Transformation of the party systems: theoretical questions

Goptareva Irina Borisovna Doctor of Politics Head of the department, Professor, the department of General Legal Disciplines and Political Science, Orenburg State University 460018, Russia, Orenburg, Prospekt Pobedy 13, office #20-907 gopta@mail.ru

Партийная система, как и любая другая система, имеет комплексное строение, включает в себя отдельные политические партии, их свойства и взаимоотношения. Уже во время появления первых массовых партий возникает потребность в объяснении, почему существуют разные партии с противоположными интересами, и как это влияет на особенность партийных систем страны в определенный период времени. Политические партии как публичный институт устроены таким образом, что без постоянного обновления они не могут существовать в длительной перспективе, что обусловлено естественными социальными изменениями, являющимися необходимым условием для перманентных политических процессов. Отсутствие у партии потенциала к развитию и обновлению рано или поздно разрушает ее, у неспособных к обновлению единственных партий, срок действия, как правило, короток: в лучшем случае, не более нескольких десятков лет ^{[5, c. 158-159]}.

Для анализа цельности партийных систем применяются различные методы, среди которых следует выделить структурный, контекстный и функциональный. Первый — самый распространенный, здесь за единицу измерения консолидации системы берется структура отношений между партиями. Второй — контекстный — применяется для характеристики содержания элементов структуры (об этом ниже). Третий используется в тех случаях, когда надо выделить отдельные элементы системы (например, представительство, легитимность, рекрутирование элиты, интеграция, инновация и т.д.), воспринимаемые как индикаторы изменения системы в определенные периоды (смена политического режима, радикальная избирательная реформа и т.п.) ^[25]. Для лучшего понимания и объяснения изменений партийных систем и их взаимоотношений, как правило, применяются в совокупности все три метода, с помощью которых можно выделить типические элементы структуры партийной системы, часть из которых является базовой:

«формат» партийной системы – число парламентских партий, формирующих систему и преодолевающих установленный законом процентный барьер на выборах, что говорит о конкурентной способности партии ^[29]. Это самый простой критерий, определяющий не только тип системы, но и потенциал ее изменения;

идеологически-программное позиционирование партий — содержательная сторона партийной конкуренции, отличающаяся по социо-экономическому, культурному основаниям и по способам разрешения конфликтов: в социо-экономической конкуренции партии с разными идеологическими предпочтениями, как правило, позиционируют себя либо как сторонники экономического либерализма, либо — государственного интервенционизма, главным образом в социально-экономической политике, но нередко включают в свои программы вопросы таких направлений политики как безопасность, экология и др., определяя возможности их решения или с точки зрения рынка как инструмента управления, или — примата государства в основных сферах жизнедеятельности. В вопросах культуры и решения социальных конфликтов они противопоставляют либертарианские ценности (толерантность, саморазвитие, коллективные права и свободы, эмансипация и др.) консервативным или авторитарным установкам (внутренняя и внешняя безопасность, культурная идентичность большинства, борьба с преступностью и т.п.) ^{[13, c. 36]};

фрагментация (или соотношение сил внутри партийной системы:доля избирателей/доля мандатов), означающая степень размежевания/концентрации партий, причин которых немало: от изменения социальной структуры, выраженной, прежде всего, усилением гетерогенности общества до трансформации политической системы ^{[26, с. 91-92, 101-102]}. Для оценки уровня фрагментации с 1979 года используется индекс М. Лааксо и Р. Таагепера, помогающего измерить величину «эффективного числа партий»: если все партии имеют одинаковую долю голосов, то «эффективное число партий» тождественно реальному числу; в случае доминирования одной партии в системе, степень фрагментации системы может увеличиваться ^{[19, c. 371]};

асимметрия – соотношение сил между двумя крупными партиями, выступающими в качестве основных конкурентов за места в правительстве. Здесь решающее значение имеет величина соотношения, измеряемая разделением голосов между двумя партиями. Асимметрия, кроме того, является мерилом конкурентоспособности двух соперничающих между собой больших партий ^[20];

