The Intraparty Struggle and the Mechanisms of the Collective Rule of the All-Union Communist Party (Bolsheviks) in 1928 – Early 1929

Apalkov Dmitry Igorevich Assistant, Section of Russian History of the 20th - 21st Centuries, History Department, Lomonosov Moscow State University 117624, Russia, g. Moscow, ul. Krasnolimanskaya, 27, kv. 3 apal_d@mail.ru Other publications by this author

В историографии внутрипартийной борьбы 1920-х гг. существуют различные подходы к пониманию сущности и итогов противостояния И. В. Сталина и «группы Бухарина» (коалиция членов Политбюро Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова и М. П. Томского) в 1928–1929 гг. Так, в рамках «сталиноцентричного» подхода к пониманию внутрипартийной борьбы (понятие «"сталиноцентричная" версия» применительно к историографии внутрипартийной борьбы 1920-х гг. встречается в работе А. Гетти ^{[1, с. 165—166]}) принято считать, что Сталин уже к концу 1927 г. сосредоточил в своих руках основные рычаги для утверждения единовластия, поэтому Бухарин и его союзники в этом противостоянии изначально были обречены на поражение ^{[2, с. 46; 332—333]}; ^{[3, с. 177—188]}; ^{[4, с. 331—332]}. Данная точка зрения представляется спорной хотя бы потому, что она не подкреплена серьезным анализом расстановки сил в высшем руководстве партии в период внутрипартийной борьбы 1928–1929 гг.

Видный представитель «троцкистской» историографической традиции В. З. Роговин, рассматривая левую оппозицию в качестве единственной адекватной альтернативы сталинизму, оценивал внутрипартийную борьбу 1928–1929 гг. лишь как противостояние «двух верхушечных фракций». При этом, по его мнению, обреченность «бухаринской тройки» в этом противостоянии была обусловлена не только могуществом сталинского аппарата, но и слабостью ее экономической программы, не представлявшей «серьезной альтернативы сталинской политике» ^{[5, с. 74—75; 100]}.

А. В. Шубин также исходит из того, что причиной, предопределившей поражение Бухарина в 1929 г., была неубедительность его программы в сравнении со сталинским курсом. По мнению Шубина, «сталинская стратегия» в отличие от «троцкистской» и «правой» альтернатив в полной мере отвечала ожиданиям партийных функционеров: обеспечение быстрых темпов индустриального развития и достижение «марксистского идеала однородного общества, полностью управляемого из единого центра экономически и социально» ^{[6, с. 199—201; 370—371]}. Прежде всего, следует обратить внимание на то, что концепция Шубина не объясняет, почему поражение «бухаринской альтернативы» произошло только после того, как Бухарин был политически дискредитирован, будучи уличен в «закулисных фракционных переговорах» с Л. Б. Каменевым ^{[7, л. 47]}. Очевидной слабостью концепции Шубина является то, что он игнорирует широкую распространенность в среде большевистских руководителей «правых» настроений. В частности, на этот фактор обращает внимание О. В. Хлевнюк: «Только недавно пережившие Гражданскую войну и издерганные постоянными кампаниями и колебаниями "генеральной линии", многие советские функционеры желали предсказуемости и стабильности» ^{[8, с. 28]}.

Более аргументированной нам представляется концепция, построенная на тщательном изучении идейно-теоретического наследия Бухарина. Суть этой концепции заключается в том, что экономическая программа Бухарина («бухаринская альтернатива») представляла собой действительную альтернативу волюнтаристской по своей сути сталинской политике, предлагая более умеренные темпы и методы осуществления коллективизации и индустриализации ^{[9, с. 15—24; 303—313; 331—395]}; ^[10]; ^{[11, с. 136—144]}. В наиболее емком виде сущность «бухаринской альтернативы» сформулировал В.П. Данилов: «Несталинский вариант осуществления индустриализации страны и социалистического преобразования крестьянской экономики» ^{[10, с. 88]}. При этом Данилов полагал, что «сам Бухарин и та политика, которую он отстаивал, были обречены на поражение» в связи с тем, что в конце 1927 г., после исключения из партии Л. Д. Троцкого, Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева, «сталинская группа получила безраздельное большинство», положив конец «возможности выбора политических решений» ^{[10, с. 87]}. Иными словами, по вопросу о причинах поражения «бухаринской группы» Данилов повторил одно из спорных положений «сталиноцентричной» парадигмы внутрипартийной борьбы.

По мнению С. Коэна, победа Сталина над «правыми» была обусловлена не только его бюрократической властью (Коэн справедливо, как нам представляется, отмечает особенность многих авторов преувеличивать «организационную силу» Сталина в 1928 г.), но и тем, что в апреле 1929 г. ведущие члены ЦК сделали выбор в пользу Сталина и его политики. Данный выбор Коэн объясняет тем, что им более импонировал твердый и решительный Сталин и его сверхоптимистическая программа индустриализации страны, нежели «правые» члены Политбюро, страдающие «излишней робостью» и готовые «поставить под удар темпы индустриализации» ^{[9, с. 391—394]}. Между тем, представители этой «группы старших членов ЦК», как заметил сам Коэн, хотя и были часто связаны со Сталиным, «в большинстве своем не были бездумными политическими креатурами, а сами являлись крупными, независимо мыслящими руководителями» ^{[9, с. 393]}. Принимая это во внимание, трудно согласиться с тем, что решающую роль в разгроме «правых» в 1929 г. сыграла солидарность большинства «старших» членов ЦК со взглядами Сталина по экономическим вопросам. Сомнительно, что экономическая стратегия Сталина встретила полную поддержку большинства ведущих членов ЦК, ведь прагматичный взгляд на ситуацию должен был неуклонно приводить их к осознанию того, что практическая реализация сталинского курса была связана с непредсказуемыми последствиями — вплоть до угрозы новой крестьянской войны против большевиков.

