The Historical Basis of the Epic Poem "Vladimir" by Mikhail Kheraskov

Semenova Anastassiya lecturer at Kazakhstan Branch of the Lomonosov Moscow State University 010000, Kazakhstan, Akmola Region, Astana, Kazhymukan's str., 11, of. 708 anastasia_semenova@list.ru Other publications by this author

Поэма М.М. Хераскова «Владимир» (поэма переиздавалась несколько раз – впервые она напечатана в 1785 г. ^[1], затем в 1786 г. ^[2], 1787 г. ^[3], 1797 г. ^[4], 1809 г. ^[5], 1820 г. ^[6], 1961 г. ^[7], и последняя публикация поэмы – в книге Н. А. Гранцевой «Чудо о Князе-Крестителе» ^{[8, с. 82-215]}; начиная со второго издания, поэма публиковалась с сокращенным заглавием) рассказывает об исторических событиях, выделяя религиозно-философские аспекты. Работ, посвященных «Владимиру», немного ^{[9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 8]}.), интерпретация исторического материала в поэме остается малоизученным аспектом произведения. В настоящей работе мы ссылаемся на, наиболее полное прижизненное издание «Владимира» ^[4].

Историческую основу произведения составляют свидетельства о раннем периоде правления князя Владимира, почерпнутые из летописей и иных исторических источников, в частности «Повести временных лет» ^[22], Никоновской летописи ^[23], «Киевского Синопсиса» ^[24] «Истории российской» В.Н. Татищева ^{[25, 26]}, «Древней Российской истории» М.В. Ломоносова ^[27], «Истории Российской от древнейших времен» М.М. Щербатова ^[28]. Зафиксированные в хрониках деяния киевского князя достаточно вольно интерпретированы Херасковым. Автор не ставил целью достижение исторической достоверности, поскольку замысел «Владимира» – рассказ о преображении грешников, познании закона Божьего и возрождении души – того не требовал. Тем не менее, исторический план в поэме неизбежен. Оговаривая во вступлении, что «Владимир» – поэма аллегорическая и назидательная ^{[4, с. VII – IX]}, позже Херасков отдает должное истории:

Вещательница всех деяний в мире сем,

Неусыпающа ни нощию, ни днем!

Ты каждый в мире час древнее становишься,

И в новых видах нам бесперестанно зришься!

Предстань передо мной, оденься Музой ты,

Рассыпь, История! на песнь мою цветы ^{[4, с.184]}.

В поэме действует ряд персонажей, имеющих исторические прототипы: Владимир и его сыновья, Добрыня (согласно летописи, дядя Владимира) ^{[22, с. 54, 57; 26, с. 49; 27, с. 100; 28, с. 231]}, Кир ^{[22, с. 59; 26, с. 65; 27, с. 109; 28, с. 254]}, царевна Анна ^{[22, с. 76; 28, с. 260; 26, с. 71; 27, с. 117]}, варяги-мученики ^{[22, с. 56; 26, с. 63-64; 28, с. 248; 27, с. 101]}, старец, подсказавший способ принудить херсонцев сдаться ^{[22, с. 75; 26, с. 70; 28, с. 259; 27, с. 116]}, – с которыми связан исторический пласт поэмы.

Херасков обращается к музе истории в XVI-XVIII песнях, приступая к рассказу о событиях под Херсоном и в самом городе. Ввиду дидактического, аллегорического характера поэмы ратные подвиги Владимира и русской армии оттеснены на второй план, однако автор включает в произведение традиционное для эпической поэмы описание военной кампании. Покорение Херсона во «Владимире» выглядит более масштабно, чем в летописи. В летописях под 988 годом упомянут поход Владимира на Корсунь и осада города ^{[22, с. 74-75]} без описания подготовки кампании. Причина похода также указана лаконично: решив креститься, «иде Володимер всиле велице на Корсунь, град Греческий, и затворишася Корсуняне во граде» ^{[23, с. 85]}. Историки более обстоятельно поясняют мотивы киевского князя: Татищев упоминает намерение Владимира просить в жены царевну Анну ^{[26, с. 70]}, Щербатов оговаривает нежелание князя выступать в роли просителя и давать грекам повод для гордости ^{[28, с. 258-259]}, то же находим у Ломоносова, подчеркнувшего, что Владимир, «помня свое и предков в военном мужестве преимущество перед греками, желание свое намерился прикрыть важным предприятием: дабы Греческие цари и Греки не стали величаться ради Российской уклонности в прошении крещения» ^{[27, с. 115]}. Источники сходятся на том, что причиной похода стало пылкое желание Владимира принять крещение, но предстать победителем, не поправ славу предков. Херасков дополняет свидетельства историков вымышленными подробностями, так что поход в поэме едва ли не перерастает в священную войну, в результате которой херсонцы, претерпев жажду, болезни и боль потери близких, искупают свои грехи, и сам завоеватель обретает в городе истинную веру. Автор не противоречит источникам в том, что подлинной целью Владимира было крещение, однако в поэме поводом херсонской кампании послужило стремление освободить русских пленных и наказать вероломных греков, грабящих вопреки договору русские корабли:

Они искав путей ко светлым небесам,

Корыстями в водах алкают Меотиских,

И грабят как врагов, суда пловцов Российских,

Нарушив договор, Россиян в плен берут,

В Херсоне многие во узах Россы мрут^{[4, с.180]}.

В летописях или трудах по истории России нет упоминаний о чем-либо подобном, автор поэмы драматизирует ситуацию, ввиду приведенных обстоятельств поход на Херсон оказывается освободительным, Владимиром, помимо намерения принять новую веру, движут праведный гнев и жажда возмездия. Согласно историкам, Владимир, «собрав великое войско из подчиненных под властию его народов, пошел прямо на град Херсон» ^{[28, c. 258]}, Херасков акцентирует этот момент: в поэме к войне готовится вся Русь:

Преобразилися искривленные плуги

В доспехи ратные, во шлемы, во колчуги;

Недавно в поле серп меж класами блистал,

Но серп у воина теперь кинжалом стал.

Пуста Российская является держава ^{[4, с.185]}.

Баталии под Херсоном и осада города в поэме расписаны подробно и в традициях эпической поэмы. Поэт поименно называет русских полководцев: помимо Владимира, его сыновей, Добрыни и Рогдая, армию возглавляют суздальский начальник Святослав и заднепрский князь Мстислав, не упомянутые в источниках:

Там виден Суздальский начальник Святослав;

Отважный Всеволод, за­днепрский Князь Мстислав ^{[4, с.185]}.

Следуя отработанной в «Россияде» модели, Херасков уделяет достаточно внимания противникам Владимира, создавая собирательный образ неприятеля. Истинные враги киевского князя и его подданных – безверие, невежество, сомнение, мрак в душе, однако в последних песнях поэмы появляется вполне конкретный противник, побороть которого необходимо не абстрактно, а огнем и мечом. Главный злодей среди херсонцев – градоначальник Ферид:

Начальствовал тогда Херсоном Князь Ферид… ^{[4, с.271]}

Ферид является в некоторой степени двойником и антагонистом Владимира по ряду причин: он прислушивается к увещеваниям Срацина – антипода Кира, изгнанного из Киева; предает, обрекая на гибель, молодого посла Арцеса, добродетелью и отвагой напоминающего христианина Законеста, притязает на руку царевны Анны, вступает в противоборство с русскими, отказываясь от мирного урегулирования конфликта в ущерб своим же подданным, не сдает город, велит отстраивать стены, молиться, курить фимиамы в храмах, открывает свои сокровищницы, вооружает людей. Но дым фимиамов не возносится к небу, свечи гаснут, святая вода кажется кровавой пеной – Бог не поддерживает злодейство и лицемерие Ферида. Столкновение Владимира и Ферида символично: херсонский градоначальник – пример правителя, поддавшегося пороку и выбравшего неверный путь, в отличие от Владимира, преодолевшего себя. Вокруг Ферида в поэме объединяются недруги Руси разных времен – скифы, «воители от хладного Кавказа», «страждущий Измаилтян народ» – даки, персы, морские разбойники – ливийцы, киргизы, угры, болгары, касоги, сарматы, по непонятным причинам возглавляемые литовским князем Руптаем, который к тому же дал некие обещания россиянам, но нарушил слово:

Феридом призваны рассеянны Сарматы…

… Главою был у них Руптай, Литовский Князь;

В нем сердце яростью к Россиянам зияло,

Он много обещал, но он . . . исполнил мало! ^{[4, c. 284]}

…Как птиц стада Ферид сбирает Орды многи,

Киргисы, Угры там, Болгары и Касоги;

Касоги, но у них уже Редеди нет;

Потомства древо здесь Редедина цветет ^{[4, с. 285]}.