идеологически-программная поляризация между партиями или их электоратом: для пояснения этого свойства Дж. Сартори («Партии и партийные системы: рамки анализа», 1976) ввел понятие «степень поляризации партий» по идеологическому основанию, означающее, что отдельные партии позиционируют свои идеологические пристрастия через различного рода манифестационный материал и действия (программы партий, публичные выступления, издательская деятельность, СМИ и др.), анкетирование экспертов, опрос общественного мнения и т.п. и оценивают их по шкале «левые – правые» [см.: 25]. В качестве измерителя полярности можно использовать дистанцию между двумя «крайними» партиями или среднюю дистанцию с учетом участия всех партий. ^{[23, c. 72]}. К. ф. Байме, приняв за основу классификацию Дж. Сартори, дополнил характеристику партийных систем по основанию идеологической противоположности следующим образом:

а) бипартизм: в качестве «идеального» типа – вестминстерская модель (Великобритания, Канада, Новая Зеландия);

б) умеренный плюрализм, где релевантные партии если и имеют идеологические разногласия, то отнюдь не непримиримые, они могут образовывать коалиции и предпочитают центростремительную конкуренцию. К. Байме здесь выделил три подтипа: чередующееся правительство по возможности без коалиции (Австрия, Великобритания, Канада до восьмидесятых годов); правительство по возможности только коалиционное (Австралия, ФРГ); среднее или большое коалиционное правительство, нередко создаваемое как толерантное по поводу защиты прав меньшинств (страны Бенилюкс, Скандинавия, исключая Финляндию и Швецию) ^{[4, c. 312]} [см.: 7, c. 148-149];

в) крайний плюрализм, отмеченный большим числом партий (сегодня не более пяти-шести), высоким уровнем (сегодня определенно снижающимся) идеологической дистанции между ними и тенденцией сближения (рубеж ХХ–XXI вв.) с умеренным плюрализмом;

г) система с доминирующей партией, по большей части, формирующей правительство, сменяемость которой возможна лишь при условии большой коалиции всех других партий страны ^{[5, c. 159]};

институционализация партий как элемент прочности и стабильности партийной системы. Необходимость в выделении этого качества была связана с «партийным бумом», вызванным «третьей волной демократизации», принесшей с собой как позитив, так и негатив: партии в «новых демократиях» возникали также быстро, как и исчезали, их программы и позиции могли радикально меняться буквально в периоды между двумя выборами, партии могли объединяться вокруг новоиспеченного лидера, чей срок, как такового, также исчерпывался одними-двумя выборами и т.п. Поэтому в качестве мерила степени институционализации партийных систем С. Мэйнуоринг и Т. Скалли предложили четыре критерия: определенная стабильность и конкурентоспособность партии; упрочение партии в обществе через поддержку населением, идентифицирующим свои интересы с соответствующей партий; восприятие партии электоратом как легитимный и основной способ достижения и реализации власти; организационная структурированность партии, в том числе, наличие аппарата, обладающего территориальной и функциональной автономией и устанавливающего свои процедурные правила ^{[16, c. 4-5]}. Как показывает практика, слабо институционализированные партийные системы имеют ряд негативных последствий: частое использование популизма, демагогии, увеличение неопределенности политики на «выходе», поскольку на первое место ставятся приоритеты краткосрочных интересов. Все это свидетельствует об утрате партиями центрального места в политических процессах и их полной подчиненности меняющимся ситуациям. Чем ниже степень институционализации, тем чаще происходят изменения в партиях: они сливаются, размежевываются, меняют ориентации и т.п., тем самым, вынуждают избирателя скоропостижно менять свои решения буквально накануне выборов ^{[16, с. 22-28]}, поэтому для определения способов консолидации партийной системы в качестве индикатора применяется волатильность;