Нельзя согласиться с Коэном и в том, что роковой ошибкой Бухарина и его союзников следует считать их нежелание апеллировать к народным — партийным и беспартийным — массам, которые в основном разделяли «правые» настроения ^{[9, с. 387—391]}. Добавим, что подобного взгляда придерживался Р. В. Даниелс. По его мнению, отрицание возможности открытой борьбы против Сталина было «крупным просчетом "правых"» ^{[12, p. 363]}. Нам представляется, что рассуждения Коэна и Даниелса в данном случае не историчны, поскольку открытое обращение Бухарина к массам партийных и тем более беспартийных рабочих и крестьян в корне бы противоречило политическим нормам и традициям большевистского руководства. При таком развитии событий Бухарин наверняка бы повторил судьбу представителей разгромленной ранее левой оппозиции. Осознание Бухариным этих политических реалий вполне передают некоторые детали его разговора с Каменевым, состоявшегося в июле 1928 г. Бухарин, в частности, говорил о том, что «надо действовать осторожно», в случае открытого выступления Сталин «зарежет по статье о расколе» ^{[7, л. 3 об.]}; «Нам начинать дискуссию? Нас за это зарежут! ЦК боится дискуссии» ^{[7, л. 4]}.

В общем, в историографии по-прежнему дискуссионным остается вопрос о том, имелись ли в 1928–1929 гг. у «правых» членов Политбюро реальные шансы на успешный исход в противостоянии со Сталиным? При этом, как уже было сказано выше, весьма сомнительным представляется укоренившееся в историографии утверждение, что модель коллективного руководства была окончательно разрушена уже к концу 1927 г.

В этой связи представляется необходимым рассмотреть внутрипартийную борьбу 1928–1929 гг., сфокусировав внимание на функционировании коллективного руководства большевистской партии. В свою очередь, этот новый ракурс рассмотрения внутрипартийной борьбы предполагает изучение проблемы ее неформальной («теневой») стороны — проблемы, которая остается нераскрытой в полном объеме как в российской, так и в зарубежной историографии. В конечном счете понимание этого неформального аспекта внутрипартийной борьбы является необходимым условием для получения полноценного ответа на вопрос о том, насколько реальной была «бухаринская альтернатива» сталинизму и в какой степени неизбежным было окончательное разрушение коллективного руководства большевистской партии и начало формирования личной диктатуры Сталина?

Цель настоящей статьи заключается в том, чтобы изучить влияние традиций и механизмов коллективного руководства на внутрипартийную борьбу, а также проанализировать эволюцию неформальных отношений и баланса сил внутри «руководящего коллектива» большевистской партии в условиях внутрипартийной борьбы в период с 1928 по начало 1929 гг. Выбор нижней хронологической рамки исследования обусловлен тем, что противостояние сталинской «революции сверху» и «бухаринской альтернативы» обозначилось уже в первые месяцы 1928 г. Выбор верхнего хронологического рубежа связан с тем, что 30 января и 9 февраля 1929 г. в ходе объединенных заседаний Политбюро и Президиума ЦКК состоялись решающие столкновения группы Бухарина, Рыкова и Томского со сталинским большинством, в результате которых «правые» почти полностью лишились поддержки в коллективном руководстве.

Противостояние сталинской «революции сверху», направленной на слом новой экономической политики, и «бухаринской альтернативы» наметилось уже на начальном этапе применения чрезвычайных мер в деревне. Нормативной базе политики чрезвычайных мер с самого начала была присуща внутренняя противоречивость. Если директивы Политбюро от 24 декабря 1927 г., подготовленные комиссией А. Д. Цюрупы, представляли собой «систему экстренных мер, не разрушавших нэп», то директивы ЦК от 5 и 14 января 1928 г. являлись «первыми собственно сталинскими директивами по хлебозаготовкам» и подразумевали «решительное и преимущественное использование административно-репрессивных мер» ^{[13, с. 29—30; 31—34; 48; 111—114; 136—137; 147]}. Думается, наличие этих двух линий директив показывает, что в начале 1928 г. в партийно-государственном руководстве имелись расхождения по вопросу о выборе стратегии экономического развития страны. На заседании Политбюро 30 января 1929 г. Рыков указывал на то, что «теперешние политические разногласия» возникли «с начала чрезвычайных мер и тянутся до сих пор» ^{[7, л. 21]}. Таким образом, эти принципиальные разногласия и стали основой для развития нового этапа внутрипартийной борьбы.

В феврале – марте 1928 г. усилия Рыкова и Бухарина были направлены на смягчение политики чрезвычайных хлебозаготовок ^{[14, с. 16—18]} и негативных последствий «шахтинского дела» ^{[15, с. 46—49]}, а также против форсирования капиталовложений в коллективизацию ^{[16, с. Л. 90]}; ^{[13, с. 209; 212; 214]} и индустриализацию ^{[17, с. 22—23]}; ^{[18, с. 135—136]}. Однако эти попытки придать экономической политике более умеренное направление натолкнулись на сопротивление Сталина, опиравшегося на помощь своих ближайших соратников — секретаря ЦК В. М. Молотова и наркома торговли А. И. Микояна. В преддверии очередного пленума ЦК отношения внутри Политбюро обострились настолько, что Рыков даже грозил поставить перед участниками предстоящего пленума вопрос о своей отставке с поста председателя СНК и СТО ^{[17, с. 23]}.