Участие перечисленных народов в обороне Херсона – напластование анахронизмов. С касогами в Тмутаракани воевал Мстислав, убивший в поединке Редедю, о чем есть запись в Никоновской летописи ^{[23, c. 129-130]} и «Повести временных лет» под 1022 (6530) годом: «В то же время Мстислав находился в Тмутаракани и пошел на касогов. Услышав же это, князь касожский Редедя вышел против него…» ^{[22, c. 100-101]}. Даки, или племена Фракии, располагались к северу от Дуная, и в начале II века нашей эры были покорены римлянами. Скифы населяли степную зону Северного Причерноморья от Дуная до Дона, именуемую древними историками Скифией, в VIII в. до н.э. – IV в. н.э. ^{[29, c. 225-226]}, с ними соседствовали сарматы, занимавшие территорию от Тиса и Дуная до Аральского моря в I тыс. до н.э. ^[30]. Нестор оговаривает, что греки называли Великой Скифью славянские племена: «Дулебы же жили по Бугу, где ныне волыняне, а уличи и тиверцы сидели по Днестру и соседили с Дунаем. Было их множество: сидели они прежде по Днестру до самого моря, и сохранились города их и доныне; вот почему греки называли их «Великая Скифь» ^{[22, c. 14]}. Поскольку скифы и сарматы жили на территории Руси задолго до возникновения Киевского княжества, Щербатов Скифию и Сарматию определяет как имена древней России: «Сия пространная страна имела разные наименования, яко Скифия, Сорматия, Роксоляния, Славенороссия, Россия, и наконец чужестранными народами Московия» ^{[28, c. 2]}. Татищев разделяет скифов и сарматов ^{[25, с. 294-295]}, а также указывает на то, что смешение сарматов и славян – заблуждение польских историков, в действительности древние славяне сарматами никогда не назывались ^{[25, c. 299]}. В любом случае об участии даков, скифов и сарматов в обороне Херсона не может быть речи. Нападение угров на славян Начальная русская летопись и более поздние труды по истории относят к 898 (6406) году – периоду правления князя Олега: «Шли угры мимо Киева горою, которая прозывается теперь Угорской, пришли к Днепру, и стали вежами: ходили они так же, как теперь половцы. И придя с Востока, устремились через великие горы, которые прозвались угорскими горами, и стали завоевывать живших там волохов и славян» ^{[22, c. 20] [28, c. 200; 26, c. 15; 27, c. 62]}. Касогов победил Святослав, об этом вскользь упоминают историки под 965 (6473) годом ^{[22, c. 44; 28, c. 226; 26, c. 45; 27, c. 81]}.Волжские болгары, согласно Татищеву, издревле воевали со славянами, однако им чаще приходилось обороняться, чем нападать: «…болгары хотя некогда с русскими воевали, однако же видно, что не много о том прилежали, и не искали чужого приобрести, но свое паче защищать старались» ^{[25, c. 350]}. Однако именно болгарские послы стремились склонить Владимира к принятию магометанской веры, которую киевский князь отверг. Дунайские болгары также причиняли беспокойство Руси: «Несмотря на единородство с русскими, многие сим обиды наносили, и к войне принуждали, через что весь их предел по сю или северную сторону Дуная Русские великие князи обладали, и венгерцам русские помогая, дали способ великую часть верхней Мисии обладать» ^{[25, c. 460]}. Гипотетически болгары могли оказать поддержку грекам, но историки ничего об этом не говорят. С персами и ливийцами славяне вовсе не воевали, с литовцами, киргизами и кавказцами (не считая ясов, которых Святослав покорил незадолго до касогов) столкновения начались значительно позже периода правления князя Владимира. Перечисленные в поэме сторонники Ферида, приведшие полки под Херсон (Сагдон, Оркан, Друзул, Руптай, Срацин), – персонажи вымышленные. Херасков объединил в поэме народы, бывшие врагами Руси в разное время или совсем не пересекавшиеся с восточными славянами, создавая иллюзию противостояния Владимира союзной армии неприятелей, так что сражение под Херсоном приобретает эпический размах. В «Россияде» имеет место нечто подобное – автор свел в Казани магометан-противников Московского государства, в том числе тех, кто не принимал участия в обороне города.

