Brittany: a counter-example of the awakening of nationalisms in contemporary Europe?

Bevan Yann Doctor of Politics Docent, University of New Caledonia 98851, New Caledonia, Nouville campus, University Campus, BP R4 Nouméa Numea, office 1 yannbevant@mail.ru

Последние десятилетия отмечены появлением национализмов, которые иногда называют региональными ^[1] и которые ставят под сомнение границы, территории, а иногда и идентичности государств-наций, сформировавшихся в XVIII в процессе промышленной революции. Примеров тому множество: распад бывшей Югославии, выступления фламандцев в Бельгии, Ломбардской Лиги в Италии, подъем баскского, каталонского и – в меньшей степени – галисийского национализмов в Испании, шотландского и в меньшей степени валлонского – в Великобритании, а недавно и победа националистической коалиции на Корсике во время региональных выборов во Франции. Тем не менее, у всех этих движений разные идеологические основания, и они могут выражать свои автономистские или сепаратистские требования в совершенно разных терминах, что отражает глубокие различия в понимании идентичности, под знаменем которой они выступают. Если бурное развитие современного каталонского национализма основано на интеграционистском подходе к массовой иммиграции, отмечающейся в Каталонии на протяжении многих лет, то дискурс «Фламандского интереса» в Бельгии или Лиги Севера, наследницы Ломбардской лиги, в Италии откровенно ксенофобский, чтобы не сказать расистский. Если что и роднит между собой все эти движения, так это отказ признавать легитимность ограничений, которые государства-нации создают для регионов с историческими, а порой фиктивными или перекроенными границами, и которые, как они считают, тормозят их развитие.

Два мощных современных вектора способствовали возникновению этих движений: развитие Европейского сообщества и затем Евросоюза и глобализация экономики. Влияние процесса экономической интеграции в Европе явилось очевидным и конкретным ключом к сближению двух Ирландий, причем традиционно юнионистские деловые круги Северной Ирландии начали считать, что политика официального Лондона по управлению фондами ЕС не учитывает североирландских интересов. Голосование в Северной Ирландии во время референдума по поводу Брексита представляет собой ярчайшую демонстрацию противоположных устремлений большинства англичан и большинства североирландцев. Глобализация стала также важным фактором для осознания важности сильных идентичностей – источника динамичного развития экономики, как показал Р. Робертсон с помощью предложенного им концепта «глокализации» ^[2], а также необходимых ориентиров, позволяющих быть заметными и, следовательно, конкурентоспособными в мировом масштабе ^{[3, c. 261-302]}. Ирландия являет собой также прекрасный пример экспорта своих идентификационных маркеров, что позволяет ей преодолевать границы, опираясь в том числе на свою диаспору, и распространять позитивный образ собственной идентичности, которая тем самым становится рекламным продуктом, создавая в сознании людей устойчивую связь между пивом «Гиннес» и ирландской национальной идентичностью. Это распространение идентичности, или по крайне мере ее маркеров, в конечном итоге наводит на мысль о ее возможной детерриториализации, несмотря на то, что понятие «родины», страны происхождения, неразрывно с ней связано.

Обладая всей этой информацией, мы могли бы ожидать, что все регионы с мощной идентичностью неминуемо должны дистанцироваться от государства-нации, в границы которого его вписала история, на счастье или на беду. Но существуют и контр-примеры: так, Бавария не стремится отделиться от Германии – которая, правда, будучи государством федеративным, и так предоставляет ей широкую автономию. Точно так же массовое голосование шотландцев на референдуме 2014 в пользу союза можно расценивать как проявление прагматизма: уровень автономии, достигнутый Шотландией в обмен на ее согласие остаться в рамках Соединенного Королевства, видимо, не оправдывал в глазах большинства сецессию, одним из следствий которой могло стать прекращение членства Шотландии в ЕС (сегодняшний парадокс состоит в том, что именно сохранение Шотландии в составе Великобритании, возможно, будет стоить ей этого членства).

Еще один контр-пример («кейс», как сказали бы англофоны) заслуживает детального рассмотрения : регион, существующий вне федеративной системы, сумел возродить сильную культурную идентичность, располагает экономическим потенциалом, который стал бы еще мощнее, если бы его территориальные претензии, отклоняемые государством, были удовлетворены, давно встроен в процессы европейской экономической интеграции и интернационализации собственной экономики, следуя в этом отношении почти буквально ирландскому примеру: это Бретань. Все предпосылки, казалось бы, сложились в последние годы, чтобы можно было ожидать рождения движения если не националистического, то по меньшей мере автономистского, которое могло бы оказывать нешуточное давление на местную политическую жизнь, и тем самым на взаимоотношения региона с центральной властью. Приходится констатировать, однако, что ничего подобного не происходит, и что местные автономисты продолжают выступать в лучшем случае в качестве подручных крупных национальных партий, не говоря о том, что их результаты на выборах по-прежнему незначительны.

Попытаемся проанализировать и как-то прояснить эту ситуацию, принимая во внимание не только сиюминутные проблемы, но и более широкий контекст, и исторические традиции, что позволит нам понять почему очень жизнеспособное культурное движение и сильное чувство коллективной идентичности не находят политического выражения.

Чувство принадлежности к Бретани проявляется в привязанности к известным и признанным маркерам, выражающим специфическую идентичность, с трудом сводимую к обычным региональным или рассчитанным на туристов логотипам. Среди наиболее безусловных можно назвать, в частности, региональный флаг, геральдический символ и аббревиатуру BZH.

