To the question of Slavic mutuality in 1920’s – 1940’s in the Kingdom of Yugoslavia

Skorokhodova Svetlana Igorevna Doctor of Philosophy Professor, Department of Philosophy, Moscow State Pedagogical University 119571, Russia, Moscow region, Moscow, Prospekt Vernadskogo str., 88, room 818 moscow.belgrad@mail.ru Other publications by this author

Судьба «славянского племени» трагична. И «соблазны духовного эсперанто, мировой ярмарки сейчас... сильнее, чем когда-либо» ^{[1, 448]}. Но народ, как древо, засохнет без родовых корней, уходящих в глубь веков, ибо только в контексте рода понятия «вселенскость», «славянство», «общечеловеческие ценности» обретают свой подлинный смысл. Известно также, что в переломные, критические эпохи и для человека, и для народа важно опираться на существующие вековые традиции, конечно, если они вырастают из духовной жизни народа. В противном случае и человек, и народ, по образному выражению Хомякова, обречены на «безродное сиротство» и в конечном счёте даже на вымирание.

Одним из решений проблемы сохранения национальной идентичности и исторической памяти в условиях эмиграции, как писал исследователь М. В. Ковалев, стали церемонии памяти, выразившиеся в праздновании многочисленных знаменательных дат. «Исторические праздники должны были способствовать сохранению эмигрантами целостной культурной традиции и их единению вокруг нее. Коллективная культурная память выступала одним из главных способов сохранения национальной самобытности на чужбине, выполняла объединительные функции. Для эмиграции она служила важным механизмом этнической и культурной самоидентификации» ^{[2, 85]}, [см. 3]. На первый план в многочисленных выступлениях и публикациях, связанных с различными юбилеями, выходили идеи мессианизма и славянской взаимности [см. 2, 105]. Следует добавить, что празднование дней, связанных с наиболее значимыми событиями в истории России, а следовательно, и славянства (например, победы в Русско-турецких войнах), было, по существу, практической философией, которая облекала эти идеи в «плоть и кровь», давала им жизнь. «Истинное познание динамично. Только беспрестанным подвигом, постоянным борением жива духовная жизнь и неразрывное с ней познание Истины» ^[4], – говорилось в эмигрантской прессе. Необходимо «жизнью своею стоять перед лицом Истины» ^[4], а не только находиться в неустанных интеллектуальных поисках.

У русских эмигрантов в Королевстве Югославия был особый праздник – День русской Славы, связанный с Крещением Руси князем Владимиром. Его отмечали ежегодно с 1928 г. [см. 4] В понимании эмигрантов, если Пётр I стремился создать великую Россию, то князь Владимир – Святую Русь. Кроме того, первым лицом, обработавшим житие князя Владимира, был св. Дмитрий Ростовский, а к его голосу, как известно, прислушивался царь Пётр.

Этот праздник давал возможность «русским скитальцам» не только прикоснуться к «неусыхаемому» источнику, именуемому Святою Русью, но продумывать, прочувствовать «свято-русскую церковно-народно-государственную идею», проверить: «...живы ли мы ещё, остались ли мы русскими людьми?», «...есть ли ещё какой-либо смысл в существовании нас, выброшенных за пределы родины и рассеянных среди чужих народов в тягость им и себе...?» ^[4]. Среди эмигрантов постоянно возникали споры о том, где же Россия: там ли, где сохранились её границы, но «свирепо преследуется русская душа», или здесь, в Королевстве Югославия, где можно думать и жить по-русски, но нельзя что-либо сделать для спасения собственного отечества? ^[4]

Споры обычно завершались признанием, что «народ, государство живут не дотоле, доколе они сохраняют свои географические границы, а доколе они исполняют свою Богом им данную историческую задачу, ибо ещё по учению апостольскому <...> всякий народ имеет свою определённую задачу в общечеловеческом делании, и он жив дотоле, доколе исполняет эту задачу, когда же он отказывается от неё, он или уничтожается совершенно, или превращается в другой народ, пусть по крови происходящий от этого первого и даже занимающий ту же территорию, но духовно совершенно другой, чуждый первому» ^[4].

Главное значение России, по мнению многих эмигрантов, заключалось в том, что «она была стражем справедливости во всём мире <...> недаром и мысль о разоружении и о вечном мире между народами, впоследствии столь изуродованная в Лиге Наций, первоначально вышла от русского царя». «Россия – страж справедливости и равновесия...» ^[4].

