уже породила массу научной и публицистической литературы на этот счет ^[23]).

Также представляется весьма адекватной целям изучения социальных сетей классификация универсальных свойств любого виртуального пространства, предложенная профессором СПбГУ Д. В. Ивановым, а именно:

• наличие нематериального воздействия (эффекты, которые производятся изображаемым, характерны и для вещественного);
• условность параметров (объекты искусственны и изменяемы);
• эфемерность (свобода подключения/отключения создает возможность прерывного существования) ^[7].

Таким образом, можно констатировать, что общемирового консенсусного взгляда на социальные сети нет, но есть достаточно четкие дефиниции, которые приведены нами выше, и общими для которых является то, что любые социальные сети имеют собственные цели существования и функционируют на основе норм и правил коммуникации, разделяемых большинством участников, не важно, кто они – политические акторы или политически активные субъекты.

Особенности презентации политически активных субъектов в виртуальном пространстве: опыт эмпирического исследования

Предваряя практическую часть исследования, отметим общие черты попавших в нашу выборку политических акторов и политически активных субъектов. Общая для всех особенность состоит, на наш взгляд, в том, что довольно много акторов совмещает разнонаправленную деятельность, и довольно трудно разделить, собственно, политическую, гражданскую, экспертную или журналистскую активность. Однако, основываясь на проведенных нами ранее исследованиях ^[12], можно экстраполировать некоторые выводы на современную ситуацию в виртуальном пространстве. В Таблице 1 представлена общая информация о политически активных субъектах из трех сфер жизнедеятельности – политической и государственной, журналисткой и экспертной, а также общественной и коммерческой.

Таблица 1. Политически активные субъекты в виртуальном пространстве

Легенда таблицы: О – оригинальность контента (с – собственный, см – смешанный, р – репостный/чужой)); ЭГ/ЭК – вектор направленности нарратива; VK – социальная сеть «ВКонтакте», ЖЖ – Живой журнал, Tw – Твиттер, YT – Youtube, FCB – Facebook. Данные по представленности даны в миллионах подписчиков.

Статистические данные по таблице очевидны, больший интерес представляют сущностные выводы. Индивидуальный дискурс большинства акторов жёсткий, достаточно конфликтный, бескомпромиссный. Политические оценки обильны, почти всегда критичны, но аргументированы собственной позицией. У многих явно присутствует желание именно убедить собеседника, зажечь его собственным видением ситуации. Индивидуальный дискурс в таких случаях достаточно резкий, конкретный, обращенный непосредственно к собеседнику. Основные приемы строятся через призму собственного опыта и апелляции к собственным переживаниям и рефлексиям, понимаемым как «общие места», которые «всем известны».

Индивидуальный дискурс «общественников» по сравнению с «государственниками» более образный, многосоставной, но при этом конкретный, ясный и прямой. Более четко виден определенный внутренний стержень, высокий профессионализм в конкретной управленческой деятельности (к примеру, в организации производства). Четко разграничиваются управленческие и политические функции, нет никаких иллюзий по поводу самостоятельности большинства политиков даже в рамках принимаемых ими решений.

Иногда видны сферы, в которые политически активные субъекты категорически не хотят никакого внешнего проникновения, «закрываются». Индивидуальный дискурс при этом закрытый, осторожный, подчеркнуто лояльный к выстроенной политической системе, ключевым представителям политической элиты. Много апелляции к необходимости поддержки со стороны «людей», «большинства», «граждан», но такая поддержка, по мнению продуцентов такого дискурса, может достигаться только с помощью официальных властей – как на законодательном, так и исполнительном уровне. Трансляторы четко разделяют внешние политические события (как федеральные, так и местного уровня) и собственные карьерные стратегии, полагают это единственно правильной тактикой. Осознанно осторожны в, собственно, политических оценках, стараются избегать их во всех возможных случаях.

Политическая карьера на любом, особенно низовом, уровне неразрывно связана с производственной и профессиональной карьерами, что накладывает свой яркий отпечаток и на дискурсивные возможности.

В целом, представители журналистского и общественного политически активного сегмента намного откровеннее, чем представители политического. Индивидуальный дискурс живее, откровеннее, но и сумбурней, более противоречив. Много переходов с темы на тему, возвращения к прежним вопросам, «самокопания». При этом «родовая травма» представителей такого рода дискурсивных стратегий проявляется в полной мере – довольно много демагогии, штампов и общих мест, желания «понравиться» потенциальному избирателю, т. е., по сути, любому участнику коммуникации в любой из социальных сетей. Дискурс становится ретиальным, обращенным к массовому рассредоточенному адресату. Основные приемы представляют собой апелляцию к авторитету (цитирование классиков, ведущих политических деятелей региона и страны) и институциональности собственной позиции. Много отсылок к экономическим и юридическим аргументам и психологических приемов, отсылающих к детским годам, неизбежной ностальгии по «прежним временам» и т. п. В индивидуальном дискурсе очень много апелляции к тому, что мнение актора разделяется большинством, «простым народом».

Итак, проведенный нами анализ индивидуальных дискурсов политически активных субъектов современной России показал, что большинство из них, независимо от географической локализации и своего места в сложившейся иерархии, обладают достаточно четко выраженным личным мировоззрением, реконструировать который, однако, возможно только с помощью применения методов дискурс анализа.