Символы бретонской идентичности

Бретонский флаг, Гвен-а-дю (Gwennhadu), был создан в 1923 г. Морваном Маршалем, молодым националистом, членом Национальной бретонской партии. Долгое время он считался мятежным, а потому сначала был запрещен французскими властями, да и после не вызывал у них особого доверия. В наши дни этот флаг является официальной эмблемой региона Бретань, он присутствует на номерных знаках всех транспортных средств, зарегистрированных в регионе, но дело не ограничивается этим формальным признанием: флаг буквально стал народным, им размахивают при любом удобном случае от политических или профсоюзных демонстраций до спортивных состязаний, выходящих далеко за границы региональной территории. Недавний случай показателен в этом отношении: во время Олимпиады в Лондоне организаторы хотели запретить неофициальные флаги на стадионах, что вызвало инцидент с участием болельщика, имевшего при себе бретонский флаг, и бурную реакцию в Бретани ^[4], вследствие чего флаг в конце концов был допущен на стадионы ^[5].

Второй символ, безоговорочно принятый бретонцами, - горностай – связывает современную Бретань с ее историческим прошлым. Речь идет об эмблеме, унаследованной от графа де Дрë и ставшей в 1316 г., при правлении Жана III, эмблемой бывшего герцогства, остававшегося независимым вплоть до 1532 и пользовавшегося репутацией «иностранной провинции» до самой французской революции, несмотря на его включение в систему торговых отношений французского королевства начиная с введения таможенных тарифов 1664-1667 гг.

Бретань, провинция, считавшаяся иностранной, находилась на особом положении, будучи отделенной от остальных провинций издавна существующим таможенным барьером. Она имела развитые торговые отношения с Англией, Республикой соединенных провинций Нидерландов, Испанией, странами Севера. На ее территории действовали собственные таможенные тарифы, установленные 25 июня 1565 г., включавшие отчисления в пользу Нантского превотства, портовые и причальные сборы и право на имущество потерпевших крушение в прибрежных водах кораблей. Все эти права были сохранены при принятии в 1681 г. Ордонанса о морской торговле и дополнены доменным сбором (TraiteDomaniale) ^{[6, c. 277]}.

Третий символ – аббревиатуру BZH – придумали в 1960-е гг. четыре молодых бретонца из Парижа: Эрван Николь, Эрве Жильбер, Жан-Клод Ле Норман и Марсель Куртьяль. Сначала это была обычная круглая наклейка на машину, с помощью которой владелец демонстрировал свою бретонскую идентичность. Попытки полиции в 1967-1968 г. запретить наклейку способствовали росту ее популярности и широкому распространению, продемонстрировавшим готовность тысяч бретонцев сопротивляться государственным указам, направленным на унификацию. Сегодня аббревиатура стала одним из доменных имен (.bzh). Эта идея была предложена в 2004 г. депутатом от Финистера К. Менаром и поддержана Генеральными советами департаментов Иль-И-Вилен и Финистер, региональными властями, многими муниципалитетами и организациями (в числе последних – Университет Ренн-2).

Последний символ вдвойне эмблематичен: будучи маркером принадлежности к бретонской культуре, он одновременно отсылает к бретонскому языку, поскольку представляет собой аббревиатуру от Breizh, обозначающего на бретонском и Бретань, и бретонцев. Против этого символа традиционно выступает ультраякобинское меньшинство, которое упорно хочет видеть в нем проявление бретонского национализма с нацистской окраской ^[7]. Но не менее показательно то, что большая часть автомобилистов, украшающих этим символом свои машины, не говорит по-бретонски.

Бретонский язык как культурный символ

ЮНЕСКО сегодня относит бретонский к числу языков, находящихся под серьезной угрозой исчезновения, несмотря на все усилия Регионального бюро бретонского языка и многочисленных общественных организаций, таких как «Диван» (Diwan – сеть общественных, светских и бесплатных школ с бретонским языком обучения. Первая такая школа была открыта в 1977 г. В 2016 г. в школах Диван, существующих во всех пяти департаментах исторической Бретани, 4 242 ученика получали образование от начальных классов до бакалавриата включительно. Большинство этих школ работает по контракту с государством, которое платит зарплату учителям и следит за тем, чтобы преподавание осуществлялось по официальным государственным программам - прим. перев.), «Скол ан Эмсав» (SkolanEmsav, «Школа Бретонского движения» - организация, предлагающая образовательные программы для взрослых (вечерние курсы и стажировки на бретонском языке). Действует в основном в Ренне и его окрестностях - прим. перев.), «Стумди» (Stumdi– центр непрерывного образования для взрослых, имеет несколько отделений в разных департаментах Бретани. Ежегодно принимает более 300 стажеров на курсы продолжительностью от недели до полугода (прим. перев.), «Дивскуарн» (Divskouarn – организация, обучающая бретонскому языку дошкольников - прим. перев.), «Ан Друйзиг» (AnDrouizi – организация, способствующая развитию бретонского языка (в том числе, в сфере новых технологий) - прим. перев.)… В частности, в отчете «Наблюдательного комитета по состоянию бретонского языка» за 2007 г., озаглавленном «Бретонский язык на перепутье», говорилось: «Бретонцам не следует всецело доверять будущее своего языка школе, или перекладывать всю ответственность за его судьбу на различные учреждения. Не стоит также уповать исключительно на подвижничество горстки активистов. Будущее языка находится прежде всего в руках самих бретонцев. Нужно чтобы как можно большая честь среди тех 92% бретонцев, которые говорят о необходимости сохранения языка, поняли, что это невозможно без их участия» ^[8].