волатильность – элемент системы быть относительно статичной или — способной к быстрым изменениям, позволяющий измерить коэффициент изменения размеров партии через количество собранных ею голосов в промежутке между двумя следующими друг за другом выборами, для чего, как известно, используется индекс Педерсена [см. подробно: 3]. Волатильность помогает различать предпочтения избирателей по итогам голосования между двумя выборами ^[18];

линии конфликта: традиционные — центр/периферия, церковь/государство, город/деревня, социо-структурные противоречия ^{[10, c. 265]}, в постсовременном обществе, в основном, доминируют социально-экономические и религиозно-конфессиональные линии разделения, хотя в каждом отдельном случае, кроме закономерностей в размежевании партий, могут добавляться специфические линии конфликта ^{[17, c. 80]}. Кроме того, с конца ХХ – начала XXI вв. некоторые исследователи отмечают «новые линии разделения», возникающие по поводу чуть ли не каждого политически спорного вопроса между сторонниками и противниками принятия решений ^{[14, c. 301]};

легитимность – это важнейшее свойство партийной системы, которое хотя и имеет значение для избирателей, но не всегда может быть измерено их поведением на «входе», например, масштабом участия в выборах, здесь легитимность, скорее, указывает на ориентацию электората и общее восприятие им системы в целом, чем на конкретные интересы. Поэтому измерение «диффузной поддержки» системы производится, как правило, на основе репрезентативных опросах населения. В данном случае «диффузная поддержка» предпочтительнее, чем «специальная», поскольку она имеет отношение лишь к отдельным элементам системы (например, согласие на отдельные законодательные инициативы), что не означает поддержки конкретной партийной системы в целом ^[9];

сегментация партийной системы характеризует преимущественно парламентско-правительственную сферу, а также помогает определить способность или неспособность партий к формированию коалиций. Это свойство отсутствует в тех партийных системах, где все партии, в принципе, готовы создавать коалиции со своими конкурентами. Например, в 1970-е годы в ФРГ был отмечен рост сегментирования партийного соперничества, а после объединения Германии в 1990 г. и вплоть до 2005 г. бум коалиций происходил на федеральном уровне только по линии устоявшихся в прошлом союзов, т.н. «больших коалиций»: ХДС/ХСС/СвДП против СДПГ и Союза 90/Зеленых ^{[13, c. 37]}.

К структурным элементам партийной системы также можно отнести политические силы, образующие часть партийной системы (а не партии как таковые, что означает, что социальная опора партии — электорат — в партийную систему не входит); парламентские/представительскиефракции, являющиеся основой партийной системы; количественные параметры партии (численность, градация партий по их размеру и т.д.). Все они в совокупности оказывают влияние на характер взаимоотношений между партиями не в меньшей степени, чем механизм связи парламентских фракций ^{[15, c. 28-29]}.

Некоторые из рассмотренных выше элементов структуры лежат в основе типологии партийных систем. Например, «формат» на протяжении нескольких десятков лет определял системы с нумерологических позиций: монопартизм, бипартизм, мультипартизм. С этой точки зрения, бипартизм Великобритании и США вплоть до 1960–1970-х гг. ХХ века принято было считать стабильным, а мультипартизм — имеющим тенденцию к нестабильности. Этот сравнительный метод впервые был предложен М. Дюверже относительно Франции еще в 1951 году. В дальнейшем, он ввел критерий размера партии или распределение власти внутри партийной системы, с помощью которого провел различие между простыми партиями, потенциально большими партиями, большими партиями и долгосрочно доминирующими партиями, что легло в основание определения двух типов мультипартизма: система с доминирующей партией и система с более или менее симметричным распределением сил ^{[25, 138-139]}.

Исследования элементов партийной системы, предпринимаемые в мировой партологии особенно активно во второй половине ХХ – первые десятилетия XXI веков, расширили представление об изменениях систем через их взаимообусловленность с избирательными системами, которая, с одной стороны, подчеркивает их способность к конкуренции, являющейся одним из основных признаков потенциальности изменения системы ^[11], с другой, – предполагает наличие большого числа партий, характеризующихся институционально закрепленной организационной стабильностью в виде структуры и членства ^[24].