Чтобы открылся глубочайший смысл рассеяния русских людей, они должны признать себя духовными детьми князя Владимира. Тогда они перестанут жаловаться на бессмысленность эмигрантского существования, но придут в трепет от величия и громадности возложенных на них задач. Они почувствуют, что далеко не так слабы, как это им казалось, но что самая слабость их – великая сила. «Ибо наиболее силён тот, кому нечего терять, кроме Бога и чести, и кого не держит в своих тенетах ни одно из благ земных. И мы благословим свой удел и смело пойдём бороться за правду под стягом нашего духовного отца святого князя Владимира с именем Бога и России в сердце и на устах (выделено мной. – С.С.)» ^[4].

Думаем, что подобные рассуждения – проявление всё того же ключевого мировоззренческого архетипа русского сознания, связанного с ушедшим под воду Китежем. Святая Русь – это образ космический, это мир, который не имеет географических границ, это мир под знаком истинной веры. Истоки подобного понимания Святой Руси можно найти в древнерусских духовных стихах, которые записывались с XVII в. [см. 5] Там идеальная Русь имеет определённый исторический центр в Москве. На эту тему много размышляли и славянофилы. «Славянофильство – прежде всего метафизика национального самоопределения, и притом метафизика религиозная: Русь умопостигаемая есть Русь святая. Что сокровенный лик Руси – святой, это есть вера славянофилов, и в самой этой вере нет национального надмения. Она не исключает других святынь, не отрицает иных святых ликов и народных ангелов <…> Напротив, она логически их предполагает, ибо зиждется на признании общего закона мистической реальности народных лиц(выделено мной. – С.С.). Вера <…> предрешает жертвенную готовность отвергнуться ради него от всех земных изменчивых и тленных обличий и личин; ибо только святая Русь – подлинная Русь, Русь же не святая – и не Русь истинная (выделено мной. – С.С.)» ^{[6, 346-348]}, – писал В.И. Иванов. Неслучайно в публикациях эмигрантов были статьи, посвящённые А. С. Хомякову и И. В. Киреевскому.

Празднование дня св. Владимира начиналось накануне торжественным всенощным бдением в русской Свято-Троицкой церкви. На следующий день совершалась божественная литургия и по окончании её крестный ход вокруг церкви с молебным пением св. равноапостольному князю Владимиру. В половине седьмого вечера того же дня в зале Народного университета проходило торжественное собрание. После пения всеми присутствующими молитвы «Царю Небесный», Его Высокопреосвященство, открыв собрание, произносил большую речь, в которой указывал, что св. Владимир искал прежде всего Царства Божия и желал видеть всю подвластную ему Русь святою. Искание горних путей стало главной целью жизни русских людей, которые веровали, что всё остальное само собою приложится им. После его речи выступали и другие (например, Б.Р. Гершельман, К.Н. Николаев), молодые поэты читали свои стихи (например, Н.Н. Кадьян).

В день св. Владимира (28/15 июля) всегда устраивался праздничный концерт, который завершался пением югославского и русского народного гимнов. Затем председатель Владимирского комитета, протоиерей о. В. Неклюдов оглашал полученное из Ср. Карловцев приветствие собранию блаженнейшего владыки митрополита Антония (до 1936 г.) и выражал благодарность ораторам и участникам концерта. К дню, посвящённому Крещению Руси, с 1931 г. стала выходить однодневная газета – «День русской Славы», в которой публиковали свои статьи богословы, философы, историки и другие виднейшие представители русской эмиграции по всему миру [см. 7]. В ней подробно описывалось, как проходило торжество в предыдущий год [см. 4]. С 1931 по 1940 г. выходил однодневный журнал «День памяти св. равноапостольного кн. Владимира — общерусский церковный и народный праздник» [см. 7]. Все эти периодические издания нуждаются в серьёзном изучении.