На объединенном пленуме ЦК и ЦКК, состоявшемся 6–11 апреля 1928 г., обсуждение вопроса о хлебозаготовках носило формальный характер, причем Сталин, Бухарин и другие члены Политбюро вообще воздержались от выступлений по этой проблеме. Принятая пленумом резолюция «О хлебозаготовках» являлась компромиссным документом, носившим «очень общий и отвлеченный характер» ^{[14, с. 20—27]}. Тем самым членам Политбюро удалось приостановить эскалацию конфликта, предотвратив выяснение отношений на заседаниях апрельского пленума 1928 г. Впрочем, уже в апреле 1928 г. в московском партактиве распространялись «упорные слухи» о том, что во время пленума имелись «разногласия между Сталинской фракцией и Рыковской по крестьянскому вопросу» ^{[19, л. 2]}. При этом спустя всего несколько дней после завершения пленума коренные расхождения в позициях Бухарина и Сталина проявились в их выступлениях, опубликованных на страницах «Правды» ^{[10, с. 107—108]}.

Обстановка в Политбюро еще более усложнилась в конце апреля 1928 г. в связи с тем, что Сталин, несмотря на разгар весенней посевной кампании, инициировал начало новой волны насилия в деревне, продолжавшейся вплоть до конца июня ^{[13, с. 237—262; 270—271; 312—317]}. Вместе с тем в период между апрельским и июльским пленумами 1928 г. «правые» не имели реальной возможности сдерживать запущенный Сталиным механизм «перегибов» в отношении деревни, поскольку еще до апрельского пленума «проваливались» даже «робкие попытки» Бухарина «поставить общие вопросы» на заседаниях Политбюро ^{[17, с. 38]}; ^{[18, с. 187]}.

Невозможность делового обсуждения проблем в Политбюро привела к тому, что стороны обратились к применению методов скрытой дискредитации. Кандидат в члены Политбюро и первый секретарь МК и МГК Н. А. Угланов, солидаризовавшийся с «группой Бухарина» по крестьянскому вопросу, перед июльским пленумом 1928 г. подбил часть «верхушки московской организации» на критику Сталина и его политики в деревне ^{[17, с. 36]}; ^{[18, с. 434—435]}. В частности, Угланова активно поддержал секретарь Краснопресненского райкома и кандидат в члены ЦК М. Н. Рютин. Накануне июльского пленума он начал предпринимать отчаянные попытки склонить мнение членов бюро райкома в пользу «правых» ^{[20, л. 95—96]}.

Сталин, в свою очередь, настраивал своих клиентов на дискредитацию Бухарина и его сторонников как «паникеров» и «правых уклонистов». Не случайно шутка Менжинского про «паникерство» Бухарина вызвала смех у части присутствующих в зале заседаний июльского пленума 1928 г. ^{[21, с. 382]} Впоследствии Сталин напомнил Г. К. Орджоникидзе о том, что к началу июля 1928 г., когда состоялись тайные переговоры Бухарина с Каменевым, «бухаринцы» уже назывались «правыми» ^{[22, л. 84]}. При этом понятия «паникер» и «правый уклонист» воспринимались в большевистском руководстве как синонимы. Гибридное выражение «уклон в панике», являющееся проявлением синонимизации этих двух понятий, было употреблено на июльском пленуме 1928 г. в речи Угланова, заявившего об отсутствии страха перед «товарищами», нацеленными на «пришивание» ему этого ярлыка ^{[21, с. 254]}.

Бухарин и его соратники, безусловно, понимали, что апеллирование к членам ЦК и ЦКК с открытой критикой действий Сталина было бы воспринято большинством «руководящего коллектива» как политическая платформа очередной оппозиционной фракции. Примечательно, что в августе 1928 г. Бухарин в письме к Сталину отчетливо выразил свое нежелание становиться в глазах «руководящего коллектива» партии инициатором раскола: «Я тебе заявил, что драться не буду и не хочу. Я слишком хорошо знаю, что может означать драка, да еще в таких тяжких условиях, в каких находится вся наша страна и наша партия» ^{[17, с. 40]}.

Вместе с тем на июльском пленуме ЦК 1928 г. (4–12 июля 1928 г.) «бухаринской группе» представилась возможность, не противореча преобладавшим в коллективном руководстве настроениям «единства», поставить вопрос о реальных причинах хлебозаготовительного кризиса и последствиях курса на «чрезвычайщину». Неудивительно, что накануне пленума в Политбюро снова разгорелся конфликт. В конце июня – начале июля 1928 г. на закрытых заседаниях Политбюро состоялось обсуждение резолюции по хлебозаготовкам, которую должен был принять предстоящий пленум ^{[7, л. 17 об.]}. Дискуссия в «семерке» началась с того, что Сталин и Бухарин выступили в словесную перепалку, в результате чего заседание было досрочно закрыто ^{[7, л. 4]}. Тем не менее, в очередной раз сторонам удалось приглушить конфликт и прийти к соглашению. Внесенный Микояном проект резолюции был отвергнут как «слабый в политическом отношении» ^{[7, л. 20]} — в итоге содержание резолюции, одобренной Политбюро и принятой июльским пленумом, было фактически определено декларацией Бухарина ^{[7, л. 20]}; ^{[21, с. 650—656]}, которую он из соображений предосторожности написал в единственном рукописном экземпляре и зачитал участникам закрытого заседания Политбюро, «не выпуская из рук» ^{[7, л. 4]}.