Среди факторов, влияющих на механизм взаимоотношений партий, наибольшее значение имеет избирательный режим, понимаемый как соотношение организационных форм избирательного процесса и норм поведения граждан, регулирующих их участие в избирательном процессе. В данном случае, режим рассматривается как часть партийной системы, поскольку голосование на основе установленных правил влияет на структуры всех партий страны. Главная функция избирательного режима заключается не только в способах подсчета голосов при выборах в парламент, а еще и в серьезном влиянии на политическую систему, особенно на такой ее значимый институт как политические партии, что признал один из первых М. Дюверже», отметив, что между избирательным режимом и партийными системами есть тесная связь, что избирательный режим проявляется в легитимности и эффективности деятельности субъектов избирательного процесса, в постоянстве норм и ценностей избирательной культуры, привычности типов поведения субъектов как пассивного, так и активного избирательного права ^{[1, c. 278-287, 300-317]}.

Влияние партийной системы на избирательную проявляется в формировании типов и подтипов избирательных систем (последних насчитывается около 300 при двух базовых типах систем — мажоритарной и пропорциональной): так, наличие партии со структурой, где доминируют секции или ячейки, предполагает, скорее всего, формирование системы пропорционального представительства, а поскольку естественная тенденция партийно-политических сил к союзам (создание коалиций, блоков и т.п.) несколько противоречит интересам пропорционального представительства, то здесь, чаще всего, применяют мажоритарную систему голосования в два тура.

Общая взаимосвязь способа голосования и системы партий (несмотря на то, что она опосредованная, а не прямая, некоторые партологи считают подобную интеракцию упрощенным допущением причинно-следственных связей между избирательной, партийной системами и политическим режимом) ^{[22, с. 73-74, 82]}, может быть представлена совокупностью трех элементов: пропорциональная избирательная система предопределяет строительство мультипартизма со строго структурированными, относительно стабильными партиями; мажоритарная система в два тура, предопределяет формирование мультипартизма с партиями, склонными к созданию союзов, коалиций и умеющими долго оставаться на плаву; мажоритарная система в один тур голосования с поочередно пребывающими у власти крупных партий способствует формированию бипартизма ^{[28, с. 23-24]} .

Избирательная система оказывает определенное воздействие не только на партийные системы, но и на разделение власти, в этом смысле она используется как доступный и свободный инструмент контроля (управления) структуры и функциональности партийных систем ^[8]. И возможно, этот институциональный фактор помогает обеспечивать относительную стабильность политических отношений, сбалансированную политику принятия решений и т.п. На самом деле эта интеракция между избирательной и партийной системами гораздо более сложная, чем представляется. Здесь возникает много вопросов: не порождают ли специфичные партийные системы определенные подтипы избирательных систем, влияют ли другие факторы на структуру партийной системы и т.п. ^{[22, с. 18-19]}. Вполне возможно, что влияют, особенно такие, как модель правления (отношения между правительством и парламентом), социо-политический фактор (структура общества), принятые в стране способы урегулирования конфликтов (демократический: принцип большинства, либерально-демократический: принцип тождества интересов большинства и меньшинства, авторитарный и т.д.). Однако избирательным системам всё-таки следует отвести определяющую роль: тот эффект, который они достигают в процессе политического волеобразования легко увидеть на примере складывания партийно-парламентского большинства, которое, как известно, является результатом диспропорционального эффекта избирательных систем, точно так же, как и партии, получившие большинство мест в парламенте, получают возможность формировать костяк правительства ^[8]. Кроме того, избирательные системы могут оказать помощь двум-трем сильным партиям в превосходстве над более сильной партией, а также – в формировании, вследствие этого, коалиционного правительства, но они также могут чинить и препятствия для поглощения правительством сильнейшей партией уступками или передачей мандатов второй сильнейшей партии по сбору голосов. Всё это говорит о том, что избирательные системы в процессе политического волеобразования и передачи политической власти в форме парламентских мандатов играют существенную роль, оказывая большое влияние на результаты выборов ^{[21, c. 40]}.