Точно так же, как это можно наблюдать на примере языка, сильная привязанность к культурным символам не обязательно выражается в политическом активизме.

Идентичность и политика

Политическая жизнь современной Бретани вполне вписывается в противостояние правых и левых, в котором доминируют крупные общенациональные партии: Социалистическая (PS), представлявшая собой наиболее влиятельную силу в Бретани до выборов 2017 г.; Республиканская (бывший Союз на народное движение, UMP), объединяющая голлистов и правый центр; Союз демократов и независимых (UDI) и Демократическое движение (MoDem) – центристские партии, вышедшие из христианской демократии и старейшей Радикальной партии. К ним нужно добавить «зеленых», коммунистическую партию, несколько ультралевых партий вроде Рабочей борьбы и Новой антикапиталистической партии, а также крайне правый Национальный фронт (FN). Интересно отметить, что до недавнего времени успехи Национального фронта в Бретани оставались относительно скромными на фоне остальной территории Республики.

6,4 млн избирателей, или 17,9% всех принявших участие в голосовании, поддержали Марин Ле Пен на президентских выборах 2012 г. Это сделало партию третьей политической силой Франции, получившей на 68% голосов больше, чем в 2007 г. Результаты FN в Бретани существенно ниже общенационального уровня: хотя в последние годы число его сторонников растет, все же в большинстве бретонских департаментов он получает менее 15% голосов. Этому способствуют сильные позиции партий левого и правого центра – UDI и MoDem, что продемонстрировали уже выборы в Европарламент в 2009 г.

Отталкиваясь от представленной картины, мы можем попытаться понять основные проблемы политической жизни Бретани и найти их корни в историческом прошлом.

Если мы обратим внимание на то, как была структурирована политическая жизнь Бретани со времен французской революции, мы заметим постоянство разделения на левых и правых, в значительной мере унаследованное от этого периода. Ликвидация привилегий бывшей провинции Республикой стала первым фактором раскола. Уже в 1790 Ла Руери создает «Бретонскую ассоциацию» – военизированную организацию, целью которой было восстановление утраченных привилегий. Это стало началом гражданской войны между республиканцами и роялистами, отличающуюся от восстания в Вандее своей оппозицией централизму монтаньяров ^[9]. Можно отметить, впрочем, что противодействие централизму началось еще до революции с протестов графа Ботереля, представлявшего Провинциальные штаты Бретани, в 1788 г. против ликвидации королевской властью учреждений, находившихся под защитой договора 1532 г. В дальнейшем восстание вспыхнуло в Бретани в 1793 г., но было жестоко подавлено революционным правительством. Этот период, который также должен пониматься как гражданская война между «синими» республиканцами и «белыми» монархистами, оставил прочный след в культуре и в сознании: французский язык стал языком революции, а остальные языки, и в их числе бретонский, - языками реакции и невежества. «Мы можем унифицировать язык великой нации […]. Эта задача, которая не был в полной мере решена ни одним народом, достойна французского народа, который централизует все ветви социальной организации и должен ревностно стремиться к тому, чтобы как можно скорее утвердить на всей территории единой и неделимой Республики безусловное использование единого языка Свободы», - заявил аббат Грегуар в своем знаменитом докладе от 1794 г. [Доклад аббата Грегуара, представленный Конвенту 4 июня 1974 г. Цит. по: 10, c. 317].

Идеологический конфликт неминуемо ведет к поляризации: единая и неделимая республика не может допустить существования в ее границах разных народов. Следствием этого явилось намеренное искоренение бретонского языка и культуры (и других региональных языков), ответом на которое стала монополизация языка духовенством и монархистской знатью ^{[11, c. 26-35]}. Парадокс в том, что во имя идеологии Просвещения был реализован ассимиляционистский проект, служивший интересам имперской, а затем и колониальной Франции, и мы можем убедиться, анализируя выступления политиков как левого, так и правого фланга, что эти взгляды сохраняют свое влияние до сих пор.

Напомню, например, жесткое выступление Ж.-Л. Меланшона в Сенате 14 мая 2008 г. во время дебатов о региональных языках, когда он заявил о том, что гордится тем, что он якобинец и говорит только по-французски, школы «Диван», работающие по контракту с государством, назвал сектами, а бретонский язык – языком коллаборационистов, пособников нацизма. Клод Ажеж, бывший министром образования, также не скрывал своей враждебности к региональным языкам, мотивируя ее прагматическими соображениями: «Франции нужны программисты, говорящие по-английски, а мы будем производить пастухов, говорящих на бретонском и окситанском» [цит. по: 12, с. 40]. На противоположном фланге политического спектра мы находим следующее заявление двух депутатов от Национального фронта 29 января 2014 г.: «Мы проголосовали против предложенного социалистами проекта закона о ратификации Европейской хартии региональных языков и языков меньшинств… Речь идет… о тексте, который может угрожать единству Франции и республиканской ассимиляции ^[13].

Мощные символы идентичности, такие как гимн и флаг, а также глубоко укорененная культура и признанный язык, входят в число атрибутов, которыми обладают нации, а потому понятны опасения, которые может вызывать у французских властей возникновение национальной идентичности, противоречащей единству Франции.