Предпринятые Бухариным меры предосторожности, по словам Сталина и Микояна, вызвали раздражение большинства участников этих заседаний ^{[7, л. 17 об.]}; ^{[18, с. 267]}. Вместе с тем Рыков на заседании Политбюро 30 января 1929 г. достаточно убедительно объяснил оправданность этих мер: «Я, слава богу, не сделал письменного наброска, но если бы я успел что-либо записать, то я заявляю, что я не дал бы на руки никому своей записи… Когда ищут везде и всюду промахов и к ним пришивают уклон, то я не такой дурак, чтобы выпускать из рук черновые, предварительные наброски» ^{[7, л. 20]}.

Следует отметить, что, хотя Молотов и объявил декларацию Бухарина «не соответствующей линии партии» ^{[7, л. 20]}, Сталин вынужден был принять этот документ «на 9/10» ^{[7, л. 4]}. Некоторую дискуссию вызвал бухаринский тезис о «начале размычки» — Сталину удалось убедить Политбюро в том, чтобы заменить его на утверждение об «опасности разрыва между городом и деревней» ^{[21, с. 589; 651]}; ^{[7, л. 17 об., 20]}. Тем не менее, резолюция о политике хлебозаготовок, принятая пленумом ЦК 10 июля 1928 г., являлась, по справедливому замечанию коллектива исследователей, «победой группы Бухарина — Рыкова» ^{[21, с. 12]}. В ней говорилось о том, что в предстоящей хлебозаготовительной кампании «внимание партии» должно акцентироваться на проведении конкретных мероприятий, «исключающих необходимость применения каких бы то ни было чрезвычайных мер» ^{[21, с. 591]}. Рыков впоследствии рассказывал о том, какое значение он придавал этому успеху в те июльские дни 1928 г.: «Разногласия в этот период были настолько велики, что у меня не было уверенности, что мы придем к единому решению. Когда резолюция по вопросу о немедленной отмене чрезвычайных мер была выработана, я сказал, что я не ожидал такого величайшего успеха» ^{[7, л. 21]}.

Думается, этот успех «правых» членов Политбюро и уступчивость Сталина в начале июля 1928 г. были обусловлены балансом сил в коллективном руководстве. На первый взгляд поддержка сталинского курса в деревне могла быть обеспечена наличием в среде большевистских руководителей волюнтаристских наклонностей. В этой связи примечательно выступление Г. К. Орджоникидзе на XV партсъезде, в котором он, сославшись на одно из ленинских произведений донэповского периода, призвал делегатов съезда руководствоваться тем, что крестьянство является враждебным классом «мелких хозяйчиков», которые своей «неуловимой, разлагающей деятельностью осуществляют те самые результаты, которые нужны буржуазии» ^{[23, с. 389]}. Добавим, что в некоторой степени волюнтаризм был присущ даже «правым» членам Политбюро. Как и Сталин, они в конце 1927 г. были склонны игнорировать имевшиеся сигналы о значительном преувеличении «невидимых хлебных запасов у крестьян». Между тем, именно представления о «мифических» 900 млн пудов хлебных запасов послужили обоснованием применения чрезвычайных методов хлебозаготовок ^{[13, с. 17—21]}. Осознание этой ошибки пришло к Бухарину позднее, уже после того, как стали очевидными результаты политики чрезвычайных хлебозаготовок ^{[17, с. 38]}; ^{[18, с. 187]}. Характеризуя волюнтаристские проявления «правых», отметим также, что Томский был одним из тех, кто весной 1928 г. солидаризовался со сталинской линией в отношении «шахтинского дела» ^{[14, с. 30]}.

Тем не менее, есть основания полагать, что изначально в «руководящем коллективе» было немного твердых сторонников сталинской «революции». Дело в том, что проведение чрезвычайных мер в области хлебозаготовок не только вызывало стремительный рост крестьянских выступлений ^{[24, с. 788—789]}, но и самым негативным образом отражалось на политико-моральном состоянии Красной армии, являвшейся преимущественно крестьянской по своему составу ^{[25, с. 95—131]}. Н. С. Тархова удачно обозначила потенциальную опасность продолжения сталинской политики в деревне: недовольство крестьян чрезвычайными методами хлебозаготовок и усиление «крестьянских настроений» среди красноармейцев «могли спровоцировать взрыв, подобный Кронштадтскому мятежу, а может быть, и сильнее» ^{[25, с. 156]}.

Безусловно, к лету 1928 г. в «руководящем коллективе» сложилось понимание того, что по мере продолжения насилия в деревне угроза новой крестьянской войны и «второго Кронштадта» будет принимать все более отчетливые очертания. И хотя участники июльского пленума 1928 г. были склонны дезавуировать озвученный В. В. Осинским тезис о «размычке между городом и деревней» ^{[21, с. 227; 239; 286; 297—298; 304; 306; 309; 332; 345; 364; 401; 417]}, резолюция о политике хлебозаготовок, объявлявшая об «опасности разрыва между городом и деревней», была принята единогласно и без поправок ^{[21, с. 451—452]}. Показательно то, как «цекисты», занимавшие ответственные должности в хлебородных регионах страны, подводили итоги минувшей хлебозаготовительной кампании. Секретарь Северо-Кавказского крайкома А. А. Андреев следующим образом резюмировал свою оценку крестьянских настроений на Северном Кавказе: «Мы не имеем еще разрыва с основной массой середняцкого крестьянства, но надо признать, что для такого разрыва создалась серьезная угроза и опасность» ^{[21, с. 236]}. По словам Г. И. Петровского, занимавшего должность председателя Всеукраинского ЦИК, на Украине сложилась еще более сложная ситуация, поскольку «к недовольству середняка… прибавилось в некоторых местах и недовольство бедноты» ^{[21, с. 277]}.