Кроме избирательных систем, на изменения партийных систем влияют и другие факторы. Так, Алан Уэйр, один из первых, определил тенденции изменения партийных систем после второй мировой войны.

1. Институциональные изменения, коснувшиеся, прежде всего, стран Западной Европы: ФРГ, Австрия, Италия, Франция (конец 1940-х – начало 1970-х гг.), Греция (после краха военной диктатуры) и др., были связаны с попыткой усиления роли политических партий как института посредничества между выборными органами власти и электоратом с целью концентрации власти в крупных партиях ^{[30, с. 217]}. Институциональные изменения в этих странах происходили не только на уровне политических систем, но и — избирательных, и более или менее они удались, несмотря на ряд проблем, сопровождающих их и поныне.

2. Изменения структуры электората, на которые оказали влияние три значимых фактора:

1) эмиграция или иммиграция: один из путей социализации эмигрантов являются партии, и это происходит тем быстрее, чем скорее эмигранты получат свои политические права. Но в периоды усиления роста иммиграции и/или высокого уровня безработицы нередко происходит подъем националистических партий, усиливается поляризация внутри партий и т.д.;

2) территориальные изменения также могут значительно изменить структуру электората, например, объединение в 1989 г. двух суверенных государств — ФРГ и ГДР способствовало усилению таких двух крупных партий Германии как ХДС и СвДП (в то время как роль ХСС несколько снизилась). Обе партии выиграли от объединения территорий, во-первых, благодаря увеличению финансовых ресурсов, во-вторых, за счет роста численности партий (правда, с 2013 года СвДП стала терпеть неудачи на выборах, в связи с потерей голосов). В этот период на какое-то время произошло усиление СДПГ, второй по величине партии ФРГ на сегодняшний день, одна из причин которого стало разрушение сложившейся социал-демократической среды в бывшей ГДР, в результате чего часть восточно-германских социал-демократов пополнила ряды СДПГ ^{[15, с. 52]};

3) смена поколений электората: люди, пережившие начальный период «холодной войны» несколько по-другому относились к социалистическим идеям, чем поколение конца 1960-х – начала 1970-х гг., активно вовлекаемое в политическую социализацию. Но, в целом, как считает Уэйр, изменения, происходящие в структуре электората, не являются главным признаком реформирования партийных систем, изменение последних он связывает со сменой типов систем, происходящей относительно редко: так, примерно за 30 лет (конец 1950-х гг. – конец 1980-х гг.) 4 раза происходили существенные изменения в партийных системах в двадцати трех демократических странах (Австралия, Австрия, Бельгия, Великобритания, Дания, Израиль, Индия, Ирландия, Исландия, Италия, Канада, Коста Рика, Люксембург, Нидерланды, Новая Зеландия, Норвегия, США, Финляндия, Франция, ФРГ, Швейцария, Швеция, Япония) ^{[30, c. 211]}.

3. Изменения относительно размежевания политических партий и политических ценностей, вызванные различными способами развития партий, которые так и или иначе способствуют изменению партийных систем: во-первых, партии могут стабильно эволюционировать как при помощи определенных социальных групп (как это было в начале истории возникновения партий), так и «команды менеджеров» («office seekers»), не имеющих жесткой привязанности к электорату; во-вторых, размежевание может способствовать появлению и развитию новых партий («новые размежевания – новые партии»); в-третьих, размежевания могут со временем ослабевать, партийные лидеры могут оттачивать свое искусство консенсуса и переговоров с целью преодоления расколов, либо – адаптироваться к существующей ситуации, что, так или иначе, закаляет партию, делает ее конкурентоспособной ^{[30, с. 226]}.

С точки зрения обозначенных позиций, небезынтересно будет рассмотрение изменение партийных систем в России советского/ постсоветского периодов: монопартизм – мультипартизм – партийная система с доминирующей партией.