Тем не менее можно констатировать, что если политическая жизнь в Бретани в основном следует той же разделительной линии, которая структурирует политическое поле в масштабах всей территории французской Республики, то здесь существуют и специфические политические проекты, выражающие особую идентичность. (Подобное характерно и для других регионов, которые принято называть «регионами с сильной идентичностью» - эвфемизм для обозначения территорий, чьи культурные и политические ориентиры не отвечают, или не полностью отвечают стандартам якобинской модели: заморских департаментов и территорий, а также Корсики, Эльзаса, Страны басков, Савойи, Фландрии… ).

Бретонские политические проекты

Эти политические проекты существуют с XIX в. и берут начало в неформальном движении «Эмсав» (Emsav – дословно означает «восстанавливаться» или «подниматься». Термин применяется для обозначения бретонского движения в целом - прим. перев.), различные деятели которого способствовали пропаганде бретонской идентичности. Первый «Эмсав» (до 1914 г.) находился под влиянием «Кельтского возрождения» (CelticRevival) с другого берега Ла-Манша, а также романтизма и отвечал идеологическому запросу на поиски кельтских корней, сформировавшемуся во Франции в ответ на усиление Пруссии, а затем и германской империи. На его счету издание бретонско-французского словаря Ле Гонидека в 1821 г., создание научных обществ по изучению археологии и истории, Академии бардов Ф. Люзеля и Т. Эрсара де ля Вильмарке в 1837 г., организация панкельтских конгрессов в 1838 и 1887 гг., издания сборников бретонского фольклора, диссертация Ж. Лота об иммиграции бретонцев на Армориканский полуостров, чтение курса по истории Бретани А. де ля Бродери в Университете Ренна в 1890-е гг. и т.п. ^[14]. Первые политические инициативы, вышедшие из этого движения имеют регионалистский оттенок и выражаются в попытках оспорить унаследованную от революции институциональную структуру, а то и определить Бретань как отдельную нацию, поставив тем самым под сомнение единство французской нации («Бретань – это больше, чем провинция: это народ, это настоящая и оригинальная в своих основополагающих элементах нация» - из курса истории де ля Бродери, 1890). Сказанное относится, в частности, к «Провинциальному журналу», созданному в 1848 г., и в меньшей степени к посвященному бретонской культуре католическому журналу «Вера и Бретань» (FeizhaBreiz), выходившему с 1868 г. Наиболее законченным политическим выражением этого движения стало создание в 1898 г. Бретонского регионалистского союза (БРС), провозгласившего своей целью автономию Бретани.

Характерно, что очень скоро движение стали подрывать внутренние конфликты, которые привели к расколам. В частности, это выразилось в создании Бретонской регионалистской федерации (UnvaniezArvor далее БРФ) в 1911 г., в которой главенствующую роль играли такие фигуры, как писатель Ж. Паркер, лингвист Ф. Валле, бард Т. Жаффрену, музыкант М. Дюгамель и преподаватель-либератрианец Э. Масон. Федерация, как и БРС, выступала за автономию и децентрализацию, раскол же между ними прошел по линии «левые-правые», как объясняет первый бюллетень БРФ, упоминая авторитаризм президента БРС и присутствие в его рядах людей, чуждых регионализму и бретонским идеалам [см.: 15]. Очевидно причиной раскола стало влияние католического духовенства и консервативной знати, желавших встроить БРС в политическую жизнь Франции. В то же время надо отметить, что БРФ, хоть и настаивала на признании Бретани как полноправной нации, не ставила под сомнение союз с Францией: Мы хотим децентрализации и нормальной автономии, которые позволят нам свободно развиваться в соответствии с нашими интересами и качествами нашей расы; хотим уважения к нашим традициям. [...] мы сторонники Бретани, которая пролила и будет в дальнейшем проливать свою кровь за Францию в битвах на суше и на море (Ж. Паркер, выступление на конгрессе БРФ в Плоермеле в феврале 1912 г.).

Подтверждением стремления скорее к децентрализации, чем к автономии, служат и другие публикации бюллетеня Федерации, в которых речь идет даже о возможном расширении исторической территории Бретани за счет включения в состав региона граничащих с ним Вандеи, Мэна и Анжу и Нанта как столицы. (Можно только поразиться тому, насколько этот подход бретонского прогрессистского движения начала ХХ в. близок к ходатайству группы депутатов-социалистов (в частности, Ж. Оксьетта и Ж-М.Эйро) о создании региона «Большой запад» в ходе региональной реформы 2014 г.). Как показал М. Николя ^[16], в соперничестве между БРС и БРФ проявились противоречия между городом и деревней, или иначе между зонами влияния прогрессистов, симпатизирующих социалистическим идеям ^[17], и зонами влияния консерваторов, где властвовали церковь и замок.