Полноценное батальное полотно, создаваемое Херасковым во «Владимире», определило героический пафос, которым проникнуты XVI-XVII песни. Русские ратники совершают подвиги в рыцарских традициях (собственно, Херасков рыцарями их и называет: «Героя Рыцари как звезды окружают… Сомкнулись рыцари в особый тесный круг» ^{[4, c. 186-187]}): в ответ на самонадеянные выкрики противника Владимир сражает копьем Руптая, а позже бьется с ливийцами и сарматами; Добрыня вступает в единоборство с сильнейшим из греков; Рогдай душит Чекмара и гонит персидские полки; Мстислав убивает Сагдона, причинившего большой урон русским полкам; Всеволод одним ударом пробивает крепостную стену (что можно также отнести к фантастическим элементам поэмы) и кладет конец злодеяниям Срацина. Последний олицетворяет в поэме магометан, которым христианская Россия будет противостоять долгое время. Херасков связывает прошлое и будущее, отсылая читателя к актуальной победе Российской империи – присоединению Крыма:

Глаза подъемля, смерть Срацину предвещала;

От стрел его падет пронзенный в грудь Рунтей,

Оставил он жену и юных трех детей;

Потомки их сего свирепства не забудут;

И в наши дни отмщать Срацинам в Тавре будут;

Прославятся они в позднейши времена.

Дозволь мне, Муза, скрыть их славны имена! ^{[4, с.289]}

В этом контексте подвиг Всеволода оказывается символической битвой с вечным врагом в лице мусульманина и предвестием будущих побед России:

По грудам тел взбежал на стену Всеволод;

Во взорах молнии, в груди отважность львина,

Как тигр рыкающий стремится на Срацина.

Срацин против него уставил медный щит,

Но щит его копьем мгновенно в прах разбит;

Проходит в грудь копье, препоны не имея,

И зрится сквозь хребет на локоть у злодея ^{[4, с. 290]}.

Ряд эпизодов поэмы делает противостояние русских и греков более ярким и драматичным, позволяя событиям прошлого оживать на страницах произведения. Из города выходят растрепанные женщины, просят отдать тела отцов и братьев (похожая сцена есть в «Царе, или Спасенном Новгороде», в «Россияде» юноша ищет отца). Фовена находит убитого жениха, рыдает над телом, убивает себя кинжалом (в «Россияде» та же судьба постигает Рему). Старая Дорена находит погибшего сына и умирает от горя, обняв тело. Фелема ставит кончину супруга в пример сыновьям. Повсюду раздаются стоны и плач женщин. Горе греков усугубляет попытка Рогдай сжечь все тела в память о Громвале, дева Сифана кидается в огонь за телом жениха Акседия и гибнет. За греков вступается река Лиман, и Владимир разрешает горожанам забрать и похоронить тела. Женщины, плача и надрываясь, уносят павших. Ланика находит дочь и зятя: молодая женщина, переодевшись в мужскую одежду, пошла воевать вместе с супругом, и оба погибли. Ланика, чтобы не разлучать влюбленных, хоронит их на поле боя, ложится рядом, и песок засыпает всех троих (впоследствии тот же сюжет обыграл Карамзин в повести «Наталья, боярская дочь»). Сцены в духе классической трагедии иллюстрируют ужас войны, жертвой которой становятся достойные, часто ни в чем не повинные люди.

Один из немногих эпизодов XVI-XVII песней поэмы, основанный на свидетельствах историков, – подсказка некоего грека, как перекрыть поток пресной воды и вынудить херсонцев сдаться. Источники единогласно говорят о том, что «некий муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу, так написав на ней: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи» ^{[22, c. 75] [26, c. 70-71; 27, c. 116; 28, c. 259-260]}. Херасков, в отличие от историков, поясняет, зачем старцу понадобилось помогать нападающим: открыть тайну ему велело небо. Автор поэмы не называет имени грека и вопреки источникам создает образ еще одного старца-проповедника, указывающего горожанам на их пороки, ставшие причиной кары Божьей во искупление грехов. О пущенной со стены города стреле Херасков также не упоминает. Столетний седовласый муж предстает перед Всеволодом в критический момент, не допуская лишнего кровопролития:

Но вдруг столетний муж очам его предстал;

Как лен главу его седина умащает,

О сын Владимиров! постой, постой, вещает:

Ко человечеству имей в душе любовь,

Не лей напрасно ты, не лей и вражью кровь ^{[4, с. 291]}.