В русско-сербских гимназиях Приходской совет Русской православной церкви в Белграде по предложению Комиссии по устройству празднования дня св. Владимира учредил по две денежные премии, 200 и 100 динаров, за лучшие сочинения, посвящённые единству русского народа, символом которого стал св. Владимир, и одну почётную награду в виде стяга национальных цветов на древке за наилучшую работу из числа премированных. Этот стяг Учебным советом Державной комиссии присуждался тому учебному заведению, в котором были написаны лучшие сочинения. Например, в 1936 г. высшую награду получил Русский кадетский корпус. Сочинения писали 7 классы. Если учесть, что в душах детей, писавших эти сочинения, «было смято детство, смята та наиваная, но идущая от общей любви к миру вера в человека» ^{[8, 146]}, что им не хотелось вспоминать о «милой родине», потому что память о ней была несчастной, то подобные мероприятия были необходимы для того, чтобы оживить их замученные души, убедить их в том, что от них зависит продолжение жизни подлинной России.

В 1930 г. вышла книга «Владимир Святославович. Сборник в память равноапостольного князя Владимира» [см. 9]. В этом сборнике были опубликованы статьи митрополита Антония, Е. В. Спекторского, М. А. Георгиевского. Согласно этим авторам, несмотря на все трудности и соблазны, необходимо признать вечное значение Церкви и через постоянный подвиг любви и покаяния строить частную, общественную и семейную жизнь на принципах признания этого Её значения. Главная задача – создать и проявить единение русского народа, необходимое для осознания великих начал его пути и подвига верности им [см. 9, 2].

Следует заметить, что традиция выпуска «Владимирского сборника» существовала ещё до революции. В частности, вышли юбилейные сборники в 1915 г., приуроченные ко дню кончины «просветителя земли русской» [см. 10], [см. 11], [см. 12]. В день смерти Владимира, 28/15 июля, произошла Невская битва в 1240 г., в которой русские войска, как известно, одержали победу над шведами.

День св. Владимира ежегодно праздновался не только в Белграде, но и в Загребе при участии владыки митрополита Досифея, в Битоле под покровительством владыки епископа Николая Охридского, а также в городах Западной Европы, в Болгарии, в Карпатской Руси, в Америке и на Дальнем Востоке благодаря заботам владыки епископа Иоанна (Максимовича).

В Харбине в 1938 г. вышла «Владимирская юбилейная грамота», рассказывающая о жизни князя [см. 13]. В ней также сообщалось, что в день 950-летия крещения Руси прошли торжественные служения во всех храмах Харбинской епархии. Прошёл крёстный ход из городских церквей к Свято-Николаевскому Собору, совершено общее всенародное моление Св. Равноапостольному кн. Владимиру. Были выпущены окружное послание Главы заграничной Церкви, Митрополита Анастасия, и брошюра «Св. Равноапостольный князь Владимир». В этих документах говорилось, что Св. Кн. Владимир идеал святости сделал своей государственной программой, что он создал новую Русь, новый народ, новый дух, новую культуру [см. 13, 1].

Программа в Шанхае была особенно обширной. В концертном отделении, как правило, принимал участие соединённый хор Шанхайских церквей и даже дети местных школ. Собрание проходило в Богородицком кафедральном соборе, где для участников устанавливались скамейки. Об этих событиях также можно было узнать из однодневной газеты.

В 1938 г., когда исполнилось 950 лет со времени Крещения Руси, Владимирский комитет в Белграде непосредственно занялся подготовкой «Владимирского сборника» [см. 14]. Были найдены сотрудники по всей Европе, между ними были распределены темы статей. «Владимирский сборник» 1938 г., хотя и стал самым известным, – давно уже библиографическая редкость. В него включены 12 таблиц с рисунками и фотографии. Только восьми из пятнадцати его авторов повезло быть переизданными в России в 2000 г. в сборнике «Cвятой Креститель: из наследия русской эмиграции» [см. 15]. В рамки данной работы не входит анализ этого коллективного труда. Хочется только обратить внимание на некоторые идеи.

В 1938 г. А. А. Никольский написал статью «Начало храмового строительства на Руси» для юбилейного «Владимирского сборника». Но в том же году вышла его брошюра «Св. равноапостольный князь Владимир и Крещение Руси». Автор постоянно размышлял над «владимирской» темой. В брошюре Никольский указал на то, что христиане в Киеве были и до Владимира, в том числе и в княжеской дружине. При князе Игоре была церковь св. Илии. Русская народность существовала задолго до князя Владимира, но это были только разрозненные племена, которые летописец назвал «язык словенск», а не нация русская. «Вера соединила воедино разрозненные племена славянские, уничтожила племенные их отличия, поставлявшие преграду их общения, и образовала один многочисленный, сильный и единодушный народ русский»^{[16, 23]}. Завершил свою работу Никольский известными словами Ф. М. Достоевского о том, что спасение России придёт от инока [см. 16, 29].