Накануне первой мировой войны бретонский политический проект начал расширяться, приобретая характер настоящего националистического движения, которое поначалу, казалось, не подчинялось разделению на правых и левых. В 1911 родилась Бретонская националистическая партия (БНП), которую возглавили такие политически далекие друг от друга персонажи, как, с одной стороны, Эмиль Массон и Луи Наполеон Ле Ру и с другой – Ив Тийенон и Жозеф Дюшоши, звавшийся также Ронаном де Кермене. Хотя эта первая БНП открыто заявлила о себе как партия борцов за независимость, она все же не порвала с БРФ, чему способствовало, в частности, влияние А. Ле Браза. Однако первая мировая война стала моментом решительного разрыва, который способствовал упадку бретонского языка ^[18] и дистанцированию регионалистов, сторонников идеи «большой и малой родины» ^[19], от радикальных националистов, находившихся под влиянием ирландского примера после Пасхального восстания 1916 г. и англо-ирландской войны. Этот период интеллектуального брожения, выражением которого стал журнал «Гваларн» (Gwalarn (бретон.) – северо-западный ветер), основанный в 1925 г. ^{[20, c. 70-81]}, был также периодом идеологической неразберихи. Ее отлично иллюстрирует пример Морвана Маршала, автора бретонского флага. Что только о нем не говорили: одни объявляли его франк-масоном и анархистом прудоновского образца; другие считали его коллаборационистом, близким к «Аксьон франсез». Фигура Маршала, как и созданный им в 1919 г. совместно с О. Мордрелем и Ф. Дебовэ журнал «Бретань навсегда» (BreizAtao), в дальнейшем ставший органом Бретонской автономистской партии (БАП), возникшей в 1927 г., символизируют собой противоречивость и многоликость бретонского национализма. Внутри партии, вплоть до ее раскола в 1931 г., будут сосуществовать два течения: федералистское Маршала и Дюгамеля и националистическое Мордреля и Дебовэ. Провальные выборы 1930 г. продемонстрировали слабость электоральной базы БАП, но и вышедшим из нее Регионалистской лиге Бретани и Бретонской национальной партии удастся увлечь за собой лишь незначительное меньшинство бретонцев, тем более что радикализация части движения, готовой прибегнуть к вооруженной борьбе, – мы имеем в виду в особенности группу Селестэна Лайне – не вызывала сколько-нибудь заметной симпатии ^[21]. Как и следовало ожидать, политика коллаборационизма, взятая на вооружение Мордрелем и Дебовэ в годы второй мировой войны, оказалась двойным провалом: нацисты предпочли сотрудничать с режимом Виши, а не создавать независимое бретонское государство, а население отнеслось к этой политике враждебно, о чем свидетельствовал предпринятый местными жителями 24 июля 1940 г. штурм замка Понтиви, где располагались вооруженные формирования С. Лайне. Многие активисты, как, например, группа «Свобода» (Dishual) из Сен-Назера, примкнут к Сопротивлению, продемонстрировав тем самым идеологические противоречия внутри националистического движения ^[22].

Межвоенный период и вторая мировая война со всей очевидностью показали, что бретонское движение – «Эмсав» – существует, оно даже активно развивается, но только в сфере культуры, это развитие не сопровождается политизацией, будь то в форме автономизма или национализма. Партии, стоящие на этих позициях, получают на выборах более чем скромные результаты, а колаборационистское крыло скомпрометировало себя в глазах большинства населения. Этим не преминули воспользоваться после войны силы, враждебные идее независимой Бретани.

Мы можем вычленить две основных причины этих неудач: с одной стороны, общественное мнение Бретани не приемлет радикального дискурса, как крайне левого, так и крайне правого: успех Бретонского фронта на выборах 1936 г. (состоявший из различных культурных организаций и поддержанный верхушкой БРС, Бретонский фронт выдвинул 41 кандидата, 15 из которых были избраны), предвестник влиятельности бретонского лобби (CELIB – Комитет по изучению и объединению бретонских интересов - прим. перев.)Жозефа Мартрэ и Рене Плевена после войны, подтверждает этот тезис.

Вторая причина – это неспособность бретонского националистического движения преодолеть внутренние противоречия и расколы, преимущественно по линии «правые - левые», углублению и поляризации которых в первой половине ХХ в. способствовали революция в России, а затем подъем фашизма в Европе.

Важно подчеркнуть, что наиболее успешными бретонскими политиками в послевоенный период были прагматики, которым удалось преодолеть традиционные идеологические границы во имя защиты интересов Бретани, но в русле интеграции, а не автономии. Прекрасно иллюстрирует это пример бретонского лобби, о котором только что шла речь. «Комитет по изучению и объединению бретонских интересов», зарегистрированный как общественная организация 22 июля 1950 г., поставил перед собой цель ускорить экономическое развитие Бретани, а также добиться от государства приоритетного развития территории, сохранив при этом ее культурное наследие. Комитет сплотил вокруг себя все здоровые силы, от профсоюзов до культурных обществ, включая торговые палаты, университеты, 120 муниципалитетов, генеральные советы и большинство бретонских депутатов, объединившихся в интергруппу. Лоббизм Комитета начал приносить свои плоды уже с 1953 г., а его отчеты послужили правительству Франции в качестве основы для программы регионального развития.