Мор и страдания горожан описаны в поэме достаточно подробно: люди умирают от жажды и болезней, Херсон наполняется трупами, наемники-чужестранцы грабят жителей города, но родители отдают им детей, чтобы спасти их от смерти… Мать, лишившись молока, пытается накормить детей собственной кровью, что убивает всех троих. Старец, разделяющий мучения херсонцев, предрекает скорый конец войне.

Яркие описания сражений, страдания горожан, подробности, относящиеся к русскому стану, история Арцеса и Эльфиды и ряд персонажей являются авторским домыслом. Летописи и более поздние труды по истории России содержат мало сведений, буквально несколько строк, об осаде Херсона: историки упоминают угрозу Владимира осаждать город три года, вылазки защитников Херсона и бои с русской армией, насыпь у крепостной стены и хитрость горожан – подкоп, позволивший тайно уносить землю в город ^{[22, c. 74-75; 27, c. 116; 26, c. 70-71]}. Татищев и Щербатов говорят также, что «жители, имея сильный гарнизон и сами желая обороняться, притом же имея надежду к получению всегдашней помощи, через открытое море и их свободную еще пристань, ни малой склонности к сдаче не оказывали» ^{[28, c. 259-260]}. Херасков разворачивает и дополняет свидетельства историков, создавая на их основе большой фрагмент эпической поэмы.

Во «Владимире», как ранее в «Россияде», затронута важная для автора тема монархии. Помимо того что поэма традиционно посвящена непосредственно императору Павлу I (изначально Екатерине II), Херасков концентрирует внимание на правителе Руси, связывая киевского князя с его потомками через явленные Владимиру пророчества о будущем России. На протяжении поэмы автор неоднократно называет киевского князя Царем или Монархом:

Шумящая молва Монарха восхищает… ^{[4, с. 5]}

О старче! я есмь Царь, но есмь и человек… ^{[4, с. 8]}

Царем в Киевской Руси называли византийского императора. Известны также случаи приложения титула «царь» по отношению к киевским князьям – Ярославу Мудрому, Борису и Глебу, Мстиславу Владимировичу, Изяславу Мстиславичу и Роману Ростиславичу. В летописях зафиксировано девять подобных употреблений титула, однако, как показывают исследователи, в частности В. Водов, А.А. Горский, Е.В. Климов, Я.Н. Щапов, обращение «царь» использовалось либо с целью прославления и величания князя, либо для подчёркивания высокого статуса княжеской власти в отношении Церкви и общества ^{[31, c. 14; 32, c. 153-157; 33, c. 17-37; 34, c. 506-542; 35, c. 54-58]}. До XVI века «царь» не был официальным титулом на Руси, так что последовательное именование в поэме Владимира Царем наряду с Монархом и Князем является анахронизмом. Следует, однако, учитывать, что традиция отождествлять князя с царем, была достаточно устойчива, в том числе в XVIII веке. В «Киевском Синопсисе» находим тому подтверждение: «Лета от создания Мира 6486, а от Рождества Христова 978, Великий Князь Владимир Светославич, идущ от корене Августа Кесаря Римскаго, владевшаго всею Вселенною, внук Игорев, правнук Рюриков, по смерти братии своея Ольга и Ярополка, объемши их Княжения и всю Россию полунощную, восточную, полуденную, Белую и Черную к своей власти приведши, нача писатися Царем и Великим Князем и Самодержцем Российским» ^{[24, с. 45-46]}. Ломоносов также называет Владимира Самодержцем: «Наконец от Греческих Царей избранный Философ Константин, предстал Великому сему Самодержцу» ^{[27, c. 109]}.

Владимир в произведении Хераскова не только историческое лицо, но также символическая фигура правителя, несущего ответственность перед своими подданными. Монарху надлежит соответствовать своему статусу, быть мудрым и добродетельным, подавать благой пример. Автор устами проповедников обращается с назидательной речью к тому, кто занимает трон, вне зависимости от страны и эпохи, хотя можно предположить, что наставление в первую очередь адресовано российским монархам-современникам Хераскова:

Сей Бог, который все создания любя,

Вселенну сотворил, народы и тебя;

Глаголет он Царям: Цари! венцы носите,

Но лика моего в венцах не посрамите.