В статье Г. П. Федотова «Канонизация святого Владимира» говорилось о том, что только тысячелетие Крещения Руси, торжественно отпразднованое в 1888 г., сообщило культу Владимира национальное значение. В былинах о «Красном Солнышке» народ совершенно забыл о крестителе Руси, но сохранил память о его пирах. «В ударении на милостыню и в этой высокой оценке “человеколюбивой любви” сказалось древнерусское понимание христианства» ^{[14, 193]}. Философ считал, что былинные толкования и церковные «нощные милостыни, дневные щедроты» – лишь два преломленья одного луча ^{[14, 196]}.

Одним из авторов сборника был известный славист Александр Васильевич Соловьёв, ставший в годы эмиграции ректором юридического факультета в Сараево. Его статья называлась «Владимир Святой в изображении польского историка XVI в.». Польский историк М. Стрыйковский на основе русских источников воссоздал величавый образ равноапостольного Владимира. Согласно автору статьи, это была та окраска русской истории, которая в XVI в. была привычна всякому образованному русину, литвину или поляку.

В. А. Мошин [см. 17] написал для сборника статью «Христианство в России до св. Владимира». Если, согласно Е. В. Спекторскому, князь Владимир «вывел безбожников из “невегласия”, указал то направление, в котором должна развиваться русская культура и цивилизация» ^[4], то Мошин считал, что христианство появилось на берегах Чёрного моря ещё в апостольские времена. Скифская епископия, по свидетельству Евсевия Кесарийского, присутствовала на Никейском соборе. В походе князя Игоря на Царьград (941) христиане были даже в дружине. Согласно автору, процесс христианизации совершался незаметно и в сербских землях задолго до организации сербской церкви св. Саввой. Этот процесс шёл параллельно с увеличением славянского населения в варяжских землях. «Славяне не принимали участия в языческих культах с человеческими жертвоприношениями, которые учредил Владимир в Киеве и Новгороде. Это было новое, заимствованное у варягов. <…> Надо было или коснеть в грубом варяжском язычестве и отсталости, о которой так ярко свидетельствуют летописи, или идти вместе со славянами и стать христианским князем»^{[14, 28-30]}. Интересна мысль учёного о том, что Перун и Волос – русские боги, а не славянские [см. 14, 26].

Мошин стал основателем югославянской палеографической науки, специалистом по славянской археографии и, наконец, священником русского храма Пресвятой Троицы. В 1930-е гг. Мошин и Соловьёв несколько раз приезжали на Афон, где занимались описанием сербских рукописных собраний, хрисовулов, грамот сербского монастыря Хиландар. В дальнейшем они опубликовали огромнейший блок документов.

День русской Славы свидетельствовал не только о крепком единстве русских на чужбине. Он стал манифестацией соборного единения и славян, и многих других народов под сенью Владимирского креста. Полагаем, что этот праздник носил отчасти и религиозно-мистический подтекст: все, кто принимал в нём участие, являлись гражданами Святой Руси, её духовными хранителями. Своей деятельностью, как им казалось, они свидетельствовали, что Китеж, хотя и ушёл «под воду», жив. Он питает больное отечество, напоминая о былом величии, «ибо как в мире физическом небесные светила притягиваются друг к другу без всякого вещественного посредства, так и в мире духовном каждая личность духовная <…> привлекает к себе все сродное в душах человеческих...» ^{[18, 277]}.

Интересно, что празднование Дня Крещения Руси, начатое ещё до революции, подхваченное и углублённое русскими эмигрантами, продолжается и в современную эпоху. 26 января 2017 г. в нижнем храме собора св. Саввы в Белграде прошла презентация книги «Святой князь Владимир Киевский. 1015−2015 гг. Сборник статей в честь 1000-летия преставления», опубликованной на двух языках[см. 19].