Упадок Комитета совпал с началом 5 республики и годами правления де Голля. В эти годы обострились противоречия между левыми и правыми, причем последние упрочили свое положение. Ставленники де Голля надолго воцарились на территории исторической Бретани, а между центральной властью и бретонским обществом наметился определенный антагонизм: падение влияния Комитета сопровождалось политикой пренебрежения, а иногда и подавления бретонской культуры ^{[23, c. 6-11]}, что способствовало оживлению автономистского и националистического движений и радикализации наиболее активной их части. Движению за организацию Бретани (ДОБ)Янна Фуере, созданному в 1957 г., поначалу сопутствует некоторый успех, связанный с доверием, которое успело завоевать бретонское лобби. Но демонстративная «аполитичность» ДОБ очень скоро приводит к невнятности его политической линии: в нем оказываются одновременно такие представители высших слоев общества, как Янн Поливе, выступающий апологетом голлизма; сам Янн Фуере, не скрывающий своих националистических убеждений в рамках европейского федерализма, а также молодые активисты-регионалисты марксистских убеждений. С 1963 г. в движении начинается раскол, катализатором которого в значительной мере послужила война в Алжире ^[24]. Левое крыло ДОБ уходит под знамена новоявленного Бретонского демократического союза (UnvaniezhDemokratelBreizh, далее - БДС), стоящего на позициях антиколониализма с марксистским уклоном и привлекающего на свою сторону умеренный электорат, оставшаяся же часть приобретает праворадикальные черты. Появление в 1960-е гг. подпольной военизированной группировки - Фронта освобождения Бретани (ФОБ), к которой вскоре добавляется ударное крыло - Бретонская революционная армия (БРА), - свидетельствует о влиянии ирландской ситуации того же периода (моделью тут явно служит Ирландская революционная армия), а также общего контекста деколонизации ^{[25, c. 229-241; 26, c. 83-103]}.

Общественное восприятие акций ФОБ-БРА позволяет предположить, что некоторая часть населения могла быть подвержена радикализации, как подчеркивает Иван Карел:

«Тогда как квебекское движение на протяжении почти десятилетия своего существования могло рассчитывать не более чем на несколько десятков активистов, участников различных подгрупп вооруженного крыла Эмсава в период с 1965 до 2000 гг. насчитывались скорее сотни, это были люди из самых разных слоев общества: студенты, бывшие военные и даже священники. Возвращение к насильственным формам борьбы как средству защиты интересов Бретани следует рассматривать как следствие бездеятельности ДОБ и создания БДС. Основываясь на примерах Сопротивления, а также поражения Франции в войне с Алжиром, деятельности Ирландской революционной армии и Фронта освобождения Квебека, несколько групп были созданы в различных департаментах» ^[24].

Начиная с 1970-х гг., БДС, тем не менее, утверждается в качестве главной автономистской политической силы, как свидетельствуют результаты выборов ^[27]: в отличие от Северной Ирландии, где «временное» крыло Шинн Фейн стало игроком, с которым невозможно не считаться ^{[28, c. 149-165]}, основными проводниками бретонских требований стали автономисты, а не националисты. Но несмотря на то, что эта организация с 1977 г. имеет 35 депутатов в городах с численностью населения свыше 30 000 человек, а в настоящее время – также группу в региональной ассамблее и депутата в Национальной ассамблее, приходится признать, что ни разу на местных или региональных выборах ей не удалось получить более 10% ^[29], что в лучшем случае делает ее лишь дополнительным союзником национальных левых партий, а в худшем – заставляет выставлять кандидатов, заранее обреченных на провал, просто для того, чтобы засвидетельствовать свое присутствие на политической сцене. Так, на парламентских выборах в 1978 г. партия выставила своих кандидатов в половине округов Бретани; они получили в среднем по 1,9% голосов. Первые региональные выборы в 1986 г. также оказались весьма неудачными для БДС: 1,5% голосов не позволили ему получить представительство в первой демократически избранной региональной ассамблее. На следующих региональных выборах в 1992 г. партия получила 2,1% голосов, а на парламентских выборах 1993 и 1997 гг., соответственно, 2,5% при семи кандидатах и 2,0% при 22 кандидатах.

БДС ослабляют несколько факторов ^[29]. Конкуренция с Социалистической партией, сильнейшим образом дающая о себе знать после 1981 г.; появление автономистской /националистической повестки на крайнем левом фланге с созданием ультралевого националистического движения «Эмганн», разделившее и без того немногочисленный электорат. Кроме того, солидарность с общенациональными левыми партиями не позволяет БДС привлечь избирателей центристских или правых взглядов, симпатизирующих идее автономии. И в этом случае биполярность французской политической сцены находит свое подтверждение в Бретани и оказывает решающее влияние на маргинализацию голосующих за автономистов или националистов.

Столь посредственные результаты, достигнутые бретонским движением к концу ХХ в., стали причиной глубокого внутреннего кризиса и способствовали появлению сомнений в «естественности» союза с социалистами или коммунистами. Эти союзы перестали отныне быть автоматическими и стали видоизменяться от выборов к выборам, но что еще важнее – новая стратегия способствовала сближению с «зелеными», стоящими на антиякобинских позициях. Уже в 2000-е гг. это принесло свои плоды, позволив БДС занять подобающее место в бретонском политическом пейзаже. Так, на региональных выборах 2004 г. партия выступила в союзе с «зелеными», и их общий список собрал 9,7% голосов в первом туре, что Р. Паскье назвал историческим результатом для левых бретонских регионалистов. Во втором туре присоединение к списку левых, получивших большинство, дало БДС три места в Региональном совете, в том числе - место вице-президента. На региональных выборах 2010 г. эколого-регионалистский союз был сохранен, и на сей раз это дало в первом туре уже 12,2% голосов, что обеспечило выход во второй тур, где было получено 17,4% голосов. Оборотной стороной этого весьма достойного результата – лучшего, которого удавалось добиться регионалистам – нужно признать то обстоятельство, что полученные в итоге четыре депутатских места стали местами в оппозиции. Но уже через несколько месяцев депутаты БДС перешли из оппозиции в ряды большинства, продемонстрировав тем самым, что солидарность с общенациональными левыми партиями остается оправданным выбором. Союз с «зелеными» позволил П. Молаку стать первым депутатом от БДС в Национальной ассамблее по итогам парламентских выборов 2012 г. В то же время следует понимать, что, хотя его кандидатура возникла в результате альянса левоцентристской партии «Европа Экология – Зеленые» и федерации регионалистских партий «Солидарные регионы и народы», в которую входит и БДС, поддержка Социалистической партии и ее электората была решающей. Совершенно очевидно, что разлом по линии «левые-правые» сохраняет свою актуальность, и в данном случае именно он помог кандидату-автономисту стать депутатом. Не пожалел П. Молак и о том, что примкнул к списку социалиста Ж.-И. Ле Дриана на региональных выборах 2015 г.