Более того, в различных источниках содержатся указания на то, что в 1928 г. Сталин не получил однозначной поддержки своей политике даже в собственном политическом клане. По всей видимости, В.М. Молотов и Г.К. Орджоникидзе полностью одобряли сталинский курс в деревне. Как справедливо отметил О. В. Хлевнюк, Молотов был вообще единственным членом Политбюро, сохранявшим «безусловную преданность» Сталину на всем протяжении внутрипартийной борьбы 1920-х гг. ^{[8, с. 27]} Что касается Орджоникидзе, то в разговоре с Каменевым в июле 1928 г. Бухарин выразил сожаление по поводу того, что «в решающий момент» Орджоникидзе оказался «преданным» Сталину ^{[7, л. 4; 7; 12 об.]}.

Однако определенные колебания имелись у К. Е. Ворошилова и А. И. Микояна. Бухарин в ходе июльского разговора 1928 г. рассказывал Каменеву о том, что «Ворошилов и Калинин изменили в последний момент» ^{[7, л. 3 об.]}. На заседании Политбюро 30 января 1929 г. Ворошилов подтвердил, что имел с Бухариным доверительные беседы и «кое с чем соглашался» ^{[7, л. 15]}. Кроме того, есть свидетельство о том, что Ворошилов в сентябре 1928 г. на одном из заседаний Политбюро говорил о необходимости прекращения «перегибов» в отношении «зажиточного мужика» ^{[18, с. 137]}.

Несмотря на то, что ведомство Микояна играло важную роль в механизме осуществления политики чрезвычайных хлебозаготовок, у Сталина имелись опасения на предмет того, что Томский («или кто-либо другой») способен «подкачать» Микояна ^{[8, с. 29]}. Как выяснилось впоследствии, опасения Сталина были небеспочвенны. Микоян предлагал участникам ноябрьского пленума 1928 г. принять «особые меры», направленные на повышение товарности крестьянских хозяйств. Речь шла о введении налоговых льгот в отношении хозяйств, сдающих все свои товарные излишки государству по договору контрактации, а также об освобождении новых посевных площадей от налогового обложения сроком на два года ^{[26, с. 433—434]}. Интересно, что комиссией ноябрьского пленума было решено передать предложения Микояна о налоговых льготах «на обсуждение и разрешение Политбюро» ^{[26, с. 556]}. Политбюро, в свою очередь, 27 декабря 1928 г. постановило отложить рассмотрение этого вопроса и передать его для предварительного обсуждения комиссии под председательством М. И. Калинина ^{[27, л. 2]}. Подробности обсуждения предложений Микояна членами этой комиссии неизвестны: на заседании Политбюро 9 февраля 1929 г. Калинин лишь кратко заявил о том, что они не были приняты ^{[7, л. 39 об.]}.

Добавим, что, судя по некоторым косвенным свидетельствам, в руководстве ОГПУ также не было единства взглядов по вопросу о сталинской политике в деревне. Бухарин рассказывал Каменеву о том, что «правым» удалось заручиться поддержкой заместителей председателя ОГПУ Г. Г. Ягоды и М. А. Трилиссера ^{[7, л. 3 об.]}. Несколько лет спустя, на одном из заседаний февральско-мартовского пленума 1937 г., опытный чекист Е. Г. Евдокимов припомнил Ягоде его солидарность с Рыковым по «шахтинскому делу»: «… нам всем известно, как т. Ягода относился к Рыкову, и знаем… политическую оценку Рыковым Шахтинского дела. А вы, т. Ягода, с Рыковым тогда, что называется, в одной постели спали, и его влияние на вас сказывалось» ^{[28, с. 7]}. Учитывая вышесказанное, можно предположить, что Рыков оказывал влияние на мнение Ягоды не только по «Шахтинскому делу», но и по крестьянскому вопросу.

Вместе с тем победа «бухаринской группы» на июльском пленуме 1928 г. не была полной и окончательной. Проблема заключалась в том, что несмотря на официальный отказ от применения чрезвычайных мер в предстоящей хлебозаготовительной кампании, Сталин по-прежнему обладал достаточным административным ресурсом для инициирования новой волны «чрезвычайщины». Для понимания того, насколько реальной была эта возможность, следует учитывать, что низовой аппарат в ходе хлебозаготовительной кампании 1927/28 г. ориентировался не столько на «умеренные» директивы высших органов власти, сколько на административное давление Москвы и угрозу репрессий в случае невыполнения значительно преувеличенных заданий ^{[14, с. 25]}; ^{[13, с. 44]}. Вообще, Сталину было привычно действовать в парадигме «византийского» стиля управления, когда преимущественное значение для партийно-государственного аппарата имели сигналы «сверху», нежели законодательные предписания ^{[29, с. 36—37]}.