Русская академическая группа в период эмиграции старалась помочь сербам в создании национальной интеллигенции. В Белграде издавались переводы русских писателей и философов на сербском языке. Однако русская философская мысль, по признанию самих сербов, не была в то время должным образом ими воспринята. Е. А. Бондарева считает, что в этом плане философская работа «Ф. М. Достоевский: исследование о всеславянском человеке» Драгутина Прохаски [см. 20], которая была опубликована в 1921 г. в Загребе, представляется исключением. Заметим, что это не единственная его работа, посвящённая творчеству русского писателя [см. 21], [см. 22], [см. 23], [см. 24]. По мнению Бондаревой, только через 60 лет идеи русских философов заняли в сербской академической среде определённое место [см. 25]. Королевство во время войны понесло огромные материальные и людские потери, поэтому в период первой русской эмиграции здесь особенно остро не хватало образованных людей. Но, с точки зрения профессора Зорана Арсовича из университета в Баня Луки, сербская интеллектуальная школа всегда и во всем была склонна согласовываться с опытом западной философской рефлексии.

Однако профессор Ирина Деретич из университета в Белграде, напротив, полагает, что подлинная сербская философская мысль близка по своей специфике русской, она также вырастает из литературы. Работы Э. Успенской подтверждают этот вывод [см. 26]. В них дана обширная библиография работ сербских и хорватских авторов, которые анализировали творчество Достоевского в период между двумя войнами. Был сделан вывод об особом воздействии идей русского писателя не только на сербскую литературу, но и на политическую и религиозную жизнь страны [см. 26, 571]. Можно предположить, что в то время идеи русского писателя были жизненно важны для сербов. Им оказался близок дух его наследия.

Ф. М. Достоевский действительно воспринимался и русскими, и сербами как провидец, а не только как православный философ [см. 27]. Он и сейчас остаётся одним из самых популярных мыслителей в Сербии и Республике Сербской. Среди работ современных сербских исследователей, посвящённых творчеству Достоевского, следует отметить серию Николы Милошевича «Достоевский как мыслитель» (1981), в которой представлены и взгляды Шестова, Розанова, Мережковского и Лосского, а также работы профессора Бранимира Кулянина [см. 28] и других.

Позволю себе согласиться с белградской коллегой и привести один из примеров – творчество Десанки Максимович, известной сербской поэтессы, имевшей профессиональное философское образование. Глубокая философская рефлексия в её творчестве выражалась и на языке поэзии, и на языке художественной прозы. Ещё С. С. Аверинцев в статье «Красота как святость» писал: «Последние два века дали русских философов, подчас замечательных, но ещё вопрос, не содержится ли подлинная русская философия в стихах Пушкина и Тютчева, в романах Достоевского, быть может, в музыке Скрябина. Классическая русская литература смертельно боится эстетического “баловства”...» ^{[29, 190]}. (Кстати, Десанка была замужем за русским эмигрантом.) А в 2011 г. вышел сборник «Сербские поэты ХХ века», в котором представлена сербская философская поэзия [см. 30]. А ведь ещё любомудры во главе с В. Ф. Одоевским говорили о необходимости синтеза философии, дочери сухого рассудка, с поэзией, где бьётся трепетное сердце инстинкта, во имя восстановления цельного знания, перерастающего в ведение и позволяющего видеть сердцевину бытия.

Среди многих поэтов хочется упомянуть Момчило Настасиевича, творчество которого относится к периоду русской эмиграции. Он писал и философские эссе – «О материнской мелодии» (1929), «Записки о сущностной мысли» (1932), «В поисках себя» (1935) и другие. Э. Успенская указывала на то, что Момчило подражал Достоевскому, отображая фатальную трагичность и душевные болезни героев в своих рассказах и драматических произведениях [см. 26, 574]. В его поэзии нашли отражения и исконная сербская богословская мысль, и идеи новейшей западной философии, и психологии.

Произведения Н. А. Бердяева до Второй мировой войны переводили М. Джурич и Д. Васич. Но его идеи в сербской философской среде дали плоды много позднее. С. Л. Франк также некоторое время находился в Белграде по приглашению Русского научного института. В 1937 г. в Белграде была опубликована работа Франка «Пушкин как политический мыслитель». Брошюра вышла с предисловием и дополнением П. Б. Струве [см. 31].