Выборы 2015 г. имели особое значение. Как уже было сказано, предшествующие им годы наводят на мысль о подъеме регионалистского политического движения, начавшего демонстрировать заметные результаты. Стратегия союзов также принесла свои плоды, хотя и не решила главную проблему: сближение с «Зелеными» на общенациональном уровне не выходит за рамки традиционного альянса левых партий, поддерживающих доминирующую левую силу – социалистов. Предыдущие региональные выборы также еще раз продемонстрировали неспособность автономистов преодолеть раскол между левыми и правыми: БДС отказалась от сближения с мэром Каре Кристианом Троадеком, который, несмотря на свою принадлежность к левому центру, возглавлял список центристской Бретонской партии (БП), созданной в 2003 г. и провозгласившей своей целью «дать Бретани учреждения, наделенные реальными полномочиями управления и представительства на европейском уровне ^[30]».

Бретонская партия: между автономизмом и независимостью

Программа Бретонской партии помещает ее в промежуток между автономизмом и независимостью, а также между правым и левым центром, и можно понять, что ее стратегия состоит в преодолении привычных границ и создании условий для максимально широкого объединения. Приходится признать, что в 2000-е гг. надежды партии на взлет не оправдались, несмотря на десяток муниципальных депутатов, выигравших выборы в 2008 г. Четыре кандидата, выдвигавшие свои кандидатуры на парламентских выборах в 2007 г., получили только 1,4% голосов избирателей всех четырех округов. На выборах в Европарламент БП выставила кандидатов только в пяти бретонских департаментах и получила 2,4% голосов. В кантональных выборах в 2011 г. участвовали 10 кандидатов, их средний результат по 10 кантонам составил 2,8%. Во время парламентских выборов 2012 г. кандидаты от партии выставлялись в двух округах, получив средний результат в 1,1%. Региональные выборы 2010 г. принесли только 4,3% голосов списку, возглавляемому К. Троадеком, что гораздо хуже результатов БДС. Тем не менее финальный результат альянса БДС и «Зеленых» позволяет предположить, что он был достигнут благодаря вкладу заметного количества голосов из списка Троадека, который призвал поддержать альянс, вопреки позиции избирательного штаба БП. Если бы в первом туре в 2015 г. автономисты выставили общий список, можно было бы надеяться получить 16% и тем самым во втором туре, в случае отсутствия явного большинства, действовать с позиции силы. Социально-экономический контекст вполне благоприятствовал такому исходу. Это был очень напряженный период в Бретани, с множеством серьезных проблем: бурные дебаты относительно необходимости строительства нового аэропорта в местечке Нотр-Дам де Ланд, между Нантом и Ренном, которое стало катализатором движения сопротивления; экономический и сельскохозяйственный кризис, негативно сказавшийся на бретонской модели сельхозпроизводства и переработки и, как следствие, на общественной стабильности – тяжесть этого кризиса проявилась в бурных выступлениях против экологического налога, породивших движение «Красных колпаков» ^[31]. Наконец, нужно упомянуть недовольство, спровоцированное проблемой признания региональных языков и начатой социалистами региональной реформы, результатом которой стал отказ в воссоединении пяти бретонских департаментов, вопреки поддержке этого требования многими депутатами и демонстрациям, самая массовая из которых собрала 27 сентября 2014 г. в Нанте около 30 тысяч человек ^[32] .