При этом «правых», безусловно, настораживало и то, что Сталин в отличие от них ^{[21, с. 319; 374—375; 423—424]} не подверг «самокритике» решения высшего партийно-государственного руководства при проведении кампании 1927/28 г. Напротив, он использовал ультралевую риторику, оправдывая применение чрезвычайных мер обострением в деревне классовой борьбы и сопротивлением «капиталистических элементов деревни» ^{[21, с. 360]}. Интересно, что даже А. А. Сольц, не принадлежавший ни к одной из двух соперничавших группировок, в письме Орджоникидзе от 15 июля 1928 г. выразил мнение, что на пленуме «слишком много говорили об объективных обстоятельствах» и недостаток «самокритики» грозит привести к трудностям в деле хлебозаготовок ^{[17, с. 34]}.

Другим подтверждением тому, что Сталин не отказался от продолжения своей «революции», являлся выдвинутый им на пленуме тезис о «дани», взимаемой с крестьянства в пользу индустриализации ^{[21, с. 354]}. Томский в своем выступлении на пленуме открыто возразил против этой «опасной формулировки» ^{[21, с. 427]}. 13 июля 1928 г., на следующий день после завершения пленума, представитель «бухаринской школы» П. Г. Петровский в редакционной статье «Ленинградской Правды» выступил с решительной критикой «теории безвозмездной дани» ^[30]. Бухарин уделил особое внимание «речи тов. Сталина о дани» в своем заявлении от 30 января 1929 г., представив ее как «лозунг военно-феодальной эксплуатации крестьянства» ^{[7, л. 10]}.

Таким образом, несмотря на то, что в кулуарах пленума было достигнуто формальное примирение сторон ^{[18, с. 140—141]}; ^{[17, с. 36]}, принципиальные противоречия в Политбюро оставались неразрешенными. Вскоре после завершения пленума Сталин, опираясь на административные рычаги и свое политическое влияние, организовал активное наступление на позиции «правых». Путем интриг и кадровых манипуляций ему удалось добиться того, что к концу 1928 г. Бухарин и Томский фактически потеряли опору в своих «вотчинных» ведомствах и перестали там появляться, а их сторонники лишались своих должностей ^{[26, с. 8—10; 13—14]}; ^{[5, с. 89—91]}. Важное значение имел разгром «правых» в Московской парторганизации. 16 октября «люди Сталина» добились снятия двух активных сторонников Угланова — секретарей райкомов М. Н. Рютина и М. А. Пенькова ^{[20, л. 95—103]}. 19 октября в «Правде» было опубликовано «покаяние» Угланова, а с конца ноября, после того как Угланов подал в отставку и его место занял Молотов, в Московской парторганизации началась массовая чистка сторонников Бухарина ^{[9, с. 361]}.

Добавим, что интриги Сталина в конце 1928 г. затронули не только «бухаринскую группу», но и двух других членов Политбюро — М. И. Калинина и Я. Э. Рудзутака. По всей видимости, Сталин рассчитывал на их поддержку в противостоянии с «правыми», но не был уверен в их лояльности. Рассчитывая принудить их к лояльности, Сталин использовал шантаж. В личном фонде Орджоникидзе обнаружены полученные им в декабре 1928 г. и марте 1929 г. документы из архивов царской полиции, компрометирующие Калинина и Рудзутака ^{[8, с. 31]}.

Несомненно, позиции «правых» существенно ослабляло и то, что осенью 1928 г., когда «чрезвычайная» политика в деревне была приостановлена, их аргументы в споре со Сталиным оказались лишены наглядной убедительности. Относительно спокойная ситуация в деревне, установившаяся в первые месяцы новой хлебозаготовительной кампании, создавала ощущение того, что, как выразился Ворошилов, «диагнозы, рассуждения, страхи», которые высказывал Бухарин, «жизнью постепенно ликвидировались» ^{[7, л. 15]}.

В этой связи также следует отметить, что жесткой критике была подвергнута бухаринская статья «Заметки экономиста». В данной статье, опубликованной в «Правде» 30 сентября 1928 г., Бухарин выразил убеждение в необходимости обеспечения «экономического равновесия» между промышленностью и сельским хозяйством, выступив против форсирования капиталовложений в промышленный сектор. Иначе говоря, эта статья была написана свойственным внутрипартийной борьбе 1928–1929 гг. эзоповым языком и была направлена против сталинских представлений о темпах и методах индустриализации ^[31]; ^{[9, с. 338; 358—359]}. В Постановлении Политбюро от 8 октября 1928 г. утверждалось, что редакция «Правды» не должна была публиковать статью Бухарина «без ведома Политбюро ЦК» в силу наличия в ней «ряда спорных положений» ^{[32, л. 6]}. Если в постановлении Политбюро негативная оценка этой статьи была представлена в смягченном варианте, то Орджоникидзе в письме Ворошилову дал ей более резкую характеристику: «Зря он выскочил с такой статьей… Бухарчик в этой статье открыто не осмелился сказать, чего он хочет, а потому вышло и левым, и правым, в результате все недовольны» ^{[17, с. 52]}. Отметим, что к началу 1929 г. кампания по борьбе с опасностью «правого уклона» в московском партактиве достигла такой силы, что Калинин, отвечая на вопросы участников Баумановской партконференции (12–18 января 1929 г.), вынужден был категорически отрицать согласие со взглядами Рыкова ^{[7, л. 19; 21]}.