Благою жизнию, любовию ко Мне,

Почтенье всяк из вас стяжай в своей стране ^{[4, с. 6-7]}.

XVI и XVII песни поэмы опираются на очень краткие свидетельства историков, основная часть событий, описанных Херасковым, представляет собой авторский вымысел. Поэт в большей степени полагался на исторические источники, повествуя о предпосылках похода. Существенно перерабатывая исторический материал в целом, в некоторых случаях Херасков следовал источникам поэмы, сравнительно точно воссоздавая события, описанные в летописях, иногда дополняя их вымышленными подробностями и меняя контекст. Трактовка исторических событий в поэме нередко отличается от версий историков.В I песни «Владимира» автор пересказывает историю варягов-христиан, приведенную в летописи ^{[22, c. 56]}, на историческом материале основан эпизод выбора вер в IV песни ^{[22, c. 57-59; 27, c. 107-108, 26, c. 64-65; 28, c. 253-254]}, проповедь Кира в VIII песни вполне соответствует речи философа в «Повести временных лет» и трудах историков ^{[22, c. 59-72; 26, c. 65-67; 28, c.. 255; 27, c.109-113]}. Явным анахронизмом в поэме является участие сыновей Владимира в Херсонской кампании и странствования Всеволода. В исторических источниках названо 12 сыновей Владимира: от Рогнеды – Изяслав (у Татищева – Вышеслав ^{[26, c. 62]}), Мстислав (хотя Щербатов говорит, что Мстислав – сын чехини ^{[28, c. 246]}, Ярослав, Всеволод; от гречанки, вдовы Ярополка, – Святополк, от чехини – Вячеслав (или Вышеслав – у Щербатова ^{[28, c. 246]}), от других жен и наложниц – Святослав, Станислав, Подвиз, Судислав, а также Борис и Глеб – от Анны ^{[22, c. 54-55; 27, c. 106; 28, c. 246; 26, c. 62]}. Записи в источниках датированы 980 годом, так что даже старшие сыновья Владимира – в поэме, помимо Всеволода, упомянуты Позвезд (вероятно, Подвиз) и Изяслав – не достигали в 988 году возраста, позволившего бы сражаться бок о бок с отцом под Херсоном, как утверждает Херасков:

Позвезд и Изяслав; но в их младые годы,

В очах у них сиял геройский дух природы;

Владимировы то почтенные сыны,

И мужеством ему и мудростью равны ^{[4, c. 185]}.

В поэме «Владимир» есть упоминания об отдельных событиях, зафиксированных в хрониках, например о крещении Ольги ^{[23, c. 46; 26, c. 41-42; 27, c. 78-79; 28, c. 223-224]} и гибели Святослава ^{[22, c. 51; 26, c. 54; 23, c. 60; 27, c. 92; 28, c. 237]}. К последнему Херасков привязывает в поэме героический эпизод – месть Владимира печенегам. Автор подробно описывает нападение печенегов и битву на реке Ворскле под Полтавой, допуская ряд неточностей. Во «Владимире» приведена этимология, крайне отрицательно характеризующая кочевое племя, неоднократно нападавшее на Русь:

Сим страшным званием народ сей нарекли,

Что в снедь они тела живых людей пекли ^{[4, с. 241]}.

Данная этимология почерпнута, вероятно, у Щербатова, который со ссылкой на «Российский синопсис», пишет: «Печенеги, заимствующие свое имя от великого их мучительства, яко то свидетельствует Российский синопсис…» ^{[28, c. 104]}. Однако Татищев предлагает иной, вероятно более верный (по мнению С. А. Плетнёвой, название «печенег» могло произойти от тюркского имени Бече – гипотетического предводителя печенежского племенного союза ^{[36, c. 35-46]}), вариант: «Печенегибыли народ Сарматский, потому что умели с ними говорить, и один народ с Половцами. Греки их именовали Пацинаки и Певкины» ^{[26, c. 393]}. Сражение на реке Ворскле скорее ассоциируется со столкновением русского и татаро-монгольского войск в 1399 году, тем более что Херасков называет печенегов ордой:

Так вняв свирепому Раздору Печенеги,

Толпами двигнулись, пустилися в набеги,

И бурей страшною к Полтаве потекли,

Россиян брали в плен, рубили, гнали, жгли;

С мечем и с пламенем ворваться в Kиев чают:

У Ворсклы наконец Владимира встречают ^{[4, с. 241]}.