В этом контексте можно было бы ожидать определенного разочарования электората крупных традиционных партий, которое могло бы сыграть на руку автономистам, если бы последние выступили единым фронтом. Повлиять на электоральное поведение бретонцев могли и примеры других европейских регионов, таких как Шотландия и Каталония. Однако нужно признать, что ничего подобного не произошло. Напротив, особенностью этой избирательной кампании стало то, что многие известные фигуры из числа автономистов примкнули к крупным общенациональным партиям. Жан-Франсуа Ле Биан, президент влиятельной политически нейтральной ассоциации «Воссоединенная Бретань», и Катрин Олливро, лидер новой автономистской партии «Бретань-Европа», выступили от общего списка Республиканцев и Союза демократов и независимых Марка Ле Фюра, а Поль Молак и Мона Брас (БДС) – от социалистов Жана-Ива Ле Дриана. Таким образом, с самого начала избирательной кампании в рядах двух крупнейших партий оказались кандидаты, позволившие им оттянуть на себя часть избирателей-автономистов. В довершение всего, в то время как ситуация требовала объединения, другие автономисты и националисты тоже разбрелись кто куда : крайне левые наследники «Эмганна» («Бретонское сопротивление») объединились с троцкистами из Новой антикапиталистической партии, Бретонская партия, после ожесточенных дебатов по поводу возможной поддержки своего бывшего лидера К. Троадека, на сей раз выступавшего единым фронтом с БДС, в вою очередь отказавшимся от союза с «Зелеными», в конце концов решила поддержать одного из своих активистов, К. Делеона, возглавившего еще один список («Наш шанс – независимость»). Одним словом, еще до выборов судьба регионалистов, раздробленных на множество различных течений, была предрешена. Результаты первого тура оказались катастрофическими: список БП занял последнее место с 0,5% голосов, немногим лучше выступил альянс ультралевых, получив 0,6%. Наиболее удачливые К. Троадек и БДС, пришедшие четвертыми с 6,7%, тем не менее, далеко отстали от занявшего третье место Национального фронта, впервые получившего в Бретани впечатляющие 18,2%. Между тем, равный с БДС результат «Зеленых» (6,7%) заставляет пожалеть об отказе от коалиции с ними, которая позволила бы получить не меньше голосов, чем в 2010 г. В конечном счете, следует признать, что одной из важнейших причин явного провала автономистов, помимо личных амбиций, в очередной раз стала их неспособность преодолеть пропасть между правыми и левыми, которая остается фундаментальным параметром расстановки сил и конфигурации альянсов. На этом фоне выглядит почти карикатурным заявление К. Олливро на пресс-конференции по случаю созданию ее новой партии «Бретань-Европа»: «нашей конечной целью является объединение всех. Мы должны сделать для политики то же, что в свое время бретонское лобби сделало для экономики Бретани» ^[33].

Выводы

Какие же выводы можно сделать из всех приведенных рассуждений? Прежде всего следует отметить, что ни социально-экономическая ситуация, ни единая Европа, ни бретонское движение, в рядах которого насчитываются сотни организаций ^[34], чьи программы включают как вопросы развития и сохранения культуры, так и территориальные требования (воссоединения Бретани в исторических границах), не создали условий для борьбы за автономию и тем более – независимость. Несколько попыток создания организаций, способных привлечь умеренную, но чувствительную к вопросам идентичности часть электората, не увенчались успехом, и традиционный водораздел между правыми и левыми, восходящий еще к эпохе великой французской революции, остается главным структурирующим фактором политической жизни Бретани и делает невозможным развитие ситуации по ирландскому пути, где уже в 1916-1918 гг. Пасхальное восстание соединило в борьбе за независимость рабочую милицию Дж. Конноли, выступавшую за социалистическую революцию, и консервативное движение Фениев ^[35]. Можно также констатировать, что наибольшей поддержкой в наши дни пользуются те политики, которые, как Плевен или Ле Дриан, защищают интересы Бретани, используя тактику влияния на политику государства, а не борьбы с ним. Референдумы 20 сентября 1992 г. по Маастрихтским соглашениям и 29 мая 2005 г. по европейской конституции показали, что в Бретани проевропейские настроения выражены сильнее, чем в среднем по стране. Это свидетельствует одновременно о приверженности основным принципам Евросоюза – как и Ирландия, Бретань не забывает о той помощи, которую оказала ей Европа ^{[36, c. 195-206]} - так и о вере бретонского общества в свою способность к интеграции и к использованию возможностей открытого мира без утраты собственной идентичности, которая и является источником этой уверенности. Недавний рост популярности Национального фронта свидетельствует о появлении новых причин для беспокойства, на которое, очевидно, автономистские партии не могут дать нужного ответа – несмотря на ту поддержку, которую получило движение «Красных колпаков» (название отсылает к восстанию в Бретани против введения новых налогов в 1675 г. при Людовике XIV, ставшему предвестником будущей революции – прим. перев.) в конце 20113 г.

Тем не менее, несмотря на все запреты французской Конституции, признающей только один народ и одну нацию – французские ^[23], в Бретани сохраняется сильная и прочно укорененная идентичность, имеющая все необходимые атрибуты нации, даже несмотря на ту непростую ситуацию, в которой находится бретонский язык. Если сепаратистские или автономистские требования находят сегодня лишь слабый отклик среди населения, то это, вероятно, связано прежде всего с тем, что большинство бретонцев не ощущает угрозы своей идентичности (в этом смысле показательно, что симпатии к Фронту освобождения Бретани были наиболее сильными в тот период, когда она подвергалась преследованиям) и что это большинство не видит противоречия между французской и бретонской идентичностью, воспроизводя идею Бретонского республиканского союза о большой и малой родине и продолжая верить в то, что будущее Бретани неразрывно связано с Францией. Этим и объясняется успех таких политиков, как Р. Плевен и Ж.‑И. Ле Дриан. Можно также считать, что анализ причин подъема шотландского национализма, предложенный исследователем из Абердинского университета ^[37], применим и к Бретани: на протяжении долгого времени, несмотря на сохраняющееся национальное самосознание, абсолютное большинство шотландцев не протестовало против унитарного и централизованного устройства Соединенного Королевства просто-напросто потому, что Британская империя была и Шотландской империей, и этот статус давал шотландской буржуазии и интеллигенции невероятные возможности для выхода на международную арену, для распространения идей и открытий шотландских ученых, обеспечивая тем самым благосостояние буржуазии и социальную мобильность среднего класса. Когда же английские и шотландские интересы начали расходиться, вопросы автономии, а затем и независимости вышли на первый план. Будущее покажет, произойдет ли такая трансформация в отношениях Франции и Бретани.

Перевод с французского Е.И. Филипповой