Вместе с тем традиции и механизмы коллективного руководства позволяли «правым» даже в этих условиях рассчитывать на положительный исход в противостоянии со Сталиным. В конце 1928 г. Сталин по-прежнему не мог рассчитывать на то, что «руководящий коллектив» поддержит исключение «правых» из Политбюро. Характерно, что даже Орджоникидзе, его ближайший соратник и один из наиболее авторитетных «цекистов», занимал примирительную позицию и был склонен к поиску компромисса с «правыми». Думается, это обстоятельство объясняется не только миролюбивым нравом самого Орджоникидзе, но и тем, что в глазах большинства членов ЦК его должность председателя Центральной Контрольной Комиссии продолжала подразумевать обязанность предотвращать угрозу всевозможных «расколов» в партии. В этом отношении Орджоникидзе являлся «транслятором» настроений «единства», преобладавших в «руководящем коллективе».

Показателен эпизод, случившийся в начале ноября 1928 г. — во время работы комиссии Политбюро по выработке резолюции о контрольных цифрах народного хозяйства для предстоящего пленума ЦК. Бухарин, Рыков и Томский, имевшие со Сталиным разногласия по этому вопросу и уставшие от создавшегося для них «невыносимого положения», поставили Политбюро в известность о своем намерении обратиться к пленуму с просьбой освободить их от занимаемых должностей ^{[7, л. 11, 49]} (при этом непосредственным толчком к этому демаршу «бухаринской группы» стали замечания Сталина к тезисам Рыкова о контрольных цифрах на 1928/29 г. ^{[26, с. 604—605]}; ^{[18, с. 435—436]}). На следующий день состоялось закрытое заседание Политбюро, на котором Рыков, Бухарин и Томский предъявили собравшимся «требование из 16 пунктов», выполнение которых, по словам Орджоникидзе, «ставилось почти ультимативным условием для дальнейшей совместной работы» ^{[18, с. 436]}.

После долгих совещаний этот ультиматум почти полностью был принят. Главным итогом принятой договоренности было то, что в отношении некоторых активных противников «правого уклона» были определены различные меры взыскания ^{[18, с. 436—441]}. Отметим, что было одобрено даже исключение сталинского «политкомиссара» Г. И. Крумина из редколлегии «Правды» ^{[18, с. 437]}. Интересно, что спустя некоторое время по просьбе Бухарина и Рыкова это решение было отменено. Вероятно, взамен Бухарин получил гарантии того, что ему будет возвращен контроль над редакционной политикой «Правды». Именно этим, на наш взгляд, объясняется то, что в январе 1929 г. в «Правде» под заголовком «Политическое завещание Ленина» была опубликована речь Бухарина, содержавшая имплицитную аргументацию против политики Сталина в деревне ^[33]. При этом кампания по обличению «правого уклона» на страницах «Правды» возобновилась только в феврале 1929 г. ^[34]; ^[35]; ^[36], после того, как «правые» почти полностью лишились поддержки в коллективном руководстве.

После достижения компромисса по тексту резолюции «О контрольных цифрах народного хозяйства на 1928/29 г.» Орджоникидзе «при молчаливом согласии» Бухарина, Рыкова и Томского разорвал их заявление об отставке ^{[7, л. 7]}. Накануне ноябрьского пленума 1928 г. в письме Рыкову он выразил намерение и в дальнейшем способствовать урегулированию конфликтов в Политбюро: «Смешно, конечно, говорить о твоей "смене", Бухарина или Томского. Это прямо было бы сумасшествием. По-видимому, отношения между Сталиным и Бухариным значительно испортились, но нам надо сделать все возможное, чтобы их помирить» ^{[17, с. 58]}.

Эффективность «метода отставок» в качестве контрмеры против организуемого Сталиным административного давления подтвердилась в январе 1929 г. После завершения VIII съезда профсоюзов Томский, недовольный созданием в ВЦСПС «двоецентрия» ^{[5, с. 91]}, дважды — 23 декабря и 10 января — обращался в Политбюро с просьбой принять его отставку с поста председателя ВЦСПС. В обоих случаях его просьба была отклонена ^{[7, л. 32 об.]}. Интересно свидетельство Томского о том, какая обстановка сложилась в Политбюро в связи с этим демаршем: «Перед 14 числом было очень острое заседание Политбюро, очень острые речи по моему адресу раздавались. Говорили о том, что из моего ухода с поста председателя ВЦСПС неизбежно следует уход из Политбюро» ^{[7, л. 22 об.]}.

Встретив сопротивление большинства членов Политбюро, Томский 14 января 1929 г. направил членам Политбюро для предварительного ознакомления заявление, адресованное «всем членам ЦК» ^{[32, л. 51]}. В этом заявлении Томский сообщил о том, что его работа в должности руководителя «такой широкой беспартийной организации» невозможна в силу создавшегося в ВЦСПС «двоецентрия», осложненного «наличием обостренных взаимоотношений в президиуме ВЦСПС» и «не вполне нормальных взаимоотношений внутри ПБ» ^{[7, л. 33]}. По словам Томского, заявление от 14 января 1929 г. заставило его оппонентов изменить тональность: «Мне сказали просто, по-товарищески: "Томский, возьми обратно этот документ"». Получив отказ, Сталин попросил Томского отложить обсуждение этого документа на неделю ^{[7, л. 22 об.]}. При этом к остальным членам Политбюро Сталин обратился с предложением: «Я сомневаюсь, чтобы можно было разослать этот документ, критикующий двукратно принятое решение ПБ, без ответа Политбюро». Молотов, Ворошилов и Калинин выступили в поддержку сталинского предложения ^{[32, л. 51]}.