Монопартизмкак явление ХХ века не является чисто российским изобретением, его появление было связано с использованием авторитарными правителями или диктаторами тех способов правления, которые по определенным причинам могли возникать в рамках демократических установлений. (Считается, что такая система впервые появилась в Либерии, где «партия истинная вигов» (True Whig Party/ Liberian Whig Party) правила чуть более ста лет: с 1878 по 1980 гг.) ^{[27, c. 97]} .

Следует отметить, что термин «однопартийная система не совсем корректен, т.к. любая система (даже однопартийная) предполагает взаимодействие нескольких субъектов («коль скоро появляется одна партия, появляется и вторая, хотя бы для заявления своего первенства») ^{[7, c. 57]}. Однако поставить знак равенства между единственными партиями и тоталитарными нельзя, это не одно и то же: бывают партии единственные, но не тоталитарные (Мексика) ^{[7, c. 181-183]}, бывают партии тоталитарные в плюралистическом режиме. Исторически большинство крупных единственных партий складывались первоначально как оппозиционные, функционирующие в плюралистических режимах; некоторые из них не ставили перед собой цель быть единственными (СССР, Италия). Но после прихода к власти и дальнейшей ее монополизации структура подобных партий продолжала оставаться автократической. Позднее, партии, влияя на власть, формировали ее в направлении тоталитаризма и перестраивали свою структуру по тому же образцу. Тоталитарный характер партии, как правило, устраняет многообразие, как, например, случилось в Советском Союзе ^[12]. Несмотря на то, что базовая структура монопартизма во многом похожа на структуру мультипартизма, в качестве партийной системы всё же отличие есть: здесь надо учитывать тот факт, что практика становления партийных систем во многом зависит от случая. Так, на становление монопартизма в ХХ веке в ряде стран, в том числе, и в России, повлияли, с одной стороны, совпадение кризисов (экономического и социального, политического), с другой, – слабая институционализация политической системы (синдром «дуального государства), и – политических партий, в частности ^{[2, c. 170],[31]}. Объяснение монопартизма необходимостью борьбы с капитализмом (коммунистические партии) и — с коммунизмом и либерализмом (фашистские партии) появилось как оправдание централизованной партийной структуры, что собственно, подтверждается одной из главных функций однопартийности — контроль над процессом государственного управления. Поэтому представители «руководящей и направляющей партии» присутствуют повсюду: от высших органов законодательной и исполнительной власти до управления на местах. Такая функциональная направленность необходима партии для установления прямого и постоянного контакта между правительством и народом в различной ипостаси последнего. Основной недостаток однопартийной системы – ограниченная или косвенная связь с массами: контакт устанавливается только по линии «руководители – народ», и никак иначе. Тем не менее, какое-то время такая партия может быть эффективна, что объясняется ее амбивалентностью: с одной стороны, она является органом государства, способным принимать решения изнутри и реализовывать их исполнение, с другой, – объединением наиболее активных граждан, умеющих улавливать настроения большинства общественных групп и доводить их до руководителей. Такие партии очень быстро становятся ригидными не столько по причине авторитарного режима, сколько по способу отбора политической элиты, чаще неэффективного, что со временем выхолащивает саму суть партии как независимого общественного объединения. Для того чтобы вступить в партию и удержаться в ней, на первое место ставятся не личные достоинства или способности к руководящей работе, а личная преданность партийному вождю. Тенденция развития такой партии приводит к образованию личной клиентелы вождя, связанной с ним теми привилегиями, которыми они пользуются сообща. Здесь может меняться лишь техническая организация этой клиентелы, само же ее существование – атрибут всех авторитарных систем ^[6].