Широко известно было в Королевстве Югославия и творчество И. А. Ильина. Струве и Ильин долгое время были близкими соратниками, лидерами правого крыла русской политической эмиграции: оба входили в ближайшее окружение генерала Петра Николаевича Врангеля. Когда в 1926 г. Струве председательствовал на Зарубежном эмигрантском съезде в Париже, его опорой в русской делегации из Германии был именно Ильин. Часто писал Ильин и в парижскую газету «Возрождение», редактируемую Струве. В 1934 г. Ильин сделал доклад «Творческая идея нашего будущего» в Белграде и Праге. В этом докладе он сформулировал назревающие проблемы русской национальной жизни. В докладе философ сказал о том, что Россия жива, что хоронить её близоруко и неумно; что русские эмигранты – не пыль и грязь, а живые люди с русским сердцем, русским разумом и талантом; что они не узколобые реакционеры, пребывающие друг с другом в разномыслии, а люди, стремящиеся к преодолению соблазна эпохи и к созданию новой ткани духовного бытия. Философ и в дальнейшем развивал эти идеи, например, в работе «Путь духовного обновления», которая вышла в Белграде в 1937 г., и в двухтомном труде «Наши задачи. Судьба и будущее России», обнародованном в 1956 г., уже после его кончины. Наследие Ильина также было воспринято сербами только в современную эпоху. Так, 27 мая 2015 г. было учреждено Сербско-Российское общество им. Ивана Ильина в Белграде.

В целом с 1930 по 1941 г. вышло 17 выпусков «Записок Русского научного института в Белграде», нечетные выпуски которых были посвящены гуманитарным наукам. Всего в «Записках» опубликовано 189 трудов выдающихся учёных-эмигрантов, в том числе философов П. Б. Струве, С. Л. Франка, Н. О. Лосского, Е. В. Спекторского, А. А. Кизеветтера, В. В. Зеньковского и других.

В книге «Из истории моей жизни: Воспоминания» Зеньковский описал своё пребывание в Белграде с февраля 1920 г. по март 1923 г. [см. 32]. По ходатайству сербского патриарха он смог занять должность профессора одновременно на философском и богословском факультетах Белградского университета. В белградский период Зеньковский плодотворно работал, опубликовал две книги: «Психология детства» (Берлин, 1923) и на сербском языке «Русские мыслители и Европа» (Загреб, 1922; русское издание вышло в «YMCA-Press» в 1926 г.). В книге «Русские мыслители и Европа» Зеньковский впервые поставил проблему секуляризации культуры, раскрывая её на обширном философско-историческом материале. Кроме того, он считал, наряду с другими русскими исследователями, что Запад был непосредственным виновником произошедших социальных потрясений в России. «Живучесть и актуальность темы об отношении России к Западу, – писал он, – определяется одинаковой неустранимостью двух моментов: с одной стороны, здесь существенна неразрывность связи России с Западом и невозможность духовно и исторически изолировать себя от него, а с другой стороны – существенная бесспорность русского своеобразия, правда в искании своего собственного пути». В то время на работу Зеньковского обратила внимание женщина, ставшая легендой, – Исидора Секулич [см. 33], доктор философии, член-корреспондент Сербской королевской академии наук, известная писательница. В современную эпоху книга русского философа вновь вызывала интерес и была переиздана на сербском языке в Подгорице в 1995 г.

Стремление к сохранению русского мира эмигрантами в контексте духовно близкого сербского привело к взаимопроникновению и взаимообогащению национальных культур. Сербия стала национально-духовным центром русской диаспоры. В 1921 г. по приглашению Сербского патриарха Димитрия (Павловича), Высшее церковное управление Русской православной церкви за границей переехало в Сремски Карловцы, где оставалось до эвакуации в 1944 г. Сербский патриарх Димитрий (ум. 1930) предоставил свою резиденцию в распоряжение русских архиереев. В 1921 и 1938 гг. прошли первый и второй соборы Русской православной церкви за границей.

В целом наши соотечественники в Королевстве Югославия, несмотря на все роковые удары, переживали настоящий подъём «русского духа», у них была удивительная внутренняя сила: «Не говори, что нет спасенья,/ Что ты в печалях изнемог/ Чем ночь темней, тем ярче звёзды,/Чем глубже скорбь, тем ближе Бог» ^[4]. Они стремились укреплять славянский союз, который, в их понимании, и был подлинным Ковчегом спасения. Необходимо изучать и преодолевать идеологизированные и упрощённые оценки нашего философского наследия, на которое важно опираться в современном мире: оно раскрывает целый пласт философско-политических проблем, исключительно важных для России сегодня, в контексте экзистенциального измерения истории и человеческого бытия.