Несмотря на выигранное время, у Сталина, по всей видимости, возникли серьезные трудности с написанием документа, разоблачающего действия Томского. Во всяком случае, 30 января 1929 г. Томский «под стенограмму» отметил, что к тому моменту его заявление так и не было разослано указанным в нем адресатам ^{[7, л. 22 об.]}. В результате ознакомление членов ЦК с заявлением Томского было санкционировано только 30 января 1929 г., когда члены Политбюро и Президиума ЦКК приняли постановление, в котором прошения Бухарина и Томского об отставке с занимаемых ими постов признавались «совершенно недопустимыми» ^{[7, л. 29 об.]}.

Как нам представляется, эта задержка была обусловлена опасениями Сталина относительно того, что значительная часть членов ЦК выступит в поддержку Томского. Дополнительным фактором, осложнявшим положение Сталина по вопросу об отставке Томского, было то, что, как заметил Томский в своем заявлении, в составе ВЦСПС работало «более 10 членов ЦК» ^{[7, л. 33]}. Вряд ли они лояльно отнеслись к «перетряхиванию» Сталиным руководства профсоюзов. В этой связи можно предположить, что, скорее всего, Сталин рассчитывал на то, чтобы каким-то образом уладить конфликт с Томским. Возможно, как и двумя месяцами ранее, ему пришлось бы пойти на значительные уступки «правым». Добавим, что катастрофические последствия новой волны «чрезвычайщины» в деревне ^{[24, с. 788]} также потенциально могли существенно ослабить позиции Сталина в преддверии очередного пленума ЦК.

Именно в январе 1929 г., когда у «правых» оставались реальные шансы на положительный исход в противостоянии со Сталиным, произошел переломный момент, предопределивший победу Сталина. 23 января Орджоникидзе был ознакомлен с выпущенной троцкистами листовкой, которая содержала запись Л. Б. Каменева о его разговоре с Бухариным и Г. Я. Сокольниковым, состоявшемся 11 июля 1928 г. В этот день Бухарин при посредничестве Сокольникова тайно встретился с Каменевым для того, чтобы к началу нового раунда противостояния со Сталиным получить поддержку Каменева и Зиновьева. Подоплеку этой встречи четко сформулировал Сокольников в письме Орджоникидзе от 28 января 1929 г.: «Бухарин… считал необходимым… объясниться с Кам., имея в виду предотвратить "нападение" на себя со стороны К. и З.» ^{[7, л. 4 об.]}. Непосредственным толчком к этой встрече стали слухи о том, что «правые» ранее голосовали против восстановления Зиновьева и Каменева в партии. Однако в ходе продолжительного разговора с Каменевым Бухарин не ограничился опровержением этих слухов, перейдя, как выразился впоследствии Каменев, к «описанию своего тяжелого положения в П. Бюро и на происходившем Пленуме ЦК и общего тяжелого положения в П. Бюро вообще» ^{[7, л. 4 об.]}.

Как бы то ни было, согласимся с мнением коллектива авторов: данный поступок Бухарина действительно трудно объяснить «в рамках политической логики» ^{[18, с. 7]}. О.В. Хлевнюк, как нам представляется, удачно резюмировал суть переломного момента, предопределившего поражение «бухаринской альтернативы» и окончательное разрушение коллективного руководства большевистской партии: «Роковую роль в судьбе "правых" сыграли, в частности, тайные встречи Бухарина с лидерами разгромленной оппозиции Г. Я. Сокольниковым и Л. Б. Каменевым. Нелепые попытки Бухарина заручиться поддержкой старых оппозиционеров в борьбе со Сталиным вызвали колоссальный политический скандал в начале 1929 г. … Сталин в полной мере использовал этот факт, фактически сделав его центральным пунктом обвинения против "правых"» ^{[8, с. 30]}.

Поражение «бухаринской группы» привело к превращению Политбюро и ЦК в сталинскую фракцию. В начале 1930-х гг. власть Сталина постепенно приобретала форму единоличной диктатуры. Результаты победы сталинской стратегии экономического развития незамедлительно отразились на ситуации в деревне: в первые месяцы 1930 г. в рамках операции по «ликвидации кулацких хозяйств» репрессивные мероприятия в деревне достигли своего апогея, вызвав масштабную волну ответного насилия ^{[24, с. 10—11; 17—20; 126—130; 163—167; 788]}.

Результаты исследования позволяют утверждать, что баланс сил, сложившийся в высшем эшелоне большевистской партии в 1928 г., обусловил значительное влияние традиций и механизмов коллективного руководства на внутрипартийную борьбу. Традиции коллективного руководства препятствовали обострению внутрипартийной борьбы и перенесению дискуссии в публичную сферу. С одной стороны, этот фактор не позволял «правым» апеллировать к общественному мнению и тем самым лишал их важного преимущества. С другой стороны, «группе Бухарина», опиравшейся на механизмы коллективного руководства, удавалось долгое время ограничивать развитие сталинского курса на радикализацию экономической политики. Благодаря действию этих механизмов Бухарин и Томский в конце 1928 – начале 1929 гг. использовали «метод отставок» в качестве эффективного инструмента противодействия административному давлению на их позиции. По существу, поражение «бухаринской альтернативы» и окончательное разрушение коллективного руководства стало возможным только после того, как Сталин, используя грубейшую политическую ошибку Бухарина, сплотил вокруг себя большинство членов «руководящего коллектива» партии.