В транзитивный период в России после запрета КПСС, означавшего конец монопартизма, начался процесс формирования многопартийной системы, главным признаком которой считается конкуренция между более чем двумя партиями. Практика стран с развитой партийной культурой показывает, что конкуренция всегда сокращает вероятность однопартийного прави­тельства и повышает шанс его коали­ционности. Однако партийно-политическая конкуренция в России, не успев начаться, еще на ранних сроках правления Б. Ельцина стала ограничиваться лишь партийными программами и занятием мест в парламенте, поэтому политикам от партий до сих пор приходиться взбираться по карьерной лестнице в основном в стенах парламента, т.е. в сфере законодательной власти, где им предлагается скромный вариант работы в профильных комитетах в обмен на лояльность верхушке исполнительной власти. Другие качества профессиональных политиков от них и не требуются.

Как известно, в государствах с парламентской или президентско-парламентской системой правления возникают, чаще всего, относительно стабильные и способные к развитию партийные системы и, напротив, в президентской республике, за редким исключением, партийные системы слабо структурированы. Хотя по российской конституции 1993 года форма правления в России смешанная – президентско-парламентская, но вскоре после ее принятия наметилась тенденция к президенциализации власти, что привело со временем к складыванию партийной системы с доминирующей партией, определяющим моментом которой можно считать механизм межпартийной конкуренции, аналогичный механизму отбора политической элиты в авторитарных режимах, а также использование недемократических процедур и практик ^{[6, с. 127]}.

Остановившийся пока в своем развитии мультипартизм в России, можно объяснить его хаотичностью в период становления (мультипартизм даже в странах с устоявшимися демократическими институтами несет в себе потенциал нестабильности), и тем, что для консолидации власти в гетерогенном, слабо стратифицированном обществе с жестко иерархической культурой управления, как бы и напрашивается доминирующая партийная система ^{[5, c. 158-160]}. Сформировавшаяся в России система с доминирующей (пропрезидентской) партией (начало было положено при президенте Б. Ельцине) не была связана с намерениями российских президентов опираться на партии для решения кадровых вопросов или принятия политических решений, как это было в случае с советским монопартизмом. Сложившаяся констелляция власти в последние два десятилетия в России, аналогичная подобным стечениям обстоятельств в других странах (СНГ, а несколько ранее, в странах Азии, Латинской Америке и др.), определяется доминированием верхушки исполнительной власти (в России в лице президента), никак не связанной с партиями. Изначально власть российского президента прирастала всё большими полномочиями в сферах публичного управления, структурирования правительства, законотворчества и т.д., и хотя президент и его механизм власти — администрация президента — прямо не связаны с партийной системой, однако они продолжают использовать (рецессия монопартизма) партии как конструкционную подпорку режима ^{[6, c. 128]}. Эта тенденция отвечает интересам, в основном, тех партий, которые осознанно ориентируются на высшие органы исполнительной власти, поэтому их и продолжают называть «партиями власти», реже – доминирующими партиями, но все парламентские партии не могут доминировать, поэтому доминирует та, которую непосредственно сама власть и создавала. Как известно, термин «доминирующая партия» родом из тех демократических режимов, в которых десятками лет одна из партий обладала неоспоримым большинством и которая формировала исполнительную власть, таковыми, например, долгое время были Индийский Национальный Конгресс, Институционально-революционная партия Мексики, ЛДП Японии и т.д. ^{[6, c. 130]}. Но, в отличие от российской «партии власти», доминирующие партии в этих странах представляли собой широкую коалицию элит, которая на основе усвоенных более или менее полноценных представлений о демократии, способна была влиять на политический курс главы исполнительной власти — политического лидера (президента или премьер-министра) именно потому, что он был выходцем непосредственно из этой партии, где и сформировался как политик. В случае же с российской «партией власти», ее создание было опосредовано адаптацией президентского курса к партийной конструкции с целью реализации собственных интересов. Задачей политического позиционирования партии подобного типа является, в основном, соблюдение внешнего вида.

Сегодня в России, к сожалению, политические партии не действуют как каналы прямой и обратной связи между властью и обществом, их роль в публичном управлении малозначима, а власть по-прежнему моноцентрична и фактически не зависит от выборов. Как показывает опыт, централизованная власть приемлет лишь контролируемые партии, а в случае ориентации власти на усиление централизованного управления возможен отход к монопартизму или беспартийному управлению.