… Дабы не вдруг с Ордой ко битве устремиться,

И клином в сердце их столпления вломиться ^{[4, с. 242]}.

Печенегов возглавляет гордый Князь Саган, вызывающий Владимира на поединок:

Их гордый Князь Саган с ним ратовать выходит ^{[4, с. 242]}.

Саган (или каган) – это титул печенежского вождя, имя его сохранили письменные исторические источники – Куря ^{[22, c. 51; 26, c. 54; 23, c. 60; 27, c. 92; 28, c. 237]}, но Херасков его не называет (подобным образом в «Россияде» сан «сеит» становится именем казанского первосвященника). Сражение Владимира с Саганом, помощь Святослава отцу, а затем поединок сильнейших бойцов – неизвестного рыцаря в шлеме (им оказывается Всеволод) и чернокожего эфиопа Талмата – эпизод, почерпнутый, вероятно, из «Киевского синопсиса», в котором содержится рассказ о столкновении Владимира с печенегами на реке Трубеже в окрестностях будущего города Переяславля. Согласно источнику, «печенези же видяще силу и храбрость Владимирову, послаша к нему, дабы выслал от Руси коего богатыря борца противу их богатыря братися наедине, и от коея страны победоносец явится, сей побежденная страна имеяше покорится» ^{[24, с. 56]}. Тогда пришел к Владимиру некий «стар муж», сказавший, что имеет сына сильного. Владимир устроил юноше испытание – велел одолеть разъяренного вола, и борец, несмотря на свой маленький рост, справился с ним. Тогда печенеги выставили своего богатыря, силой и ростом подобного Голиафу, и юноша, как некогда Давид, в поединке убил печенега. Видя победу, Владимир с войском напал на печенегов и поразил главу их ^{[24, с. 56-58]}. Херасков перелагает летописный рассказ, не забыв упомянуть о том, как неизвестный воин, мало походящий на богатыря, голыми руками убил вола, но меняет детали: прежде всего, в «Киевском синопсисе» столкновение с печенегами предшествует выбору вер в Киеве, то есть произошло оно не позднее 986 года. В поэме печенеги заступают Владимиру дорогу, когда русская армия приближается к Тавру, а именно в 988 году. Кроме того, поэт приписывает подвиг самому Владимиру, едва не погибшему в бою, и его сыновьям – Святославу, спасшему отца, и Всеволоду, заменившему в поэме юного переяславца, – что также противоречит источнику. Еще одна спорная деталь, не соответствующая эпохе крещения Руси, но способствующая связи времен в поэме, – изображение орла на шлеме Владимира ^{[4, с. 242]} – символа государственной власти, заимствованного из Византии только Иваном III после женитьбы на Софии (Зое) Палеолог (изображение орла встречалось на тверских монетах и до 1497 года ^{[37, c. 35-38]}), причем автор позже отмечает это как событие будущего:

Не мог от Анны Кир в пророчестве таиться,

Что Греческий Орел в Россию преселится ^{[4, с. 330]}.

В поэме цепь событий выстроена таким образом, чтобы читатель мог следить за метаморфозами Владимира. История соотносится с темой веры и самоопределения героев. Херасков сосредоточивает внимание на религиозно-философских аспектах, иногда опуская конкретные детали. Например, автор не упоминает Иакова (его имя называет Ломоносов ^{[27, c. 118]}, епископа Херсонского, крестившего Владимира, приписывая роль крестителя Киру, который в поэме сопровождает киевского князя на пути «возрождения». Византийский царь в произведении назван Онорием, несмотря на то что в действительности Византией в тот период правили Василий и Константин ^{[26, c. 71; 22, c. 75; 27, c. 116; 28, c. 260]}. Херасков упоминает Царей, но называет только одного из них и другим именем:

В то время возвестил к Царям пришедый Кир,

Как можно с Россами устроить твердый мир;

Онорий Кировым полезным вняв словам,

K союзу с Россами явил преклонность сам ^{[4, с. 273]}.

Крещение Владимира и впоследствии Руси, обретение героем добродетели самоценны в произведении, эпизоды, характерные для героической поэмы, во «Владимире» скорее дань традиции, и фактическая достоверность не является необходимостью. Историческая основа отступает на второй план, оставаясь, тем не мене, фундаментом, на котором строится сюжет произведения.